Иллюстрация Red Armadillo

На Севере везде так — тонкий слой мерзлой земли, под землей — лед, а под ним — ад. Что ниже, лучше вообще не думать. Лучше не думать о многих вещах. Например, о том, что человеческое тело, черт знает сколько времени пролежавшее в леднике, ничем не отличается от замороженной оленьей туши. Твердый, покрытый изморозью кусок мяса.

— Тяжелый, с-сука… — сквозь усы пропыхтел Белорус. — Держи ровней… И вира помалу! Р-рэз! Р-рэз!

Толик отогнал неприятные мысли, перехватил грубую веревку. Спуск был слишком крутой, почти отвесный, а мертвец, широкоплечий одутловатый абориген с отвисшим брюхом, весил, должно быть, центнера полтора и все норовил соскользнуть назад, в кромешную темноту, едва подсвеченную налобными фонарями. Тело скребло по скату, и Толик против воли представил, как кристаллы льда, точно наждаком, сдирают кожу, мясо, и тянется за покойником красный след.

— Гляди веселей… — подбодрил Белорус. — Ну жмур и жмур. Иии-ррэз! Зато мяса на три зимы хватит… Иии-ррэз! Не придется… Х-хэ! Иии-ррэз! Можно вообще не охотиться!

Толика замутило. Живое воображение вновь нарисовало картинку, в которой Белорус, экспедиционный повар на полставки, мясницким тесаком кромсает толстяка на разделочном столе. Желчь подкатила к горлу и вырвалась наружу едкой отрыжкой. Вот ведь, черт! Славно утро началось, ничего не скажешь…

***

На самом деле Белорус имел в виду оленей. Туш пятьдесят, не меньше, а скорее даже больше, где уж там сосчитать, в полумраке да с перепугу. Толик нашел их, когда пытался выгнать из ледника песца. Облезлый и неприглядный, едва вошедший в период осенней линьки, песец увлеченно дербанил гуся, которого попросил достать Белорус.

Вроде и не жалко, еды навалом — на каждого геолога в партии только тушенки приходилось банок по сорок, — но одно дело тушняк, и совсем другое — наваристый бульон из отожравшегося за короткое таймырское лето гуся.

Впрочем, дело было уже и не в гусе. Толик разглядел острую мордочку, испачканную пеной бешенства. Не жрать сюда забрался негодник. Видать, свалился в открытый лаз да принялся вымещать злобу на чем пришлось.

— Ах ты ж подлец… А ну кыш отсюда! — неуверенно прикрикнул Толик.

Маленький юркий говнюк злорадно оскалился, цапнул добычу за шею и споро потащил в дальний угол.

Ледник на заброшенной метеорологической станции был огромный. За десятилетия скучающие полярники выдолбили в вечной мерзлоте три зала, словно собирались заготавливать оленину в промышленных масштабах. Может, при Советском Союзе так оно и было, станция в Бухте Ожидания насчитывала десятка полтора бараков, домиков и подсобных строений, была оснащена тракторами и вездеходами, ныне ржавеющими под открытым небом, ветрогенераторами и даже взлетно-посадочной полосой.

Пригибаясь, чтобы не треснуться башкой о низкий свод, Толик неловко двинулся за воришкой. Луч налобника метался под ногами, яркими всполохами отражался от стен.

Под ногами хрустело. В темноте шуршал песец, с молчаливым упрямством волокущий несостоявшийся супнабор. Один зал, второй. Дальше Толик не заходил, не было надобности. Свет отразился в черных звериных глазах и в остекленевших глазах птицы.

— Ну что, ворюга, попался? — ухмыльнулся Толик, опасливо ступая в третий зал. — Некуда бежать?

Ворюга в ответ издевательски тявкнул, вцепился в измочаленную тушку и, пятясь задом, исчез в стене. Толик не удержался, снял очки, протер. Озадаченно почесывая отросшую бороду, подошел поближе. В широком отнорке, незаметном от входа, сверкая безумными зрачками, скалился песец. Обильная слюна капала на изжеванные перья.

Стоило, конечно, выбраться наверх, позвать ребят, но взыграло ретивое. В партии Толика и без того считали белоручкой. Биолог, зверей любит, даже истекающего кровью оленя добить не в состоянии! И Толик решил действовать сам. Он подобрался поближе, примерился и от души зарядил песцу сапогом.

