Когда всё завертелось, и в наспех вырытую яму уложили два женских тела, Вадим решил, что, должно быть, спятил. Он не уловил, в какой момент дикая и вывернутая наизнанку логика вдруг стала казаться ему абсолютно нормальной. А сейчас уже было поздно.

У ямы возились Тихий и Краб, чьи оголенные спины блестели от пота в свете луны.

Вадим закурил, сломав пару спичек. Посмотрел на густое звездное небо и подумал ещё о том, что психи обычно не осознают, что они психи. У них-то всё нормально, это здоровые страдают. А он если и страдал, то только от невыносимой южной жары.

Наверное, она и стала катализатором случившегося. Давящая, ослепляющая, высушивающая. Если бы не жара, Краба не ударило бы током, и он не стал бы видеть богов. Вадим не выпил бы слишком много водки без закуски, потому что горячий шашлык не лез в горло. И они бы все не решили, что спрятать тела среди поля с подсолнухами – лучшая в мире идея.

Именно так.

Девушки, лежавшие в яме, будто бы обнимали друг друга. Вадим разглядывал маленькие оленьи рожки, торчащие сквозь спутанные грязно-белые волосы на голове у одной. И ещё перепонки между пальцев на руках у другой. Нащупал пальцами крестик, болтающимся на груди. Он его обычно даже не замечал, а тут – вцепился сквозь ткань футболки. И ещё вспомнил икающий смех Краба: «Ибо вырастет из нас вера, как росток из земли!»

– Помогать будешь? – пропыхтел сейчас Краб. Его лопатки на костлявой спине ходили ходуном. – Ради вас стараюсь, между прочим.

Зажав сигарету в уголке губ, Вадим взялся за лопату, ссыпал комья сухой пыльной земли на рваные губы, прикрытые веки, сломанные и вывернутые носы.

Одна из девушек открыла глаза. Краб размахнулся и что есть силы ударил плашмя лопатой по её лицу. Глухо хрустнула кость.

– Я же говорил, – сказал Краб, глядя почему-то на Вадима. – Живучие, суки. Но им прорасти надо и всё такое. А потом воздастся всякому.

2021

Добрыня вёл языком по внутренней стороне Полининого бедра, поднимаясь от коленки и выше, когда пришло сообщение.

Если бы телефон лежал на тумбочке, Добрыня не обратил бы внимания, но, как назло, экран засветился чуть ли не перед глазами.

«Папа умер»

Полина застонала и, почувствовав видимо, что Добрыня притормозил, вцепилась пальцами ему в волосы, стала направлять куда нужно.

Добрыня познакомился с Полей три часа назад в клубе. Ему всегда удавалось склеить девушек быстро, без напряга. Складывались природное обаяние, наглость и деньги. Кто устоит от такого?

Поля тоже не устояла.

Для этого дела у него была шикарная двухуровневая квартира на Чернышевской, алкоголь, три вида презервативов (пачка со вкусом клубники и несколько штук long time, на всякий случай), плейлист от тошнотворного Моргенштерна до удобоваримого Боно. Что могло пойти не так?

«Папа умер»

– Твою мать.

Желание пропало мгновенно. Добрыня сгрёб телефон, сел на краю кровати, пробежал взглядом по сообщениям, которые сыпались одно за другим от мамы.

Три часа назад, в бассейне. Сердечный приступ. Плыл по средней дорожке, начал тонуть. Вытащили. Пытались сделать массаж сердца. Потом реанимация. Не спасли.

Поля прислонилась сзади. Добрыня чувствовал её горячее дыхание, и ещё запах – пот, вперемешку с какими-то тонкими дорогими духами.

– Какой ужас, – пробормотала она. Прочитала.

– Мне нужно будет ехать, – шевельнул плечом Добрыня. – Извини.

– Я понимаю, конечно.

Он нервно и торопливо оделся, пытаясь сквозь алкогольный дурман собрать в кучу мысли.

– Можешь переночевать здесь, если хочешь. Еды полно, виски, вино, самокрутки, – Добрыня запнулся. – Могу подъехать завтра, если хочешь.

Поля коротко кивнула.

– Ты его, должно быть, сильно любил.

– Ненавидел больше всех в жизни, – ответил Добрыня. – Спешу станцевать на могиле.

Он действительно много лет представлял, как станцует на могиле отца. Почему-то думалось, что на улице морозный февраль, снега немного, и на кладбище среди маленьких голых деревьев чернеют земляные холмики с покосившимися крестами. Где-то есть оградки или скамейки. Но у отца оградки не будет, как и памятника. И вот Добрыня заберется на холмик, воткнет наушники в уши, врубит медляк и станцует, вверчивая каблуками свежие комья земли.

Мечты, правда, не совпали с реальностью. Папа умер в конце лета, а хоронить его повезли из Питера на юг, в родной городок в семидесяти километрах от Ростова.

На похороны Добрыня не поехал. Он отпросился с работы (сделать это было не сложно, поскольку фирма принадлежала отцу, и все были в курсе, что случилось) и несколько часов закидывал в себя шоты в любимом баре на Арсенальной набережной.

Когда в голове стало пусто до звона, сообразил вдруг, что сидит за столиком не один. Напротив примостилась женщина лет сорока, вполне годившаяся ему в матери, с лёгкой сединой среди густых каштановых волос и с большими красивыми глазами. Сам же Добрыня что-то ей говорил, торопливо и сбивчиво.

–… запихнул меня в эту школу в Англии зачем-то. Я не спрашивал, понимаешь. Мне нравилось в Ростове. Там пацаны мои, друзья, Жека, Валерик. Я там в девчонку влюбился впервые, мы с ней сосались на стройке. И что в итоге? Мне шестнадцать, а батя говорит – едешь в Англию, надо получать образование. Потому что это добро, которое он делает мне. Никогда не спрашивал, чего я хочу, как мне будет лучше. Всегда считал, что знает. Не терпел возражений. Пёр танком, будто хотел вложить в меня максимум.

– Многие на твоем месте молились бы на такого отца.

Перед женщиной стоял бокал с тёмным пивом. Добрыня не заметил, пила ли она вообще. Но тонкие пальцы с тонкими же золотыми колечками на каждом обвивали запотевший стакан, оставляя на нём следы.

– В этом-то и проблема, – отвечал Добрыня, которому захотелось рассказать ей как можно больше. – Он упёрся. Говорил, что только он знает, как мне будет лучше, Моя жизнь – это его жизнь, типа того. Надо торопиться, чтобы её прожить.

– Это он сделал? ‒ женщина протянула руку и кончиком пальца дотронулась Добрыне между бровей.

Он вспомнил, что там был шрам – небольшая красная точка.

– Нет, это ещё в детстве я напоролся на карандаш. Отец меня никогда не трогал. Физически. Только давил морально. Как будто у него никогда не хватало времени на жизнь.

Добрыня шевельнул плечом.

– Я пытался пару раз сбежать, представляешь? А у него связи, он же большой человек. Найдёт, вернёт… В какой-то момент я поплыл по течению.

– Деньги. Власть. Влияние. Хорошо плыть по течению, когда всё в жизни складывается великолепно!

– Даже если и так, – пробормотал Добрыня, внезапно разозлившись. – Я имел полное право его ненавидеть. Он вмешивался во всё, что я делаю. Всё, что у меня есть – это его жизнь.

– Конечно, конечно. – Женщина положила ладонь на ладонь Добрыни. – Говоришь, тут недалеко у тебя квартира? Прогуляемся?

Он почему-то мгновенно возбудился.

– Ты знала моего отца?

