Если в новогоднюю ночь загадать желание, оно обязательно сбудется. Обязательно, не сомневайтесь.

Я этот секрет узнал еще в детстве, когда наивно вплетал в хрупкий мальчишеский мирок доброе сказочное волшебство. Верил, что Дед Мороз забирает мои письма из морозилки, а запах елки в квартире приближает праздник. Верил, что Снегурочка сделана изо льда, а зимние месяцы названы именами белых неудержимых коней.

И еще верил, что новогодние желания исполняются. Поэтому готовился заранее и тщательно проговаривал заветные просьбы в преддверии новогодней ночи. Важно было каждое слово, каждый предлог. Если желаешь здоровья всем родственникам, то нельзя пропустить ни одно имя. Если просишь игрушку, то размер и подробности на первом месте. Упустишь какую-нибудь мелочь — волшебство не получится.

Загадывать желания было волнительно, но их исполнение не казалось невероятным. Долгожданные подарки появлялись именно те, о которых твердил взрослым целый месяц. Родители были здоровы, приятели — надежны. Детское волшебство — привычное и обыденное.

Но однажды новогоднее желание исполнилось по-настоящему.

В ту ночь у нас гостил папин коллега – дядя Саша. Отец называл его Очкариком. Очевидно, за огромные очки на крупной переносице. Дядя Саша был худой и немного странный.

Мы встречали Новый год вчетвером. Мама, папа, я и Очкарик.

За неделю до праздника отец принес живую елку, поставил в железное ведро с песком и накрепко привязал веревками. Стены и книжные полки украсили разноцветными стеклянными шарами.

С наступлением темноты начался праздник — вспыхнули огни на гирляндах, телевизор надорвался музыкой. В центре гостиной благоухал стол. Сладкий аромат мандаринов и ветчины заставлял возвращаться к нему снова и снова.

В новогоднюю ночь мне разрешали сидеть со взрослыми допоздна, это было интересно и загадочно. Я слушал непонятные шутки и истории о незнакомых родственниках; наблюдал, как всплывают кусочки шоколада в бокалах с шампанским.

Когда полночь с подарками, странными тостами и песнями осталась далеко позади, веселье пошло на убыль. Дядя Саша всё больше молчал, отрешенно гоняя вилкой растаявший холодец, а мама с папой перестали рассказывать анекдоты. Они обнимались больше обычного и много шептались.

Дядя Саша попытался встать и чуть не упал.

— Очкарик готов, — сказал папа.

Он помог другу подняться и пересадил в кресло рядом с елкой.

— Сынок, нам нужно приготовить спальню, уже поздно, — сказала мама. — Посиди с дядей Сашей. Расскажи про игрушки, про друзей... Расскажи, как к бабушке ездили... Разное, ему интересно.

Родители вышли из гостиной, плотно закрыв дверь, а я сел на ковер напротив поникшего Очкарика.

— Поболтайте тут. Из комнаты не выходить, нас не отвлекать, — засмеялся напоследок папа.

Дядя Саша неопределенно взмахнул рукой.

Я расставил между нами пластмассовых и железных солдатиков. Индейцы окружили «ковбойцев», рыцари отважно бросились на гигантских неандертальцев. Сегодня к ним присоединились пестрые пираты — пару часов назад я обнаружил под елкой заветный пакетик с фигурками.

— У меня и раньше были пираты, — сказал я Очкарику. — Вот такой и такой. Но их ребята во дворе сперли.

— Угу. — Дядя Саша снова махнул рукой.

— Зато теперь полный набор.

Очкарик кивнул. Он сполз ниже и буквально растекся по большому папиному креслу. Руки лежали на массивных подлокотниках, а в очках ярко отражались разноцветные лампочки гирлянды.

Я еще рассказал о солдатиках, вспомнил про настольные игры с кубиком и подогнал к полю битвы набор железной бронетехники.

Дядя Саша внимательно слушал. Он сидел неподвижно, а я, завороженный огнями в толстых линзах, рассказывал и рассказывал о своих игрушках и маленьких секретах.

Внезапно за стеной раздался шум. Я услышал мамин голос — она громко вскрикнула и замолчала. Через мгновение крик повторился. Так кричат от боли. Едва сдерживаясь, переходя на стон.

Я подумал, что ослышался, но стон повторился снова.

Очкарик сидел и не шевелился, будто ничего не слышал.

Мама снова закричала. Стало очень страшно, ладони взмокли. Я вытер их о рубашку и сказал дяде Саше, что кричит моя мама. Но он даже не поднял голову.

