Мотив Невыразимое трактован романтическими течениями в контрастных понятиях. Для традиционных романтиков Невыразимое - трагическая немота поэтического слова, которое оказывается уже и беднее потенциала и богатства внутреннего мира человека. Это ножницы между миром внутренним и словом внешним – между попыткой как-то вербализовать этот внутренний мир. В русской романтической поэзии 19 и начала 20 веков импульс переживания этой трагедии дал Жуковский. Примеры переживания рефлексии над слабостью человеческого слова можно наблюдать и в стихотворении «Sileitium» Тютчева, и в стихотворении Фета «Как беден наш язык». Жуковский также можно назвать предшественником русского авангарда. Символисты делили поэтов на поэтов-невыразимого (глубокие поэты, которые действительно являются маяками для самих символистов, поэты, которые звали вглубь духовных интенций человека) и поэтов-слова (поэтов-словесников), для которых всё было выразимо – они находили точные адекватные формы выражения своего внутреннего «я», символисты считали их ограниченными. Для примера рассмотрим известную элегию Жуковского.

«Невыразимое» Жуковского

Перед нами первый гениальный образец русской философской поэзии.

Здесь Жуковский выступает в роли наблюдателя, рефлексирующего под мировоззренческий конфликт внутри собственного сознания.Это конфликт между двумя типами творчества. Один представлен природой (Что наш язык земной пред дивною природой?), природа тут - божественная, неземная, небесная, природа, в которой живёт творец а второй тип творчества. Другой тип – наше профанное человеческое существование. О том, что природа здесь божественна и исполнена мистическим таинством, говорит нам ряд словообразов: «Святые таинства», «присутствие создателя в созданье», «Сия сходящая святыня с вышины». Жуковский, как поэт, прозревает в природе не просто какую-то красоту, а мистерию – некое религиозное таинство. Это сакральная природа, религиозные переживания природы - в ней совершается какая-то божественная мистерия. Это наблюдается на строчках:

Не часто ли в величественный час

Спирается в груди болезненное чувство

Картина Фридриха «Крест на горе» (а её очень хорошо знал Жуковский) - лучшая иллюстрация природы как религиозного таинства или храма с водружённым распятием Христа. На картине есть символический код прочтения – природа, преображённая таинством жертвенной смерти. От мира грешного в мир чистого.

Перед нами антитеза: человеческое слово (мир, исполненный земной суеты, земных прелестей и забот), а природа – это вечность, бессмертие, где есть божественный источник творения. Главный вопрос: разве можно повторить творца в слове? Такое соревнование творения человеческого слова со словом самого Творца есть святотатство (Кто мог создание в словах пересоздать?)

Следующая антитеза: живое и мёртвое.Природа всегда живая, а слово человеческое мёртвое. Природа всегда динамична, постоянно и ежесекундно обретает какой-то иной облик, иную духовную красоту, Жуковский это фиксирует («И разновидное с единством согласила!»). Слово, которое желает угнаться за многообразием красоты природы, загоняет его в некую ограниченность, ибо человеческое слово не способно выразить в полной мере красоту и многообразие природы. Слово мертвит, слово останавливает, слово ограничивает.

Хотим прекрасное в полете удержать,

И обессиленно безмолвствует искусство?

Слово может дать только часть из тех бесконечных воплощений красоты в божественном мире природы. Слово дробит эту цельную красоту природы, этот мир – творческий хаос, божественную целостность природы. Эти отрывки отображены на примере «ящиков» из произведения «Сильфида» Одоевского. Природа собирает красоту воедино, слово дробит её. Отсюда и конфликт!

Поэт хочет запечатлеть не разрозненные природные образы, а он хочет пробиться к мистическому целому природы, к этой мистической целостности, он хочет проникнуть в этот глубокий слой.

Всю красоту и мистическое таинство природы выражает не слово.

«И лишь молчание понятно говорит.»

Это и есть двоемирие романтизма.