– Немного. Встречались давным-давно. Можем обсудить с глазу на глаз, хочешь?

– Поехали, – сказал Добрыня коротко.

1997

Жара навалилась в начале июля и не спадала почти месяц.

Люди жаловались, что земля просохла на метр вглубь, не спасали поливы, а на небе уже давно не было ни единого облака. Как будто случился апокалипсис, который никто не ждал.

Коля Крабов, по кличке Краб, маялся от жары ужасно и где-то в первых числах августа решил установить дома кондиционер. Штука эта стоила дорого, а установка – ещё дороже, поэтому Краб пошёл по пути экономии и занялся монтажом сам.

На каком-то этапе всё пошло не по плану. То ли отвёртка соскользнула, то ли опыта не хватило, но в тот момент, когда Краб, стоя на лестнице, ковырялся с проводами, его долбануло током. Тапочки улетели в траву, Краб кувыркнулся с лестницы и распластался на иссушенной потрескавшейся земле. Лежал он так минут двадцать, и за это время словил самое настоящее видение.

Открылось ему, что с высот прозрачного голубого неба на него смотрит бог. Не с большой буквы, не Всевышний, а маленький, локальный такой божок. Он управлял погодой, и поскольку люди забыли принести ему в жертву дары, бог гневался, разгонял облака, не подпускал тучи и заставлял солнце высушивать землю. А всего-то нужно было собрать корзину овощей и фруктов и отнести куда следует. Бог был не из злых, просто расстроился.

И еще понял Краб, что таких богов полно, просто никто на них не обращает внимания. Когда-то давно богов вытеснили с этой земли, а они хотели вернуться и забрать своё.

У них был план. Хороший план. Неторопливый, как вечная жизнь.

Краб очнулся с мыслью о несправедливости. Так и сел возле опрокинутой лестницы, с тремором рук и дергающимся веком. Понял, что, во-первых, богов надо уважать, во-вторых, найти, а в-третьих, использовать.

Наспех умылся, оделся и бросился к друзьям – Вадиму и Сашке Тихонову, по кличке Тихий.

Все трое барыжили ворованным. Бизнес был нехитрый, но прибыльный. К ним стекались мелкие воры и наркоманы с районов, предлагали купить «добычу» - то, что удалось стащить из магазинов и квартир, с лотков, из карманов и сумочек. На точке принимали вообще всё, от бижутерии до видеомагнитофонов, от собрания сочинений Ленина до старых дисковых телефонов. Троица выкупала ворованное, приводила в порядок и распределяла по своим торговым лоткам, которых насчитывалось в городе пять штук, по количеству базаров.

Тихий умел торговаться. Краб выступал оценщиком. А Вадим был из ментов, контуженный товарищ, поэтому одного его присутствия было достаточно, чтобы наркоши и воры не думали чего.

Точка, где принимали и оценивали товар, находилась на Совхозном рынке, если пройти за рыбные и мясные прилавки, мимо лотка с шаурмой и сразу за старым кирпичным туалетом, вокруг которого витал аромат нечистот. Был это крохотный ларёк со стеклянным окошком, увешанный снаружи выцветшими плакатами из «Видеомагазина» и «Спид-Инфо».

Краб ворвался внутрь, плюхнулся на стул и сразу стал вещать. Вадима и Тихого давно не удивляло поведение Краба. Всё лето он мог ходить только в шортах и тапочках, радуя окружающих костлявым телом и выцветшими наколками, густо покрывающими руки, спину и грудь. Иногда Краб, наоборот, одевался прилично, в костюм – обычно для того, чтобы сходить на свидание – но выглядел ещё более странно и нелепо, будто интеллигент из старых фильмов со Смоктуновским.

Начитавшись заметок в журналах или насмотревшись телевизора, Краб то ударялся в религию, то мчался на войну, то хотел бросить всё и уехать в Америку. Последним его увлечением было гадание, плотно смешавшееся с поиском настоящих деревенских ведьм.

Сейчас в речах Краба тоже не было ничего странного. Он как будто сильно напился: бормотал про богов, которые ходят рядом, про видение, высохшую землю, про забытые обряды и мать плодородия. Собирался прямо сейчас идти в библиотеку и искать книги про древние славянские мифы. А под конец попросил холодной водки и маринованных огурцов.

Вадим с Тихим сегодня клиентов не ждали, поэтому водка была под рукой. В тесном ларьке при сорокаградусной жаре они налили по стопке и разом выпили. На круглом лакированном столике стояла пластиковые тарелочки с шашлыком. Лука и кетчупа там было больше, чем мяса, но это никого не останавливало. Вспотевший грузный Вадик пожаловался, что от жары в горло ничего, кроме водки, не лезет, и выпил ещё.

– Так кого ты там видел? – переспросил Тихий, разливая по стопкам. Он был самый умный среди них, отучился четыре курса на журфаке, прежде чем вылетел за прогулы, пьянство и избиение студентов.

– Бог плодородия что ли! – развел руками Краб. – Типа верховный, но какой-то мелкий. Обижается на нас, говорит, что скоро время убирать урожай, а мы никаких даров ему не принесли. Типа, он не может погоду вечно сдерживать, но мелкую пакость устроил. Говорит, типа, каждое лето будет жарче и суше, пока мы о нём не вспомним.

– Кто это «мы»? – спросил Вадик. Третья стопка была осушена в секунду.

– Люди.

– Все? А если кто-то ничего не сажает. Вот у меня огорода, например, нет. Только фруктовый сад, персики, там, черешня. А в земле ковыряться не надо.

– Люди, которые сеют и собирают, – кашлянул Краб. – Не важно. Понимаете, о чём я? Там над нами мелкий бог, который может управлять погодой! И я с ним разговаривал! Представьте, если мы с ним договоримся, и он будет специально для нас вызывать дождь. Или засуху. Или тучи нагонять, если слишком жарко.

Тихий разлил по стопкам остатки, достал вторую бутылку.

– Так ты попроси сейчас. – Сказал он. – А то дохнем от жары.

– Моей рожать через три недели. А с такой погодой она, похоже, хоть завтра уже стартует. Сил нет. – Сказал Вадим.

– Как я его попрошу?

– Ну, хочешь мы тебе ещё раз током долбанём.

Краб качнул головой, задумавшись на несколько секунд. Потом произнес негромко:

– Нет, мужики. Так не работает. У них есть план. А я думаю, что можно договориться. Бизнес замутим совместный, а? Мы им поможем вернуться, они нам – плюшки разные. Всё же лучше, чем в этом обдристанном ларьке сидеть. Так мы в люди не выбьемся.

Вадим опрокинул четвертую стопку.

– Ты погляди на него. В люди собрался выбиваться, – сказал он. – Чем тебя не устраивает сейчас? Ещё и ларёк оскорбляешь. Мы его, это самое, выкупили, если ты забыл. Тут можно кирпичный магазин отгрохать. Всё для дома.

– В столицу хочу, – отчеканил Краб. У него всегда что ни мечта, так глобальная. – Трешку на Кутузовском, «Мерседес» и мигалку.

– И для этого нужны боги?

– Для этого нужен шанс! И я его использую, мужики.

Краб отказался от предложенной стопки, что было для него большой редкостью, и вышел из душного полутемного ларька на улицу.

Жара сдавливала голову, в висках колотило, а майка прилипла к спине. В плотном воздухе плавали запахи пережареного мяса, протухших овощей, человеческого пота. Краб двинулся сквозь них, выискивая и вынюхивая что-то совсем другое.

Через несколько часов на краю города он нашёл тех, кого искал.