Я хотел броситься в спальню, но не мог заставить себя подняться с ковра. Отец же запретил выходить из комнаты.

Ужас накатывал сильнее и сильнее. Дыхание перехватило, грудь словно обернули холодным мокрым полотенцем. Стоны не прекращались.

Я тронул Очкарика за руку. Она безвольно упала с подлокотника на бедро. Черные тени на впалых щеках не дрогнули.

Я понял, что дядя Саша умер.

Я закрыл глаза и оказался в полной темноте.

Я впервые видел мертвого человека.

Я постарался вдохнуть и не смог. В горле застряли сухие жесткие ветки.

Крики стихли, мама замолчала. Это произошло так же неожиданно, как и началось.

Наверно, подумал я, мама тоже умерла.

Пот приклеил праздничную рубашку к моей спине.

Наверно, подумал я, папа убил ее.

Я сильнее сжал веки, глазам стало очень больно. Что делать?

Я загадал желание. Быстро-быстро попросил, чтобы все люди в нашей квартире снова оказались живыми. Чтобы мама ожила. Чтобы папа не убивал ее.

Потрескивали догорающие свечи на столе, а я повторял и повторял про себя: пусть всё будет как прежде. Время остановилось, воздух стал тягучим, и стены стремительно удалялись. Каждый предмет летел в бездну, а я сжимался до размеров хлебной крошки. Пусть всё будет как прежде, пусть всё будет как прежде, повторял я скороговоркой. Страх затягивал меня в ледяную пропасть и давно переварил бы, если б не яростный огонек желания.

За спиной щелкнул дверной замок. Я обернулся. Из-за двери выглядывала мама. Она переоделась в домашний халат, щеки пылали, словно после лыжной прогулки.

— Ну как вы тут? — спросила и улыбнулась так, как только она могла улыбаться.

Я смотрел на нее, и дыхание возвращалось.

— Нормально, — зашевелился в кресле дядя Саша, с трудом подбирая слова. — Мы нормально... Пиратов только... кто-то спер.

– Э-э, брат, да ты совсем спекся. — В гостиной появился папа. Он тоже успел переодеться. — Пора, родной, на боковую.

Папа подхватил под руки ожившего Очкарика и вывел из гостиной.

Я всё так же сидел на ковре и не мог поверить, что произошло чудо. Что я сотворил серьезное волшебство, что новогодние желания по-настоящему исполняются. Воздуха снова стало много, в мир вернулись подробности и краски.

Сегодня, спустя много лет, я вспомнил тот случай из детства.

Сегодня, как и в ту новогоднюю ночь, мне было очень нужно, чтобы желание непременно исполнилось. Другого выхода, другого продолжения окружающего кошмара я не представлял.

Пару минут назад я наконец выдавил из горла сгусток запекшейся крови и выплюнул сквозь пылающие десны себе на колени. Осколки зубов царапнули разбитые губы.

В запястьях, перетянутых скотчем, пульсировал болезненный метроном, словно в каждом кулаке я сжимал по живому человеческому сердцу. Руки были намертво примотаны к спинке стула. Боль вспыхивала и растворялась, переходя в тупой ноющий зуд. Казалось, что скрученные за спиной локти стали мягкими, как разваренные мясные хрящи.

Понятия не имею, сколько просидел без движения. Я оглядел комнату сквозь слипшиеся веки. Тряпки, книги, одежда, осколки посуды — всё смято, раздавлено и заплевано. Как и я. Память медленно возвращалась. Раскрывалась, как неплотно скомканный бумажный листок.

Клейкая лента бритвой впивалась в щиколотки. Голени приросли к деревянным ножкам, мокрым от крови и мочи.

Меня привязали к стулу и долго били.

Вздохнуть я не мог. Что-то в груди противилось любому движению. Что-то сломалось и мешало набрать воздуха, цеплялось острыми краями за живое и мягкое. Плоть трепетала, боялась дернуться, просила замереть и не двигаться.

Произошло что-то страшное. Совсем немного, еще несколько секунд, и я всё вспомню...

Здесь были люди, но они ушли. Трое или четверо. Высокие и хладнокровные, как рептилии. В черных куртках и шапочках-масках с прорезями для глаз. Ни капли страха, только уверенность и презрение. Они вошли в мой дом как хозяева. Они спрашивали про деньги, снова били... Но что было до и после...

Они забрали деньги и ушли? Или я ничего не сказал?

Упирался? Маловероятно. Уверен, всё отдал бы...

В любом случае — почему оставили в живых? Специально? Слишком много вопросов для распухшей от гематом головы...

