1

Чуть не забыл. Олег остановил джип у обочины, включил аварийные огни и выбежал под дождь.

Чуть не забыл про подарок для Вики, а вот зонт — его любимый матово-черный Pasotti с ручкой в виде головы лабрадора — все-таки остался в студии. И Вадик, зараза такая, не напомнил. Чтоб тебя черти в аду драли, Вадик… хотя он же из «этих» — еще, поди, понравится.

Погода такая не понравилась бы никому. Пополудни, провозглашая приход запоздалой осени, на столицу обрушился настоящий ливень: шумный, грязный, с пузырями на лужах и мусорной кашицей в водостоках, с раскатистым торжествующим многоголосьем грома. Пришлось натянуть на голову ворот брендовой куртки и скакать к входу в ювелирный, перепрыгивая через мутные ручьи. Прыг-скок — несолидно, будто пацан какой. Прыг-скок – и брызги на туфлях, которые стоили больше, чем зарабатывал за месяц безвестный гастарбайтер, укладывавший эту чертову плитку.

Под издевательски-нежный перезвон дверных колокольчиков Олег словно вынырнул из водопада и оказался в сухой и светлой пещере, где все вокруг сияло, а фоном играла мягкая спокойная музыка — один из тех гимнов, что обычно звучат на рождественских распродажах в бутиках и торговых центрах. Сбоку от входа на крохотном раскладном стуле восседал седоусый дядечка-охранник, похожий то ли на Санта-Клауса, то ли на скучающего перед миской у конуры пса.

Олег привел в порядок одежду, машинально стряхнул капли с рукава и оглянулся на улицу. По стеклу витрины сотней ручьев бежал дождь, а за стеклом выл ветер и сверкали молнии.

На Олега смотрела полупрозрачная тварь с длинными черными волосами.

— Молодой человек, вам помочь или вы так, подсушиться заглянули?

— Ох… Извините.

Он понял, что тень в витрине — лишь отражение девушки, стоящей у него за спиной. Олег повернулся. Вживую продавец оказалась похожа на Вику. Впрочем, определил он наметанным глазом, сходство далеко не портретное, скорее уж — сделанный впопыхах набросок, скетч.

Свет в помещении несколько раз моргнул, перемигнулся с молниями снаружи. Скрипнул, заерзав на стуле, престарелый секьюрити:

— Эй, парень. Ты вообще как, в порядке? Словно призрака увидал.

— Я?.. Да, я… Окей. В смысле — всё нормально, простите. Чертов дождь. — Олег потер мокрый лоб, смущенно фыркнул. — Ведь чуть не забыл! Мне бы колечко выбрать.

Девица ехидно ухмыльнулась, демонстрируя мелкие кривые зубы:

— Опять?..

2

Олег часто мыслил образами — в работе помогало, да по-другому он и не умел. Однажды, в разговоре с Вадиком — или, возможно, давая интервью какой-то блогерше, но дело точно было в галерее, — Олег сравнил собственную память с продвинутой программой для художников-дизайнеров, какие сам использовал для обработки фото и чтобы прикинуть варианты композиции. Воспоминания — как изображения-послойники, одно наложено на другое, и более свежие, яркие скрывают старые, потускневшие. В Москве с ее ритмом жизни новые «слои» быстро перекрывали предыдущие.

А ему казалось, что он уже привык жить по-московски: бегом, бегом, без лишней рефлексии. Отчасти научился этому у Вадика, отчасти у Вики, о чем не уставал им обоим напоминать, когда с благодарностью, а когда раздраженно — вот, мол, загоняли меня совсем… Но вообще Олег считал, что его и учить-то ничему не нужно — иначе б до сих пор гнил в родительской «трешке».

Живи сегодня, живи сейчас, без оглядки — он взял этот простой принцип на вооружение еще до переезда в Москву, благодаря чему и достиг всего того, о чем дружки с Заволжского могли лишь мечтать. Впрочем, Олег плевать хотел на их мечты и на них самих: выпускной альбом пылился в серванте на старой квартире, квартира давно продана вместе со всей мебелью, а лица школьных приятелей напрочь стерлись из памяти. Исчезли, погребенные слоями новых знакомств и полезных контактов. Кажется, первые годы в столице не случалось и дня, чтобы Олег не говорил себе: оставь прошлое, парень. Живи сегодня, живи сейчас.

Сейчас в кармане куртки он подушечками пальцев ласкал грани обтянутого синим бархатом футляра. Хотелось вытащить коробок наружу, приподнять крышку и любоваться. Чего там — подмывало вручить кольцо Вике сразу, с порога. Нет, конечно, Олег не собирался на самом деле поступать так — слишком поспешно и не слишком красиво, без должного шика. Но ему нравилось рисовать в уме картины того, сколь забавно все можно было бы обставить.

Он зашел в лифт, нажал на кнопку и, привалившись к стене плечом, вообразил, как позвонит в дверь, а сам опустится перед ней на колено — чтобы Вика не видела в глазок…

Двойник в отражении мечтательно улыбался — симпатичный, с мокрой челкой и модной хипстерской бородой. В свои тридцать пять он все еще больше смахивал на молодого арт-критика, ведущего колонку в глянцевом журнале, чем на провинциального пейзажиста-самоучку, и это радовало. Под зеркалом знакомая надпись: «Олег + Вика ♥», сам же и намалевал в апреле… Или нет, чуть позже… в мае? Точно, в мае, спустя пару недель после того, как съехались. Маленький пьяный шедевр, минималистская классика жанра. «И это всё, на что вы способны, маэстро?» — смеялась Вика. «Зато искренне. Настоящее искусство всегда искренне», — парировал он тогда. С тех пор «шедевр» поистерся, а на стене вокруг появились новые рисунки и другие надписи: Кони — сосать, 8Б сила, ОксИмИног, смайлик с рогами, член с шарами, Тая здесь, сорока-ворона. Последние две были совсем свежие.

Вика встретила у порога, окутала особым, присущим лишь ей ароматом: весны, солнца, молодости, цветов. Он обнял ее, крохотную, и топил, топил, топил в себе…

Потом они ужинали холодной веганской пиццей и смотрели по восьмому каналу «В джазе только девушки», потом еще какой-то фильм, а потом — в глаза друг другу. Губы Вики были горьковато-сладкие и прохладные от пиццы, волосы разметало по подушкам. И все было так, как должно, прекрасно-воздушно-цветочно. Дыхание ее на пике участилось и перешло в тихий счастливый стон:

— Мой февраль…

3

Февраль в январе. В слоях его памяти тот вечер остался нетронутым.

Олег встретил ее в клубе, на выставке после новогодних праздников. Стараниями Вадика акция вышла что надо, о ней потом много писали — как и было задумано. Рыжий хвастал, что подписчиков в инстаграме прибавилось тысяч двадцать, не меньше, и среди них десяток-другой знаменитостей. «Это просто бомба, дружочек!» Олег, впрочем, подозревал, что взрывной эффект произвела вовсе не концептуальная свежесть композиции. Бомбой — из дерьма — стала, скорее, скандалистка Лизетт Ермакова, дочь заслуженного кинорежиссера, явившаяся на пати с новым бойфрендом. После пары коктейлей своего приятеля-театрала она забыла и, пока тот курил, затащила Олега в уборную, чтобы сделать минет, но отключилась прямо на унитазе в попытке совладать с застежкой на его брюках. Олег и Вадик сдали бесчувственное тело театралу, после чего Вадик убежал к своим дружкам-блогерам, а Олег, у которого от громкой музыки и мельтешащих огней разболелась голова, уединился за столиком в углу. Принял что-то или нюхнул. Наблюдал со стороны за тем, как в водовороте танцпола, залитые светом подвижных прожекторов, смешиваются в единое фантасмагорично-босховское — колышущиеся фигуры танцоров и нарочито недвижные, как оттиски самой вечности, стенды с полотнами.

