Emily B. Cataneo, “Not the Grand Duke’s Dancer”, 2014 ©
Я даю уроки балета дождевым червям, когда приходит он, Великий князь, чтобы выкрасть меня из Петрограда.
Черви — неважные ученики, зато мы общаемся с ними на одном склизком языке. Пока объясняю подопечным, как правильно исполнить па-де-де, я слышу, как камень трется о камень, и вижу, что крыша моего нового дома постепенно сдвигается в сторону. Я вижу длинные ресницы и тонкие губы Великого князя — те самые губы, которые в последнюю нашу встречу говорили, что я не могу танцевать в «Лебедином озере» и он желает лицезреть меня в комическом балете, вроде «Коппелии».
Он вынимает меня из объятий истлевшего бархата, крепко прижимает к груди, словно я та самая икона, в поисках которой он провел всю жизнь. Медные пуговицы его мундира впиваются мне в ребра.
Затем он тайно доставляет меня по улицам Петрограда на Финляндский вокзал. Я сжимаюсь от прикосновения робких лучей летнего солнца к моему телу, которое до того не ощущало этой теплоты. Он усаживает меня в свой личный вагон, и я смотрю на жемчужное небо, раскинувшееся над Ладогой, в то время как поезд на всех парах устремляется на запад.
— Куда именно ты меня везешь? — спрашиваю. — Я набирала червей в балетную труппу. Я обживалась в своем новом доме. Сергей, я больше не хочу быть твоей танцовщицей. Я хочу…
Он пристально смотрит на мои бедра и торчащие лопатки, и каждый раз, когда он моргает, его ресницы касаются щек.
Я больше не говорю ни по-русски, ни по-французски, поэтому-то он меня и не слышит, а мой язык ему до поры не знаком.
Хотя даже в то время, когда я еще могла изъясняться на языках, которыми пользуются живые, он редко меня слушал.
***
Я не всегда танцевала для Великого князя. Было время, когда балет принадлежал лишь мне, когда он был горящим светом в моей груди, а я была еще девочкой, живущей среди чадящих труб и переполненных домов на северной окраине Петрограда. Именно в те годы я танцевала на сером снегу, прыгая через кости голубей, разучивая каждую из пяти позиций. Я воображала, что кручу пируэты на сцене Мариинского театра, того воздушного нежно-зеленого здания, располагавшегося на берегу канала всего в паре верст, но уже в другом, блистающем мире.
Бесплатно отучившись в академии и ступив первый раз на сцену театра, я ощутила, что ничто не доставляет мне больше радости и счастья, чем чувство, когда отрываешься от упругого пола и паришь в горячем свете софитов.
Но после того, как в одной из здравниц я простилась с этим миром, мне открылось, что мертвые не испытывают тяги к танцам, а уж когда разлагаются студенистые мышцы и остаются лишь голые кости, нам остается только лежать в сырой земле и давать уроки балета дождевым червям.
Пока наш поезд бежит по рельсам на запад, у меня в голове крутится единственная мысль — вернуться в тот безмолвный мир, и я решаю: в этот раз все будет иначе. Я не позволю Великому князю вновь мной распоряжаться.
Я найду способ сказать ему: возвращайся в свой мир, а мне верни мой.
***
К концу июля мы прибываем в Лондон — город кирпичных домов и изысканных парков. Великий князь тащит меня в особняк, расположенный через улицу от кладбища, покрытого тисовыми деревьями, потрескавшимися от времени надгробиями и миниатюрными белыми цветами. В этом доме над доской Уиджи, сделанной из золота и серебра, нависает медиум.
Великий князь укладывает меня на кресло, а сам начинает нетерпеливо ходить по восточному ковру.
— Я хочу ее вернуть, — настаивает он. — Никаких денег не пожалею, чтобы ее воскресить.
— Но господин, я всего лишь медиум. Я могу установить контакт с этой госпожой, но…
— Она не была госпожой. Она была моей танцовщицей, — своими длинными пальцами он обхватывает мою щиколотку. — Она умерла прошлой зимой, пока я находился по делам на Востоке. Вы просто не представляете наши петроградские зимы. Она мне нужна. Я не успел увидеть ее последнюю партию.
Медиум что-то тихо шепчет, гладит по руке Великого князя, а потом закатывает глаза и начинает петь, передвигая по доске Уиджи посеребренную дощечку-указатель.
