Идея была рискованной. И даже лучше: смертельно опасной.

Эти два слова приятно щекотали нервы, натягивая их, как струны, и заставляя буквально звенеть от напряжения.

Ну что ж, тем звонче громыхнет марш триумфа, когда все руферы, диггеры, зацеперы и прочие «-еры» Питера (а может, и всей России, чего уж там) будут нервно курить в сторонке, кусать локти и рвать на себе волосы в отчаянии, что сами не додумались до такого.

Впрочем, это уже их проблемы. Главное, что додумался он.

Смертельно опасно!

Алекс раз за разом пробовал эти слова на вкус, касался их языком, прикладывал к небу и находил их все более и более восхитительными. А все потому, что слова эти были абсолютной противоположностью скучной, обыденной повседневности, по самое горло забитой уроками, обязательствами, рутиной. Сделай то, сделай это, а вот это не делай. Переходи на зеленый, уважай старших, а главное — учись хорошо.

Ну-ну, хорошо учиться? А ради чего, собственно? Чтоб поступить в институт? И там снова хорошо учиться? А потом что, хорошо работать? Завести семью? Растить детей? И всю жизнь скучно стареть и разлагаться заживо, будучи запертым в тесном гробу стереотипов, морали и чужих идеалов?

Потребляй, работай, сдохни — вот что все это значило.

А жизнь надо проживать так, чтобы каждое мгновение наполняло ее смыслом, бурлило адреналином в крови, било в голову фонтаном эмоций и заставляло сердце выпрыгивать из груди. В конце концов, жить нужно так, чтобы срывало башню!

И никак иначе.

Для Алекса это было единственным по-настоящему значимым и нерушимым правилом, жизненным кредо, основой основ, а то, что он задумал теперь, должно было стать первой великой вершиной на длинном и тернистом пути к его личному Эвересту.

Да. Идея была рискованной.

Но оно того стоило.

Алекс уже третий час стоял на платформе, прислонившись к холодной мраморной стене и притворяясь, что занят чтением «Популярной механики», а на самом деле терпеливо ожидая своего шанса, словно охотник в засаде, подстерегающий дичь. В школу сегодня он не пошел — нужно было выцепить момент, когда народу в метро будет как можно меньше, а сделать это, между прочим, очень и очень непросто, тем более — практически в самом центре города, на пересадочном узле «Владимирская» — «Достоевская».

Так что Алекс ждал, стоя в тени огромного наклонного зеркала в самом начале платформы и осторожно оглядывая станцию поверх журнала.

«Владимирская»: гранитный сумрак в холодных объятиях мрамора, залитый пламенно-рыжим светом стилизованных под факелы ламп. За путями — увешанные копьями панели, вдоль платформы — невысокие арки, ведущие в центральный зал. Станция походила скорее на потаенный языческий храм, чудом устоявший под натиском новых религий, на древний пантеон, повидавший на своем веку тысячи опустошительных войн, вероломных заговоров, жестоких убийств и жертвоприношений во славу богов, на таинственную святыню, схороненную заживо под толщей скал где-нибудь в горах Непала. И среди всего этого мрачного величия, не останавливаясь ни на секунду, метались торопливыми тенями люди, даже не осознающие, как походят они на бестелесных призраков минувших эпох, навечно запертых под этими тяжелыми сводами. Завершал эту мистическую картину едва уловимый, точно легчайшее дуновение ветерка, посвист флейты, смутно доносившийся в перерывах между грохочущими обвалами поездов со стороны пересадочного тоннеля.

Алекс терпеливо ждал.

— Закрываются двери, будем осторожны, — скучно пробубнил искаженный динамиками голос.

В зеркале рядом с собой Алекс видел усталое лицо машиниста, скользнувшего по нему коротким безучастным взглядом. Щелкнул тумблер. Двери с грохотом захлопнулись. Платформа опустела.

И вот он наконец — его шанс!

Поезд вздрогнул, трогаясь. Лязгнули металлом сцепки. Алекс весь подобрался, нашаривая в кармане джинсов «гоупро». Покосился в сторону будки с белой трафаретной надписью «ДЕЖУРНЫЙ ПО СТАНЦИИ» на маленьком окошке, наглухо затянутом изнутри решеткой жалюзи. Впрочем, за все то время, что он проторчал здесь, сам дежурный не показывался ни разу — тихо было и сейчас, так что Алекс торопливо запихнул журнал в рюкзак и перевел в режим секундомера часы, так удачно подаренные предками на его пятнадцатый день рождения, всего месяц назад.