Вадик суетился в родной стихии: приветствовал гостей, угощал мятными леденцами, марками и таблетками. Веселил публику на пару с ди-джеем. Но время от времени к Олегу за стол все равно подсаживался кто-то из знакомых или не очень. Поздравляли, тискали ладонь, чмоки-чмокали воздух у лица, похлопывали по плечу, спрашивали о планах. Слои менялись один за другим, в такт бьющей по ушам музыке, и один за другим отправлялись в мусорную корзину его внутреннего Фотошопа: не важно, скучно, уже было, было, было, тоже было — delete.

Пока рядом не мелькнула она.

Случайная тень, одна из многих, далеко не самая эффектная гостья на вечеринке, но именно поэтому Олег и выделил ее среди всех. После пульсирующих в искусственном тумане огней, после напрудившей в джинсы Ермаковой и дюжины коктейлей сверху — хотелось выбежать на улицу, глотнуть напоенного зимней свежестью воздуха. А девушка, пройдясь среди картин и мимо его столика, уже покидала клуб. Он догнал ее на ступенях, там, где пролегала незримая граница, а шум и крики ди-джея становились просто фоном. Коснулся локтя:

— Привет!

— Привет… — Она не казалась испуганной, что придало Олегу уверенности. Цветочный аромат ее духов кружил голову.

— Давай… Давай познакомимся, а? Я — февраль!

Блестки на платье смеялись вместе с ней. У нее были темные волосы и бледная кожа. Девушка-тень, маленькая, худая и тусклая — если бы не запах, блестки и улыбка. От улыбки ее губы растягивались в жизнерадостный полумесяц, зажигающий яркие солнца щек.

— Чего не январь-то? — спросила она. — Живешь будущим?

— Живу надеждой. Живу сегодня, сейчас. Это мой принцип!

— Хороший принцип. Так почему же февраль все-таки?

— Чтобы привлечь внимание, раз уж моим поделкам не удалось.

— Так это твои картины там? Странные… но красивые.

— Ты красивее. Хочу писать твой портрет. Не против?

— Пока не знаю… Я же не странная.

— Тебе нравится странное, значит, ты и сама такая. Живу надеждой на это…

— Вика. Я — Вика. Такое вот, вполне обычное имя.

— Мне нравится. Давай угощу тебя чем-нибудь.

Они ненадолго вернулись. Лучи прожекторов, отражаясь от зеркального шара под потолком, рисовали на лице Вики разноцветные геометрические узоры, пока Олег вел ее к стойке бара — мимо пустого шума толпы, мимо полотна «Сорока-ворона», с которого вслед им смотрела женщина с птичьим клювом. Месяц спустя он разовьет идею картины и создаст «Стаю», в которой либерально настроенные знатоки углядят антивоенный посыл, хотя Олег ничего такого в виду не имел и изобразил действительно птиц, а вовсе не бомбардировщики. Но про стаю расскажут на «Дожде», и тот самый режиссер Ермаков выложит за нее столько, что Олегу хватит на квартиру в центре… куда они и приедут с Викой сразу после ремонта. Вслед за «Стаей» он, как и пообещал, начнет уже ее портрет — но все это потом, потом, потом…

А тогда — узоры танцевали на лице новой знакомой языческий танец, словно некий живописец — куда более мастеровитый, чем сам Олег, — писал на папирусе девичьей кожи что-то бесконечно-абстрактно-прекрасное.

Что-то про любовь.

4

Вика принимала душ, а он заваривал кофе на кухне, когда на телефон одна за другой брякнулись три эсэмэски. Первые сообщения оказались обычным спамом от оператора связи, а третье, с незнакомого номера, состояло всего из пары слов. Олег чуть не удалил его вместе с предыдущими, приняв за очередную рекламу. Когда открыл и прочитал — пожалел, что не удалил.

Сначала он решил, что кто-то просто ошибся. Потом подумал о глупых подростках, рассылающих что попало на незнакомые номера.

«Тая здесь».

«??? Кто это».

«Ты знаеш что Тая здесь».

«Глупые дети», — написал Олег.

«Сорока-ворона», — ответили ему.

Левый висок расколола тупая, давящая изнутри боль, словно холодный стальной клюв погрузился глубоко под кожу, в кость, и ворочался там, расковыривая рану.

«Сорока-ворона» — что за бред? Чья-то дурацкая шутка, не иначе… Нелепость какая-то, хотя текст посланий показался смутно знакомым. Он стал проверять историю сообщений, но поиски прервались, когда пиликнуло новое:

«Этомудалаэтомудалаэтомудала».

За окном вновь накрапывал дождь, капли дрожали на стекле серебристой россыпью. В душе тоже лилась вода, а Вика напевала песню из дешевой мелодрамы, которую они смотрели уже за полночь. Олегу вдруг стало стыдно, как будто он тайком от будущей невесты серфит по анкетам замужних шлюх в «Тиндере». Мобильник подрагивал на раскрытой ладони, оповещая о новых сообщениях.

А может, уже и сама рука тряслась.

Он отключил телефон. Несколько минут сидел, уставившись в мертвый экран. Душ продолжал шуметь, за окном дождь набирал силу. Виски ныли, а между ними как будто бы тоже что-то текло.

Текло-текло и — вытекало.

5

Сорока-ворона — говорила надпись. Олег не стал сверяться с телефоном, этот слой памяти и без того был еще слишком свеж. «Сорока-ворона, как это понимать?» Очевидно, розыгрыш или хулиганство — одно к одному с пришедшими на айфон сообщениями.

Кто рисует на стенках лифта — пьяные от любви художники да глупые подростки. Или глупые от любви художники и пьяные подростки?.. Не важно. Свет в кабине дрожал, лампа под потолком издавала легкое потрескивание. В прочих надписях что-то неуловимо изменилось.

Олег присмотрелся и понял: Тая здесь сместилось ближе к Олег + Вика ♥. «Т» уже цепляло сердечко и прижималось верхней перекладиной к Вике.

К его Вике. Как такое вообще могло быть?

Он опустил руку в карман и только сейчас понял, что футляр с кольцом до сих пор лежит там. Олег достал его, погладил бархат упаковки — успокаивало.

Просто показалось, никак иначе.

«Тая здесь».

Он отвернулся от стены, чтобы не видеть чертову надпись, открыл коробочку и осторожно, двумя пальцами выудил кольцо. Лифт замер. Освещение на секунду полностью потухло, кабину тряхнуло — и желтый ободок, предательски скользнув, упал на пол. Подскочив звонкой монеткой, колечко повернулось ребром и покатило к щели прямо под разъезжающиеся створки. У Олега перехватило дыхание — резко нырнув вперед, почти что падая, в самый последний момент он успел прихлопнуть кольцо раскрытой ладонью.

Живи сегодня, живи сейчас, ну что за раззява.

Р-раз-зява.

Сорока-ворона…

Этомудалаэтомудалаэтомудала

Он вышел из подъезда, все еще баюкая в руках коробку с кольцом — как выпавшего из гнездышка птенца, как крохотного котенка.

Дождь даже и не думал прекращаться.

6

Каналы водоотводов переполняла желтая от грязи вода, детская площадка перед домом пустовала, у входа в подъезд скопилась лужа. Мотор ожил лишь с третьей или четвертой попытки. В довершение всего, на дороге Олег попал в пробку — где-то впереди, не доезжая до площади трех вокзалов, приключилась авария, о чем в окно радостно проорал водила белой (грязно-серо-потертой от дождя) «Нивы» из соседнего ряда. Наверное, недавно установил навигатор и теперь спешил поделиться знаниями из гугла-яндекса-чегоугодноеще. Олег кивнул в ответ и включил диск с музыкой, чтобы не продолжать разговор.