Я точно не знаю, является ли эта женщина мошенницей, или она на самом деле общается с умершими, но попробовать я должна. Я отделяюсь от своего скелета, от ребер, груди, бедер, и дотрагиваюсь до дощечки.
— Передайте ему, чтобы он оставил меня в покое. — Неимоверно трудно перемещать указатель с одной буквы на другую. Я чувствую, что от меня самой как бы отслаиваются частички, словно огрубевшая кожа с ног балерины. — Передайте ему, что я больше не хочу для него танцевать. Я теперь мертва. Он должен меня отпустить.
— Она отвечает, что по-прежнему любит вас и скучает. — Медиум улыбается, произнося эти лживые слова.
Прилагая все силы, на которые способна, я стучу с остервенением по дощечке, но лицо Великого князя уже озарилось хрупкой надеждой, а пальцы сильнее сжались вокруг моей щиколотки.
— Вы действительно установили с ней контакт? Это правда?
— Она всем сердцем жаждет выйти на сцену и исполнить для вас пируэт, — продолжает медиум.
Я поднимаю и быстро опускаю указатель на слово «нет»: доска дрожит под руками медиума. Чашка подпрыгивает на блюдце и с глухим звуком падает на ковер.
— Я не желаю выходить для него на сцену и танцевать, никогда больше, — отчаянно кричу я, а медиум улыбается, глядя на пятно от чая, медленно растекающееся по ковру.
— Значит, она здесь, все еще здесь. — Великий князь продолжает мерить шагами душную комнату и, не обращая никакого внимания на упавшую чашку, переступает через нее.
— Это занятно, видите ли, спиритизм — явление новое, но теперь я уверен… Наука семимильными шагами движется по континенту. Я ее верну. Без сомнения.
Великий князь целует руку медиума, бросает на доску горсть фунтов и в ту же ночь тащит меня на корабль, отбывающий в Стокгольм.
***
Когда-то я любила Великого князя. Он заметил меня еще во время первого сезона в Мариинском театре; оплачивал мое роскошное жилье на Невском проспекте, покупал платья, позолоченные веера, дарил пуанты разных цветов: розовато-лиловые, бирюзовые и, конечно, золотистые. За кулисами он целовал меня под охапками белых роз, а короткие летние ночи мы проводили в моих апартаментах, откуда он уходил, когда солнце уже ярко светило на востоке. Он выскальзывал из кровати и сжимал на прощанье мою мозолистую ступню.
В то самое первое лето я с трепетом ждала от него роз, ждала, когда он прикоснется к моей ноге, но потом наступила зима, следом снова пришло лето, и мне расхотелось посвящать ему, сидевшему в позолоченной ложе, бризе или плие.
Мы ругались, и он никогда меня не слушал. До того, как его отправили служить на Восток, он упросил балетмейстера задействовать меня только в комических французских балетах — в сторону все русское и мрачное.
Ему было наплевать, что я хотела танцевать Чайковского или Стравинского, заниматься хореографией, выступать для многоликой толпы и для отрады своего пылающего сердца.
***
В кирпичном здании, расположенном в порту Стокгольма неподалеку от корабельных доков, вокруг телескопов и пробирок суетились люди науки. Трое мужчин затащили меня внутрь медной машины и там привязали. В ее верхней части между двумя стеклянными шарами грохотали разряды электричества.
— Это устройство — передовая разработка, — гордо рапортует сквозь усы ее изобретатель. — Она снова приведет вашу ненаглядную в движение. Она тотчас затанцует.
— Нет, я не стану этого делать, — кричу я им, но меня не слышат или не понимают. У меня нет ни капли веры в этих бахвалистых ученых, а тем более в их медно-электрическую машину, которая якобы может воссоединить душу с телом. Устройство больше походит на раздувшуюся детскую игрушку, а плату за ее использование ученые просят несусветную.
Они сильнее затягивают кожаные ремни вокруг моих запястий и голеней. Я избегаю взгляда Великого князя и концентрирую свое внимание на окне: над портом плывет воздушный шар причудливой пестрой расцветки.
Изобретатель опускает рычаг. Машина гудит, электричество растекается по медным прутьям, упирающимся мне в бока.
Великий князь барабанит пальцами по столу.