Плоская подошва кирзача предательски скользнула. Толик замахал руками, как большая неуклюжая птица. Попытался ухватиться за стены, но лишь ободрал ладони и полетел головой вперед в этот самый отнорок и дальше, глубже, в ледяной калейдоскоп, порожденный искусственным светом налобника. Падение напоминало горки аквапарка, только страшно было по-настоящему. Впереди, тщетно пытаясь зацепиться когтями, скользил песец. Его жалобный скулеж тонул в полном ужаса вопле Толика.

Скрежетнув когтями, песец развернулся. Морда — сплошь расширенные зрачки да перемазанные пеной зубы. Толик едва успел прикрыть лицо рукой. Ладонь запылала от боли, дернулась вправо, влево… а потом скоростной тоннель расширился, мелькнули покатые кристаллические стены, и Толик в недокрученном сальто рухнул на пол. Рядом запоздало шлепнулся злополучный гусь.

Под рукой пронзительно хрустнуло, ноги ударились так, что отдалось в затылке. Дух вышибло напрочь. С минуту Толик мог лишь кататься с боку на бок, по-рыбьи хватая холодный воздух губами. Первый вдох, болезненно-жгучий, показался слаще меда. К сожалению — вернулось не только дыхание, но и страх. К счастью — хрустнула не сломавшаяся рука, а хребет песца. Мелкий гаденыш все еще был жив — скрипел челюстями, вяло когтил коричневатый мех… Мех?!

Позабыв о возможных переломах, Толик подпрыгнул, завертелся волчком. Нога тут же провалилась между двумя оленьими тушами. Олени! Всего лишь мертвые олени.

Лежат в леднике, как и положено мясу в тысяче километров от ближайшего холодильника. И хотя стоять на горе трупов было жутковато, сердце потихоньку начало биться ровнее.

Освободив ногу, Толик впервые посмотрел наверх. Вон та дыра, из которой его выбросило, точно кэрролловскую Алису. Вроде невысоко, но поди зацепись да вскарабкайся… сколько ж там еще метров? Казалось, падение длилось несколько минут, но Толик понимал — секунды две, вряд ли больше.

— Эй? — осторожно спросил он дыру.

Кричать громко не рискнул, опасаясь обвала. Легкое подобие эха прокатилось по залу, зашелестело отголосками. Толик поежился, покрутил головой, разглядывая, куда его занесло. Серебристые стены искрились, как драгоценные камни. В другое время Толик бы непременно восхитился, но не в этот раз. Мертвое стадо нервировало, мешало думать и все норовило столкнуть на скользкую тропинку с табличкой «Паника!».

Убеждая себя, что бояться нечего, Толик медленно повел лучом по оленьим тушам, по вывернутым рогам, черным копытам, блестящим ноздрям и заиндевелому меху. Вел, покуда не наткнулся на плоскую, узкоглазую, совершенно не оленью морду и понял, что бояться очень даже есть чего. Бледное лицо, бесстрастное и спокойное в смерти, нагоняло неконтролируемый ужас, и Толик, не выдержав, заорал что было сил.

***

— Эй, ну что там?! — долетел снизу слабый голос Кострова, экспедиционного геохимика. — Достали?! Кидай веревку, а то околеем щас!

Узкий лаз странным образом изламывал звук, делал его глуше, душил. Толик в очередной раз подумал: какая большая удача, что его спасли. Не заори он в тот момент, когда мимо проходил начальник партии, как знать? Пожал бы плечами, увидев открытую дверцу ледника, да и захлопнул, оставив Толика замерзать в темноте, на куче мяса.

Наверное, так и умер этот несчастный… ненец? эвенк? нганасан? Аборигенов Толик различал плохо.

Из тоннеля показалась макушка мертвеца, вся седая от инея. Разволновавшийся Толик дернул так сильно, что чуть не сорвал повязку. Заныла прокушенная песцом ладонь. Ледяная глыба, когда-то бывшая человеком, вывалилась на пол, по инерции проскользнув несколько сантиметров.

— Хыыы! — осклабился Белорус. — Чисто санки, ага?

Он наклонился, ловко снимая с мертвеца веревку, аккуратно стравил ее вниз.

Чтобы избавиться от необходимости отвечать на дурацкую шутку, Толик подчеркнуто деловито завозился с повязкой.

«Завтра, — мысленно успокаивал он себя. — Завтра Штойбер свяжется с большой землей, запросит транспорт, чтобы забрать горе-биолога».

От предчувствия сорока уколов заболела задница. Толик негромко помянул песца матюгами. Так уж сложилось, что геологи не возят с собой полный курс вакцины от бешенства. Да и неполный не возят тоже.