По лицу и коленям били кухонным молотком. Таким отбивают мясо перед жаркой, чтобы размягчить волокна. Короткие резкие удары быстро изуродовали челюсть. Ещё что-то делали с пальцами. После первых переломов тело отказалось воспринимать увечья как что-то особенное, лишь отстраненно фиксируя новые травмы.

На глаза попалась клочки золотистой бумаги.

Оберточной бумаги, в которую мы с Леной упаковали подарки для мальчиков.

Лена и мальчики... В желудок провалилась ледяная игла. Моя семья... Я дернулся, безуспешно пытаясь высвободить руки. Где моя семья?

Андрей привел друга ещё вчера. С родителями Виталика договорились заранее — они улетают в командировку, а сына на каникулы оставляют у нас. Ребята и так всё время вместе проводят, а тут еще Новый год: елка прямо во дворе, фейерверки, сладости. И Андрюхе веселей с приятелем, чем только с нами, родителями, и у нас больше времени друг на друга.

В золотистую бумагу мы упаковали подарки для пацанов. Каждому — коробку с конструктором и пару книжек.

Бумага валялась в луже ярко-красной крови. Тела мальчиков лежали рядом.

Я сразу сказал, где спрятан пакет с деньгами. Просил никого не трогать. Уверял, что это все наличные, которые остались после сделки... Меня привязали к стулу. А мальчиков зарезали.

Всё произошло в одно мгновение. Андрей и Виталик — они лежали на полу, а я кричал про карточки и пароли... Лена выла, словно разрываемое собаками животное. Она тоже умерла быстро.

Память, возвращения которой так жаждал несколько минут назад, немилосердно накрывала грузным мороком.

Неведение отступало, а я крошил остатки зубов на тысячекратно прокушенный язык.

Нет, не быстро. Она умирала долго и тяжело.

Лену били и насиловали в соседней комнате. Она кричала, а я дергался от каждого удара кровати о стену. Вскоре крик перешел в мычание и затих. С ней были двое. Тот, который остался со мной, твердил, что «процедуру можно легко прекратить».

Глаза пылали от слез. Горели, будто в них забили раскаленные гвозди. Я думал только об этих дьявольских гвоздях. Не о Лене, не об окровавленной оберточной бумаге. Только о раскаленных гвоздях в моих саднящих глазницах.

Когда они вышли из комнаты, первый долго не мог стряхнуть прилипшие к перчаткам длинные волосы. Людей в масках становилось всё больше. Сотни, тысячи кружили вокруг, плели сырой черный кокон из окровавленных волос. Словно пауки, они перебирали тонкими лапками, шелест которых сопровождал мое погружение в беспамятство. Я провалился в темноту, в бесконечную черную трубу, где не было ни крови, ни отчаяния.

Но теперь беспамятство отступило. Растаяло, как туман посреди изуродованного войной города. Я привязан к стулу в центре комнаты: избит, опустошен и уничтожен. Моих близких больше нет.

В отчаянии я искал хоть что-то, способное защитить от безумия кошмарной реальности.

И вспомнил, что сейчас Новый год. Вспомнил о новогодних желаниях.

Я вспомнил о настоящем чуде, которое совершил в далеком детстве, — оживил маму и папиного друга Очкарика. Чуде, которое сейчас было так нужно. Я не забыл, что и как надо сделать. Надо очень сильно пожелать. Очень сильно.

Сильно до невозможности. До сверкающих пузырей перед глазами. До оглушительного грохота в залитых кровью ушах.

Но это оказался не грохот. Это был влажный треск рвущейся плоти — я с трудом вытаскивал руки из-под клейкой ленты. Срезал о ее жесткий край бесчувственную плоть, ставшую внезапно такой податливой. Тянул с силой, упираясь ногами и наклоняясь вперед. Сдирал кожу с запястий и пальцев, будто мокрые тряпичные перчатки.

Руки на удивление легко выскользнули, и я поднял освобожденные кисти к лицу. То, что от них осталось. То, что не соскоблил крепкий строительный скотч. Тонкие красные пальцы, больше похожие на хрупкие куриные косточки, покрывали блестящие волокна и блестящие кровавые разводы. Кожа осталась валяться где-то под стулом. Пошевелил пальцами. Никаких ощущений.

Я очень сильно пожелал, чтобы моя семья снова оказалась со мной.

Захотел изо всех сил.

И что-то вокруг неуловимо изменилось.