Для изображения сложно смысловых картин Жуковский изобретает целый ряд поэтический приёмов. Они получили общее название суггестия.

Невыразимое у тёмных романтиков

И если в творчестве традиционных романтиков невыразимое было трагедией неспособности человеческого слова выразить мир за пределами трансцидентального, то творчестве тёмных романтиков Невыразимое есть счастье в неспособности человеческого слова выразить ужас, таящийся за пределами человеческого понимания. Такие мотивы встречаются в психологических новеллах и мистико-трагических рассказах Эдгара По ("Лигейя", "Морелла", "Береника", "Падение дома Ашеров"), в раннем творчестве Амброза Бирса, в творчестве Блэквуда. Но формализировать мотив Невыразимого посредством сбора наработок предшественников в тёмную оболочку смог только Лавкрафт - видный представитель американского романтизма ХХ века. Концептуализируя мотив Невыразимого, он выводит несколько вариаций: Неименуемое, Неописуемое, Безымянное. Важно отметить и то, что в парадигме Лавкрафта номинации Невыразимого могут вступать в оппозиционные отношения друг с другом: Невыразимое - не только счастье в слабости человеческого слова, но и противоположное - страх перед силой слова, способной приоткрыть защитную завесу.

Рассмотрим все варианты:

1) Позиция спасительной неспособности изложена Лавкрафтом в рассказе "Неименуемое".

Цитата: Под смирительной рубашкой из ржавого железа таилась дурная злоба, извращенный порок и сатанинская одержимость. Вот в чем был подлинный апофеоз неименуемого!

2) Позиция в страха перед словом - описание Азатота

"…тот последний бесформенный кошмар в средоточии хаоса, который богомерзко клубится и бурлит в самом центре бесконечности — безграничный султан демонов Азатот, имя которого не осмелятся произнести ничьи губы, кто жадно жуёт в непостижимых, тёмных покоях вне времени под глухую, сводящую с ума жуткую дробь барабанов и тихие монотонные всхлипы проклятых флейт"

3) Синтез вариаций Невыразимого можно найти в цитате из рассказа "Пёс"

Сейчас, когда лай мертвого бесплотного чудовища становится все громче, а хлопки мерзких перепончатых крыльев слышны все ближе у меня над головой, только револьвер сможет дать мне забвение единственное надежное убежище от того, чему нет названия и что называть нельзя.

Корни мотива Невыразимое отчасти уходят в античность, когда началом философии находили в удивлении - человек наблюдал за бытием, преисполнялся эстетическими чувствами, не всегда находя им выражение. С другой стороны, Тёмное Невыразимое - явление более поздних эпох. Впервые довольно отчётливо он проявился в 16 веке в поэме "Тёмная ночь души" Иоанна Креста, где лирический герой блуждает в метафорическом мраке, пытаясь сохранить в себе свет, ведущий его к мистическому единству с Богом. Веком позже Мильтон, пытаясь изобразить первобытную тьму, в которой скитался сатана прибегает к барочному концепту "Видимая тьма" (здесь концепт - парадоксальная метафора, объединяющая необъединимое). Видимая тьма - это костёр, который являет собой более светлый участок темноты, вокруг стократно пущеного мрака:

Он оглядел пустынную страну,

Дабы явить глазам кромешный мрак,

Эта парадоксальная метафора даст название роману Голдинга и мемуарам Стайрона.

Возвращаясь к философии, стоит обратить внимание на параллельность. Тёмное Невыразимое стало всё всплывать в литературе 19 века, именно в этот век философский дискурс перекидывается на страдание. Возникает справедливый вопрос: что, если Тёмное Невыразимое - это архетипический страх перед неспособностью преодолеть онтологическую пытку, мешающую познать этот тёмный тоскливый мир и себя в нём? Или, как говорил Ж. Батай: "Бесконечный спуск в ночь существования. Бесконечное казнение неведением, болото тоски. Скользить над бездной в совершенной темноте, испытывая весь ее ужас".