— Клюет! — хохотнул Белорус, кивая на дергающуюся веревку. — Подсекай!

Морщась больше от тупого юмора, чем от боли, Толик схватился за веревку. Они подняли три оленьих туши, и лишь после этого выволокли Кострова, а за ним и Штойбера.

— Ууууххх! Дубааак! — Переминаясь с ноги на ногу, Костров растирал плечи. — Давайте уже на солнышко, что ли?

— Вы бы, коллега, еще в футболке полезли, — смерив скептическим взглядом ветровку Кострова, проскрипел Штойбер.

Начальник партии, Иван Михайлович Штойбер, ворчал больше в силу возраста.

Сам он, в противовес подчиненному, в ледник спустился в полном обмундировании. Немец, у них порядок в крови. Даже шапку надел меховую. Но перед этим самолично промыл и обработал рану Толика.

***

— Не шевелитесь, Анатолий! — Штойбер неодобрительно пожевал губами, отчего густые бакенбарды на его щеках зашевелились, точно живые. — Ей-богу, не так уж и больно…

Поглощая кровь, перекись водорода зашипела, вспенилась. Толик дернулся было, но Белорус, хмыкая в усища, навалился всем своим немалым весом, прижал поврежденную руку к столу.

Хлопнула дверь. В барак широким шагом ворвался Выхарев, станционный сторож, торжественно, словно реликвию, несущий бутылку спирта из личных запасов начальника экспедиции. Пока Толик, стуча зубами о граненый стакан, вливал в себя едва разбавленный спирт, теплый и противный, Штойбер молчал, потирая выбритый подбородок.

От шкворчащей сковороды шел аппетитный аромат жареного лука и моркови. Булькала вода в кастрюле с незадавшимся супом. Сидя у тихо гудящей кухонной печки, Толик разомлел, поплыл. Могильная стылость, казалось, засевшая глубоко в костях, покидала дрожащее тело.

— Значит, Анатолий, вы обнаружили склад оленины? — оглаживая роскошные бакенбарды, спросил Штойбер.

— Д-да какой, к черту, ск-клад?! — Толик выпучил глаза. — Иван Михалыч, вы н-не слышали, что ли? Там ч-человек! Мертвый!

— Слышал, слышал, не волнуйтесь. Просто хочу видеть все детали головоломки.

— Что? Какие д-детали? П-покойник!..

Толик закашлялся, и Белорус заботливо похлопал его по спине ладонью. Словно лопатой приложил. Забулькало бутылочное горлышко — это Выхарев, закусив губу от усердия, профессионально разводил еще одну порцию спирта. Снова хлопнула дверь.

Геохимик Костров, со связкой упитанных гольцов в одной руке и удочкой в другой, не скрывал недовольства. Бросив рыбу на стол, нахмурился, глядя на Толикову руку.

— Ну и что тут у вас приключилось?

— Толик жмура нашел! — Белорус с готовностью принялся посвящать Кострова в последние новости.

Воспользовавшись паузой, Штойбер завершил перевязку и сказал:

— Детали, Анатолий, на то и детали, что за целым мы их обычно не видим. Только без них, когда целое перестает складываться, начинаем понимать, насколько они важны. Вот вы, например, знали, что в прошлом сезоне на станции пропал работник? Сторож, напарник нашего Выхарева.

— Точно, — не сводя плотоядного взгляда с кружки, подтвердил Выхарев. — Жэка Филимонов. Мы с ним зимовали тут, за станцией присматривали. А по весне, вот прям перед забросом первой партии, он и пропал. Все обыскали — нету! Я так считаю, что он под лед провалился…

Выхарев икнул, будто подавился словами. До него наконец начало доходить.

— Обождите… думаете, это он, что ли?

— Н-нет… — неуверенно выдавил Толик. — Этот абориген какой-то… Узкоглазый…

— Как будто аборигена не могут звать Жэка Филимонов. — Штойбер откинулся на спинку стула, хмыкнул снисходительно. — Сейчас среди северных народов Евгениев куда больше, чем каких-нибудь Ябтунэ.

— Я Филимонова видал, — хмуро встрял Костров. — Мы с остатками экспедиции улетали, оставляли их с Выхаревым на зимовку. Он не местный. Обычный парень, рыжий, вся рожа в веснушках…

— Эх, Костров, Костров! — Штойбер картинно хлопнул ладонью по колену. — Нет в вас романтики. Такую версию похерили. Это же классический детектив в замкнутой локации! Потайной склад неучтенного мяса, пропавший геолог, таинственный труп и крайне…

Тут он красноречиво хмыкнул и, не скрываясь, покосился на Выхарева.