Я огляделся. Стены и углы комнаты были заново прорисованы новыми, более яркими красками. Бардак на полу, опрокинутые стулья — предметы едва заметно сверкали, словно их покрыл иней. Словно мороз пробрался сквозь окна и стены и заиграл на забрызганных кровью вещах. В полумрак комнаты проникал желтый свет с улицы. Дворовый фонарь исправно разбавлял ночь густым маревом, воздух обретал плотность, превращался в прозрачную мякоть.

Невольно залюбовавшись неожиданной переменой, я перевел взгляд на окровавленную оберточную бумагу. Туда, где сейчас стояли две невысокие фигуры.

Андрей и Виталик смотрели на меня. Неровные разрезы на шее каждого медленно затягивались, сворачиваясь в бордовые келоидные рубцы. На приоткрытых пухлых губах скапливалась слюна и стекала по разбитым подбородкам. Ноздри широко раскрывались, сипло втягивая воздух. Мальчики принюхивались, поглощали желтую пелену, как жаждущий — воду. Тела слегка покачивались: ноги чуть согнуты в коленях, пятки оторваны от пола. Они походили на неловких и растерянных животных, которые впервые встали на задние лапы.

Подтверждая впечатление, они присели, опустили ладони на пол и рывками приблизились, как два огромных кузнечика. Движения казались суетливыми, но естественными. Пропорции были искажены — голени заметно вытянулись, колени торчали над боками.

Метаморфоза не ужаснула. Я невольно залюбовался бледными торсами ребят — праздничные рубашки сорвали с них перед смертью. Бугорки мускулов перекатывались по спинам, когда они подобрались к моим ногам. Зубы вцепились в скотч, длинные шершавые языки слизывали густую кровь с щиколоток.

Теплая волна окатила мое тело. От боли не оставалось и следа. Комната наполнилась жаром, как раскалннная деревенская баня. Мальчики дернулись, не прекращая грызть остатки клейкой ленты. Видимо, их коснулась та же волна — та же горячая истома, то же чувство уверенности и покоя.

Мысли нехотя складывались в привычные образы и цепочки. Я просыпался от глубокого сна. Ночь кошмара и боли превратилась в нереальную, полузабытую кинокартину, которую видел давным-давно и уже растерял подробности. Я помнил ужас, терзавший душу несколько минут назад, но не помнил, что его вызвало. Да, здесь были люди… Они делали с нами страшные вещи… Страшные ли?

Я гладил взъерошенные затылки остатками рук, оставляя в волосах темные комочки, и хмелел от прикосновений. Лента наконец разошлась, но я не спешил вставать, наслаждаясь свободой и легкостью. Язык нащупал во рту ровные ряды зубов и гладкие сросшиеся щеки. Острые ряды зубов.

Андрей и Виталик робко потыкались влажными лицами в мои ладони и отстранились. Они были прекрасны, но всё еще выглядели растерянными. Чего-то по-прежнему не хватало.

Звук шагов отвлек от созерцания собственных пальцев. Я ожидал, что кожа на кистях восстановится, как и остальные раны, но этого почему-то не происходило. Кровь и лимфа продолжали сочиться. Впрочем, это не доставляло неудобства.

Из комнаты вышла Лена. Обнаженная, она аккуратно переставляла босые ноги и ощупывала руками воздух, словно была, как и я, только что вырвана из сладких грез и в полудреме пробиралась среди невидимых стен.

Две бордовые дыры на месте ее глаз стягивались в узловатые комочки, срастались порезы на лице и груди. От глубоких проколов оставались розовые ямочки. Ноги, как у и мальчиков, чуть пружинили при ходьбе. Белое до синевы тело покрывали темно-красные разводы и полосы — следы ударов. Желтый уличный свет превращал Лену в истерзанную лесную хищницу, в огромную кошку, чудом выжившую под колесами грузовика.

Мальчики встрепенулись. С появлением Лены неловкость исчезла, необходимый элемент был найден. Они снова втянули воздух и слаженно, как две ищейки, бросились к лестнице на первый этаж.

Я поднялся, чтобы следовать за ними, но задержался — жена тоже не двинулась с места.

Лена присела на корточки и широко развела колени. Узкие бедра разбухали, проступала рельефная мускулатура. Ее полная грудь сжалась, почти исчезла. Кожа истончилась — тело приобрело фактуру обезвоженного, напичканного стероидами атлета. Мокрые волосы налипли на лицо, она в нетерпении прокусывала свои губы. Черные когти крошили ламинат. Преображение завершилось, она была восхитительна и опасна.

И она могла обходиться без глаз.

Да, здесь были люди… Куда они ушли?