Поезд уже разогнался и теперь с грохотом влетал в тоннель. Вот — исчез в темноте последний вагон. Одни из двух электронных часов над тоннелем, те, что поменьше, дойдя до цифр 02:53, обнулились, и Алекс вдавил кнопку на собственных часах, запуская секундомер. Двинулся к краю платформы, натягивая на лоб ремешок камеры. Осмотрелся. Убедившись, что на станции по-прежнему пусто, спрыгнул на пути. Глухо шлепнули по бетону подошвы «конверсов». Теперь оставалось миновать охранную систему тоннеля, что, если верить диггерским форумам, было просто, как два пальца обоссать. Всего лишь проползти под лучом нижнего датчика — и дело в шляпе.

Алекс приблизился к месту, где кончалась выемка безопасности между рельсами и начинались цельные шпалы. «КОНЕЦ» — невольно бросилось в глаза слово, набранное рублеными черными буквами на бывшей когда-то белой, а теперь пожелтевшей от времени металлической табличке. «КОНЕЦ ОБХОДНОЙ КРИВОЙ» — гласила странная надпись, относившаяся, видимо, к выкрашенной синей краской трубе, похожей на водопроводную и выходящей в этом месте откуда-то из-под платформы для того лишь, чтобы сразу нырнуть в раскрытую пасть тоннеля.

А вот и сам датчик: маленькая белая коробочка с темным глазком посередине, прилепившаяся к стене прямо над проржавевшим коробом с черно-желтыми наклейками молний на нем. Коробом, под которым скрывается контактный рельс.

Алекс снял рюкзак и аккуратно закинул его в тоннель. Затем опустился на темные, резко пахнущие пропиткой шпалы и, непроизвольно задержав дыхание, ужом прополз под невидимым инфракрасным лучом, на секунду представив себя героем крутого голливудского блокбастера, проникающим на сверхсекретную базу противника или грабящим принадлежащее плохим парням казино. Затем поднялся, отряхнул ладони и футболку и напряженно замер, ожидая, что сейчас взвоют сирены сигнализации, а станция за спиной наполнится топотом и криками персонала, бросившегося в погоню за нарушителем.

Однако все было тихо, и Алекс, подняв рюкзак, всмотрелся в темноту тоннеля перед собой.

Отсюда ему были видны лишь несколько десятков стальных колец, формирующих его свод и похожих на ребра гигантского доисторического монстра, а дальше… Дальше все тонуло в густом, плотном, словно какой-то нереальный черный туман, мраке. По стенам, уползая во тьму, змеились серо-черные вены кабелей, а где-то далеко-далеко в глубине помаргивали, постепенно затухая, светящиеся алым глаза — сигнальные огни поезда.

Тоннель дышал сыростью и прохладой.

Алекс поежился. Его затея, еще минуту назад казавшаяся такой гениальной, как-то сразу утратила весь свой глянцевый блеск.

А может, ну его?

Ведь еще не поздно сдать назад. Всего лишь проползти под датчиком и выбраться на платформу. Никто и не заметит…

Алекс неуверенно оглянулся. Светлое пятно выхода призывно мерцало всего в нескольких шагах позади.

Но нет — там уже слышались голоса людей, потихоньку заполняющих станцию, так что, решительно отмахнувшись от мимолетного и не слишком приятного чувства, очень уж похожего на разочарование, Алекс повернулся вперед, тряхнул головой и бросился в темноту.

Темнота с радостью приняла его и заключила в свои объятия, обступила со всех сторон, потерлась о ноги, похлопала по спине, погладила по рукам и затылку. От этих холодных прикосновений по телу волнами пробегала мерзкая дрожь, заставляя Алекса поеживаться и зябко поводить плечами.

Он бежал сквозь мрак.

Вдали постепенно затихал шум поезда. Огни его уже скрылись за поворотом, и только луч фонаря, встроенного в «гоупро», скакал по сводам тоннеля в такт движениям Алекса, выхватывая деревянные шпалы, пытаясь влезть в темные провалы между ними, отблескивая холодным диодным светом от полированной поверхности путей.

Алекс нащупал на камере кнопку записи.

— Здравствуйте, уважаемые подписчики! — пропыхтел он. — С вами снова Проныра-Алекс, и сегодня я нахожусь в самом сердце нашего города, на глубине свыше пятидесяти метров под его центром. Как вы уже заметили, это метро. И не какой-нибудь там боковой тупичок, а самый что ни на есть действующий перегон между станциями «Владимирская» и «Площадь Восстания». Длина его составляет 848 метров, и это самый короткий перегон Петербургского метрополитена. — Алекс облизал пересохшие губы. Улыбнулся. — И сейчас я пробегу его за один прием. Из конца в конец. Прямо между двумя поездами.