— …крайне ограниченный круг подозреваемых…

— Эх, не вышло из тебя Пуаро, Иванмихалыч! — пробасил Белорус.

— Рожа… — задумчиво пробормотал Толик.

— А? — не понял Штойбер.

— Костров сказал — рожа в веснушках… У того, под землей… — Толик передернул плечами. — У него все лицо в татуировках. Бледные такие, старые… Места живого нет…

— А ведь был же еще один… — задумчиво сказал Костров. — Кроме Жэки. Шитолицый…

— Даже так? — с интересом протянул Штойбер. — Дело, как говорится, принимает серьезный оборот.

Выхарев, поняв наконец, к чему они клонят, побледнел.

***

Из ледника мертвеца решили не доставать. Да, осень наступает, ртутный столбик на термометре уже пару недель не поднимается выше плюс десяти, но все же… В первом зале хватало естественного света, чтобы разглядеть тело как следует: высокий рост и покатые плечи, абсолютно нехарактерные для маленьких северных аборигенов, обвислый живот, кривые безволосые ноги. Мертвец был абсолютно гол, но грубые рисунки, чумы, лесенки и свастики, покрывали его от широкого лба до узловатых пальцев ног. На круглой, похожей на чан голове, жидкие черные волосы, собранные в две косы.

Растительности на лице не было, зато татуировок, бледно-синих узоров, хватило бы на добрый десяток человек.

— Шитолицый, — крякнул Костров, едва выбравшись из лаза. — Такую морду хрен забудешь.

Шитолицым его прозвали в шутку, вспомнив байку про грозное полумифическое племя, с которым в незапамятные времена враждовали нганасаны. Воины племени носили доспехи, украшали лица устрашающими татуировками и попортили миролюбивым оленеводам немало кровушки. Правда, согласно преданиям, настоящие шитолицие жили довольно далеко от этих мест, но разве такие мелочи остановят скучающих геологов?

Особенно когда первая часть прозвища так похожа на английское слово «shit».

Вблизи Костров видел его дважды, и вот сейчас — в третий раз. Шитолицый пришел с востока и пригнал с собой небольшое стадо. Выцветший армейский «колобок» за широкими плечами висел сдутым шариком, не заполненным и наполовину, отполированная винтовка выглядела хорошо сохранившимся музейным экспонатом, а татуировки навевали мысли о седовласых шаманах, хотя сам Шитолицый был мужчиной в расцвете сил. Начальник партии с радостью нанял его в помощь двум сторожам, остающимся на зимовку. Бумаги оформлять не стали, в качестве оплаты положили патроны, курево и несколько бутылок водки.

В Бухте Ожидания Шитолицый появлялся редко. Привозил на нартах две–три оленьи туши, уток и зайцев, получал расчет и вновь уезжал в тундру. В главное здание он не заходил, за общий стол не садился. Если не считать Выхарева и Филимонова, с геологами почти не общался. Потому-то нет ничего удивительного в том, что никто не хватился Шитолицего, когда он исчез. Крохотное стадо его пропало вместе с хозяином.

Разве что нарты остались, и человека думающего этот факт мог бы навести на определенные мысли, но где там думать о залетном нелюдимом аборигене, когда экспедиция сворачивается и перед отъездом надо упаковать не только пробы почвы, воды и растений, но и озаботиться красной рыбой, икрой и олениной для дома…

***

Конечно, Выхарев протестовал. Матерился, плевался, крестился истово, отталкивал тянущиеся к нему руки, однако все же был заключен под стражу. Белорус отнял у него два ножа, охотничий и складной, и чуть ли не за шкирку отволок на продуктовый склад — единственную комнату без окон и с врезанным замком. Битый час Выхарев кричал, требуя выпустить его «сию же минуту». От этой нелепой выспренности Толику становилось его особенно жалко.

— Вы все еще не можете сложить из деталей целое, Анатолий, — вещал Штойбер. — А ведь пазл-то не слишком сложный.

— Я уж как-то разобрался, что вы обвиняете Выхарева в убийстве… в убийствах? В пропаже тех двоих, в общем…

Толик взволнованно снял очки, закусил дужку. Происходящее казалось каким-то глупым театральным представлением. Исчезновения, трупы, тайны… Как мог он, рациональный, педантичный, угодить в любительскую пьесу по мотивам рассказов Агаты Кристи? Десять геологов пошли в ледник за мясом… Толик пытался придумать нормальную рифму, но получалась только непечатная.