Мы выскочили на улицу. Андрей и Виталик уже избавились от остатков одежды и в нетерпении топтались возле открытой калитки.

Я не видел и не чувствовал след. Я доверился мальчикам — пошел за ними, пригибаясь к земле и хватаясь руками за ломкий снежный наст. Очевидно, перемены коснулись и меня, но мысль не следовала за такими мелочами. Главное — мы одна стая; мы единый плотный сгусток, одержимый — даже не целью, нет — направлением. Мальчики перебежали на противоположную сторону улицы и указали на свежий автомобильный след. Здесь ранее стояла машина. Машина, на которой уехали люди в черных куртках и шапочках-масках с прорезями для глаз.

Новый прилив подхватил нас. Волна накатила, дала сил и понесла по дачной дороге на вершину холма. Теплый поток омывал, передавал тысячи импульсов — я чувствовал каждую мышцу спутников, напряжение в каждой артерии. Поток волновал их не меньше — воздух между нами вибрировал, сливался с гулом земли и судорожными вздохами близкой автострады.

Мимо пролетела кривая кузница, останки старой деревни и мерзлый пожарный пруд.

Мальчики бежали впереди, оседлав поток или создавая его. Лена следовала рядом. Я поглядывал на ее спину, влажную от горячего пота. Пар окутывал покрытые шрамами подвижные ягодицы и плечи. Гонка распаляла этот совершенный мясной механизм — ее лоно истекало влагой, передавая возбуждение каждому из нас. Тяга пьянила до тошноты. Твердеющая плоть плавила связки внизу живота, но я не собирался останавливаться. Наше соитие было в самом движении — похоть влекла вперед, заставляла ритмично сокращать ноющие от избытка адреналина конечности. Не касаясь друг друга, мы были ближе, чем в какую-либо из прежних ночей.

Солнце показалось над неровным лесистым горизонтом, когда мы вырвались на полотно шоссе. Широкая слякотная обочина пружинила, как стадионная беговая дорожка, и наша скорость возросла. Деревья, столбы, мосты, пустующие дома и замерзшие реки с черными камышами — картина вокруг менялась, как фильм на ускоренной перемотке. Мы врезались в воздух; давили, рвали его на куски и неслись дальше. Вспышки фар разбавляли пейзаж, смазанный в бледные полосы. Автомобилей почти не было, их редкие контуры появлялись вдалеке, чтобы через мгновение остаться позади. Видел ли нас кто-нибудь из водителей? Что представлялось полусонным пассажирам, встречавшим утро Нового года вдали от дома, тепла и уюта, — обезображенные чудовища в комьях грязи или легкий вихрь, на мгновение прогудевший за окном? Мы были слишком быстры, чтобы казаться реальными.

Мальчики уверенно держали след, и я едва не повалился в грязь, когда они внезапно остановились возле съезда с трассы.

Возле небольшой придорожной гостиницы стояли несколько автомобилей. Лена остановилась поодаль, мы подкрались ближе и окружили крайний черный внедорожник.

«Это они? — спросил я. — Это они?»

«Нет, — ответили ребята. — Нет. Они приехали на этой машине. Они приехали на этой машине, но их здесь нет. Их здесь нет».

Мальчики покрутились рядом с автомобилем, пару раз тронули холодные дверцы, а после тихо скользнули к деревянному крыльцу. Гостиница была стилизована под огромную, растянутую вдоль дороги двухэтажную избу — бревенчатые стены, резные ставни, дурацкие башенки на крыше и терраса с пузатыми столбами по периметру. Андрей и Виталик забрались на ступеньки и замерли.

Стоять на месте было невыносимо. Суставы заныли, я готов был снова сорваться с места. Болезненное бездействие угнетало.

«Один остался, — голоса звучали отстраненно. — Один здесь остался».

«Один здесь остался... — эхом вторила Лена у меня за спиной. — Один остался... Они приехали к нам на этой машине...»

«Нет, нет. — Андрей и Виталик соскочили с крыльца и уткнулись лицами в мои плечи, толкая прочь от автомобиля и гостиницы. — Уходим, уходим».

Мальчики поглядывали в сторону шоссе и нетерпеливо топтали снежную слякоть.

«Здесь остался один, — нетерпеливо объясняли они. — Здесь остался один. Но он не нужен. Не нужен. Он остывает. Он остывает, в нем дыры. Его кожа и плоть разрезаны. Кровь покинула его. Они разрезали шею, руки и живот. Они разрезали его кожу и плоть, и он остывает. Здесь остался один, и он нам не нужен».

«Где остальные? — спросила Лена. — Где?..»