Алекс умолк, тяжело дыша. Кажется, вышло совсем неплохо. Особенно — многозначительная пауза перед концовкой. Пускай помучаются еще пару секунд, ломая голову над тем, что же он все-таки задумал. В принципе, для погружения в атмосферу этой коротенькой вступительной речи должно хватить, а остальное можно записать и дома, предварительно заглушив свое шумное дыхание и шлепанье кедов за кадром.

Бежать по шпалам оказалось несколько труднее, чем он ожидал. В основном Алекс уверенно прыгал через две на третью, но временами шаг немного сбивался, словно следующая шпала оказывалась чуть ближе или чуть дальше. Такие моменты вызывали тошнотворное ощущение раскоординации и какой-то противной слабости, пробегавшей от ступней к бедрам, через пах и дальше — мерзким холодком по позвоночнику до самого затылка. Алекс представлял, что будет, если он промахнется и нога уйдет в темное пространство между шпалами, туда, где под ними проходил бетонированный желоб, служащий, видимо, для дренажа. Глубина там, конечно, небольшая, сантиметров тридцать-сорок, но на такой скорости и этого запросто хватит, чтобы сломать ногу, а тогда…

(Что? Смерть?)

Нет, тогда он просто заползет на бетонный парапет, протянувшийся по правой стороне тоннеля, и будет ждать помощи. Попадет он, конечно, изрядно, но живым останется. Парапет же, или банкетка, как его называли на форумах, должен был тянуться по всей длине перегона, не прерываясь, что делало его универсальным запасным вариантом на любой случай, ключом от всех дверей, можно сказать. Если залезть на этот узкий бетонный выступ и вжаться в стену, то поезд пройдет хоть и близко, но не зацепит. А залезть он сможет, пусть даже и с переломанными ногами — в этом Алекс не сомневался. Как говорится, жить захочешь — не так раскорячишься. К тому же никто ведь и не собирается ломать ноги, правда?

Но все же бежать по шпалам было неудобно.

Да еще рюкзак настырно бил по спине, врезаясь чем-то острым (вероятно, уголком какого-то учебника) между позвонков. Чертова школа и здесь только мешалась!

Алекс на ходу подтянул лямки и покосился на секундомер — 01:12.

Вроде бы не так плохо, но вот сколько он успел пробежать — это вопрос. И какого черта он не посмотрел на часы перед тем, как стартовать? Сколько времени ушло на то, чтобы подлезть под лучом датчика? И сколько он баранил там, у входа, тупо уставившись во тьму перед собой вместо того, чтобы потратить это время с пользой?

Вопросов было много, слишком много. И ни одного ответа. А в довершение ко всему в левом боку начало неприятно покалывать, словно он пробежал уже несколько километров, а не какие-то жалкие… Так сколько же? Пару сотен метров?

В неверном, мечущемся по стенам свете справа промелькнула ниша, забранная ржавой решеткой. Еще одна станция безопасности, покруче даже банкетки. Забравшись в такую нишу, можно спокойно переждать следующий поезд и при этом даже остаться незамеченным для его машиниста.

Алекс непроизвольно сбросил шаг, задумавшись о такой возможности, но ниша уже осталась позади, а кроме того его задачей было пробежать всю дистанцию за один прием, без пауз и остановок, иначе что это будет за достижение?

— Успею! — выдохнул Алекс и вздрогнул от звука собственного голоса.

Тот был глухим, неестественным и словно каким-то...

(Мертвым? Чужим?)

Нет! Всего лишь… искаженным. Да, точно, искаженным, только и всего. Прямо как голос того машиниста, пропущенный сквозь грубую мясорубку динамиков.

Закрываются двери, будем осторожны…

Интересно, он сам-то заметил, что сказал «будем», вместо стандартного «будьте»? Или это у него фишка такая?

Будем осторожны…

Да уж будем, будем, конечно, будем, даже не сомневайтесь.

А голос был просто искаженным, точно. Одышка, тоннель, эхо — да что угодно могло быть причиной такого эффекта.

Однако Алекс все же счел за лучшее умолкнуть и сконцентрироваться на шпалах под ногами. И на плане действий на ближайшие пару минут.

Если сигналка не сработала и никто не вздумал вдруг посмотреть на мониторы, когда он входил в тоннель, то впереди его не ждут. Значит, там можно будет уже не скрываться: просто проскочить через луч датчика и сразу взобраться на платформу перед прибывающим поездом. А дальше — дело техники: смешаться с толпой (благо на «Восстания» с этим проблем не будет), и все — финита ля комедиа! Потом, конечно — домой, монтировать видео, заливать в сеть и купаться в лучах заслуженной славы.

Всего 848 метров!

В школе на пятерку нужно было пробежать километр за 3:40, но Алекс обычно справлялся быстрее. И это километр!