— Анатолий, вы замечательный ученый и ценный сотрудник, но в некоторых вопросах проявляете поистине детскую неосведомленность! Давайте я вам кое-что проясню. Наша доблестная троица, похоже, организовала здесь небольшой прибыльный бизнес. Добывали красную рыбу, икру, оленину и сдавали какому-нибудь перекупщику в Хатанге, например. Бухта Ожидания — очень удобная точка, фактически готовая база для промысловиков. В озере полным-полно рыбы, из Таймырского заповедника прет непуганый, бесконтрольно плодящийся олень, а если и занесет сюда какого инспектора Рыбнадзора, то вот они мы, бедные геологи, нам по закону при полевых работах можно и охотиться, и рыбачить! Вон и пара рыбин вялится, для отвода глаз. А излишки — они под землей, ждут, пока приплывет перекупщик из Хатанги…

— Это я и сам понял, не тупой! — обиженно огрызнулся Толик. — Но убивать-то зачем?! Если у них тут такая слаженная преступная… артель.

— Конечно, вы не тупой, — спокойно сказал Штойбер. — Но, поправьте меня, вы ведь никогда не зимовали в таких местах? Без развлечений, без родных, без приятных собеседников? Я слышал байку про полярника, который поджег станцию, просто чтобы посмотреть на большой костер. Не в водке дело, на зимовке ее почти никогда нет, кончается сразу же. Скука всему виной. Она верная спутница безумия, а в безумии люди творят страшные вещи. Наш Выхарев мог напридумывать себе, что его товарищи филонят, работают меньше, чем он. Мог проиграть свою долю в карты и решить проблему долга радикально. Мог, в конце концов, убить их просто из любопытства, со скуки…

— Вы думаете, что второй… ну, этот… Филимонов… тоже мертв?

Толик вдруг ясно понял, что просто не желает спускаться обратно в ледяной склеп и всячески оттягивает этот момент. Понял и разозлился на себя за малодушие.

— К сожалению, я уверен, что внизу мы найдем еще одно тело. А также нереализованные запасы красной рыбы. А может, и чего похуже…

— Ч-то п-похуже? — от неожиданности Толик вновь начал заикаться.

— Оружейный схрон… — Подчеркнуто серьезный Штойбер пожал плечами. — Лабораторию по производству наркотиков… Да мало ли?

Глядя на вытянутое лицо Толика, он коротко улыбнулся и хлопнул его по плечу.

— Да не напрягайтесь вы так, я же просто шучу! Хотел, понимаете ли, вас подбодрить… Вы ведь спуститесь со мной? Мы тут с вами самые тощие и легкие, Костров без труда поднимет нас в одиночку.

Толик обреченно кивнул. А что еще ему было делать? Белорус оставался стеречь Выхарева…

***

Тайник оказался куда больше, чем три верхних зала, взятые вместе. Оленья куча в высоту достигала трех метров. Спускаясь с нее, Толик понял, насколько ошибся в первичной оценке. Здесь лежало никак не меньше сотни туш. Как и предсказал Штойбер, нашлась и красная рыба. Не так много, как оленей, но все же… триста килограммов? Полтонны? Гладкие замороженные тела густо устилали пол. Добыча и впрямь была поставлена на широкую ногу.

Пропавший Филимонов обнаружился почти сразу. Кожа побледнела настолько сильно, что веснушек видно не было, зато рыжину кучерявых волос не скрыл даже налет инея. Толик долго не мог понять, что не так в этой жуткой фигуре, мирно вытянувшей руки по швам, пока не сообразил, что смотрит одновременно на лицо и спину покойника.

— Обратите снимание, как тело лежит, — подтвердил его догадку Штойбер. Пар облаками срывался с его узких губ и тут же рассеивался в холодном воздухе рукотворной пещеры. — Возможно, этот несчастный погиб случайно. Очень уж тут спуск крутой. Сорвался, да и свернул себе шею…

— А второй, этот… Шитолицый ваш? Он тоже поскользнулся? — Толик не удержался, съехидничал. — Какой-то подозрительно скользкий лаз тут, не находите?

— Может, и так… В конце концов, вы попали сюда точно так же. — Штойбер ничуть не обиделся. — Впрочем, это уже задачка для следствия…

На этом беседа заглохла. Следующие полчаса они провели, исследуя тайник.