2021

Женщина набросилась на Добрыню со страстью и жадностью восемнадцатилетней.

Она стащила его худи через голову, расстегнула ремень, опустила брюки и трусы до колен. Руки умело поглаживали его член, пока холодные влажные губы скользили по шее, по груди, опускались ниже.

Добрыня прикрыл глаза, опираясь руками о край стола. Под веками мельтешили многочисленные образы девушек, с которыми он переспал за последние месяцы. Когда у тебя нескончаемое количество денег, квартира в элитном районе и знакомства, найти легкодоступную девушку не проблема. Не каждая делала минет на первом свидании, но каждая раздвигала ноги через пару дней после знакомства. Их лица Добрыня не запоминал, но хранил движения, стоны, позы, изгибы тел – как трофеи. Они помогали ему расслабиться.

– Ты готов? – спросила женщина негромко.

– К чему?

Что-то коснулось его члена. Очень холодное. Добрыня посмотрел вниз и увидел в руке у женщины серп. Настоящий изогнутый серп с мелкими-мелкими зубцами вдоль внутреннего острого края.

Одной рукой женщина крепко схватила Добрыню за яички, а второй провела серпом у основания члена, разрезая кожу, отделяя плоть. Резкая боль ударила в голову, заставила Добрыню заорать, но он тут же подавился слюной, захрипел. Ноги подкосились. Женщина же несколькими резкими движениями отделила член окончательно, и он плюхнулся в ладонь вместе с мошонкой. Кровь заливала ламинат, лицо женщины, её обнаженную шею и одежды.

– Вот так, хорошо, милый, – проворковала женщина. ‒ Окропим посевы.

Пятки Добрыни заскользили, он завалился вперед, но женщина придержала его.

– Рано, милый. Тише, тише.

Кончик серпа вошёл в мякоть над лобком и неторопливо поднялся вверх, разрезая живот. Добрыня ощутил, как внутри него шевелится что-то, просится наружу. Он представил, как вываливаются внутренности. В ноздри ударил смрад, от которого сдавило горло.

От невыносимой боли Добрыня не мог соображать. Он трепетал, насаженный на серп, будто рыба на крючок.

Женщина сказала:

– Неплохое подношение, но я видела и побольше.

Она отбросила вялый окровавленный член в сторону и резко вытащил серп. С лезвия капала кровь.

Добрыня упал на спину, ударившись затылком, и перед глазами вспыхнули пятна темноты.

Почудилось, что он лежит среди подсолнухов или кукурузы – толстые зеленые с желтыми прожилками стебли тянулись к небу, загораживая солнце. Земля была сухая, потрескавшаяся, и кровь, бьющая из его вспоротого живота, впитывалась мгновенно, не оставляя следов. Серая пыль забилась в ноздри, в веки, прилипла к вспотевшей коже.

Где-то пели нестройные женские голоса. Красиво пели. Неторопливо. От этих звуков Добрыне стало спокойнее. Как будто сердце меньше колотилось. Или уже не колотилось вовсе.

Над ним склонилась женщина с серпом. На окровавленном лице расцвела белозубая улыбка. Кончики каштановых волос касались его лица.

– Пойдём, милый, – сказала она, протягивая руку.

– Куда? – вместе со словами между губ выбилась струйка пыли. Добрыня почувствовал привкус сухой земли.

– Как куда? Девочек моих пора навестить.

Добрыня взялся за протянутую ладонь, и женщина легко выдернула его из морока обратно в его квартиру. Вот только сердце действительно больше не билось.

Он чувствовал себя тряпичной куклой, которую прислонили к стене. Оставалось глазеть на женщину, которая носовым платком старательно вытирала лезвие серпа.

– Значит, слушай, милый, – произнесла она. – Сейчас будет ещё немножечко больно, потерпи, хорошо? Потом станет легче. Смерть всегда приносит успокоение.

Женщина приблизилась, несколько раз поскользнувшись в крови. На шее у нее болтался медальон в форме шляпки подсолнуха. Добрыня вспомнил, что видел его раньше у отца. Медальон лежал у него на рабочем столе в кабинете.

Додумать не успел, потому что женщина прислонила кончик серпа к шраму между бровей и с силой надавила, проламывая череп.

1997

Жара сводила Вадима с ума, и он напился безбожно, по-свински. Идея была в том, чтобы свалиться на диванчике в ларьке и не просыпаться до утра. Домой идти не хотелось, там беременная Валька закатывала истерики по любому поводу. То клубники ей принеси, то борщ приготовь, то ступни помассируй. Он ей кто, нянька? Фигушки. Вадим глава семьи, деньги зарабатывает, между прочим. Не нанимался бегать за женой, как за ангелочком.

Скорей бы родила уже…

Уснуть, однако, не получилось. Едва сомкнул веки, как в ларёк вошёл Тихий.

– Слышь, Краб там кого-то нашел, – сообщил он, наливая остатки водки в рюмку и опрокидывая рюмку в себя. – Надо съездить, разобраться.

– Смысл? – буркнул разомлевший от жары и алкоголя Вадим.

– Чтоб херни не натворил. Он же дурачок. А если менты примут? Оно нам нужно?

Тихий дело говорил, шарил. Вадим позволил себе еще несколько секунд полежать, потом вздохнул и отправился вместе с Тихим в удушливую жару.

До хаты Краба нужно было проехаться на трамвае минут тридцать. Перед поездкой Вадим прикупил ещё бутылочку и как мог скрасил путь. Вытаскивать Краба из передряг ему уже порядком надоело. Ценность щуплого барыги стремительно падала с каждым его косяком. Скоро проще будет найти замену, чем вытаскивать Краба из передряг.

Об этом Вадим и толковал с Тихим, пока ехали. Тихий кивал, но иногда вставлял аргументы в пользу Краба. Как минимум, Краб отлично договаривался с рыночной «крышей» и умел оценивать предметы, как боженька.

– Потерпи, жара пройдет, и голова у него тоже пройдёт, – вещал Тихий, звякая стопкой на глазах у печального кондуктора.

Когда подошли к дому Краба, начало вечереть. Сухой и жаркий воздух уже не так сильно обжигал лёгкие. Часа через два должна была прийти спасительная прохлада. Вадим не надеялся до неё дожить.

Калитка оказалась распахнута, слева от крыльца на земле валялась лестница, а над окном навис короб кондиционера, кое-как закрепленный на двух металлических распорках. Краб снова чего-то делал и не доделал. Это было в его духе.

– Краб, ты где вообще? – крикнул Вадим, поднимаясь на крыльцо и открывая дверь.

Сени пустовали. В комнатах тоже никого не было, только кружилась встревоженная пыль в вечерней серости. Зато на кухне Тихий обнаружил спуск в подвал. Обеденный стол и шкаф были сдвинуты, табуретки разбросаны, у окна лежал двухсотлитровый газовый баллон. Скомканные половики выглядели так, будто по ним специально елозили ногами много раз.

Тихий присел на корточки перед чёрный провалом в подвал, спросил:

– Краб? Ты живой?

– Мужики! – раздался из подвала плавающий шепот Краба. – Мужики, спускайтесь. Как хорошо. Живее сюда.

В темноту уходила деревянная лестница. Она начала поскрипывать, едва Вадим опустил ноги. На нескольких перекладинах багровели размытые пятна, как будто это была кровь, но не разобрать в полумраке.