Проезжая мимо ювелирки, почувствовал, что на него кто-то смотрит. Посторонний взгляд облепил паутиной, заключив в кокон чужого внимания.

— Who do you need, who do you love? — вопрошал Саймон Ле Бон. — Who do you need, when you…

За дверью магазина, почти упершись носом в стекло, стояла черноволосая девушка-консультант — размытый проклятым ливнем доппельгангер Вики, — таращилась, радостно скалила кривые зубы и махала рукой, как старому знакомому.

«Опять?..»

7

Дежа вю. Охранник был похож на старую собаку, продавец напоминала Вику, эти рождественские гимны Олег уже слышал, и само место тоже казалось знакомым, но… Дежа вю, дежа не вю.

— Недавно открылись? Прежде не замечал ваш магазин, а тут вдруг…

— У нас целая сеть. Филиалы практически по всему миру.

— Что ж, тем больше шансов, что здесь найдется то, что мне нужно.

— Давайте проверим... Какой у вашей избранницы размер?

— Ну, наверное, как у вас, если вы про палец… Ох. Простите.

— Ничего страшного. — Девица бросила на него одобрительный взгляд и отвернулась к застекленному прилавку.

— Чертов дождь, — ворчал охранник. — Скорей бы зима…

— Могу порекомендовать нестареющую классику, — вернулась кривозубая. — Желтое золото, без камней и прочей мишуры, что лишь подчеркнет серьезность ваших намерений... Если же вы подумаете, что это просто кольцо, то будете не вполне правы. Кольцо — это всегда нечто большее, понимаете? Это особый знак. Как замкнутый магический круг. Дуга, бесконечность которой символизирует вечную связь двух любящих душ…

— Звучит складно. Чувствуется, что вы давно в этом бизнесе.

— О, — она отвела взгляд. — Кажется, целую вечность.

8

Вадика он знал целую вечность. С Вадиком было спокойно.

Не только потому, что тот был его менеджером («импресарио», как рыжий сам предпочитал говорить). Скорее наоборот — Вадик сумел задержаться в этом качестве, потому что оказался по-настоящему хорошим другом. Льстил перед покупателями, на публике, но при этом оставался предельно честным тет-а-тет. Олег ценил эту откровенность больше, чем деловую хватку приятеля.

Знали бы пацаны с Заволжского, что теперь он водится с такими — такими, как Вадик, — руки б не подали при встрече. Ну и что с того? Олег не собирался ни с кем из них встречаться — ни сейчас, никогда в обозримом будущем. Не в этой жизни. Слой минус, слой плюс, да? Кому акции, перформансы и светская жизнь, а кому пивас после смены на вагонзаводе.

— Ты чего как в воду опущенный, Шемякин? Мокрый весь, фу таким быть. — Менеджер жеманничал, но за шутливой интонацией проглядывало искреннее беспокойство.

— Дождь, — пожал плечами Олег, направляясь через маленькую галерею, устроенную прямо в лофте, к себе в студию. Кирпич стен украшали нераспроданные копии старых картин, в студии он писал оригиналы новых.

— Зонт, — не отставая ни на шаг, в тон ему сказал Вадик.

— Забыл опять. Заберу сегодня.

— А голову?..

— Что? — моргнул Олег, замерев перед одной из репродукций — той самой, с женщиной-птицей.

— А голову, говорю, ты не забыл?

Интересный вопросец…

Полотно, как и прочие — от вознесенной критиками до небес «Стаи» до почти мифологического «Московского Голема», — писалось без всяких посторонних мыслей. Он никогда не вкладывал в творчество какие-либо подтексты нарочно, сознательно, просто брал приходящие в голову образы и старался как можно лучше перенести их на холст. Иногда идеи являлись во снах, иногда под кайфом. В прошлом, до встречи с Викой, порой намеренно напивался до беспамятства, прежде чем брать в руки кисть, чтобы максимально очистить разум и всё такое. В Европе подобную технику называли «рисунок подсознания» и считали устаревшей, потерявшей актуальность примерно тогда же, когда ЛСД, хиппи и свободная любовь вышли из моды.

Рассматривая громадный клюв, разрывающий изнутри лицо героини и вместе с ним будто бы само полотно, Олег задумался о том, что, возможно, слои графического редактора — лучшая метафора не только для памяти, но и для того, как работает человеческий разум вообще.

Потому что картина называлась не «Сорока-ворона», как ему помнилось. На стикере, прилепленном в правом нижнем углу, было маркером выведено другое.

— Вадик?

— Да, маэстро.

— Тебе никогда не казалось, что жизнь похожа на однообразный, повторяющийся раз за разом кошмар? Череда из копий одной и той же картины…

— В смысле?

— Ну, как будто всё, что с тобой происходит, уже когда-то случалось.

— Дай-ка подумать, дружочек… Я круглые сутки вишу на телефоне, отвечаю на адресованные тебе письма, веду все твои странички и хештеги в фейсбуке, твиттере, инстаграме. Частенько даже ночую прямо здесь, в студии. Знаешь, я ведь даже не помню, когда последний раз трахался! И ты еще спрашиваешь, не похоже ли это всё на бег по кругу?! — Вадик выдержал паузу и расхохотался. — Конечно же НЕТ!

— Хм.

— «Хм»?.. Ты в порядке, дружочек? Выглядишь так, будто призрака увидал.

— Забавно, — снова хмыкнул Олег. Подумал, что уже слышал насчет призраков. Опять дежа вю — или как называется, когда не видишь, а слышишь что-то уже знакомое?..

— Рад, что ты ценишь мой юмор, дружочек. И все-таки что-то тебя тревожит.

— Ну… Кажется, у меня завелась назойливая поклонница.

— Кто, откуда?

На минуту Олег запустил пальцы в бороду, задумался: и правда, с чего же всё началось?..

— Возможно, продавец-консультант в ювелирном.

— Ничосе! Так ты был в ювелирном?

— Да. Колечко для Вики купил. Вот.

— Симпати-ишно… У вас всё настолько далеко зашло? Или просто другого выхода уже не осталось?

— По всей видимости, да. Скоро же годовщина…

— Ты подумай, Олег. — Рыжий на секунду помрачнел. — Дело-то серьезное.

— За подписчиц в инсте переживаешь, что ли? Что разбегутся?

— За тебя волнуюсь, дурак! Такой большой шаг… Хотя выбор есть всегда, уж поверь. Вопрос в том, правильный ли выбор ты сделал. Вон, Ермакова недавно с очередным разосралась…

— К черту Ермакову.

— Что ж, пусть так. Но ведь остаются другие! Настоящий талант всегда вызывает интерес у пассионарных барышень. Она такая, твоя фанатка? Из тех, что дежурят возле подъездов ночи напролет и подбрасывают пахучие трусики в почтовый ящик?

— Не уверен, — признался Олег. — Кто-то шлет дурацкие эсэмэс и… И, пожалуй, всё.

— «Пожалуй» или действительно всё? Ничего такого, о чем стоило бы сообщить в полицию?

— Если только прессе. Как думаешь, поход к Малахову поможет привлечь новых клиентов взамен тех, что отпишутся в инстаграме?

— Лучше что-то другое придумать, дружочек. Лавры Сафронова-Павленского более чем сомнительны, сам знаешь.

— Знаю. Шучу. Позволь мне расслабиться, а?

Рыжий всплеснул руками:

— Я всегда «за»! И тебе, пожалуй, не помешало бы… Новая акция? Не по случаю грядущей помолвки, попроще. Что-нибудь мимолетное, яркое. Немного текилы, быть может…

— Быть может. Самую капельку.

— Как насчет небольшой композиции в ювелирном?..

Олег вздрогнул. Потом фыркнул, сообразив:

— За что я тебе деньги плачу вообще? Чтобы ты надо мной издевался?