Однако здесь были шпалы. Куча гребаных шпал!

Алекс взглянул на часы — 02:33.

Не пора ли показаться станции?

И что это за странный звук за спиной? Эхо его собственных шагов так причудливо отражается от стен тоннеля и, искаженное до неузнаваемости, возвращается к нему, словно догоняя?

(Или там кто-то есть?)

Алекс с трудом подавил в себе желание оглянуться — это могло кончиться плохо. Он мог споткнуться и упасть, переломать ноги или — того хуже — раскроить череп. Да ведь этого и не надо — достаточно всего лишь приложиться головой так, чтобы потерять сознание, а остальное довершит поезд, который пронесется здесь уже меньше чем через две минуты.

Нет, конечно — это всего лишь эхо. Другого варианта просто и быть не может.

Но почему тогда кажется, что эти призрачные звуки так не похожи на шлепанье кедов по шпалам, а напоминают скорее…

(Что-то скребущее?)

Алекс миновал еще одну зарешеченную нишу в стене, и по лицу пробежал поток теплого влажного воздуха. В ноздри ударил сладковатый запах разложения, словно от дохлой кошки, несколько дней провалявшейся в придорожной канаве.

Господи, ну какая кошка вздумала бы забраться сюда?

Снова взгляд на часы — 02:58.

Следующий поезд уже должен быть в тоннеле. Ну где же станция?

Шорохи за спиной стали как будто ближе. Нет, это не эхо. Вот ни разу не эхо. Может, что-нибудь вылезло из-за решеток, оставшихся за спиной? Что там, за ними? Сколько километров боковых проходов, технических тоннелей, темных подземных залов, пронизанных коммуникационными шахтами и соединяющихся, быть может, даже с канализационными коллекторами? Сколько можно бродить в этих мрачных лабиринтах, погребенных под миллионами тонн земли глубоко-глубоко под городом? И что может бродить там, среди мрака и тишины, нарушаемой лишь прохладным шепотом сквозняков да каплями воды, гулко бьющимися об осклизлый бетонный пол?

Звуки приближались, накатывали волнами, дробились мириадами отголосков. Они словно пульсировали, бурлили в пустоте за спиной, с каждой секундой нарастая и как будто…

(Меняясь?)

Да, пожалуй, что так.

Незаметно, практически неуловимо, но каждую новую секунду они казались не такими, как прежде, словно пребывали в непрерывном движении, перетекали из одного состояния в другое и тут же возвращались обратно. Темнота шептала тысячей голосов, поскребывание переходило в шелест, сменялось шорохами, разбивалось омерзительным плотоядным чавканьем. Что-то стонало, вздыхало, ухало. Дышало тяжело и часто. И снова возвращалось поскребывание.

Воображение принялось услужливо подкидывать жуткие образы, один «краше» другого. Вот — трехметровые сколопендры, бегущие прямо по стенам и потолку тоннеля, истекая ядом, извиваясь и перебирая стремительно миллионами членистых лапок. Вот — змеи, устилающие своими пестрыми, глянцевито поблескивающими телами пол так, что некуда поставить ногу. Вот (и разве не слышалось ему только что хлопанье крыльев?) — сонмища летучих мышей, несущихся по трубе тоннеля, сталкиваясь, визжа и сверкая мелкими, налитыми кровью глазками. «Не нравится? — хохотало воображение. — Ну что ж, тогда держи пауков, гигантских плотоядных слизней, полчища…»

(Чего? Крыс?)

Алекс не раз и не два слышал истории об огромных, размером чуть ли не с кошку, крысах, якобы скрывающихся в тоннелях метро, слышал в том числе и от брата отца, имевшего опыт (хоть и недолгий) работы путевым обходчиком. Так вот, выпив (что случалось с ним весьма и весьма часто), дядя Женя очень любил рассказывать, что ушел с той работы именно из-за крыс. Рассказы дяди обычно сопровождались до крайности эмоциональной жестикуляцией, призванной показать, какого же гигантского («во-от такенная!») размера достигали эти жуткие твари, а заканчивались пламенными заверениями присутствующих, что, дескать, в метро он больше ни ногой. Впрочем, видя его без сомнения крепчайшую любовь к горячительному, Алекс очень сомневался, что дядя Женя вообще уходил с той работы. Уж скорее его турнули после очередного запоя, которые случались с ним с завидной регулярностью.

А что до крыс…

Ведь все это всего лишь байки, правда? Современные мифы, не более того. Хотя, если хоть на секунду допустить… поверить, что нечто подобное могло быть реально…

Нет! Он не будет даже думать об этом!