«Уехали, уехали. Уже далеко, поспешим».

«Поспешим, они уехали... Нам не нужно здесь оставаться, поспешим...»

«Поспешим», — сказал я.

Мальчики ничего не добавили. Они устремились прочь, мы последовали за ними.

Бежать было легко и приятно. Всё смешалось: движение приносило покой, а боль и усталость дарили блаженство. Серая туча — огромная, от края до края земли — затянула небо, и мы окончательно растворились во времени и пространстве. Серая туча, серая автострада, серая обочина... И отблески желтого света на наших мокрых телах, словно мы забрали его из залитого кровью дома, словно впитали, впустили его в каждую клеточку и, не удержав, источали тонкой сказочной дымкой.

И снова автомобильные фары рисовали вокруг яркие линии, сплелись в галогеновые и ксеноновые струи.

Дома, деревья, мосты. Мосты, дома, деревья.

Неуловимо промелькнул город.

Мы коснулись его границ, просочились сквозь людей и транспорт. Хрупкие абстрактные конструкции на мгновение задрожали вокруг, за призрачными ветвями ужаснулись растянутые лица, и тут же безумный пейзаж остался далеко позади.

Серая туча над нашими головами светлела и снова темнела. Возможно, так сменялись дни.

Мы догнали их глубокой ночью.

Поселок был похож на наш.

Такие же черные молчаливые избушки, чудом сохранившиеся с прошлого века. Такие же двухэтажные коттеджи, окруженные мансардами и высоченными, обязательно зелеными заборами.

Дом, в котором мы нашли их, вызывал отвращение. Небольшая дача-коробка, наспех сколоченная на закате советского периода и разделенная на несколько комнат.

Новый автомобиль стоял прямо на промерзших грядках. Определенно, эта конура не была жилым домом. Просто еще один перевалочный пункт. Андрей и Виталик сообщили, что в доме кого-то ждут, что люди тут ненадолго. Те самые люди, которые были в нашем доме.

Мы обошли здание, осмотрели стены, грубо утепленные пенопластом. Из подвала воняло псиной.

Изнутри слышались голоса, приглушенно играла музыка. Я осторожно заглянул в пару окон. За плотными сальными занавесками двигались тени. Пол скрипел под тяжнлыми ботинками. Да, в доме были наши новогодние гости. Они находились так близко, что я чувствовал их даже без помощи Андрея и Виталика.

Три человека. Они сердились. Что-то срывалось, шло не так, как планировали. Было ли это связано с моей семьей? Или с чьей-то еще? Они сердились, но опасались говорить об этом между собой.

Я приложил ухо к холодному оконному стеклу.

— ...позвонил Владу и узнал наконец реквизиты.

— Надо сразу меня слушать.

— Угу. Сразу... Принеси воды, кофе выпьем.

— Я что-то пропустил?

— В смысле?

— Дважды ходил. Сам не желаешь жопу поморозить?

— У тебя жопа дважды отморожена, тебе не страшно. Иди.

— Пошел ты...

— Слышь, ты, дерзкий водоход... Ведро взял и погнал. Дохера гундишь.

— Тебе надо — ты иди.

— Всем надо, отмороженная ты жопа. Сам хлебать будешь. И сахар жрать, как верблюд. Ты уже нанялся — вон ведро.

— Я два раза ходил!

— Ты два раза дебил...

— Задрали оба. Скиньтесь и дуйте за водой. Кофе охота.

— Вот, дело. Давай скинемся.

— С хера моего скинься. Иди за водой, осёл.

— Сказал же — задрали! Скиньтесь, кому идти, и принесите воду. Мне плевать, какая жопа за ней пойдет — отмороженная или перегретая.

— Скидываемся?

— Ну.

Непродолжительная пауза.

— Ножницы, дебил. Иди, морозься в третий раз. Хе-хе... Два раза он ходил...

— В следующий раз...

— И в следующий раз пойдешь, хе-хе...

— Докурю и пойду.

— Давай, давай... Кури.

Я отстранился, оставляя на стекле кровавые отпечатки ладоней.

«Сейчас он появится. Сейчас он появится», — раздалось из темноты.

Я обернулся. Андрей и Виталик отступили подальше.

«Сейчас он появится...»

Они повернулись друг к другу. Встали лицом к лицу, нос к носу. Вытянулись во весь рост, насколько позволили длинные ноги. Развели руки в стороны и крепко обнялись. Стиснули поджарые тела, словно любовники перед разлукой. Сплелись в один подрагивающий от прерывистого дыхания живой столб.