9

Время текло.

До позднего вечера Олег, запершись в студии, трудился над портретом — работа успокаивала, хоть порой и казалось, что он никогда эту картину не закончит. Может быть, к пенсии, когда присвоят звание заслуженного и вручат какой-нибудь орден, а лицо Вики покроет сетка морщин. Будет ли он любить ее в старости так же, как сейчас?..

Уезжая, положил зонт на соседнее сиденье. Длинный, дорогой, с массивной тяжелой ручкой и острой шпилькой-наконечником — идеальное оружие на тот случай, если сумасшедшая девица из ювелирки будет прятаться от дождя под козырьком подъезда.

Дождь лил целую вечность. И время текло вместе с ним.

10

У подъезда никто его не ждал, и посеребренный лабрадор остался охранять машину — десять метров от стоянки до входной двери Олег преодолел и без зонта. Прыг-скок, прыг-скок — как в юности.

Мужчина в зеркале выглядел уставшим и сонным. Надпись на стенке лифта посерела и стерлась — особенно «Вика», ее уже едва ли можно было различить. Зато «Таю» как будто кто-то специально обновлял. Получилось «Олег + Тая» — просто ужасно получилось! Поддавшись внезапно нахлынувшему порыву, он кинулся стирать чужое имя. Сначала тер рукавом куртки, потом пальцами. Потом скреб ногтями, потом достал связку ключей и использовал их… Остановился, поняв, что царапает стенку лифта вовсе не ключом.

Несколько секунд глядел на кольцо, ободок которого облепили сухие крупицы белой краски. И на окровавленные костяшки собственных пальцев.

Вадик бы не одобрил. Вадик бы сказал, что для художника пальцы такой же рабочий инструмент, как и для пианиста — беречь надо, Айвазовский!

«Пошел ты на хер, рыжий».

Хотя он же из «этих», ему, пожалуй, понра…

Дверь открылась, Олег поспешил выскочить из кабины и — увидел перед собой нечто омерзительное.

Мужчина… и женщина. Как ему показалось, пьяные и даже какие-то… грязные. Да, грязные — во всех смыслах. Тискались в слабо освещенном углу, в тени — как подростки (8Б – сила, кони сосать, оксиминог, сорока-ворона), хотя имели вид людей, вышедших из школьного возраста еще в прошлом веке. По крайней мере мужик — худой и очень, очень высокий, настоящий великан. Копна грязных спутанных волос неопределенного цвета едва ли не подпирала потолок, причем здоровяк еще и сутулился, глядя сверху на обращенное к нему лицо женщины. Та стояла спиной к Олегу, прижимаясь всем телом к лохматому полюбовнику. Не по сезону короткое черное платье, одна нога задрана, колено торчит вперед так, что видно белое бедро и даже можно разглядеть часть довольно-таки крупной задницы — трусов брюнетка не носила.

Он не считал себя ханжой — никто его таким не считал, а Вадик вообще всячески приветствовал любые проявления того, что называл «умеренной эксцентричностью». Мол, это ценят важные в тусовке персоны, «ты ж понимаешь, дружочек». В конце концов, год назад Олег едва не спустил дочке самого Ермакова на личико, так что за ханжеством и «облико морале» — это точно не к нему. Но прямо сейчас, когда виски разламывались от боли, костяшки пальцев саднило, а ладонь грело маленькое желтенькое весенне-цветочное — вид почти что совокупляющейся парочки показался ему… оскорбительным.

Клубы, выставки, пати — всё наносное, всё, как затяжной осенний дождь, мельтешаще-столично-суетное. А дом, как и студия, как и подъезд, и их с Викой квартира — оставались посреди всего этого хаотичного водоворота островками тепла и спокойствия, чем-то сродни японскому саду камней, где можно расслабиться и помедитировать.

Грязная пьянь бесцеремонно вперлась в священное персональное пространство Олега. И Олег почувствовал себя так, словно кто-то нагадил посреди его маленькой личной оранжереи.

В то же время взгляд буквально прилип к крепким, мускулистым икрам и широким ляжкам бабы. Олег превратился в соляной столп. Заледенел, глядя, как медленно ползет вверх по белоснежному мрамору кожи костлявая паукообразная пятерня — волосатая, с шишковатыми мозолями-бородавками. Кривые ногти с темными полосками грязи по краям царапали рыхлую плоть, оставляя широкие розовые борозды. Пальцы — необычно длинные, как будто в них было на один-два сустава больше, чем полагается, — жадно мяли бедро. Зрелище тошнотворное, но также и сладострастное, возбуждающее, полное неприличной, волнующей запретностью.

У Олега перехватило дыхание. К горлу подступила порция съеденных с Вадиком суши. Олег поперхнулся.

Лохматая голова поднялась, мужик посмотрел на него недобрым взглядом — в черных ямах под густыми, сросшимися над переносицей бровями полыхнуло серебро.

Раздался знакомый электрический треск, заморгала лампа. Олег вдруг понял, что если свет погаснет окончательно, то он останется в темноте совсем один перед этими уродливыми, пошлыми людьми (людьми ли? Скорее животными). И, возможно, ощутит грязные пальцы среброглазого великана на своей шее.

«На шее — это еще в лучшем случае, дружочек». Ему стало страшно.

Но свет не погас. Незнакомка оглянулась, выгнув шею по-птичьи («Сорока-ворона», — промелькнуло в голове у Олега), показала кривоватые («Опять?..») зубы в похотливой ухмылке. Словно говоря тем самым: «Знаю-знаю, куда ты смотрел. Знаю-знаю, чего ты хотел... И мне это нравится». Взгляд опустился ниже, на его вздувшуюся бугром мошонку.

Кольцо жгло руку. Лицо Олега тоже горело.

Дежа вю, дежа не вю. Слой плюс, слой минус.

«Я уже видел эти зубы».

Тая здесь. Сорока-ворона!

Девица вернулась к своему заросшему партнеру, притянула лохматую голову к шее, что-то быстро зашептала в ухо. Прыснула — и мужик хохотнул в ответ.

Реальность трещала по швам и моргала, как старая лампа во время грозы. Над кем они смеются? Олег не сомневался, что над ним. От стыда — не перед парочкой уродов, конечно, перед Викой — хотелось провалиться сквозь землю. Еще больше хотелось бежать, вот просто взять и, прокричав что-нибудь хамски-беспомощное, дать деру от этих...

«Эти» отлипли от стены и потянулись в его направлении. Ему показалось, что двигаются мужчина и женщина как единое целое; в голову пришло сравнение с парочкой сцепившихся во время случки собак — слой минус, слой плюс, кажется, он однажды видал такую каракатицу на берегу Волги. Пацаны гоготали и швыряли в жалобно визжащее на два голоса чудище пустые бутылки из-под «Жигулевского».

И что-то еще, что-то еще произошло однажды на берегу…

Олег сжал заветное колечко, цепляясь за него, как за единственную оставшуюся связь с реальностью. Он знал, он был уверен — на самом деле сейчас он был уверен на сто процентов только в этом: пока у него есть кольцо, у него есть и Вика.

Отступил, чтобы не столкнуться с парочкой. А ну как со светом опять что-то случится? Он не хотел слышать издевательский пьяный смех в темноте рядом с собой. Но пространство площадки было ограничено, так что скрыться от запаха не удалось. Накатила волна теплого кислого смрада, смесь мочи и гнилого картофеля. Вонь болезни — слой минус, слой плюс, так пахла в палате за желтыми стенами шестой городской больницы мама. Дежа вю, дежа ни хера не вю — похожий запашок доносился из гроба, когда хоронили отца…

По пути любовники, похоже, не переставали ласкать друг друга — по крайней мере, Олег, старавшийся больше в сторону мерзкой парочки не смотреть, слышал какие-то хлюпающие звуки («собаки, сцепившиеся во время вязки собаки»). До ушей донесся сиплый от возбуждения голос:

— Да пускай смотрит. Гребаный извращенец…

Разумеется, сказано на его счет, на чей же еще. И нечленораздельное ворчание, похожее на глухой животный рык, в ответ.