Внизу горел слабый жёлтый свет, исходящий от единственной лампочки, болтающейся на шнуре. Вадим осмотрелся. Подвал был небольшого размера, с рыхлым земляным полом. Прохлада проникала сквозь тонкие подошвы ботинок и приятно касалась стоп. Вдоль стен стояли деревянные стеллажи, на которых когда-то давно складывали банки с закрутками и овощи на зиму. После развода и нескольких лет, проведенных за решеткой, Краб не занимался хозяйством, поэтому стеллажи давно пустовали и покрывались пылью.

Сам Краб стоял чуть в тени. Он был обнажён по пояс, одет в старые шорты до колен, босой. Блики света скользили по его вспотевшей коже и грязному лицу. Первое, на что Вадим обратил внимание, были выпученные Крабьи глаза. Сумасшедший взгляд ползал от Вадика к Тихому. Краб криво улыбался.

– Мужики, это нечто! – заговорил он негромко. – Я нашел их! Нашел богово отродье. Мелких этих. Смотрите!

Он ткнул костлявой рукой куда-то в угол. Сначала Вадим ничего не увидел, но потом темнота приобрела чёткость, и возле пустующего стеллажа проступили силуэты. Они сидели, скрюченные, прислонившись друг к другу, опустившие головы и переплетенные конечностями между собой.

– Твою ж налево, – пробормотал Тихий. – Краб, блядь, ты нас тут в уголовку надумал втянуть?

Краб непонимающе вращал глазами.

– Мужики! – повторил он. – Какая уголовка? Это не люди. Это потустороннее что-то. Я их теперь вижу! Я могу отличать, сечёте? Это у вас зрение как у новорожденных котят, а я иначе теперь вижу! Сейчас покажу, секунду, секундочку.

Краб пошарил где-то среди полок и вытащил старую керосиновую лампу с пузатыми боками и узким тонким горлышком. Чиркнул спичкой, поджигая фитиль. После чего подошёл к силуэтам и осветил их.

Вадим различил спутанные длинные волосы, худые женские тела – выпуклости позвонков под натянутой кожей, острые лопатки, тонкие руки. Это были две девушки, лет по двадцать каждой. Сидели, будто обнявшись, поджав под себя ноги. На самом деле запястья, локти и лодыжки были у них крепко перемотаны веревками. А ещё через пару секунд Вадим увидел царапины, кровоподтеки, содранную кожу, грязь на коленках и бёдрах и кровь в волосах.

Краб чокнулся.

– Надо валить, – буркнул Вадим, отступая к лестнице. – Я этого не видел, в этом не замешан. Блядь, у меня жена скоро рожает, бизнес, я не собираюсь уходить этапом на пятнашку из-за этого дебила.

– Постой, брат! – хихикнул Краб, раскачивая керосинку в дрожащей руке. Тени забегали по кирпичным стенам подвала. – Говорю же, это не люди. Нет такого в законодательстве, чтобы сажали за гибель богов. Ты погляди!

Свободной рукой он собрал волосы одной из девушек в кулак и с силой опрокинул голову кверху. Вадим непроизвольно сматерился. Лицо у девушки было худое и бледное. На скулах и под левым глазом темнели синяки, губы потрескались. Глаза прикрыты. А из лба торчали два рога. Они были небольшие, но разветвленные, как у лосей. И они совершенно точно росли, а не были приделаны каким-нибудь хитроумным способом.

Тихий подошёл, дотронулся до одного из рогов пальцами. Веки девушки затрепетали, она открыла глаза и резко подалась вперед, распахивая рот. Тихий отпрянул. Звонко клацнули зубы – если бы Краб не дёрнул за волосы, то девушка оставила бы Тихого без пальцев.

– Осторожнее с ними! – засмеялся Краб.

Вадиму стало ещё больше не по себе.

– Где ты их нашёл? – спросил он.

– Где нашел, уже нету, – ответил Краб. – Прикиньте, это рожаницы. Мелкие боги. Плетут судьбы новорожденных в обмен на подношения во время уборки урожаев. Вылезают из своего мирка, забирают жертвоприношения, колдуют и сваливают обратно.

– Откуда ты это узнал?

Краб постучал себя по лбу согнутым пальцем.

– Говорю же, я теперь со способностями. Посмотрите на руки второй твари.

Вадим осмотрел ладони второй девушки, крепко облепившие её же грязные бёдра. Между пальцев чётко проглядывались зеленоватые перепонки, как у лягушек.

– Что за чертовщина? – пробормотал Тихий. Он выглядел не испуганным, а заинтересованным.

– Одна из них – олицетворение лося. Вторая – лягушки, – объяснил Краб, продолжая посмеиваться. – Так древние представляли рожаниц, плетущих судьбы. Я их так и нашел, среди полей, в позе рожающих. Представляете, лежали на земле, раскинув руки и ноги, подставив лица солнцу. Вот так голышом! Рожали новых богов, стало быть.

Вадим подумал, что сейчас было бы разумнее всего выбраться из подвала и больше не возвращаться. Забыть к чертям происходящее, пусть Краб сам выкручивается. Но здесь было прохладно, а наверху – дикая жара, давящая на мозги. А ещё почему-то захотелось посмотреть, чем же закончится эта история. Безумная они или всамделишняя?

Достал недопитую бутылку водки. Спросил:

– А они разговаривать-то умеют?

– Я не проверял, – ответил Краб. – Да и суть не в этом. Я о другом хотел поговорить.

Он намотал волосы очнувшейся девушки на деревянную перегородку стеллажа и подошёл к Вадиму. Отпил из горлышка, сощурившись от удовольствия.

– Эти твари плетут судьбы новорожденных детей, – сказал он после паузы. – Можно использовать. Сечёшь? Для тебя и твоего ребенка. Иначе зачем боги нужны?

– Не понял, – сказал Вадим.

Девушка несколько раз клацнула зубами. Краб выпил ещё раз и расшифровал свою мысль:

– Они могут сплести судьбы для ваших детей. Такие, как захотите. Ну, чем не бизнес. Обкатать надо. Попробуем?

Тут до Вадима и дошло.

2021

Добрыня вышел из самолета под жаркое южное солнце.

Женщина держала его под локоть, не давая упасть, и шептала:

– Левую ногу, милый. Так. Теперь правую. Идём неторопливо. Молодец. Хороший мальчик.

Тело будто набили сухой землей. Серая пыль проступала сквозь поры вместо пота. Солнце слепило глаза, но и слёз не было – вместо них тоже сочилась пыль, срывающаяся с век и уносимая ветром. Мысли путались, рвались, не давали сосредоточиться. Добрыня шёл, опустив голову, и чувствовал только крепкую хватку тонких женских пальцев. Ему казалось, что он одновременно лежит на земле среди подсолнухов и шагает к выходу из аэропорта.

В самолёте было то же самое. Стюардессы разносили напитки и предлагали леденцы. Женщина надела медицинскую маску, тихо посмеиваясь над абсурдностью ситуации. Никто из окружающих не замечал странностей. Добрыне же казалось, что он прислонился затылком не к кожаному креслу, а к жарким камням.

– Адрес, милый, – шепнула женщина на ухо, когда остановились у такси.

В её голосе он услышал звук мелких зубцов на серпе, вгрызающихся в кожу черепа. Вздрогнул. Выдал нужный адрес, как кассовый аппарат выдает распечатанный чек.

Ехали недолго. Добрыня пялился на улицу, разукрашенную в яркое и желтое. Дороги, дома, вывески, магазины – всё иссохло под лучами июльского солнца. Люди были загоревшие до шоколадного цвета, одевались по минимуму и старались прятаться в тени.

– Вы меня убьёте? – выдавил Добрыня. Вместе с голосом из горла вылетело облачко серой пыли.