Крыс Алекс боялся, хоть никогда никому и не признался бы в этом. Боялся дико, иррационально, панически. Не переносил даже домашних, с виду таких милых (только не для него!), белых и пушистых. Как только видел в чьих-то руках этих монстров, вечно пребывающих в движении, принюхивающихся и обвивающих пальцы хозяина своими мерзкими лысыми хвостами, Алекс хотел кричать. Во рту становилось сухо, колени дрожали, а на предложения «подержать это милое создание» он отвечал резким (нередко излишне) отказом. Доходило до того, что он избегал ходить в гости к знакомым, державшим у себя этих животных.

А началось все с того, что однажды в детстве шестилетний Леша, играя с друзьями в прятки на даче, провалился в погреб на заброшенном соседском участке и два бесконечных часа провел там в темноте, окруженный крысами, пищащими, ползающими по нему, рыдающему и вопящему от страха, прежде чем его нашли и вытащили оттуда зареванного, едва не теряющего сознание, но, слава богу, целого и невредимого.

Между тем звуки за спиной становились все ближе, и теперь Алекс уже с уверенностью (и к собственному ужасу) мог сказать, что среди сонмища неясных шорохов различает совершенно четко какое-то частое-частое цоканье, очень уж похожее на перестук множества коготков по бетону.

(Господи, неужели и правда крысы? Да быть же такого не может! Не может ведь, правда?)

Конечно, Алекс вполне допускал, что крысы могли водиться в метро, но ведь не здесь же! Где-нибудь в боковых переходах, тупиковых ответвлениях — пожалуйста, но что им, скажите на милость, делать здесь, в основном тоннеле, где целыми днями с интервалом в несколько минут курсируют поезда? Нет, решительно не могло быть такого!

И все же цоканье коготков позади несомненно утверждало обратное.

Алекс выжимал из себя всю скорость, на которую только был способен. Он уже весь взмок. Боль в боку если и не достигла предела, то явно близилась к этому. Алекс задыхался. Пожалуй, кроме шпал, он не подумал еще об одной вещи — о воздухе. Вернее — о почти полном его отсутствии. Здешняя атмосфера была на редкость спертой, удушливой и какой-то… тяжелой. Воздух с трудом просачивался в легкие, не принося с собой, казалось, и половины необходимого кислорода. Во рту пересохло. Алекс попытался облизать губы и почувствовал солоноватый привкус пота во рту.

И в этот момент мокрые волосы на затылке тронула чья-то прохладная ладонь, и Алекс уловил нарастающий гул за спиной — поезд!

Времени оставалось в обрез, быть может, даже меньше минуты.

03:27 — точно меньше минуты! Если следующий поезд выехал в те же 02:53, что и предыдущий, то не позднее чем через тридцать, максимум — сорок секунд он будет уже на «Восстания»!

Алекс поймал себя на том, что машинально оглядывает стены в надежде найти укрытие, однако спасительные ниши больше не попадались.

Господи, да где же эта чертова станция, наконец?!

Жуткое поскребывающее цоканье, еще не заглушенное воем ветра в тоннеле, доносилось уже из-за спины. До источника звука (ты знаешь, что это, знаешь!), чем бы он ни был, оставалось, по ощущениям, никак не больше двух метров.

Это сводило с ума.

Алексу показалось даже, что он различил кошмарное многоголосое попискивание почти прямо у себя под ногами. Он застонал (не оглядывайся, только не оглядывайся!) и отчаянно рванулся вперед.

И — о чудо! — наконец различил призрачные отблески света впереди. Еще несколько шагов, и в темноте начало вырисовываться округлое светлое пятно. В лицо дохнуло свежим воздухом. Бежать сразу стало гораздо легче.

(Станция! О господи, наконец-то!)

Только сейчас Алекс понял, как же он был напуган. Пожалуй, даже не так. Он был в ужасе. Возможно, подошел уже максимально близко к тому, чтобы сорваться и по-настоящему запаниковать.

И как вообще можно было быть таким идиотом? Идея была рискованной, думал он, смертельно опасной, повторял он себе раз за разом, точно пробуя слова на вкус, и… Неужели он мог радоваться этому вкусу? Этой солоноватой горечи во рту, так похожей на привкус крови? Не мог ведь, правда? Ну конечно, не мог. Не должен был. И все же — радовался. Радовался, и даже гордился тем, какой он офигенно рисковый парень.

— Нет уж, на хрен это говно! — прохрипел Алекс, на этот раз даже не заметив, что говорит вслух.

К черту! К черту все это! Теперь он осознал, как сильно он хочет жить. Не просто сильно — больше всего на свете. Не важно — как, не важно — где. Он просто. Хочет. Жить.