«Собака. Сорока-ворона и собака».

Этомудалаэтомудалаэтомудала.

Парочка заползла в кабину. Еще секунду Олег видел перед собой лохматую тучу спутанных волос и пару серебристо сверкающих глаз. Напоследок, прежде чем исчезнуть за съехавшимися створками, великан прохрипел:

- ЧЕТВЕР-РТАЯ СВАДЬБА! ЧЕТВЕР-РТЫЕ ПОХОР-РОНЫ!

И загоготал так, словно в кабине было не двое, а десяток-другой таких пьяных выродков. Олег отшатнулся, испуганный. Рванул к дверям в прихожую, впопыхах не сразу нащупал в сумраке ручку. Не повернув до конца, потянул раз, другой, третий — наконец, открыл и забежал внутрь. Вслед ему глухо гремело, по-псиному подвизгивало, хрипло граяло, плевалось, воняло-душило-тошнило гнильем:

— Мамка сдохла!

— Этому-дала-и-сдохла!

— Папка сдох! Все сдохли!

— И твоя! Твоя сдохнет тоже!

— И твоя! И твоя!..

11

Твоя… Твоя… Тая…

— Ты в порядке? — донеслось из спальни.

«Ничего такого, о чем стоило бы сообщить в полицию?» — эхом прозвучало в голове и заметалось там среди голосов и отголосков, от которых Олега до сих пор трясло.

Мамка сдохла! Все сдохли! Сор-рока-вор-рона.

— Нормально! — Он поспешно скинул куртку, стащил обувь. Ноги подкашивались.

Тяжело прислонился спиной к двери. Лишь отдышавшись и уняв тремор в пальцах, лишь дважды проверив замки — заглянул в комнату. Удивился про себя тому, что в этот раз Вика не вышла встречать его к двери.

На комнату пала паутина сумерек. Высокие шторы наполовину задернуты, образуя фигуру из трех треугольников — два темных, обращенных вершиной вниз, по бокам и просвет исполосованного струями ливня окна между ними. Вика лежала в кровати у дальней стены, кутаясь в простыни.

Олег не стал включать ночник — не хотел, чтобы она заметила ссадины на руках и его общее неважное состояние. Осторожно присел рядом, наклонился. Коротко поцеловал прохладные, плотно сжатые губы.

Вика не отвечала на поцелуй. Вика почти не дышала, не пахла.

— До тебя не дозвониться, ты в курсе? — холод губ обратился ледяным тоном вопроса. Обида.

— Я… — Он задумался, прежде чем ответить. Выуживал в мутной воде причины и поводы. — Я телефон отключал.

— Зачем?

— Работал. И забыл включить после.

— Обо мне ты тоже забыл?

— Нет. Если честно, лишь о тебе и помнил…

— Что с голосом? Ты в порядке? – повторила она. Потянулась рукой, запуталась ноготками в бороде. — Лицо такое, будто призрака увидал.

«Опять?..»

Он осторожно взял ее запястье, прижал маленькую ладонь ко рту, поцеловал красивые тонкие пальцы. Стоит ли ей рассказывать? Стоит ли нести в их жизнь всё это, такое смутное-мутное, давнее-недавнее?..

«Ну уж нет. Никого не пущу в мою маленькую оранжерею».

Слой минус, слой минус.

— Просто устал… Голова болит.

— У меня тоже. Из-за погоды, наверное.

— Наверное… Без обид?

— Без обид. Ложись спать, поздно уже.

12

Во сне он подумал, что сны — это тоже слои.

Во сне ему привиделось, что лицо Вики треснуло, кожа на щеках разошлась, окропив кровавыми брызгами постельное белье, и наружу начало лезть что-то матово-черное, хищное, острое. В ужасе он пробудился — и увидел ее бледное, бледнее обычного (но зато целое!), похожее на луну лицо прямо над собой.

— Что там? — прошептала она.

— Где? — не понял он.

— Там, в шкафу. Слышишь?

— Что?..

Он встал, прошлепал босиком, не надевая тапки, к стенному шкафу. Прислушался.

— Свет включи!

Олег вернулся к кровати, включил ночник. Опять подошел к шкафу.

Заглянул внутрь.

Взгляд ползал по костюмам на вешалках. Опустился ниже, замер на высокой плетеной корзине для белья — Вика купила на деньги, отложенные со стипендии, ей было важно иногда приносить в дом какую-нибудь мелочь.

В дальнем углу что-то пряталось.

Что-то, вонявшее мокрой псиной.

Обеими руками Олег взял корзину за округлые бока и потянул на себя. Та сдвинулась еле-еле, не больше чем на пять сантиметров, но у него не было времени удивляться тяжести. Олег навалился, практически лег на плоскую крышку животом, пытаясь заглянуть в темную щель.

Из складок одежды ему навстречу вытянулась громадная волосатая рука с растопыренными пальцами. Вцепилась в лицо, обхватила целиком. Острые длинные ногти прорвали кожу за ушами и на затылке. Нахлынула, моментально забив ноздри, волна смрада.

Шарахнувшись, Олег потерял равновесие и вывалился спиной вперед обратно в комнату. Перед глазами на миг помутилось, а когда взгляд снова удалось сфокусировать — в шкафу уже ничего не было, кроме вешалок с одеждой и бельевой корзины.

— Вика, — выдохнул Олег. — Вика, ты видела?..

— Четвер-ртые похор-роны! — раздалось в ответ.

Олег повернул голову на голос — так резко, что услышал, как хрустнули позвонки в шее, — и ощутил, как приподнимаются, наэлектризовываясь, волосы на затылке.

На спинке кровати, в самом ее изголовье, возвышаясь над покрытой простынями Викой, сидела на корточках голая женщина с длинными черными волосами и огромным вороньим клювом вместо лица. Клюв, похожий на перевернутую на бок пирамиду, был приоткрыт, в зеве поблескивали серебром мелкие и тонкие, как иглы, зубы. Голова Вики покоилась, смежив веки, между призывно раздвинутых бедер суккуба.

— Четвер-ртая свадьба! — прокаркала Сорока-ворона. — Четвер-ртые похороны!

За спиной у твари расправились громадные, во всю стену, крылья. Одновременно внизу широко распахнулись глаза Вики:

— Тебе показать слои?

Женщина-птица нагнулась, зажала голову его невесты в громадном клюве и потянула. Затрещали, надрываясь, сухожилия и мышцы, брызнула кровь — и Олег проснулся опять, теперь уже по-настоящему.

13

Слой минус, слой плюс.

Надпись в лифте изменилась, но он уже ничему не удивлялся.

Кто такая Тая?

Надписей стало больше, теперь они покрывали и стены, и потолок.

И даже на зеркале — размашисто, наискось, снизу вверх, было выведено:

14

Его джип плыл по ночной, утопающей в тропическом ливне Москве. Вчера, сегодня, завтра — непогода пожирала само время, стирая границы между прошлым и будущим. Смешивала слои. Who do you need, who do you love? – спрашивал Саймон Ле Бон.

15

— Ты точно не в порядке, дружочек.

Олег обнаружил себя в лофт-галерее, промокший до нитки, растекшийся в мягкой софе. Вадик стоял рядом, почему-то тоже мокрый. Позади рыжего на оконном стекле струи воды рисовали геометрические фигуры. Глядя на них и на Вадика, Олег думал о том, что не может вспомнить, как сюда попал, и был готов согласиться с другом.

— Вадик…

— Да, маэстро.

— Как давно мы знакомы?