– Странный вопрос, милый, – ответила женщина, поглаживая его по скрюченным пальцам. – Ты уже мёртв, просто ещё не настало время лечь в землю.

– Кто вы такая?

Она шевельнула плечом. Ответила коротко:

– Тебе незачем.

Такси притормозило в частном секторе, около высокого кирпичного забора, за которым проглядывал уголок черепичной крыши. Добрыня сощурился от яркого солнца. Женщина взяла его под локоть, подвела к калитке.

Это был дом Александра Тихонова, старого отцовского друга. В детстве отец часто приезжал сюда, привозил Добрыню. Гостили неделями, ездили на рыбалку, парились в бане, ходили в лес за грибами. Взрослые много и шумно выпивали, жарили шашлыки. Добрыне особенно запомнился гигантский костёр из толстых сухих брёвен, который разжигали на ночь где-то на заднем дворе. Под него отцовский друг вырыл специальную яму, обложенную кирпичом. Огонь поднимался выше неба, брызгал искрами. Дрова потрескивали и лопались. А на утро яма была полна влажного пепла. Казалось, в него можно было забраться с головой.

Добрыня нажал на звонок под козырьком у калитки. Где-то вдалеке раздался мелодичный звон. Скрипнула дверь, зашаркали тапочки по бетонным плиткам.

Калитку отворил сам Тихонов. Он был одет только в шорты, над которыми нависло большое красное пузо. Длинные седые волосы собраны в пучок на затылке. Борода тоже была седая, неухоженная, опускалась ниже шеи. А из-под бороды выглядывал медальон в форме подсолнуха на массивной золотой цепи.

Тихонов бросил взгляд сначала на Добрыню, потом на женщину. Лицо его вытянулось от удивления, он сказал громко:

– А я тебя ждал, сука! – потом резко развернулся и бросился к дому.

Женщина жестом отодвинула Добрыню в сторону и побежала следом, на ходу выдёргивая из-под одежд серп. Металл сверкнул на солнце, выводя Добрыню из транса. Он тоже попытался побежать – получилось плохо – но заковылял, отчаянно размахивая руками.

Ноги как будто цеплялись за сухую землю и торчащие из неё корни.

Тихонов вскарабкался на крыльцо, споткнувшись несколько раз, и исчез за входной дверью. Женщина едва не настигла его. Крикнула:

– Уговор был, Тихий! Куда бежать собрался?

– Иди на х…! – глухо донеслось из-за двери. – Чего так рано? Пожить не успел!

– Двадцать с лишним лет прошло, дорогой. Пожил в своё удовольствие, теперь наш черёд! – Женщина взмахнула серпом. Лезвие вошло в дверь, как в расплавленное масло, прочертило полукруг, вырезая замок. Кусок вывалился, глухо ударившись о крыльцо. Дверь распахнулась, и женщина проворно юркнула внутрь.

Добрыня поднялся тоже, шагнул в прохладный полумрак сеней. Почудилось, что он уже вот так заглядывал в дом, прислушивался к звукам то ли драки, то ли избиения где-то внутри.

Зазвенело стекло. Тихонов крикнул испуганно, звонко, и тут же крик перерос в хрип.

Переступив порог, Добрыня оказался в небольшой кухоньке. Её стены, потолок, поверхность старого шкафа, холодильник, лакированный круглый стол – всё было густо исписано и исцарапано непонятными символами. Память услужливо подсунула Добрыне воспоминание, как он стоит здесь, маленький, лет девяти, а рядом папа что-то втолковывает старому другу. Он говорил: «Ты с ума сходишь, Тихий! Не было ничего, сечёшь? И руны твои – чушь!». А Тихонов, тогда ещё не такой пузатый и не седой, отвечал: «А как же Краб? А девушки? А договор наш?»

«С кем договор? С богами? Ты правда в это веришь?»

«А во что верить, Вадим?»

«В жару и водку. Это настоящее, понял. Жара и водка свели нас всех с ума. Если что, я на себя трупы брать не собираюсь. Сам будешь расплачиваться»

Снова вскрикнул Тихонов. Добрыня пересёк кухню и вошёл в комнату. Она была так же исписана рунами. От пола до потолка. Краской, ручками, царапинами. Тихонов писал везде, что попадалось под руку. На тумбочках, шкафах, телевизоре, на кровати и книжных полках, на корешках книг и компьютерном столике.

Сам Тихонов полулежал на диване, свесив одну ногу и запрокинув голову к потолку. Живот его был разрезан надвое, распахнут, как книга, но вместо внутренностей выпирали комья серовато-голубой земли. Женщина сидела рядом на стуле, вертя в руке амулет в форме подсолнуха. Ладони женщины, её лицо и тем более серп были в крови.

– Ну вот и смысл убегать, дорогой? – спросила женщина устало. – Время зря тратим.

– Рано мне ещё, – ответил Тихонов, выплевывая на белую бороду мелкие камешки и пыль. – Мы так не договаривались.

– Про время речи не было, – ответила женщина. – Как дозреет, так и пригодитесь. Между прочим, он нас уже ждет, он напитался даров земных и жаждет выйти к людям. А вы всего лишь хранители. С хранителями никто не ведёт договоров.

Голова Тихонова дёрнулась. Он перевёл взгляд на застывшего Добрыню. Пробормотал, едва двигая пересохшими губами:

– Пацана-то за что? Пожалей. Не может сын за отца.

Женщина краем скатерти, цвет которой было не разобрать из-за густоты написанных рун, вытерла лезвие серпа от крови.

– Ну как же не может. – сказала она. – Ирония судьбы, расплачиваться за долги того, кого ненавидишь. Ладно, пойдём, нечего время терять. И руны твои… дорогой, это из греческой мифологии, а надо было нормальные найти, защитные славянские. Тогда, может, и спрятался бы. Интернет на что?

1997

Вадим присел на скрипнувшую полку. Он разглядывал связанных девушек, а они разглядывали его. Даже в полумраке было видно, что глаза у них необычной формы. Слишком большие и растянутые, что ли.

– Ага, плетут судьбу, – наконец, пробормотал Вадим. – Хорошая шутка. И что делать, чтобы они, это, сплели всё как надо.

– Ты тоже присоединяйся! – широко улыбающийся Краб повернулся к Тихому. – На будущее. Вдруг бабу найдёшь, она тебе нарожает. Тут несложно. Вот.

В его раскрытой ладони лежали два медальона в форме подсолнухов. Небольшие, три или четыре сантиметра в диаметре, но детализированные. Вадим разглядел каждое выпирающее семечко и аккуратные желтые и зеленые листья в обрамлении шляпки.

– Что это?

– Берите и загадывайте судьбы. Нужно хранить у себя. – Краб пошатывался, видимо от усталости. Капли пота ползли по его носу и скапливались над верхней губой. – Вы не видите, а я вижу. Тонкие нити, которые будут с вами всегда, до самой смерти.

– Как загадывать? – растерялся Вадим. В голове шумело то ли от алкоголя, то ли от происходящего. Но ему вдруг захотелось поверить в чудо. Захотелось, чтобы вот так по щелчку пальца у пока ещё не родившегося ребенка все было хорошо.

– Как захочешь, – ответил Краб. – Чтоб ребенок был богат, красив и счастлив. Я не знаю. Чтобы «мерина» купил в двадцать лет, квартиру в Москве или Питере. Чтобы за решетку не загремел. Простора много.

Вадим взял амулет. Он был теплый и шершавый. Тихий мотнул головой:

– Я не буду. Дерьмо какое-то. Куда ты нас втягиваешь?