Штойбер, казалось, полностью утратил интерес к покойнику. Ползал вдоль стен, легонько обстукивая их маленьким геологическим кайлом. Ну да, как он и сказал, пазл оказался не слишком мудреным и сложился именно так, как предполагалось, а сейчас перед ними была задачка куда интереснее. Вполуха вслушиваясь в бормотание начальника, Толик узнал, что пещера, похоже, все-таки естественная, но какая-то странная. И странность эта чрезвычайно занимала пытливый ум Штойбера.

Впервые присмотревшись к стенам, Толик заметил, что они и в самом деле слишком уж гладкие, точно отполированные. Даже размытое отражение дрожит в желтоватом свете фонаря. И пол подозрительно ровный. А если встать по центру пещеры, то будет видно, что форма ее — идеальная полусфера. Словно тут…

Мысль сорвалась, когда из лаза донесся приглушенный хлопок. Чуть погодя — еще один. А потом сразу два, с интервалом меньше секунды. Толик оторвался от созерцания льда, заинтересованно повел головой, прислушиваясь. Мимо, сутулясь, промчался Штойбер. Помогая себе кайлом, принялся карабкаться на оленью кучу.

— Что это? — обеспокоенно спросил Толик и тут же почувствовал себя неимоверно глупо. Можно подумать, Штойбер способен видеть сквозь толщу льда! Он ждал едкого замечания, но вместо этого услышал тревожное:

— Выстрелы. Это выстрелы.

Штойбер напряженно всматривался в лаз. Сверху слышались обрывки голосов, крики, но больше никто не стрелял. Наконец все затихло. Из ледяной трубы потянуло тишиной. Замершее сердце Толика осторожно застучало вновь. Может, не выстрелы?

Может, Штойбера подвел слух? Но веревка дернулась, шевельнулась змеиным хвостом, и тишина вдруг стала зловещей. Раздался новый звук, резкий, скользящий. Он нарастал, становился громче, и Толик, поняв, что сейчас произойдет, заорал начальнику:

— В сторону!!!

Тот, похоже, сообразил и сам, но отпрыгнуть не успел. Как пушечный снаряд, из лаза вылетел черный сгусток. Он ударился в Штойбера, сбил с ног, и вместе они покатились по склону из мерзлых туш. Луч налобника мигнул, пропал, возник снова и вновь пропал, теперь уже насовсем. Штойбер придушенно сопел. Облапившая его чернота молчала. В полном отчаянии, не зная, чем помочь и что делать, тонко, по-бабьи, визжал Толик.

***

Когда все улеглось и схлынула истерика, проснулась совесть. Дурацкий атавизм с единственным предназначением — мучить интеллигентов — запоздало терзал Толика. Ведь не помог, когда надо было! С места не сдвинулся, парализованный ужасом! Он украдкой бросил виноватый взгляд на Штойбера, но предательский налобник засветил тому прямо в лицо.

— Анатолий, держите ровнее! — Начальник поморщился, закрываясь ладонью.

Толик поспешно переместил луч. Широко открытые глаза мертвого Кострова глядели с укоризной. Мучительный стыд проступал на лице Толика пунцовыми пятнами.

Оставалось только глупо радоваться, что налобник Штойбера приказал долго жить.

Выстрел разворотил Кострову грудь. Снежно блестели обломки костей. Резко и противно пахло свежей кровью. Из кровавой дыры размером с кулак все еще тянуло влажным паром. Тело остывало стремительно. Толик поежился, кутаясь в аляску.

Показалось, что в пещере резко похолодало.

Мысли Штойбера, похоже, работали в том же направлении. По-стариковски упираясь руками в колени, он поднялся, отряхнул штаны и посмотрел на Толика такими глазами, что тот сразу все понял.

— Уууу, нет! — Толик замотал головой. — Михаил Иванович, нет! Я не полезу! Он же психопат, ну! Вы посмотрите, посмотрите, что он сделал!

Он простер руки к мертвому Кострову, словно призывая его в свидетели. Покойник невозмутимо молчал, отдавая ледяному куполу последние крохи тепла.

— Анатолий… Анатолий, послушайте меня… — Штойбер доверительно взял его за локоть. — Послушайте… Если мы останемся здесь, то погибнем, как эти бедолаги сторожа. Веревка пока еще висит. Но это пока!