Конечно, Алекс не мог сказать, что за последние без малого четыре минуты прямо-таки ощутил на себе холодные объятия смерти, почувствовал ее когтистые лапы на своей шее, учуял зловонное, смердящее тысячей трупов дыхание за плечом (хотя что-то он все же учуял, правда?), но он определенно кое-что слышал. И это что-то ему совсем не понравилось. Совершенно.

Но теперь все будет хорошо. Теперь осталось совсем немного. Пятно света впереди уже обретало четкие контуры усеченной снизу окружности, воздух продолжал свежеть, и Алексу уже чудилось даже, что он различает смутное эхо каких-то объявлений по громкой связи.

Там, впереди, на станции.

«Надеюсь, не про меня», — нервно и вместе с тем облегченно улыбнулся Алекс.

Странных звуков за спиной он больше не слышал: все, включая отзвуки объявлений, его собственное шумное дыхание и гулкое шлепанье кедов по шпалам, постепенно тонуло в нарастающем шуме поезда. Но это уже не страшно — теперь времени хватит. Он успеет, видно, что успеет, и даже с запасом.

В конечном итоге, это было не так уж и сложно.

И все же — что это была за хрень позади? Эхо? Слуховая галлюцинация, вызванная, скажем, отравлением парами метана, который, как Алекс слышал, скапливается частенько в подвалах старых домов, в заброшенных шахтах, пещерах или, например, в притаившихся среди лесов и болот Карельского перешейка подземных бункерах знаменитой «Линии Маннергейма»? Ведь разве не показалось ему, что дышать в тоннеле было уж очень, как-то даже неестественно, тяжело? Конечно, здесь должна была присутствовать вентиляция, но все же… А может — банально, но почему нет? — так отдавался в рельсах стук колес поезда. Можно ведь, приложив ухо к рельсу, уловить этот тихий свистящий отзвук несущегося состава, даже когда сам он находится еще в нескольких километрах от тебя. А тут, в тоннеле, этот звук мог усиливаться многократно благодаря особой акустике, разве не так?

Теперь, когда до цели оставались считаные десятки метров, Алекс мог наконец подумать об этом спокойно, без гнетущего страха, еще несколько секунд назад сжимавшего своими ледяными когтями сердце и словно забиравшего дыхание. Теперь, когда осталось совсем чуть-чуть, он мог даже дать волю своему любопытству. Всего на секунду. Только на миг, и все. Быстро и осторожно.

И он оглянулся.

Луч фонаря лизнул стены, провалился в абсолютно пустой тоннель. Ничего. То есть вообще ничего.

Алекс опять повернулся вперед, когда в черноте ближайшего провала между шпал мелькнула какая-то тень и что-то серое бросилось к его правой ноге, уже занесенной для следующего шага.

Время словно остановилось. Разбилось чередой сменяющих друг друга слайдов.

Алекс дернулся, уворачиваясь, и ступня приземлилась лишь на самую кромку следующей шпалы, едва удержавшись на ней. В отчаянной попытке сохранить равновесие, он сделал еще один шаг, но тут подошва кеда, скрипуче взвизгнув резиной по дереву (Алекс скорее почувствовал это, нежели услышал), соскользнула вниз. Рельсы метнулись навстречу Алексу. Лодыжка хрустнула, точно гнилой сук, и ногу до самого бедра пронзила вспышка дикой обжигающей боли. В глазах потемнело. Алекс заорал, падая на колени и еще больше выворачивая ступню. Теперь захрустело где-то в районе коленной чашечки. Новая вспышка боли перекрыла собой предыдущую. Она ввинтилась в ногу, словно раскаленный добела стальной прут, прошила насквозь бедро и вонзилась в позвоночник, дробя кости и раздирая плоть. Боль была адской, невыносимой, всепоглощающей. Сознание ускользало, тоннель начал съезжать куда-то в сторону, и сквозь затягивающую мир пелену Алекс услышал еще один бесконечный, зависший на одной ноте истошный вопль — он снова кричал.

— Господи, что это? — выдохнула Лена, прикрывая ладонью рот.

Она повернулась к мужу, но тот уже бежал, расталкивая локтями людей, в сторону маленькой синей будки у пересадочного эскалатора. А вслед ему, вырываясь из темного провала тоннеля, неслись страшные, душераздирающие вопли. Вопли непостижимой боли и отчаяния. Вопли, в которых не оставалось, кажется, ничего человеческого.

Она догнала мужа только у самой будки. К тому моменту вокруг крохотной кабинки из стекла и металла уже собралась изрядная толпа, и — сквозь толчею голов и плеч — Лена видела лишь самый краешек ярко-красного берета на голове дежурной, но зато совершенно отчетливо слышала ее голос, срывающийся криком среди неестественной гробовой тишины, внезапно накрывшей своим призрачным саваном целую станцию:

— Восстания, да!.. Нет, не на станции!.. Да, в тоннеле!.. Со стороны Владимирской! Черт, да тормози уже их всех на хрен!

