Глазные яблоки Чебака с мерзким звуком лопнули, как два куриных яйца. Выронив тлеющий окурок, он пронзительно заверещал. Коля тоже вопил, в ужасе наблюдая, как его пальцы с силой вдавливаются в глазницы соклассника. Но ничего не мог с этим поделать: он не владел собой.

Мысли беспорядочно метались в голове. Колю стошнило. Полупереваренный завтрак из яичницы, пары сосисок и чая запачкал пиджак. Он застонал и виновато скривился. Очкарик Шуруп и толстяк Пазик громко вторили ослепленному Чебаку, прижимаясь одновременно и к стене, и друг к другу. Коля перевел на них заплаканные глаза. Выдавил:

— Спасите.

В ответ те закричали еще громче и пропали в черной дымовой завесе, а вместе с ними и всё окружающее. Исчезли покрытые грязным кафелем стены туалета, исписанные фломастером кабинки и застывшие в беззубом зеве санфаянсовые пасти писсуаров. Перед глазами встала бездонная тьма, и Коля подумал, что потерял сознание или ослеп.

Вокруг проплывали невидимые тени, легко касаясь плеч, рук и спины, издавали хрип, вздохи и что-то похожее на нытье. Он чувствовал их завистливые взгляды, злобные мысли, ехидные улыбочки. Вертлявые скользкие тела елозили вдоль и поперек спины, как ленты водорослей.

«Вот бы проснуться», — молил Коля.

Он услышал во тьме отголоски знакомого смеха. Прерывистый, он походил на ржание задыхающегося осла и становился все громче и отчетливее. С глаз внезапно сошла мутная пелена. Школьник вздрогнул всем телом, как это бывает при засыпании.

Перед ним возвышался Чебак, целый и невредимый. Водянистые рыбьи глазки соклассника блестели, будто камешки на мелководье. Пазик и Шуруп стояли тут же. Вместо соплей и слез их лица раскрасили недобрые ухмылки.

Все четверо они находились между старых гаражей, за оградой школьного палисадника. Земля здесь была повсюду усыпана окурками и разным мусором. Вонь стояла непередаваемая: ассорти из запахов мертвечины, помоев, дерьма, мочи и бензина выбивало землю из-под ног получше хорошего удара. Колю вновь замутило. Он хотел сказать: «Что происходит? Как я здесь оказался? Хули ты смеешься?» Но молчал, будто немой.

Чебак перестал ржать.

— Заебись котлы. Командирские? — Он зловеще осклабился.

«Какие котлы?» — подумал Коля и взглянул на свою руку, но не узнал ни ее саму, ни часы на тонком запястье, ни очки, сквозь которые на все это смотрел: он никогда не носил очки. Вслух сказал:

— Они папины.

Это был тихий дрожащий голос. Не его.

— У бати спиздил? Дай гляну.

Коля дернулся, но Пазик и Шуруп крепко схватили за руки и удержали на месте.

— Это подарок, — жалобно промямлил он, хотя собирался послать Чебака. Язык отказывался слушаться, будто принадлежал не ему.

— Не ссы, — отвечал Чебак. — Погоняю и верну. Эй, мля, ты че дергаешься?! Крепче держите! — скомандовал он дружкам и расстегнул ремешок часов.

«Мразь гребаная!» — взбеленился Коля и хотел пнуть обидчика по яйцам, но нога не послушалась. Она застыла как вкопанная и изошла дрожью. Из глаз ручьем текли слезы (не его слезы). Щеки полыхали от стыда (не его стыда). С губ срывалось невнятное мычание, в груди закипала ярость. Но Коля чувствовал, что этот гнев принадлежит вовсе не ему.

В борьбе он получил удар под дых и согнулся пополам, рухнул на колени. Соскользнув с переносицы, в грязь упали очки и в следующую секунду хрустнули под каблуком Чебака. Мир перед глазами сразу превратился в серую лужу.

Отобрав часы, Чебак усмехнулся и поставил Коле звонкий щелбан.