Неожиданно я начинаю ощущать покалывания, тело словно пронзают миллионы булавок, как будто у меня все еще есть мышцы и нервы. Судорога прокатывается по моей груди, фаланги пальцев начинают сгибаться и выпрямляться.
Великий князь выкрикивает мое имя. Зуд от желания двигаться нарастает в моих бедрах и лопатках: непреодолимое искушение сделать плие и бризе, поставить руки в четвертую позицию вверх, размять ноги.
Впервые с момента своей смерти я снова хочу быть балериной, до крови истереть ступни о жесткое покрытие сцены.
Жужжание стихает, подача электричества прекращается, и ученые меня освобождают. Я падаю вперед, но мои колени сгибаются, и я выставляю перед собой руки.
Он ловит меня прежде, чем я успеваю коснуться земли. Изобретатель и ученые что-то бормочут, а Великий князь всматривается в мое лицо.
— Зачем ты это делаешь? — восклицаю я.
Я жду, что мой вопрос прозвучит на одном из языков мертвых, но внезапно слышу привычные русские гласные.
Великий князь опирается о стену, все еще не выпуская меня из объятий.
— Ты здесь, со мной, — он прижимается губами к моей щеке.
— Сергей, я умерла, а ты все еще…
Мои ноги касаются пола, я хочу бежать, танцевать, лететь от него прочь.
— Ты вернулась, ты со мной. Свершилось. — Он обнимает меня еще крепче, но я отстраняюсь.
— Я мертва. Я больше не твоя танцовщица.
Слова на языке мертвых склизкие, а русские, подобно пузырькам шампанского, непривычно лопаются у меня на языке.
— Почему ты не позволяешь мне вернуться в мой склеп? Я давала уроки дождевым червям, у меня там была целая балетная труппа, и это гораздо больше, чем ты мог бы…
Но я знаю, чувствую каждой косточкой: после того, как я вспомнила, что значит танцевать Чайковского, я больше не смогу вернуться в склеп и лежать там без движения.
— Что это еще за вздор? — возмущается Великий князь.
— Бывает, что они пробуждаются в некоторой прострации. Я могу вас уверить: это пройдет, — успокаивает его изобретатель, натирая монокль.
— Вы можете нарастить ей плоть?
— Извините, господин, но боюсь, что мы пока не в состоянии…
Великий князь вздыхает и постукивает пальцами по столу.
— Я уверен, что выход все же есть. Я слышал от осведомленных придворных о другом месте. Тешил себя надеждой, что до этого не дойдет, но, видимо…
— Почему ты не можешь просто меня отпустить?
Великий князь не удостаивает меня вниманием. Он расплачивается с учеными, хватает меня за плечи и вытаскивает наружу.
— Я больше не хочу быть твоей танцовщицей, — кричу я, а он орет, чтобы я перестала быть ребенком. Ровно так же мы сотни раз ссорились в Петрограде, обсуждая хореографию и «Коппелию» в те короткие летние ночи.
Великий князь говорит, что теперь наш путь лежит в Мюнхен, где я получу обновленное тело, а потом — на родину, где, как в былые времена, вновь смогу исполнять для него пируэты на сцене.
Пока он ведет меня по трапу на корабль, я задаюсь вопросом, что делать дальше: стоит ли смириться, стать опять его танцовщицей, поселиться в роскошных апартаментах и принимать от него украшения и розы?
Нет. Я могу от него сбежать, я могу найти способ снова стать балериной, но уже на своих условиях.
На верхней палубе он сажает меня в кресло, набитое подушками с цветочным рисунком, а сам спускается за багажом. Я встаю и провожу костлявыми пальцами по поручню палубы из вишневого дерева; смотрю, как над портом медленно пролетают воздушные шары.
А что, если броситься за борт, пересечь вплавь гавань, расталкивая рыбешек и лавируя между останками кораблей, а потом ступить на твердую землю и украсть разноцветные краски с одного из текстильных заводов, которые видны с палубы? Тогда я могла бы покрасить свои кости в желтый, красный, синий, зеленый, а потом, забравшись в воздушный шар, воспарить над гаванью, и меня несло бы навстречу новой жизни, прочь от Великого князя, туда, где я смогла бы надеть сатиновые пуанты и кружиться по сцене с ленточками на лодыжках…
Палуба позади меня пуста. Корабль тихо качается на волнах.