Последние слова будто сорвали покров тишины и сломали печать молчания: вся станция вдруг ожила, вскипела беспорядочным топотом и крикливым многоголосьем. И среди всего этого безумного гомона раз за разом, снова и снова звучала одна и та же короткая фраза, красной нитью вплетавшаяся в толпу, и фраза эта была: человек на путях.

Эти слова Лена запомнит на всю жизнь. Год за годом они будут преследовать ее в самых жутких ночных кошмарах, преследовать и настигать под неотвратимый, как сама смерть, перестук колес, визг тормозов и пронзительные, истерические гудки надвигающегося поезда.

Человек на путях! Человек на путях! ЧЕЛОВЕК НА ПУТЯХ!!!

Каким-то чудом Алекс умудрился не только не потерять сознание, но даже сохранить достаточную ясность мыслей, чтобы вспомнить о бетонном парапете у стены тоннеля. Теперь этот парапет был его единственным шансом, однако, если Алекс хотел им воспользоваться, действовать нужно было немедленно. Времени задумываться о таинственной тени, так не вовремя выскочившей у него из-под ног, и о ее возможной связи со странными звуками, преследовавшими его до этого, не было. Обо всем этом можно было подумать и позже, если это самое «позже» у него будет.

Поезд грохотал уже где-то совсем близко, возможно даже — за ближайшим поворотом тоннеля, который, по-видимому, и скрывал так долго станцию от самого Алекса, а теперь преграждал путь мощным лучам света от передних фонарей состава.

Превозмогая адскую боль и стараясь не шевелить ногой, Алекс смог кое-как развернуться. От увиденного его замутило. Узкие джинсы ничуть не сглаживали масштабов катастрофы, немилосердно выпячивая все новые выступы, бугры и неестественные изгибы тела. Нога, под каким-то тошнотворным углом вывернутая в колене, уходила, изламываясь еще как минимум один раз, в темный проем между шпал.

Алекс попытался вытащить ногу и застонал от боли, но ступня даже не сдвинулась с места, намертво запертая в ловушке.

Сжав зубы, Алекс вцепился пальцами в штанину и решительно дернул ее на себя и вверх. В глазах потемнело, и он снова не смог сдержать крика, однако нога все же высвободилась из капкана шпал. Теперь Алекс мог видеть свою обутую в кед ступню, безвольно болтавшуюся в воздухе, точно голова перевернутого вверх тормашками болванчика, а прямо над лодыжкой на светло-голубой джинсе явственно проступали темные винно-бордовые пятна — кровь. Господи, неужели открытый перелом?!

Впрочем, времени задумываться об этом тоже не было, а потому, волоча за собой изувеченную ногу, постанывая и скрипя зубами, Алекс повернулся к банкетке.

И замер.

(С кошку? Дядя Женя говорил — с кошку? Да ведь эта тварь никак не меньше собаки!)

Луч фонаря, чудом не слетевшего с головы после падения, высветил огромную, просто гигантскую крысу, сидевшую на бетонном парапете прямо перед лицом Алекса, хищно ощерив зубастую пасть и уставившись на него кроваво-красными бусинами злобных, немигающих глаз.

Алекс инстинктивно отпрянул, и это сохранило ему нос. Зубы щелкнули буквально в паре сантиметров от его кончика, но поймали лишь воздух.

Краем глаза Алекс уже видел сияние, разгоравшееся в глубине тоннеля — поезд. Он бросил безнадежный взгляд в сторону станции. До нее оставалось каких-нибудь пятьдесят, максимум сто метров, но проползти их по шпалам с дико вывернутой и, похоже, сломанной сразу в нескольких местах ногой он не успевал совершенно.

Оставалась только банкетка.

С крысой там или без, но нужно взобраться на нее, чего бы это ни стоило. Пусть хоть всего искусает — все лучше, чем быть размолотым колесами поезда.

Алекс решительно повернулся к банкетке.

Они смотрели на него.

Десятки, может быть, даже сотни горящих ненавистью, голодных глаз.

Огромные серые крысы заполняли весь парапет, теснясь в несколько рядов, громоздясь друг на друге, сплетая сотни извивающихся хвостов и хищно клацая зубами в сторону Алекса.