Гаражи вместе с их вонью и мерзостью как ветром сдуло. Кишащая призраками тьма опустилась по щелчку неведомого пальца, по неведомому выключателю, словно бы мир был комнатой, а солнце — лампочкой на потолке. Откуда-то из недр черепной коробки поднялся тонкий комариный писк и мгновением позже обратился в неудержимый вопль. Голову вскружил приторный запах крови. Секунда-другая — и на веки с силой надавил электрический свет. Коля прищурился.

Школьный сортир. У ног в нелепой позе лежит долговязый труп Чебака с багровыми провалами вместо глаз. Рядом ссутся в штаны от страха Шуруп и Пазик.

— Ты псих! — заорал толстяк во всю глотку. — Помогите! По-мо-ги-те!

Правая нога Коли сама собой поднялась и перешагнула через обезображенное тело. Шуруп метнулся в сторону, заскочил в дальнюю кабинку, забился в угол за унитазом. Пазик, похожий на борова, попробовал прошмыгнуть к выходу, но не удалось. Он был слишком большим.

Пальцы Коли намертво вцепились в запястье соклассника и сжали с силой, какой он от себя не ожидал. Кость хрустнула под натиском хватки, как сухая ветка. К потолку поднялся болезненный вой. Коля протянул вторую руку и, вонзив нестриженые ногти в мягкую плоть на предплечье Пазика, резким движением сорвал приличный шматок кожи. Толстяк побледнел, с удивлением уставился на оголенное дрожащее мясо и задергался в припадке.

— Прости! — рыдал Коля. — Я не знаю, что делаю!

И это была сущая правда.

Как ни старался, он не мог совладать с собственным телом, будто оно ему больше не принадлежит.

А еще это видение об отнятых часах. Разбитые очки. Невидимые тени. Скользкий глазной белок вперемешку с кровью, стекающий по пальцам, как яичная масса с кетчупом. Вопли. Визги. Тихий дрожащий голос… Коля никак не мог вспомнить, кому он принадлежит.

Он схватил Пазика за горло, прижал к стене и провалился во тьму потустороннего мира. Тени толкались, их стало ощутимо больше. Они льнули к нему, слетались мухами, сбегались крысами. И всё шептались, хрипели, стонали над самым ухом и плакали.

На этот раз он различил во мраке линии их лентообразных тел, тонких, почти прозрачных, белесых, как паутина. Коля содрогался от омерзения и ужаса, но не мог пошевелиться, чтобы сбросить с себя назойливых призраков. Он не знал, что это за место, но чувствовал, что движется вперед сквозь толщу тьмы.

Острая боль пронзила виски. Галстук тугой петлей затянулся на горле. Жилетка под пиджаком облегала грудь и живот так плотно, что нечем было дышать, и казалось, еще чуть-чуть — и треснут ребра.

Удар. По лицу. Мягкий, но тяжелый. Перед глазами размытое месиво. Кто-то кричал, хватал за шиворот. Тянул. Душил. Пахло полынью и потом.

Коля лежал спиной на колючей гравийке. Он попытался открыть глаза. От пыли они горели и слезились. Во рту скопилась слюна вперемешку с кровью. В горле встал ком. Щеки пылали, все в царапинах, и от ссадин сводило скулы. Но эти чувства вновь оказались чужими.

Проморгавшись, Коля увидел, что на нем сидит Пазик, красномордый и весь взмокший. За плечами толстяка, обжигая и слепя, ярко сияло белое солнце. Вокруг столпились школьники всех возрастов, от первоклашек до старшаков, и кричали, перебивая друг друга, ржали и улюлюкали, носились туда-сюда, разгоряченные зрелищем драки.

— Жри землю, мразь! — орал Пазик.

Одной лапой он сыпал песок на Колино лицо, второй крепко удерживал за горло.

Коля зажмурился и попытался встать, но ничего не вышло. В висках стучала кровь. Чужое сердце брыкалось в груди, как утопающий ребенок. Воздуха не хватало даже на самый маленький вдох, и чувство было такое, будто он оказался на дне кучи малы в душном пуховике под свалкой неповоротливых тел.