– Не тупи, – ответил Краб. Улыбался он ласково, по-доброму. Только взгляд оставался безумным. Хотя, Вадиму могло показаться. Он был изрядно пьян.

Тихий отстранился в тень, качая головой.

– Не, я не готов. Давайте завязывать, мужики. Нездоровая фигня. Тёлок надо вывезти отсюда подальше, где-нибудь бросить, чтобы не нашли ни хату, ни нас. Потом разъедемся по домам и завтра в ларёк, окей?

– Погоди, – Вадим массировал ладонью медальон. – А вдруг правда? Дай попробую хотя бы. Это мы в дерьме живем, а для кровинушки родной почему бы не пожелать чего-нибудь? Даже если не сработает, кому от этого плохо? Какие условия?

‒ Никаких, ‒ пожал плечами Краб. ‒ Ты загадай.

Его взгляд сосредоточился на рожаницах, и мир вокруг них стал плотнее, темнее. Из путанных мыслей в голове возникли образы – пожелания – чего бы Вадим хотел своему ребенку. Мальчику или девочке. Они с Валькой еще не знали пола.

Денег. Красоты. Удачи. Чтоб ни в чём себе не отказывал. Учёба в престижном ВУЗе, например в Англии. Карьера. Долгих лет жизни.

Сам себя корил, что желания выходят скудными, ограниченными какими-то. Бормотал, шевеля губами, сам того не осознавая.

– Закончил? – спросил Краб, когда Вадим замолчал.

Тот кивнул, выныривая из наваждения, как из болота.

Тогда Краб замахнулся лопатой и ударил одну из девушек по голове. Девушка дёрнулась, вскрикнула и вдруг заговорила на непонятном языке. Она глухо выталкивала из себя скрежещущие фразы, режущие слух звуки, от которых Вадиму сделалось дурно, а в глазах потемнело.

‒ Ты же говорил, что условий нет!

– А это не условия. Это подтверждение сделки. – ухмыльнулся Краб и ударил снова, плашмя, разбивая девушке губы в кровь, ломая нос.

Ещё раз. И ещё.

Вадим дёрнулся было, но застыл, не веря глазам. В его сознании лопнула невидимая нить, отсекающая реальность от безумия. Тихий стоял, низко опустив голову, разглядывал не девушек, а Краба, орудующего лопатой.

Голоса оборвались, и несколько томительно липких минут подвал насыщался звуками ударов металла о плоть. На землю падали капли крови. Рвалась обнажённая кожа. Девушки обмякли на верёвках.

– Хватит, слышь, – буркнул Тихий. От его голоса Вадим вышел из оцепенения и немедленно закурил, воткнув сигарету подрагивающей рукой в уголок губы.

Медленно завертелись мысли. От тела надо избавиться. Нет тела – нет дела. Первое правило. Потом подчистить следы. Хорошо бы Краба отправить куда подальше из города, чтобы не светился. Он же псих. Первый, кто проговорится. Или тоже его, вместе с девушками…

Краб остановился, озаряя друзей безумной ухмылкой. Кажется, кровь была у него даже на передних зубах. Лопата со звоном отлетела в сторону.

– Держи! Ты всё видел, теперь тебе нужно это взять, – он протянул Тихому второй медальон в форме подсолнуха.

– Куда ты меня втянул, придурок?

– В убийство с отягчающими, – рассмеялся Краб. – Бери, бери, не бойся. Тел никто не найдёт, я же говорю. Никаких последствий, кроме положительных.

Тихий медлил. Вадим успел докурить и сунуть в рот новую сигарету, когда Тихий отстранился от протянутого медальона.

– Что делать будем? – спросил он, кивнув на мёртвых девушек.

– Отвезём и закапаем, чтобы никто не нашёл.

– Расчленить? – тон у Тихого сделался деловой, как при работе в ларьке. Вадим и не догадывался, что Тихий может так рассуждать о делах, связанных со смертью.

– Нет нужды. Забросаем землей, этого хватит. Есть тут поле подсолнухов, пятьдесят километров плюс минус.

– Почему именно туда? – У Вадима закончилась вторая сигарета, в горле стало першить, и он глухо закашлял.

– Потому что это рожаницы, милый, – сказал Краб, хотя Вадим сквозь кашель расслышал неточно. – Им нужна земля, полная корней, чтобы солнце пекло, и никто не тревожил, пока прорастают. У меня тут где-то есть верёвки ещё. Погнали, мужики. Скоро стемнеет.

2021

Автомобиль свернул с дороги на обочину, с хрустом проехав по гравию. Водитель ещё раз спросил:

– Вы уверены, что это здесь? – но лишних комментариев оставлять не стал.

Женщина помогла выйти Добрыне, потом Тихонову, который волок с собой две лопаты.

Вязкая жара после прохлады кондиционера в салоне сдавила с такой силой, что Добрыню начало пошатывать. Прищурившись, он увидел бескрайнее подсолнечное поле. В конце июля подсолнухи только наливались соками, тяжелые шляпки, обрамленные желтыми листьями, смотрели на стоящее в зените солнце.

Автомобиль уехал, и женщина начала медленно спускаться с гравийной насыпи. Вокруг неё закружилась сухая пыль.

Тихонов отправился следом. Глаза его закрывали тёмные очки, а длинные седые волосы распустились и легли на вспотевшие плечи. Он приехал, как был, в шортах и тапочках. Голый живот пересекал уродливый шрам. Добрыня знал, что внутри Тихонов теперь набит землёй, как и он сам. Под шелушащейся кожей чесалось и покалывало.

Женщина углубилась в поле, время от времени расчищая дорогу серпом. Толстые мясистые стволы дрожали и разламывались от её сильных ударов. Добрыня плёлся, черпая носками кроссовок землю. Ещё вчера эти кроссовки были белыми, сейчас же приобрели тёмно-серый оттенок. Отстраненно Добрыня подумал о том, сколько денег он потратил на шмотки за свою жизнь. Заказывал коллекционные кроссы, худи, куртки из ограниченных серий. Футболка за двадцатку не казалась ему дорогой. Да и с чего бы? Денег всегда хватало, а Добрыня и не задумывался, откуда они брались.

– Ты должен быть ему благодарен, – сказала женщина, не оборачиваясь. – Злость не привела ни к чему хорошему. Если бы ты отдал должное своему отцу, то смог бы подготовиться ко встрече со мной. Хотя, он не верил. Решил, что той ночью у всех случилось массовое помешательство от жары, а потом ему просто повезло.

– И как бы я подготовился? – спросил Добрыня, сплевывая комочки сухой спрессованной земли.

– Нашёл бы руны. Затеял обмен. Попробовал бы откопать рожаниц, пока они не напитали соками нового Рода.

– Кого?

– Бога.

Они вышли на круглый пятачок изрытой и высушенной до трещин земли. Большие серые комья с торчащими корнями и пучками жёлтой травы наваливались друг на друга, будто недавно здесь проехал трактор.

Женщина забралась на рыхлый ком, расставив широко ноги и подняв руки к небу. Добрыня увидел, как солнечные лучи скользят по её лицу, путаются в волосах, лезут под платье. Тихонов встал рядом, безмолвно облизывая сухие губы, с которых сыпалась пыль.

– Мы пришли, бог мой, великий новый Род, – сказала женщина громко. – Корни твои теперь крепки, судьбы связаны. Пора облачиться в свежее и подняться к людям!

Листья подсолнухов терлись друг о друга, создавая вокруг тихий шелест. Женщина, закончив речь, легко спрыгнула, очертила серпом круг на земле и посмотрела на Тихонова и Добрыню.