Нервно сглотнув, он потянулся к ним в надежде освободить хоть немного места и для себя, и сразу несколько тварей бросились на руки, вцепляясь в них острыми иглами зубов, разрывая кожу и вгрызаясь, вгрызаясь, вгрызаясь в мягкую плоть. Алекс взвыл и отдернул руки. Большинство крыс остались на банкетке, хищно сверкая глазами с окровавленных морд, но одна не разжала зубов и повисла на правом запястье, суча лапками и, видимо, пытаясь отхватить кусок мяса побольше. Кровь густым темным потоком стекала из ее пасти, заливая короткую грязно-серую шерсть.

Алекс, не задумываясь, саданул крысу об рельс. Та обмякла, разжала челюсти и грохнулась на шпалы, а затем, извиваясь всем телом, втащила себя в темноту под ними.

Ну конечно! Именно там они и бежали, преследуя его. Под шпалами, в бетонном дренажном желобе.

Алекс посмотрел на свои руки: все в крови, кожа свисает лоскутами, повсюду бугрятся вывороченные куски мяса. Ладони превратились в сплошное кровавое месиво, а средний и безымянный пальцы левой руки прогрызены до самых костей, торчащих теперь белесыми островками среди красного моря вокруг. Удивительно, но боль в руках (а была ли она вообще, эта боль?) ушла практически мгновенно, и лишь нога все еще пылала адским огнем, посылая в мозг пульсирующие раскаленные вспышки.

Руки не болели абсолютно, все так, но зато Алекс опять — и при этом совершенно отчетливо, несмотря на грохот поезда, который должен был заглушить уже все на свете — слышал крыс. Он слышал все: и мерзостный многоголосый писк, и шорох возни трущихся друг о друга тел, и даже сухой поскрип безволосых хвостов о шершавую поверхность банкетки. Казалось, все эти звуки рождаются в самой голове, возникают сразу там, внутри, каким-то непостижимым образом минуя органы слуха, в то время как шум поезда доносится откуда-то очень, очень издалека. Словно отвратительные личинки, звуки копошились в мозгу, вгрызались в него, извиваясь сотнями белесых червячков, один тошнотворней другого, а самым большим, наглым и жутким из них был один-единственный звук, главенствовавший над всеми остальными, звук, зудящий так, что хотелось вцепиться в волосы, содрать кожу с черепа, вырвать глаза и вычесать, выскоблить эту заразу из своей головы. И звуком этим был перестук множества коготков о бетон, скребущий, царапающий, абсолютно бессистемный, но при этом и не лишенный словно какого-то темного, дикого, скачущего синкопами ритма.

Скрк-скрк, скрк. Скрк-скрк, скрк.

Крысы ехидно ухмылялись. Они знали что-то. Они определенно что-то знали.

Темная, тяжелая волна отчаяния захлестнула Алекса, обожгла соленой влагой глаза. Сквозь пляшущую бликами пелену он по-прежнему мог видеть неясные расплывчатые тени, копошащиеся перед его лицом, но страх уже уходил, уходил вслед за болью, оставляя лишь тупую, покорную обреченность. Тени плыли перед глазами, мерцали, пропадали и появлялись снова. Алекс зажмурился в ожидании конца и…

Внезапно звуки исчезли. Все и сразу. Не стихли, не ушли постепенно — исчезли. Исчезли настолько стремительно, что оставили после себя гулкую, звенящую пустоту, а уже в следующее мгновение в пустоту эту, едва не разорвав барабанные перепонки, ворвались истошные вопли гудков, скрежет заблокированных колес и дикий, нечеловеческий вой, точно целая стая взбесившихся банши летела на Алекса из темноты.

Алекс распахнул глаза — и тут же был вынужден сощуриться. Ширясь, раздуваясь с каждой секундой, занимая практически все пространство от стены до стены и от пола до потолка, на него неслась, словно огромный пламенеющий шар, грохочущая лавина света.

Но Алекс видел лишь банкетку перед собой. Узкий парапет, протянувшийся вдоль стены тоннеля. Абсолютно пустой парапет, если на то пошло. Ни намека на крыс. И только его собственные, Алексея Пронина, по прозвищу Проныра-Алекс, руки, абсолютно целые и невредимые, лежали на краю парапета, поскребывая ногтями щербатую поверхность бетона, отстукивая по ней какой-то замысловатый, сбивчивый ритм, абсолютно беззвучный в окружающем грохоте. Впрочем, даже не слыша этого сводящего с ума поскребывающего (скрк-скрк) перестука, перестука (коготков) ногтей по бетону, Алекс мог до ужаса ясно ощущать его, каждой фалангой, каждым суставом пальцев. Он чувствовал, как звук этот зудит в ладонях, ползет по запястьям, предплечьям и выше, выше…

Скрк-скрк, скрк. Скрк-скрк, скрк.

Алекс всхлипнул. Мир взорвался раскаленным сиянием. И наступила тьма.