Руки и ноги стали мягкими, тяжелыми. Он испугался, что сейчас задохнется. Закричал, из последних сил, колотя Пазика куда попало.

– Отпусти! — хрипел Коля. Но тот не слушал.

Толстяк перестал сыпать песок и, обхватив горло своей жертвы обеими лапами, крепче сжал пальцы.

Коле подумал, что еще немного, и он проглотит собственный кадык, и потерял сознание. Но, очнувшись от одного жестокого кошмара, тут же оказался в другом.

Перед ним тряслось синюшное, круглое, как мяч, лицо. Глаза Пазика закатились в собачьем передозе, являя взору бледно-алые белки. Жирный язык вывалился изо рта. Щеки обвисли и взамен всегдашнего румянца приобрели серый цвет, а длинный лоб разгладился.

Прижатое к стене тело толстяка давно обмякло. Руки безвольно висели вдоль туловища. Он обмочился и, судя по запаху, обделался. Он был мертв.

— Это не я сделал, — простонал Коля и разжал пальцы.

Пазик неуклюже сполз на пол и смачно шлепнулся лицом об кафель. Из угла туалетной кабинки донесся скулеж Шурупа. Вторя ему, протяжно скрипнула дверь сортира. В проеме показался рослый силуэт дежурной по этажу.

— Эй! Чего вы тут расшумелись? — вошла она, разгоняя ладошкой сигаретный дым, и обомлела.

Взору ее предстал распластавшийся на полу Чебак с тщательно выскобленными глазницами. Рядом, лицом вниз, в луже мочи и крови лежал Пазик. Рана на предплечье толстяка растянулась от кисти до локтя, как красная улыбка. Дежурная перевела взгляд на возникшего из кабинки Шурупа и, наконец, уставилась на Колю.

— Это не я, — повторил он, и глаза налились слезами.

Ответом был истошный вопль сродни визгу пожарной сирены.

Старшеклассница бросилась прочь, едва не сорвав дверь с петель, и за считаные секунды подняла на уши всю школу. Под шумок из туалета сбежал и Шуруп. Взбунтовавшееся тело Коли бросилось вдогонку.

Он летел за очкариком, ловко минуя коридоры и лестничные пролеты. По пути ему попадались вышедшие из кабинетов учителя и возбужденные суматохой школьники. Одни провожали преследователя недоуменным взглядом, другие, те, что пытались помешать, без лишних церемоний, толчками и ударами отправлялись в нокдаун.

Вылетев на первый этаж, Коля увидел, как Шуруп с криками выбежал из школы, и с удвоенной скоростью кинулся следом. Пузатый охранник у входа хотел остановить его, но получил пяткой в живот и, охнув от боли, свернулся на полу. Следующий пинок достался двери.

— Помогите! — кричал Шуруп, но на пришкольном участке, кроме пары старушек с собачками, никого больше не было. И всё время оборачивался на преследователя.

— Не оглядывайся! Беги! — молил Коля.

Вскоре пустырь сменилась лесопосадкой. В глубине ее, там, где рощица упиралась в бетонную стену школьной ограды, на массивных, торчащих из земли трубах теплотрассы сидели бомжи и пили водку. Шуруп бежал к ним и истошно орал. Те пьяно переглянулись.

— Спаси-и… — начал было очкарик, но поперхнулся от сильного толчка в спину и кубарем полетел под ноги бездомным.

Он распластался на бетонной плите близ канализационного люка, до розового мяса расцарапав кожу на локтях и ладонях. Ударившись о шершавую поверхность, разбил очки и горестно взвыл. Из носа хлынула кровь. Шуруп поднял голову, потянулся рукой к бомжам — на их перепуганных лицах отразилось замешательство, — и попытался встать, но Коля не позволил. Он занес ногу, обутую в туфлю на каучуковой подошве, как будто курок взвел, и с размаху опустил очкарику на спину. Раздался хруст и пьяные крики пришедших в ужас бомжей. И вместе с ударом Коля рухнул в объятия бледных призраков подземного мира, в черноту, пахнущую землей и перегноем. Его больше не занимали прикосновения теней, будто пищевой пленкой покрывавших всё тело, так что он чувствовал себя куском мяса в морозилке супермаркета. Он плыл вперед, увлекаемый неизвестными силами не пойми куда, но больше не хотел сопротивляться.