— Очевидно, с тех пор, как кое-кто перебрался в Москву.

— Пять?.. Десять? Сто лет?

— Дольше, чем ты можешь себе представить. Кофе?..

— Спасибо…

Олег прикрыл веки, но, когда спустя секунду снова открыл их, Вадик всё еще был рядом. По-прежнему возвышался над ним, глядя внимательно и цепко.

— А как же кофе?

— У нас нет кофемашины, дружочек. И никогда не было. Понимаешь, что это значит?

— Ты мне скажи. Ты же у нас мозг…

Вадик тяжело вздохнул, скрестив руки на груди.

— Началось, да?

— Ты о чем?

— Всё по кругу. Мы это уже проходили с тобой. Не помнишь?

— А я должен?..

Очередной сочувственный вздох.

— Ладно. Видит Бог, я пытался. Тянул время, как мог, но… Дай сюда телефон.

Олег подчинился.

— Вот, смотри. Видишь?..

— Я говорил тебе вчера про эти сообщения. Это я помню.

— Нет, дружочек, — покачал головой Вадик, отступая к стене. Рядом с ним висела авторская копия «Сороки-вороны» («Тая здесь»?..), и они оба — и рыжий, и женщина-птица — смотрели теперь на Олега с грустью и сожалением.

— Не вчера, а неделю назад. И все сообщения отправлены с одного и того же номера. Видишь? Видишь?!.

Телефон выпал из ослабевших пальцев.

— С твоего номера… — сказали человек и картина одновременно.

Олег схватился за голову:

— Это безумие. Бред… Я все еще сплю?..

— Ты просто запутался, дружочек, — вздохнул рыжий. — Творческая натура, особый взгляд на мир — так бывает. Тебе дано видеть по ту сторону, но порой, как сейчас, этот особый взгляд мешает разглядеть суть того, что происходит на самом деле. Ты нервничаешь, волнуешься, психуешь. Нужна моя помощь. Пойдем!

Уверенной походкой Вадик быстро прошел в студию и остановился возле прикрытого ветошью холста. Олег, пошатываясь, на негнущихся ногах проследовал за ним и встал напротив. Его знобило, кожа покрылась мурашками, голос дрожал.

— Что ты делаешь?

— Хочу показать тебе.

Плавным, даже слегка театральным жестом Вадик сорвал тряпицу. Поднял руку и уцепился ногтями за край холста. Потянул — плотный лист подался, затрещали льняные нити.

— Вика, — сказал Вадик и снял слой.

За одной картиной скрывалась другая.

— Катя, три года назад.

Он сорвал и ее, обнажив третий рисунок, а затем еще один.

— Лена, пять лет как. Юлия.

С каждого из портретов на Олега смотрела девушка с белым лицом и темными, как ночь, волосами.

16

— В азиатских странах верят, что злые духи связаны с водой. Появляются возле водоемов, колодцев… Вероятно, некая связь и правда имеется, но скорее природная. На уровне физики, электромагнитных волн, погодных изменений… Когда Тая приходит — начинается сезон гроз.

Вадик вел «Рав» сквозь дождь, а Олег сидел на пассажирском месте. Полозья очистителей сметали брызги с лобового стекла, свет фар тонул в потоках ливня.

— Кто она, эта Тая? И откуда ты ее знаешь?

— Ты знаешь, дружочек. Забыл, но должен вспомнить рано или поздно. Как и в прошлый раз, и до этого... Я надеялся, что цикл можно прервать или хотя бы затормозить, но ты всегда, всегда все вспоминаешь. Она заставляет тебя вспомнить, так или иначе. Поэтому… какого хрена, раз уж процесс все равно запущен, так чего тянуть резину?

Олег смотрел в окно — маршрут, по которому они ехали, казался знакомым. Но мог ли он быть уверен, что это не очередная иллюзия, если даже до конца не понимал, бодрствует или всё еще спит, реальность его окружает или очередной кошмар?

— Тая была хорошей, — продолжал Вадик. — Не идеальной, нет, у нее была куча странностей. Как и у всех вас, людей с творческой жилкой. Ты понимал это тогда, чувствовал. Все это чувствовали, но если других ее странности пугали и злили, то тебе Тая нравилась. По большому счету, именно это тебя к ней и влекло. То, что она была не такой, как все.

— Я не знаю никакой Таи, — прошептал Олег, не отрывая взгляда от дороги.

— …а еще, если уж углубляться, — тебе было ее жалко. Семья Таи жила в общаге на Луначарского, через дорогу от вашего дома. Ее брат сторчался, а мать пила. Отец погиб еще на первой чеченской, а других родственников, кто мог бы их поддержать в трудное время, в городе не было. Так что жили они бедно. В школе над ней смеялись, говорили всякое за спиной. Говорили, что ее мать — ведьма. Что она сама ведьма. Тая всегда носила черное и выглядела как гот или эмо, хотя в то время еще и слов-то таких не знали. Когда вы учились в младших классах, ей вслед кричали: сорока-ворона! И ты тоже кричал — пару раз, за компанию, хотя тебе это и было не по душе. Ты чувствовал, что вы с ней чем-то похожи. Оба странные, каждый по-своему. Просто она не боялась свои странности выставлять напоказ.

— Не знаю я никакой…

— Брось, дружочек! Самому себе врать не стоит. Как думаешь, откуда мне всё это известно? Ты сам всё рассказал! И не раз. Просто сейчас мы двигаемся внутри цикла чуточку быстрее. Бежим по кругу для того, чтобы скорее добраться до той точки, где можно сделать выбор. Знаешь, надо отдать им должное: у тебя действительно всегда остается право выбора.

Олег прикрыл глаза, борясь с новым приступом мигрени. Положил руки на колени и ощутил под ладонями что-то продолговатое. Глянул вниз — зонт. Дурацкий зонт, старый, разломанный. Вика — он вспомнил — удивлялась, почему он не купит себе новый, а пользуется этим, у которого трех спиц не хватает. Собачья голова на посеребренной рукояти скалила клыки, глядя на него снизу вверх.

— Вы впервые заговорили, когда тебе было лет двенадцать, припоминаешь? Маленький Олежка неудачно упал, играя в салки на перемене. Вывихнул лодыжку, а случайно оказавшаяся поблизости «сорока-ворона» помогла тебе доковылять до медпункта. Потом пару раз навещала, пока ты лежал дома в гипсе. Завязалось что-то вроде дружбы… Тайной — потому что кое-кто, не станем показывать пальцами, этой дружбы стыдился. А лет в пятнадцать ты впервые ее поцеловал. Не потому, что очень хотелось — хотя, конечно, хотелось, чего уж там, — но в первую очередь потому, что было интересно узнать, правда ли ведьмы делают «это» как-то по-особому. Припоминаешь, дружочек?.. Помнишь, в ванной шкурку гонял, представляя, как вы с ней…

— Ты не можешь знать этого, — сказал Олег, сжимая ручку старого зонта с такой силой, что засохшая корка на ободранных костяшках полопалась и в трещинках проступила кровь.

— Но ведь знаю. Каждый раз одно и тоже, по кругу… Вспоминай, дружочек, отчего ты повернут на геометрии? Почему, куда ни взглянешь, везде кубы, овалы да многоугольники мерещатся? И даже в рисунках своих то и дело — конусы, октаэдры выписываешь… Это всё — Тая. Ее следы. Твоя память о ней. Таю и правда считали ведьмой если не все, то почти все, включая ее саму. Мир отвергал Таю, а она в ответ, как часто бывает, обращалась против мира, так? Баловство, конечно, что-то вроде подросткового протеста — но она ведь и была девчонкой-подростком. Рисовала в тетрадках пентаграммы и грозила насмешницам, что наведет порчу или сглазит… Из-за этого ее только больше ненавидели. Ненавидели и — боялись.