Они двигались и изгибались. Я любовался откровенным зрелищем, забыв, что из дома вот-вот должен выйти кто-то из наших недавних палачей.

Мальчики соединялись в нечто целое, и едва можно было различить каждого. В воздухе запахло железом. Внезапно тело одного распахнулось, будто гигантский цветок. Раскрылось, как сжатая в кулак ладонь, распустилось и приняло — поглотило! — второго. Почти сложившись пополам, тот втиснулся в блестящую плоть, зарылся в нее, как в красный липкий ил. Он пробрался внутрь приятеля, и человеческий капюшон затянулся за его выгнутым хребтом. Передо мной остался лишь распухший от тяжкого бремени ребенок. Утроба срослась, скрывая себе подобное.

Это было невероятно волнительно.

Мальчик рухнул на колени. Он зарывался лицом и руками в снег, пробирался до коричневой земли. Обнаженное тело сотрясалось, движение в раздутой от избыточности плоти обретало смысл. Под мышками и в пояснице появились выступы. Они стремительно увеличивались. Удлинялись и растягивали кожу, словно пальцы — тонкий латекс медицинских перчаток.

Из тела ребенка появлялись новые конечности. Очевидно, это были ноги и руки того, кто устроился внутри. Того, кто ранее был с нами — часть нашей маленькой ночной стаи.

Завершившаяся метаморфоза сделала существо похожим на паука. Ни одна из восьми ног больше не дрожала. Оно приготовилось.

Дверь распахнулась, из дома вышел высокий человек в черной куртке. Его голову моментально окутало облако пара, лицо скрылось за молочно-белой пеленой. Он плюнул под ноги, что-то коротко и злобно бросил через плечо и шагнул прочь от дома.

Человек направился по протоптанной тропинке к металлическому забору. В руке он держал ведро, и на его ладонях не было длинных волос.

Два дачных участка разделяла иллюзия ограждения — хлипкая сетка, в нескольких местах сорванная с почерневших от сырости деревянных столбов. Человек шел к примятому до земли полотну, поодаль виднелся соседний участок и крыша колодца.

Я обратил внимание, что желтый свет покинул нас и рассеялся по двору, проник в предметы, как ранее — в стены нашего дома. Дома, в который мы никогда не вернемся. Воздух густел, как и на нашем дворе, набухал желтым соком. Пространство за пределами участка стремительно исчезало в непроглядной пустоте. Словно и мы, и дача-коробка находились в огромном янтарном желтке, заточённом в бескрайнее черное яйцо.

Человек дошел до колодца, поставил на приземистую лавочку ведро и откинул в сторону наклонную створку, открывая бетонный раструб.

Опираясь на ручку, он наклонился над круглой пастью, таящей ледяную бездну, и заглянул вниз. Колодец выдохнул — пар разметался и обнажил бритый затылок человека. Громыхнула цепь. Полагаю, он пытался отыскать в темноте колодезное ведро.

Черная ногастая тень метнулась к забору.

Паукообразное существо, бывшее недавно моим сыном, стремительно подскочило к человеку у колодца и камнем врезалось в спину, обхватывая торс всеми конечностями. Он даже не успел взмахнуть руками. Или выставил их перед собой, чтобы хоть за что-то ухватиться. Опоры впереди не было, и они — человек и вцепившийся в него живой горб — в одно мгновение исчезли в колодце. Пустота всосала их, слизнула из нашего мира.

Эхо усилило звонкий всплеск, за которым не последовало ничего. Ни криков, ни шума борьбы. Полная тишина.

Я представил два сплетенных тела, медленно падающих в холодный мрак, и колючие мурашки пробежали по пояснице.

Что ж, теперь их двое. Они пока в доме, но нам нужно только подождать.

Лена подобралась ко входной двери и присела возле ржавого бака. Я отошел к пустой теплице с разбитыми стеклами, лег на живот в нетронутый снег.

Мы ждали недолго.

Дверь открылась. Второй был одет совсем легко — футболка и джинсы. Пониже первого и гораздо шире в плечах.

Я ожидал, что он крикнет, позовет напарника, но ошибся.

Второй коротко осмотрел двор. Стрельнул взглядом в сторону колодца и резко отпрянул назад, в теплый домашний свет, дернув на себя ручку.

И почти успел закрыть дверь.

Снежные брызги ударили мне в лицо – Лена взлетела по ступенькам и выдернула человека наружу.

Надо отдать должное реакции второго. Он быстро извернулся, широко расставил ноги и сгруппировался. Прижав локти к бокам, человек нагнул голову и закрылся сжатыми кулаками, словно ожидая град ударов. На фоне яркого света он казался огромным грецким орехом на коротких мускулистых ногах.