— Вот вы и лезьте! — истерично вскричал Толик. — Че ж сами-то…

— Я слабее вас физически, я не смогу сам… — мягко перебил Штойбер. — Но куда важнее, что у меня, похоже, сломаны ребра. Мне даже дышать тяжело…

Отступив, он слегка завалился на бок и кашлянул. Как показалось Толику, не слишком натурально. «Старый хрыч! Одной ногой в могиле, а помирать все равно не хочет!» — с ненавистью подумал Толик. Однако резон в его словах был. Выхареву отступать некуда. Теперь, когда его преступление раскрыто, парой мертвецов больше, парой меньше, разница невелика. Он бросит их здесь, как до того бросил рыжего Филимонова и татуированного аборигена. Даже не вспотеет, убив еще двоих.

— Может, Белорус его зацепил? — неуверенно промямлил он. — Иначе почему он еще веревку не обрезал?

— Может, может! — с готовностью закивал Штойбер. — Наверняка так и есть!

Ладонь его нервно наглаживала седые баки. Толику мучительно хотелось врезать промеж них, прямо в блестяще-гладкий подбородок.

— Дайте сюда… — Он зло вырвал из рук Штойбера кайло, сунул в карман. — Подсадите!

Начальник с готовностью подставил руки. Резво, словно и не было у него никаких переломов. С плеч Штойбера Толик влез в трубу почти наполовину. Прокушенная песцом рука горела огнем, но он все же умудрился втянуть внутрь ноги и упереться спиной.

— Фонарь! — в голосе Штойбера пойманной птицей забилась паника. — Оставьте мне фонарь!

— Да, конечно! — мстительно выдохнул Толик.

Враскоряку, оскальзываясь и шипя от боли, он принялся отвоевывать у лаза сантиметр за сантиметром. Метров восемь–десять, твердил он после каждого рывка. Здесь всего-то метров…

Над головой громко зашуршало, хрустнуло сломанной веткой. На рукав аляски шлепнулись темные капли. Замерев от ужаса, Толик запрокинул голову, освещая переливающийся всеми оттенками синевы тоннель. Прямо над ним висело усатое лицо Белоруса.

Грузное тело в тоннеле помещалось с трудом. Плечи упирались в стенки, а где-то за ними угадывались сложенные по швам руки и объемное пузо. Белорус застрял, как пробка в бутылке. Глядя на него, Толик впервые ощутил приступ клаустрофобии. От стеклянных глаз мертвеца веяло черной жутью.

Белорус сипло хэкнул, щедро обдав Толика кровавой слюной. От неожиданности Толик чуть не сорвался — нога соскользнула, и только веревка, намотанная на руку, спасла от падения. Сверху захрустело, противно, до мурашек на затылке. Белорус дернулся, опускаясь на несколько сантиметров. Снова хруст, кашель и новая порция кровавой мокроты, от которой испуганный Толик даже не попытался прикрыться. Он наконец понял и затрясся от ужаса. Это не кашель, не предсмертные судороги. Это под давлением сверху выходит воздух. Кто-то с усилием, ломая кости, проталкивал крупное тело в узкий лаз.

Очки заляпало кровью, но не было времени протирать. Кое-как обмотав трос вокруг ноги, Толик поспешно съехал вниз. Резкое приземление болью отдалось в лодыжке. Его тут же схватили за плечи, встряхнули. Перед глазами замаячил бледный как полотно Штойбер. Толик оттолкнул его, отошел на пару шагов и вынул из кармана кайло. Оружие так себе, но лучше с ним, чем без него.

— Анатолий?! Анатолий?! Что случилось? Почему так быстро? Что там?

Вопросы сыпались градом, но Толик лишь крепче стискивал кайло, не отрывая глаз от воронки лаза, в которой уже показалась растрепанная голова Белоруса. Рывками появились плечи, грудь. Освобожденная рука повисла плетью, закачалась, словно приветствуя собратьев по несчастью. Забарабанил по шапке Штойбера мелкий кровавый дождик. Начальник экспедиции посмотрел наверх, задушено всхлипнул и мелко застучал зубами. С мерзким чавканьем, окровавленной кучей, ему под ноги шлепнулся мертвый Белорус.

***

Долго еще они ждали, когда спустится Выхарев. Стрелять сверху он не сможет, позиция неудобная, а значит, можно побороться. Но минуты шли, струйка крови, текущая изо рта Белоруса, замерзла, пальцы Толика, стиснувшие рукоять молотка, окоченели, а лаз по-прежнему чернел, словно пустая глазница. Штойбер сидел на коленях, раскачиваясь взад-вперед, и все бормотал:

— Как же это? Как же так-то?

Толик спрятал молоток, подышал на озябшие руки.

— Перестаньте скулить уже, — бросил он неприязненно. — Надо что-то делать.