— И желали, — выдохнул Олег.

— Подъезжаем уже! — сообщил рыжий с таким видом, будто речь об увеселительной поездке в парк развлечений, и втопил педаль газа до упора.

— Бла-бла-бла, долго ли, коротко ли — ты же не против, маэстро, если я опущу мелкие детали? Ехать и правда осталось недолго. Так вот. Тае еще не исполнилось шестнадцати, когда вы впервые занялись любовью. И, само собой, ты был у нее первым парнем. Мог бы стать и последним — уж она-то точно тебя любила! Но увы…

17

Сверкнула молния, и вместе с ослепительной вспышкой Олег увидел — увидел так ярко и болезненно, словно эту картину выжгли паяльной лампой на коре его головного мозга, — тот летний вечер: берег Волги, дикий пляж, песок… рядом с ним стройная темноволосая девушка с мелкими чертами лица, большими, как в японских комиксах, глазами и чуточку неровными зубами.

Из одежды на ней лишь купальник-бикини, а на нем — спортивные штаны, закатанные до колен. У девчонки худосочное мальчишечье тело, грудь еще не успела толком сформироваться. Девочка-тень прижимается к нему, поскольку к ночи становится прохладней, а еще потому, что ей хочется, чтобы он ее обнял… И он тоже этого хочет, но — слышит шаги, шорох. Видит или, скорее, чувствует в темноте шевеление из прибрежных кустов. Трещат ветки, и на берег из зарослей один за другим выходят они — парни с Заволжского.

Их несколько, он знает их всех, хотя не всех — по именам. В руках у первого — большая трехлитровая банка с разливным бочковым пивом, наполовину пустая. Другой, со шрамом возле глаза, смолит дешевую папироску. Третий допивает бутылку водки, прямо из горла. Над парком за рекой гремит праздничный салют — День города или что-то вроде того. Отсветы фейерверка отражаются в темной воде, окрашивают в разные цвета крепкие молодые тела. Продравшись сквозь кусты, выходят еще двое. Они хохочут и толкаются, такие же пьяные, как и остальные. Смолкают, увидев Олега и девушку. Олег чувствует, как пальцы спутницы крепче сжимают его ладонь.

— Оба-на… — говорит тот, что с пивом.

— …Угол-шоу, — заканчивает второй, бросая папиросу в песок.

Заволжские обступают их полукругом, преграждая путь наверх, к трассе. Гогочут, скалятся. Они похожи на стаю голодных дворняг, в их пьяном громком веселье таится угроза.

— Здорова, дружбанчик, — говорит старший.

— Привет, — тихо отвечает Олег.

— Пиво будешь?.. О, сорока-ворона, а ты чо тут делаешь?

Тая, дрожа, крепче прижимается к его плечу. Тая нутром чувствует опасность. А Олег молчит. Олег думает, что парни слишком пьяны и что их слишком, слишком много…

18

— Я не участвовал в этом.

Машина остановилась лицом к обочине так, что фары высветили витрину ювелирного магазина и вывеску, состоящую всего из нескольких отливающих золотом букв: ТАИС. Стеклоочистители замерли, позволив каплям дождя танцевать свой танец. Взгляд Олега блуждал, зачарованно следя за тем, как тонкие струйки бегут, вопреки законам физики, не только вниз, но и вверх, и в стороны, и по кругу, рисуя на лобовом стекле кубы, и пирамиды, и звезды, много звезд, целую вселенную.

— Я ничего не сделал, — повторил он. Нашел на ощупь прореху в ткани, пальцы коснулись металлического стержня.

— Всё верно, — качнул головой рыжий. — Не ты насиловал, и бил тоже не ты. Не ты заталкивал битое стекло ей в нутро. Не ты душил, не ты топил…

— Я. Ничего. НЕ СДЕЛАЛ. — С каждым словом Олег всё сильнее сжимал холодную тонкую полоску.

— Правильно. И на похоронах тебя не было. Но что еще хуже… — Рыжий смотрел прямо перед собой, на «ТАИС». — Ты обо всем забыл.

Вадик повернулся к нему, и Олег вдруг с ужасом понял, что у рыжего мокрая челка и хипстерская бородка, как у него самого. И красные от недосыпа и слёз глаза.

— Но какая-то часть тебя будет помнить об этом всю твою несчастную жизнь, — сказал двойник Олега изменившимся, не похожим на Вадика, голосом. И добавил:

— Вперед, дружочек. Самое время использовать зонт.

И Олег использовал.

19

— Who do you need, Who do you love, — шипело в невидимых колонках вместо рождественских гимнов.

Олег кивнул старенькому охраннику, по-прежнему дежурившему у входа на маленьком раскладном стуле. Тоскливо брякнули дверные колокольчики за спиной — едва слышно из-за музыки. Олег огляделся по сторонам. За исключением сторожа, всё внутри ювелирного магазина преобразилось.

Помещение раздалось вширь и глубь, потолки стали выше и поменяли форму — он очутился под куполом древнего храма, средневекового готического собора, со сводов которого вниз устремлялись подобные ракетам птицы. Острые треугольные клювы, выполненные в той специфической технике, не узнать которую Олег не мог, потому что сам ее выработал, угрожающе метили ему в лицо. «Стая» готовилась к атаке на человека, который ее создал.

Витрины и стенды с украшениями исчезли, теперь вдоль высоких стен выстроились рядами канделябры со свечками. Обилие свечей подчеркивало архаичную торжественность обстановки. В дрожащем желтом мареве круги и треугольники, покрывавшие стены снизу доверху, шевелились, как живые, то и дело меняли очертания и пропорции, ломая углы и составляя новые фигуры — настолько геометрически сложные, что от одного взгляда на них начала с новой силой болеть голова. Местами мрамор потрескался, из разломов стекала дождевая вода.

Who do you need… When you come undone?

В дальнем — очень далеком, если вспоминать о том, каковы были размеры магазина изначально, во время первого его визита, — конце зала возвышалось что-то вроде алтаря или амвона. За ним угадывались багрово-черные портьеры — занавес едва уловимо колыхался, будто за ним гулял сквозняк.

— Так банально, — хихикнул Олег, а потом, не выдержав, сложился пополам и расхохотался во весь голос, харкая на каменную плитку под ногами дождевой водой и кровью из саднящего, словно что-то застряло внутри, горла. — Храм Сатаны, готовый к венчанию… Так театрально, так вульгарно, так безвкусно! Слышишь, Тая?!

Олег ждал, что она покажется из-за портьер, но Сорока-ворона плавно спустилась сверху перед амвоном. Два черных крыла медленно сложились, став черным платьем на теле Таи. В сумраке глаза женщины-птицы отливали серебром, а когда она улыбнулась долгожданному гостю, изо рта у нее брызнула сукровица, кривые передние зубы выпали, дробно застучав по полу, края тонких губ разошлись в стороны, и наружу, влажно поблескивая, показался громадный вороний клюв.

Но Олег не боялся. Дежа вю, дежа не вю — уже видел такое преображение раньше. Сжимал в кармане промокшей куртки кольцо, и это придавало ему сил.

— Вообще-то ты мне «спасибо» должна сказать, — хихикал он, шагая вперед. — Ты же всегда мечтала стать бессмертной ведьмой. И вот — посмотри на себя!

Клюв распахнулся:

— Хочешь, я покажу тебе слои?..

— К черту слои, — отмахнулся Олег, встав прямо перед ней. — И тебя тоже к черту. Только один вопрос…

Сорока-ворона склонила птичью голову набок, посматривая на него с любопытством и насмешкой.

— Если тебе нужен я, то зачем преследовать Вику? Зачем убивать других? Они-то что тебе сделали, а? Это ж меня ты простить не можешь, они-то тут при чем?!