Я обхватываю руками поручень и просовываю ногу между вертикальными стойками.
— Вот ты где. — Великий князь выходит из застекленной корабельной террасы. — Что ты делаешь?
— Я объясняла… — сбивчиво пытаюсь его вразумить. — Я больше не хочу быть твоей танцовщицей.
Я стою к Великому князю спиной и разглядываю воздушные шары, вдыхаю дым его трубки и ощущаю на шее его дыхание. Он обнимает меня, берет мою руку своими изящными пальцами и покрывает поцелуями.
— Мне действительно жаль, что мы когда-то ссорились, — говорит он. — Милая, для тебя сейчас самое главное — заново привыкнуть к жизни. Лишь только ты окажешься в Петрограде, как вспомнишь, обязательно вспомнишь все, что нас связывало.
Сейчас я использую русские слова, но он все еще не понимает моего языка.
Раздается гудок корабля, предупреждающий о скором отправлении, и князь тащит меня по лестнице, ведущей на нижнюю палубу. Я бросаю последний взгляд на воздушные шары, парящие над гаванью.
Он сжимает мою руку, и я отчетливо понимаю, что сбежать будет нелегко. Однако нет ничего невозможного. Я снова стану танцовщицей, но не Великого князя.
***
Воздух мюнхенского собора наполнен благовониями, а пространство заполнено тенями; князь ведет меня по проходу к группе монахов, одетых в капюшоны. Они стоят рядом со следами ступней, отпечатавшимися в камне.
— Насколько мне известно, вас интересует воскрешение плоти, — начинает один из монахов.
— При русском дворе ходят слухи, что этот собор основал человек, который, как бы поделикатнее выразиться… заключил сделку с некоторыми темными силами, — отвечает Великий князь, нервно теребя усы.
— С дьяволом, — уточняет монах.
— Да, именно так это и звучит… А еще говорят, что если поставить скелет человека на отпечатки следов, то дьявол срастит кости, покроет их плотью и кожей и построит заново тело, как он построил ранее сей собор.
Монахи отвечают на это молчанием.
Великий князь барабанит пальцами по моему запястью, нервно кусая свои тонкие губы. Он человек, принадлежащий к высшему свету, миру изысканных вещей и праздных путешествий; он не тот, кто в мрачных соборах заключает сделки с дьяволом.
И все же он резко кивает монахам.
Они подхватывают меня и ставят на отпечатки следов, мои ноги дрожат в углублениях.
Монахи затягивают песнопение, размахивая кадилами. Я дрожу в застывших ямках, когда сам собор обдувает меня ледяным дыханием, во много раз холоднее той могильной стужи, из которой меня достали. Я распахиваю глаза, в то время как Великий князь и прислужники слепо щурятся от дьявольского света, который исходит от самого темного владыки.
Этот белый свет настолько пронзительный и яркий, что черты дьявола расплываются. Он облачен в корону изо льда, а руки покрыты перьями.
Он тянет длинные пальцы к моему сердцу.
— Нет, — возражаю я по-русски. Дьявол медлит, от кончиков его пальцев струится свет.
Великий князь окликает меня, но я обращаюсь к дьяволу.
— Меня зовут Марина. Я хочу отправиться с вами в Подземный мир. Мне не нужно мое прежнее тело. Я не танцовщица Великого князя.
Я скорее чувствую, нежели вижу его улыбку. Струйки тумана с кончиков его пальцев обвиваются вокруг моих костлявых фаланг и запястий.
— Сергей, прошу, забудь меня. Возвращайся в свой мир, мир живых.
Великий князь истошно кричит, но мои глаза закрыты, и я отдаюсь на милость дьявола.
***
Тот самый Подземный мир состоит из нескончаемой череды пещер, их голубое нутро заполнено медом, пачками карт марсельского таро и сгорбленными скелетами, чьи белые кости отражают танцующее под потолком синеватое свечение.
— Так вы танцовщица? — интересуется дьявол, пока мы проносимся через пещеры. Его речь звучит необычно: язык мертвых с сильным акцентом, которого мне не доводилось слышать.
— Я была примой-балериной…
Тут я смолкаю, и мы оказываемся в самой большой из пещер, которые до этого проходили; ее потолок стремится бесконечно вверх, ряды гранитных скамеек с шелковыми сиденьями простираются до приподнятой платформы, затянутой кожаным занавесом. В то время как одна группа скелетов на четвереньках натирает поверхность платформы живыми птицами, издающими пронзительные крики, когда их перья трутся о камень, другая костяными иглами чинит нижний край кожаного занавеса.