– Чего замерли? – спросила она. – Копать здесь. Живее, милые мои.

1997

Пока ехали к полю подсолнухов, Вадим выкурил ещё три сигареты. В салоне было душно, жара массировала виски, а открытые окна не спасали. Врывающийся ветер тоже был обжигающе горяч.

– Хочу, чтобы ребенок никогда ни в чём не нуждался, – сказал Вадим вслух. Он вертел мысль об удачной судьбе для ребенка, не в силах от неё избавиться. В конце концов, если ты стал участником убийства, то можно хотя бы надеяться, что это было не зря.

– А для себя? – спросил Тихий.

– Немного. Мне что нужно? Домик или квартирку. Чтобы не посадили. Ну и на хлеб с маслом. Я не привередливый человек.

– Я бы для себя счастья хотел, – сказал Тихий. – С детьми непонятно повезет или нет, а у меня-то жизнь одна. Хотел её прожить так, чтобы ни о чём не жалеть. Вот сейчас еду с вами, придурками, и понимаю, что если выпутаюсь – то это и будет счастье.

– Выпутаешься, куда ты денешься, – подал голос Краб. Он рулил, всматриваясь сквозь подступающие сумерки, в дорогу.

Тела девушек сложили в багажнике, крепко связав руки и ноги. Девушки явно были мертвы, но Краб почему-то заявлял, что предосторожность не помешает. Вадим не сопротивлялся напору друга, а только курил и подхлёбывал из горлышка водки, пока она не закончилась.

– Эту ночь нужно пережить, – сказал он.

С обеих сторон потянулись поля – кукурузные и подсолнуховые. Где-то среди них Краб вдруг резко свернул и помчал прямо сквозь растения, ломая стволы.

– Нас поймают в два счета, – огрызался Тихий, трясясь на заднем сиденье.

Потом Краб затормозил, приглушил мотор. В наступившей тишине Вадим услышал, что в багажнике кто-то скребется. Он выбрался на улицу, пошатываясь от выпитого. Чёрное небо стремительно и густо заполнялось звёздами. Вокруг шелестели подсолнухи.

Хлопнула дверца, мимо решительно прошёл Краб, распахнул багажник. Изнутри раздался пронзительный женский вопль и снова заговорили на непонятном языке.

– Знаю я, знаю! – огрызнулся Краб, будто понимал. Он замахнулся лопатой и ударил с силой по чему-то мягкому. Речь прервалась. Краб ударил снова. – Говорю же, живучие твари. Ну, пойдём, надо яму выкопать.

– Они же живые, – заметил Вадим.

– В этом и смысл, – ухмыльнулся Краб.

В свете поднимающейся луны было хорошо видно его костлявое вспотевшее тело, покрытое наколками. Вадиму показалось, что на чёрных линиях тюремных рисунков прямо сквозь кожу проступают извивающиеся тонкие корни. Он моргнул – и видение исчезло.

Именно в этот момент Вадим подумал, что все сошли с ума.

2021

Добрыня копал долго. Земля была сухая и твёрдая, не желала поддаваться его напору.

Тихонов тоже копал, надрывно кряхтя. Кривой шрам на его животе распух и покраснел, словно собирался вот-вот лопнуть.

– В прошлый раз было легче, дорогой? – спросила женщина. Она сидела на земле, подобрав под себя ноги. – Помнишь, что ты просил? Счастья для себя. Выжить, и без последствий. Всё для тебя исполнили. Боги не обманывают, дорогой.

Тихонов не отвечал. Седые волосы трепетали на ветру.

В конце концов, лопата ткнулась во что-то мягкое, податливое. Добрыня опустился на одно колено, загрёб пальцами комья земли, и увидел часть лица: закрытый глаз, приплюснутый нос, уголок разбитой и потрескавшейся губы.

Дальше дело пошло быстрее. Вдвоем с Тихоновым они раскопали тело, вытащили его.

Это была девушка лет шестнадцати, обнаженная, с небольшой грудью, длинными пепельными волосами. Из лба торчали два рога, рассекающие покрытую пылью кожу. Ноги и руки перетягивали веревки, и женщина легко разрезала их кончиком серпа.

– Там ещё одна, – сказал Тихонов негромко.

Добрыня увидел сначала раскрытую ладонь с перепонками между пальцев, а потом и всё остальное.

Пока вытаскивали вторую девушку, первая села на земле, стряхивая с себя пыль, подставляя лицо солнцу. Она была жива, без вопросов. На коже засеребрились капли пота.

– Привет, солнце, – сказала женщина. – Я скучала.

– Здравствуй, мама Мокоша, – девушка звонко хихикнула. – Это было скучно. Я чуть с ума не сошла.

Добрыня и Тихонов уложили на землю вторую девушку, и мама Мокоша разрезала на ней верёвки, и девушка открыла глаза, и села, и провела ладонями по изгибам худого тела, счищая налипшую пыль. Сказала:

– Здравствуй, мама.

– Привет, солнце.

– Скучно столько лет лежать, света белого не видеть. Прорастаешь, прорастаешь, а вокруг одно и тоже.

– Я обязательно свожу вас в парк развлечений, накормлю мороженым и сладкой ватой, а ещё смотаемся в Питер, там есть классная квартира в центре. Вам обязательно понравится.

Мама Мокоша улыбалась тепло и искренне, разглядывая обнажённых девушек. Потом посмотрела на Добрыню.

– Работа ещё не закончена, милый, – сказала она. – Раскопайте нового Рода. Мы ждём.

Испепеляющее солнце выдавливало сквозь поры Добрыни пыль. Глаза болели. Он взялся за лопату и вернулся к яме. Хотелось лечь, задрав лицо к солнцу. В этом было его теперешнее предназначение. Но пока рано.

Он копал, пока не наткнулся на третье тело. Взялся за руку, усеянную наколками от плеча до запястья, и стал тащить.

1997

… – Я же говорил, – сказал Краб, глядя почему-то на Вадима. – Живучие, суки. Но им прорасти надо и всё такое. А потом воздастся всякому.

Краб замахнулся снова, чтобы ударить по израненному лицу девушки, но не успел.

Вадиму показалось, что темнота вокруг выжидательно замерла, мир сузился до размеров поляны, а сверху их всех накрыла выросшая во много раз луна. Бледный мерцающий свет заставил слезиться глаза. Ветер трепал тяжелые шляпы подсолнухов. Что-то шевельнулось справа от машины, и на капот вдруг запрыгнула женщина.

На вид ей было лет сорок. Густые волосы опускались ниже плеч. Одета в белый сарафан, стянутый поясом на талии, а ещё босонога. В правой руке держала серп.

Она выглядела как участница какого-нибудь старославянского фестивале. Сейчас из развелось много по всей стране. Сторонники возвращения обрядов, истинной веры, мифических богов прошлого.

Рожаниц…

Женщина легко спрыгнула с автомобиля и подошла к застывшему с лопатой наперевес Крабу.

– Достаточно, – сказала она. – Не трогай детей больше, дорогой. Они и так натерпелись.

– Что их боль по сравнению с болью появления нового мира? – спросил Краб, продолжая диковинно скалить зубы.

– Им нужно выродить, а не мучиться ради мучений.

Тихий спросил:

– Что тут происходит? – Он стоял на краю ямы, опершись о лопату, и напряженно рассматривал женщину. – Я подозревал, что ты нас куда-то впутал, но это уже запредельно.

Женщина повернулась к Тихому, чуть склонив голову.