Тая не ответила. Молча скользнула в сторону, освобождая для него проход к амвону и багряному занавесу. Портьеры вновь заметно колыхнулись — один, другой раз — и пали.

Перед Олегом открылась обычная простая стена и шкаф — точная копия того, что стоял в их с Викой спальне.

— Не слишком театрально?

— Нет, — прохрипел Олег, падая на колени.

— Не-ет, — пятясь, пополз назад, к выходу.

Потому что начал вспоминать, что на самом деле ждет его по ту сторону занавеса.

— Пустите, пустите…

Олег, хныча, тыкался лицом в ноги всё еще сидящего у входа старичка, но тот вдруг начал подниматься со своего стула и внезапно оказался очень большим. Он поднимался и поднимался, каким-то бесконечно долгим движением, словно некто невидимый растягивал его в высоту, как скрученную кольцами пружину. И вот уже перед Олегом, преграждая проход, вырос покрытый черным волосом гигант с длинными руками и серебристыми глазами. В нос ударила вонь — смесь запахов мокрой псины и гнилого картофеля.

Длинные паучьи пальцы легли Олегу на плечи, вздернули вверх, заставили подняться на ноги. Олег, задрав голову, заглянул в два серебристых океана, на дне которых плескались боль и отчаяние, страх и злоба, гнев и горшая горесть. Откуда доносился электрический треск.

— К-кто… ты… — еле слышно слетело с губ Олега.

— ОТЕЦ НЕВЕСТЫ, — был ему ответ.

— Четвер-ртая свадьба, чер-ртова свадьба! — громыхнул под сводами вороний крик.

— И ЧЕТВЕР-РТЫЕ ПОХОР-РОНЫ…

Его развернули и, подталкивая, направили обратно, к занавесу. Там, за кулисой, двери шкафа уже раскрылись, а стены не было, как и вешалок с одеждой. В образовавшейся арке Олег видел спальню собственной квартиры, тумбочку с бешено моргающим ночником, кровать, а на кровати, на белье — брызги алого.

— Почему, Тая? — заплакал он. — Зачем ее так?.. Зачем это все? Ради чего?

— Всё возвращается на круги своя. Жизнь за жизнь… Ты знаешь.

Понимание обрушилось на него и смяло, вдавило в пол и заставило ползти раздавленным червем обратно.

Нерожденный за нерожденного.

В этом суть. Имеющий глаза да увидит.

Он видел. Видел, что на амвоне стоит корзина для белья. Трясется, шатается из стороны в сторону. Крышка корзины ходила ходуном, норовя съехать и свалиться то с одного края, то с другого.

— Who do you love? — донеслось сквозь шум ливня и треск электричества.

Корзина тяжело перевернулась, крышка упала на пол. Перед Олегом открылся темный провал. Всё смолкло, весь мир для него сузился до размеров круглого отверстия, из черноты которого послышались легкие, едва уловимые шорохи.

А потом из корзины вышла ворона. Крупная, с серым телом и черными крылами. Перескакивая с лапки на лапку, словно танцуя, птица пятилась спиной вперед.

Потому что тянула за собой распухшую синюшную руку.

Другая рука — волосатая, громадная —обхватила ладонь Олега, насильно разжала его кулак.

Смирившись, наконец, с неизбежным, он подался вперед и начал надевать на липкий безымянный палец — палец вот уже с неделю, не меньше, как мертвой Вики — обручальное кольцо.

Слои открылись. Все слои, целая вселенная памяти.

— Это больно, я знаю, что больно, — горячо шептала на ухо Тая. — Но ты справишься, любимый, справишься — как всегда… Потому что всегда можно забыть о чем-то, если очень хочешь, и жить дальше. Сегодня. Сейчас.

20

— …when you come undone, — донеслось откуда-то издалека, а затем музыка смолкла.

Олег открыл глаза и почти не удивился, поняв, что всё еще сидит в джипе. Снаружи царила кромешная тьма, тысячи капель сохли на стекле — дождь закончился. В кресле водителя лежал Вадик, из шеи которого торчала пришпилившая его к подголовнику спица. Олег открыл рот, и рыжий заговорил с ним в один голос:

— Тебя ведь на самом деле не существует.

— Ну конечно, дружочек. Кхе, кхе.

Рука Вадика поднялась. Рука Олега поднялась тоже. Пальцы нащупали конец металлического стержня. Потянули.

— Кто-то же должен был заметать следы. Прятать трупы, сжигать одежду, удалять старые фотки из инстаграма. Мы и бороду-то отрастили, чтобы скрыть твои шрамы.

Олег посмотрел на зажатую в ладони спицу. На остром конце набухла капелька крови. Их с Вадиком крови. Олег подумал, что, если воткнуть спицу не в шею, а в глаз — результат может быть и получше.

— Ты сказал, что у меня будет право выбрать.

Рыжий молчал.

— Вадик… Вадик?

Соседнее кресло пустовало. Соседнего кресла не было, он сам сидел на месте водителя. Олег поднял глаза к зеркалу заднего вида — отражение переливалось серебром.

— Выбор есть всегда, — сказала Сорока-ворона с заднего сиденья. — Прими его — и останешься один на один с собой и своей памятью. Или выбери другое — и живи дальше.

Спица, зажатая в окровавленной ладони, манила. Олег не мог оторвать от нее взгляда. Ему грезились ангелы, танцующие на конце иглы, и вечная тьма, и бездна одиночества. Он вспоминал любимых, которые у него были, и друга, которого у него никогда не было. И счастье, которое можно нарисовать вокруг себя, как картину, расцветив черноту бесконечности.

0

…Девушку за столиком возле входа Олег приметил не сразу, а потом еще долго торчал возле бара, не решаясь подойти. Украдкой рассматривал, любовался миниатюрной фигурой и упавшей на плечи черной волной волос. Не слишком ли молода?.. Едва ли не в дочки годится — на малой родине такие знакомства народ осуждал. С другой стороны, здесь, в столице, на него вряд ли кто косо посмотрит, если он хотя бы попытается завести разговор.

Ему уже следовало вернуться в галерею — выставка битый час продолжалась без его участия, но Олег просто не мог вот так взять и уйти. Девчонка не отпускала. Наконец он мысленно сказал себе: «Живи сегодня, живи сейчас», одним глотком допил виски и решительно направился к ней.

От нее пахло морским бризом.

— Привет.

Девушка быстро стрельнула в его сторону глазами, слегка вскинула брови — чуть презрительно, чуть насмешливо — и отвела взгляд. Демонстративный игнор длился пару секунд, не дольше, пейзаж за окном кафе заставил ее присмотреться к Олегу внимательнее, уже с легким удивлением.

— Эээ… привет. А вы?..

— Ну да, только никому не говори. — Олег улыбнулся и, ощутив себя гораздо уверенней, присел напротив. — И по имени не зови — не хочу, чтобы накинулись за селфи и автографами.

С рекламного щита на улице за ними присматривал он сам — рыжий, бородатый, улыбчивый. Сорокалетний, но все еще полный обаяния.

— Как же вас звать?

— Кодовое имя… — Олег сделал паузу, пытаясь придумать что-нибудь забавное.

Слово пришло на ум само собой. Или даже не пришло, а всплыло, проявившись где-то в слоях памяти.

— Зови меня Февраль, — сказал он и, заметив, как всё ярче разгорается огонек интереса в глазах незнакомки, подмигнул своему улыбчивому двойнику на улице.

— Почему? Это какая-то ваша картина?

Запах моря кружил голову сильнее, чем выпитое. Хотелось нырнуть лицом в ее волосы и утонуть там.

— Вся наша жизнь — чья-то картина. — Внутри росло чувство, что всё складывается идеально. Как положено, красиво-воздушно-волшебно.

— А кто же художник?..

— Кто-то гораздо более мастеровитый, чем я.