Даже Мариинский театр по размерам уступает этой пещере.
— Именно здесь мы исполняем народные танцы и кружимся в огненной пляске, — поясняет дьявол, щелкая языком, также покрытым перьями. — Ты попробуешь свои силы в народных танцах и, если справишься, сможешь принять участие в огненной пляске.
— Но может, мне стоит научить других балету, чтобы мы могли…
— Нет. — Белый свет, исходящий от дьявола, пульсирует вокруг его ледяной короны. — Раз в трое суток, в ночь цветения волчьего корня, ты будешь исполнять народные танцы. В другие ночи ты будешь прислуживать мне как горничная. Теперь следуй за мной, Элеонора расскажет о твоих обязанностях.
Дьявол поворачивается спиной к театру и устремляется в другие пещеры.
Я спустилась в Подземный мир не для того, чтобы стать танцовщицей дьявола.
Оскалившись, я бросаюсь к нему; его белый свет падает на мое костлявое тело и доходит до кончиков пальцев, которыми я, встав на цыпочки, срываю его ледяную корону и надеваю ее на себя.
От веса короны меня клонит назад, но мне удается удержать равновесие.
Сзади слышно, как скелеты тяжело дышат, и один из них начинает истошно кричать:
— Переворот, уже второй переворот за сотню лет!
На этих словах дьявол протяжно стонет. Перья, словно снег, опадают с его рук и языка, а сам он оседает, сжимается, робеет.
Я поправляю корону на голове, и она плотно садится на черепе.
Затем я поворачиваюсь к притихшим в зале скелетам. Один за другим они встают на одно колено и преклоняются.
— Я — Королева Подземного мира, — объявляю я во всеуслышание. — Я намерена создать балетную труппу.
***
Недели уходят на то, чтобы обучить танцоров арабеску и батману. Оказалось значительно труднее, чем я себе представляла, заставить их правильно приземляться на плюсневую и надпяточную кости, как следует держать бедренные и плечевые, чтобы сравняться в изяществе с лебедем. Как рассказали мне ученики, в Подземном мире сменилось несметное число королей и королев, и никто из них доселе не пытался собрать балетную труппу.
Но я полна решимости поставить Чайковского на сцене Подземного мира, поэтому мы часы напролет оттачиваем мастерство скелетов до уровня моих бывших партнеров по Дягилевским сезонам.
В день премьеры я жду своего выхода, облаченная в шелковую сетку с перьями и ледяную корону, и наблюдаю за тем, как моя труппа скелетов гармонично движется по сцене. Вступает оркестр, и я выхожу с па-де-ша. Слышно, как во время поворота скрипят по костяной муке мои сыромятные пуанты. Я медленно скольжу с поднятыми над черепом руками. Синеватые отблески огней играют на тысячах восторженных лиц тех, кто был до меня.
Я — Королева Подземного мира. Я — танцовщица. Я никогда больше, никогда снова не буду принадлежать Великому князю.
Я делаю пируэт, взмываю в воздух, и в это мгновение мои глаза судорожно всматриваются в зрительный зал в тщетной надежде найти то единственное лицо, которое я желала бы видеть.
Наверное, мертвые не способны измениться.
Живые, наверное, тоже. Я так часто видела Великого князя в зрительном зале, вдыхала аромат подаренных им роз, ощущала, как его пальцы сжимают мои ступни, что останусь его танцовщицей — сейчас и навеки.
Во время очередного прыжка я понимаю, что всегда буду одинокой, как будто именно любовь Великого князя наполняла смыслом все окружающее.
Мне больше его никогда не увидеть, и я страстно желаю, чтобы мои кости рассыпались в прах, когда я закончу этот прыжок идеальным приземлением.
Но если крепко закрыть глаза, можно притвориться, что мои сыромятные пуанты на самом деле из шелка, под ногами не костяная мука, а ровное покрытие сцены, а сама я вернулась в Мариинский театр, где исполняю бризе и плие в одну из тех слишком коротких летних петроградских ночей.
Перевод Сергея Терехина
Иллюстрация Айден Леру.
Комментариев: 0 RSS