Тьма рассеялась. Коля сидел, скрестив ноги, в песочнице на детской площадке.

«Опять оно», — мелькнула мысль. Перед ним возвышалась небольшая горка из песка. Вокруг сидело несколько ребят. Среди них Чебак и Пазик, но лет им было не больше одиннадцати. Рядом стояли другие дети, примерно того же возраста.

На вершине насыпи покоилась лужица из слюны, и Коля догадался: они играют в свинку. Припомнил правила. Сначала из песка строится небольшой холмик. Затем каждый из участников занимает место вокруг него и плюет по очереди на верхушку. После этого игроки подкапывают пальцем горку со своей стороны, вызывая осыпь. К кому скатится лужица, тот и свинка.

— Теперь ты, — улыбнулся Чебак и кивнул на холмик. — Давай.

Коля чуть привстал на коленях и наклонился прямо над лужицей. Он поводил языком во рту, накопил побольше слюны и хотел уже плюнуть, но почувствовал на затылке чужую ладонь. Вершина с мерзкой пузырчатой жижей стремительно приблизилась к лицу, как праздничный торт с белковым кремом. Испуг. Вскрик. Глухое «хлоп». Песок попал в глаза. Коля зарычал и сквозь жжение и боль услышал смех. Оглянулся. Дети смеялись над ним, а сзади стоял щуплый Шуруп и гоготал громче остальных.

— Свинка! — заорал очкарик, идиотски приплясывая. — Свинка, свинка!

Щеки вспыхнули от стыда и обиды. Коля поднес руку к лицу: по губам и носу была размазана густая грязная слюна вперемешку со слезами. А потом увидел среди скалящихся лиц свое собственное. Оно скрывалось за спинами других: темные жирные волосы торчат из-под кепки, под козырьком прячутся веснушчатые щеки, один глаз немного косит. И тогда он понял, в чьих воспоминаниях оказался.

Свинка. Витя Свинка из параллельного класса, который повесился весной. Вся школа две недели только об этом трещала. А недавно было сорок дней. Мама Коли общалась с родителями Вити еще со времен младших классов и пошла на поминки. Обратно еды принесла и целый мешок со шмотками, включая школьный пиджак. Коля его носить не собирался, но мать настояла, типа, свой изнахратил, а на новый денег нет. На этом спор закончился.

Свинка вскочил и набросился с кулаками на Шурупа, но Чебак поставил подножку, и Витя упал. Поднявшись, быстрым шагом пошел в сторону дома, на ходу утирая лицо футболкой. Вслед летели обзывательства и смех, и кто-то швырял камни. Один попал в спину. Свинка нырнул в подъезд, сел в темноте под лестничным пролетом. Прижался к холодной стенке и притих.

Раньше они дружили, вспомнил Коля. Ведь папа у Вити хорошо зарабатывал, и дома у него имелись видик и «сонька». А у самого Коли не было даже отца, не говоря уже о приставке. Поэтому он не отказывался погостить у соседа, похавать печенье и конфеты из германских посылок, поиграть в «Резик» или «Сайлент Хилл», посмотреть кинцо с Ван Даммом, короче, побыть ему другом.

Но с годами всё изменилось: никто не хочет общаться с терпилой. Ещё немного, и Колю стали бы чмырить со Свинкой за компанию. Так дружбе пришел конец. А теперь он сидел во тьме подъезда, разделяя Витино тело, мысли, которые путались с его собственными, так что сложно было понять, где чьи, и Витину боль.

В следующую секунду сознание Коли выбросило из-под лестничного закутка чужих воспоминаний в настоящее. Он широко распахнул глаза.