Ударов не последовало, и он дернулся в сторону. Но Лена, несомненно, была быстрее.

Невероятной красоты картина развернулась за доли секунды, вспышка страсти ошеломила и напугала.

Рельефное тело моей супруги еще в первом прыжке потеряло плотность. Очертания и краски дрогнули, сквозь мышечные волокна проступили углы здания. Лена таяла, теряла контуры, немыслимым образом превращаясь в полупрозрачное тонкое покрывало, которое, словно клейкая пленка, моментально окутало стоящую на пороге фигуру. Как раз тогда, когда он собрался прыгнуть — я чувствовал, как напряглась его спина. Но покрывало мгновенно спеленало человека, сомкнулось и стиснуло, оставив снаружи лишь подкосившиеся ноги.

Я видел происходящее так же отчетливо, как и тот, кто остался в доме. Его тень мелькнула в дверном проеме.

Тем временем в прозрачном коконе что-то шевельнулось. Будто здоровенный кадык толкнул вниз жесткий кусок. Содержимое напряженно замерло и тут же взвилось в розовом водовороте — словно кто-то включил огромный миксер. Полужидкое мясное буйство смешалось. Всё, что находилось внутри, было смято, раздавлено, ударилось о стенки, стократно измельчилось и вскипело.

Невероятно, но скомканная бурлящая фигура по-прежнему сохраняла равновесие. Более того, она покачнулась, сотрясаясь от вскипающего месива, и сделала несколько неуверенных шагов прочь от дома.

Затем еще, и еще.

«Орех» прошел мимо меня, обдавая резким запахом хвои, и растворился в темноте. Я еще некоторое время слышал, как размеренно хрустит снег.

Хлопнула входная дверь, и дважды щелкнул замок. Тот, кто остался, — заперся.

Он видел достаточно, чтобы никогда в жизни не открыть эту дверь.

Я несколько раз обошел дом, слегка трогая стен. От каждого прикосновения оставались красные отпечатки. Постепенно они стали сливаться в размытые узоры. Они опоясывали стены, пересекали окна, поднимались до самой крыши. Я забрался на нее, я продолжил рисовать прекрасный кровавый орнамент. Я разговаривал с ним, с человеком, который приходил ночью в мой дом, с человеком, который только что заперся в картонной коробке и вцепился в бесполезное оружие.

«Зачем ты приходил?» — спрашивал я.

«Зачем ты приходил?» — спрашивал я и переползал от окна к окну.

— Сгиньте! Пошли прочь!

Я почувствовал, как его желудок наполнился алкоголем. Как полыхнуло его сердце, а душа метнулась за тонкими ребрами.

«Открой дверь, дай зайти...»

Я заглядывал в щели, я называл имена, я пел ему и улыбался, когда он кричал от страха и ярости.

— Пошли на хер!!!

«Один здесь остался... — повторял я слова Лены. — Один остался... Они приехали к нам на этой машине...»

Всё здание покрыла красная стылая корочка. Я прикоснулся к каждому сантиметру, оплел дом собственной кровью, как паутиной. Заставил человека задохнуться от моего желания войти.

И он открыл дверь.

Замок снова дважды щелкнул, осталось только спуститься с крыши и заглянуть внутрь.

Посреди комнаты стояло большое кресло.

В кресле, лицом к двери, сидел человек — последний оставшийся. Он держал в руке пистолет, и я не мог разглядеть его глаза, спрятанные за большими солнцезащитными очками, такими неуместными в зимнюю ночь.

Я подошёл ближе. Он не шелохнулся.

Я присел прямо перед ним на грязный затоптанный ковер и рассмотрел неподвижное лицо. На стеклах очков и мокрых от пота небритых щеках отразились цветные огоньки.

Дышать стало труднее, знакомое чувство шевельнулось в груди.

Я тронул человека за руку. Она безвольно упала с подлокотника, пистолет выскользнул из пальцев и глухо ударился о ковер.

Я понял, что человек умер.

Я потянулся к нему и увидел, что мои кисти покрывает нежная детская кожа. Пистолет лежал среди повалившихся пластмассовых солдатиков. В воздухе пахло елкой, мандаринами и ветчиной.

Острая боль обожгла, как кипятком. Глаза закрылись сами собой, и я уже знал, что последует. Темнота уплотнилась, прилипла к нёбу и гортани. В запястьях пульсировал болезненный метроном, словно в каждом кулаке я сжимал по живому человеческому сердцу.