– Хороший хранитель, – сказала она. – Чего тебе надобно, милый, чтоб всем хорошо стало. Какой уговор будет?

– Что ты несёшь? – спросил Тихий, поморщившись.

Не отводя взгляда от Тихого, женщина шагнула к Крабу, взмахнула серпом и вспорола ему живот от рёбер до паха. Вадим от удивления выронил недокуренную сигарету. Луна наползла на его сознание и окрасила мир в бледно-зеленоватые тона.

Краб продолжал безумно улыбаться, а из живота его вываливались слипшиеся комья благородной почвы и шлепались в яму, на тела девушек.

Из наколок проклюнулись корни и потянулись к земле, стремительно увеличиваясь в размерах, уволакивая Краба за собой.

– Я видел бога! – крикнул Краб, падая на колени. – Я видел свет, несомый забытыми тварями! Я разыскал их, следуя зову! Я совершил обряд! Я возрожу нового Рода и…

Из раскрытого рта вылезли корни, Краб завалился лицом в яму, подёргиваясь в конвульсиях. Между лопаток с хрустом вылез массивный коричневый отросток.

– Закапывайте, – махнула серпом женщина. Видя, что Вадим и Тихий не двигаются, уточнила. – Иначе вас самих закопает кто-нибудь ещё.

Вадим принялся орудовать лопатой с невероятной силой. Сухая земля закрывала три тела. Краб продолжал дёргаться. Он покрылся не только корнями, но и зеленоватыми отростками. Закрыв глаза, Вадим забормотал молитвы – все, что прошли на ум. Мечтал выбраться отсюда живым, рвануть к беременной жене и каждую неделю ходить в церковь. Только так.

– У нас есть выбор? – спросил Тихий. Хороший торгаш, знает своё дело.

– Вы можете попробовать сбежать, – ответила женщина. – Возможно, у вас даже получится. Либо преклоняете колено перед Мокошей и рожаницами и всячески помогаете прорастать новому Роду.

Вадим открыл глаза и сухо сглотнул. Вместо ямы высился неровный холм сухой земли. Ветер гонял среди пыли обрывки листьев подсолнухов.

– Что будет, если преклоним? – снова спросил Тихий.

– Рожаницы соткнут судьбы, какие захотите. Вашим детям.

– Это я уже слышал. А если не будет детей?

– Тогда ты останешься жив, милый. Пока не прорастёт новый Род.

Та, что называла себя Мокошей, прошла босыми ногами по холму, утаптывая его. Приблизилась к Вадиму. Он, испугавшись, заговорил молитву в полный голос. Женщина рассмеялась, подняла серп и кончиком ткнула Вадиму между бровей.

– С тобой всё ясно, – сказала она. ‒ На твоей могиле ещё будут мечтать станцевать.

Повернулась к Тихому. Протянула амулет в форме подсолнуха.

– Попробуешь убежать? Я дам фору, так и быть. Минуты две-три. Потом пеняй на себя.

Тихий откинул в сторону лопату. Взял амулет и засунул его в карман.

– Читал я сказки. С нечистой силой хоть так, хоть этак, всё равно в проигрыше будешь.

Женщина не ответила, а молча проткнула кончиком серпа Тихому кожу между бровей. Вадим смотрел, как у Тихого по носу медленно ползёт струйка крови. У него, наверное, было то же самое, но руки не поднимались стереть.

2021

Когда Добрыня потянул, пыльные пальцы крепко ухватили его за запястье и подались вперёд. Земля ссыпалась с худого тела, густо покрытого не только наколками, но и пылью.

Из ямы показалась скуластая и лысая голова с оттопыренными ушами. Веки поднялись, обнажая белые глаза без зрачков.

– Новый Род! – заверещали обнаженные девушки. – Он пророс, он пророс окончательно!

Из ушей его, из ноздрей, сквозь кожу и линии наколок тянулись к жаркому солнцу тонкие зеленые стебли. Он проросли на подбородке и над верхней губой, на макушке и из уголков глаз. То, что когда-то было человеком, было выше Добрыни, шире, живее.

Солнце ослепило. Мягкая ладонь опустилась на лицо Добрыне. От неё пахло свежей травой.

– Добро, на вырост, – голос у Рода был глубокий и ясный.

Добрыня почувствовал, что он и правда отсёк лишнее в своём имени и стал Добром – ясным, светлым, на будущее. Для других богов, которые прорастают каждый в своём уютном месте, на кукурузных и подсолнечных полях, среди грядок помидоров и огурцов, на лесных полянах. Их много. Они наливаются соками. Скоро, совсем скоро выберутся один за другим и вернут себе власть, давным-давно отобранную другим Богом.

Добрыня обмяк и упал в яму, лицом к солнцу. Живот его разорвался, выпуская свежую, добрую землю, в которую рожаницы посадят другие семечки, чтобы взрастить ещё.

– Тихо. На плодовитость. – сказал Род, дотрагиваясь до Тихонова.

Ноги того подкосились. Он упал тоже, рядом с Добром. Из распоротого живота вывалились комья чёрнозёма.

Тут же подбежали рожаницы, опустились на коленки, вырыли пальцами в животах ямки, закинула туда семена, зарыли и полили собственными слезами.

Жарко было. Невыносимо жарко.

Добро наблюдал за ними, улыбаясь. Пыль застилала глаза и забивалась в горло и ноздри.

Видел он, как новый Род покрывается зеленью, врастает в землю гигантским божественным стволом, и каждый сочный стебель, каждый лист вбирает в себя силу солнца.

Рожаницы забросали яму землей, смеясь и переговариваясь между собой. Засыпали Добро и Тихо, а потом подбежали к матери и обняли её за талию с двух сторон.

– Ты обещала сладкое!

– Обещала показать Питер!

Та, что называла себя Мокошей, потрепала каждую по волосам.

– Раз обещала, пойдёмте, милые. Всё для вас.

Новый Род благословил их, а сам остался среди поля. Набираться сил.

2023

Женщина подсела к Родиону в автобусе.

Он не хотел никого видеть или разговаривать, но как-то так получилось, что уже через десять минут тряски по ухабистому бездорожью между Петрозаводском и Сортавалой, держал женщину за руку и выталкивал из себя слова.

– Я любил маму больше жизни. Она у меня была лучшая. Мы с ней чего только не делали. И в походы, и на соревнования, и на занятия. Всегда меня понимала. Делала всё, чтобы я был счастлив.

– А отец? – вкрадчиво спросила женщина. На вид ей было чуть больше сорока. В густых длинных волосах серебрилась седина.

– Отца я не помню. Мама жила с ним в конце девяностых… недолго... Мне было три, когда он наставил маме синяков и ушёл. Меня хотел с собой забрать, но мать не дала. Тогда взял окурок и вот.

Родион показал на кругляш шрама между бровей. Почти незаметный, если не приглядываться.

– Как умерла твоя мама?

– Сердце. Шла на базар за продуктами и упала.

Родион пожал плечами, не в силах больше разговаривать. Слёзы застряли в горле.

– Вот что, милый, – сказала женщина. – Я знаю, как помочь твоему горю. Через две остановки будет поле. Мы выйдем и прогуляемся. Я покажу тебе кое-что. И расскажу, кто был твоим отцом. Видишь ли, так получилось, что я его знала. Именно он оставил на память не только шрам, но и этот прекрасный амулет.

Она показала Родиону небольшой амулет в форме кукурузы. Мама хранила его в шкатулке под телевизором.

Автобус тряхнуло. Сухая пыль, гонимая ветром, ударила по стеклу. Женщина погладила Родиона по ладони и негромко спросила:

– Ты готов?