Солнце стоит высоко. Сквозь белый свет проступают очертания деревьев и труб теплотрассы, силуэты встревоженных бомжей, лежащего на земле Шурупа, занесенной над ним ноги. Дуновение ветра. Мимолетные мысли. Вдох, застрявший в гортани. Кислый запах бездомной жизни. Шум приближающейся погони. Секунда — и Коля вмял каблук в затылок соклассника, с чудовищной силой вдавливая лицо в шершавую поверхность плиты. Череп Шурупа с хрустом лопнул, разбрызгивая повсюду жижу из крови и мозгов. Руки и ноги судорожно дернулись и обмякли. Пьяницы взвыли, схватились за головы. Один разбил бутылку о трубу и, хрипя, крепко сжал в руке розочку. В воздух поднялся едкий запах паленой водки.

Шум голосов стал ближе. Прибежали учителя, охранник, завуч… Вместе с ними несколько школьников. Коля обернулся. Слезы на лице высохли.

— Я ничего не сделал, — прошептал он одними губами. Потерянный от криков голос не позволял сказать громче. — Я не виноват…

Взрослые суетились, как перепуганные овцы, говорили что-то, кричали или оцепенело глазели на тело Шурупа. Среди них Коля узнал свою мать, школьную техничку. Рыдая, та звала его по имени, но боялась подойти ближе.

Все еще не владея собой, он наклонился, поднял с земли острый осколок бутылки. Но когда стал ровно, лесопосадка и вместе с ней все, кто был рядом, исчезли. Солнце погасло, как красный уголек бычка в пасти унитаза. С безумной скоростью Коля пронесся сквозь тьму, разрывая тела-ленты привидений, слыша их замогильный скрежет и хохот, и очутился в другом месте, в чужой голове.

Яркий день сменил мрак прокуренного подъезда. Коля стоит на лестничной площадке между этажами. Из окна в спину смотрит сырой вечер и пухлая, как лицо матери, луна.

Перед ним двое, черные, будто тени. Третий притаился слева в углу. Сидит на корточках, не сводя с него глаз. Один что-то говорит требовательно, с нажимом. Но Коля не разбирает слов, будто не понимает языка. И только в груди клокочет ужас.

На третьем этаже тускло горит лампочка над электрощитком. На втором она разбита. Убогие подобия граффити уродуют бледные стены. На потолке кто-то нарисовал черной копотью кривую пентаграмму. Этот подъезд был хорошо знаком Коле (снизу раздался скрежет входной двери, потом шум, когда она захлопнулась за вошедшим, шаркающие шаги по ступеням…), и он уже понял, что за вечер Витя хочет ему показать.

Он вспомнил, как поднимался в свою квартиру, когда на лестничной площадке между вторым и третьим этажами встретил Чебака, Пазика и Шурупа. Напротив них, потупив взор, к подоконнику прижимался Свинка: стоял во всегдашнем своем школьном пиджачке, том самом, который теперь носит Коля.

Бывшие друзья встретились взглядами. Глаза Вити блестели, как стеклянные шарики. Он судорожно выставил вперед руку, но Коля ее не пожал. Он отвернулся, поздоровался с мучителями, стрельнул сигарету и зашагал домой, чувствуя на себе взгляд.

Но на этот раз угол зрения изменился. Теперь он видел свою спину и затылок, удаляющиеся вверх по лестнице, злобный блеск в глазах Шурупа, хищную ухмылку Пазика, сжатые кулак Чебака.

Эта троица не скоро отпустила Свинку. А сам Витя отпустил Колю не раньше, чем задохнулся в петле той же ночью, дав возможность увидеть и прочувствовать каждое мгновение последних часов своей жизни.

— Я не… — вернувшись из чужих воспоминаний, тихо сказал Коля.

На секунду он замешкался. Его рука дернулась и осколком бутылки описала на горле дугу. Над кронами деревьев поднялись визги и вопли. На пиджак покойника хлынула кровь.