Он грубо пихнул Штойбера в плечо. Обреченная покорность начальника экспедиции бесила даже больше, чем то, что это он затащил Толика в ледяную могилу.

Отчаянно зудела прокушенная песцом рука, напоминая, что время уходит, а вирус бешенства расползается по организму. Впрочем, если они так и останутся сидеть в этой могиле, холод убьет их куда раньше, чем прилетит самолет с вакциной.

Злость на время вытеснила страх, придала сил и куража. Казалось, подпрыгнуть бы, уцепиться за края, и он на одних пальцах взберется, выползет наружу и раскроит башку Выхареву геологическим кайлом. Толик даже взялся за веревку, натянул… Она ответила мрачным шорохом, провисла и начала складываться у ног кривыми кольцами.

— Ну вот и все… — отрешенно подвел итог Штойбер. Расширенные зрачки его смотрели в никуда. — Ну вот и все…

— Хватит! Хва-тит! — сквозь зубы прошипел Толик. — Нас будут искать! Нас же будут искать, да?!

— Опомнитесь, Анатолий, — слабый голос Штойбера был едва слышен. — Сеанс связи раз в неделю. Крайний был вчера. Нас не хватятся еще дней шесть. Да и тогда никто не погонит сюда самолет со спасателями. Спишут на поломку радиостанции. Ну а ближайший борт, по расписанию, сами знаете когда…

— Через месяц… — непослушными губами прошептал Толик.

— То-то же… — Иван Михайлович кивнул. — Мы замерзнем через несколько часов…

Ноги подвели, задрожали, как желе, и Толик устало опустился рядом с начальником. Ни следа не осталось от боевого задора. Хотелось взвыть. Хотелось ударить кого-нибудь. Но больше всего хотелось плакать.

На четвереньках Толик отполз к стене. Здесь он, игнорируя протесты Штойбера, выключил фонарь, свернулся в позе эмбриона и беззвучно зарыдал. Холод и Темнота обняли его, без слов запели свою колыбельную, в которой все явственнее звучал голос верного спутника этой мрачной парочки. Голос Смерти.

***

Его разбудило чужое присутствие. Как бы тихо ни двигался пришелец, организм Толика, задравший все чувства на максимум, ощутил движение, дыхание, учащенное биение сердца, приглушенный свет чужого фонаря и послал хозяину сигнал тревоги.

Толик разлепил заиндевевшие веки, проморгался. Сгорбленный силуэт подкрадывался к спящему Штойберу. Не полагаясь на холод, Выхарев пришел довершить начатое.

Толик оскалился, перехватил кайло за боек, острым концом вниз, словно нож. Опасаясь выдать себя неосторожным звуком, он двигался медленно, как улитка, но все же ему казалось, что суставы стреляют и нестерпимо громко шуршит замерзшая одежда. Лишь подошвы унтов молчали, мягко ступая по оленьим телам.

За пару шагов от убийцы Толик заорал, подбадривая себя, и бросился в атаку. Коварный олений рог вцепился ему в стопу, и вместо шеи кайло вонзилось Выхареву в лопатку. Под весом падающего Толика острие распороло куртку до самого пояса. Белый утеплитель тут же набух от крови.

Выхарев завизжал, развернулся, замахал руками в бесплодной попытке достать до спины. Толик рывком вскочил на ноги, боднул его в грудь, опрокидывая навзничь. Не давая опомниться, вскочил сверху, нанося удар за ударом. Очки упали, с перекошенных губ слетала слюна вперемешку с неразборчивыми проклятиями, и Толик радовался, что вместо лица Выхарева видит лишь расплывчатое пятно.

— С-с-сукаааа! — выдавил он.

Обессилившие руки вонзили кайло в последний раз, под ключицу, да там и оставили. С трудом поймав равновесие, Толик встал. Ватные ноги держали плохо, и от желания пнуть истекающего кровью Выхарева пришлось отказаться.

— Михалваныщ… Мих-хал… Ваныщ…

Сердце колотилось у самого горла, мешая говорить.

— Мих-хал Иванышч… Встаайте… Встайте…

Толик потянул лежащего Штойбера за руку. Начальник экспедиции оказался чудовищно тяжел. Тело его неохотно поднялось, чтобы тут же завалиться на правый бок.

Бледное лицо уткнулось в оленьи ребра. Глаза Толика защипало. Даря коже краткую иллюзию тепла, покатились по щекам злые слезы.

— Доволен? — склоняясь к умирающему Выхареву, крикнул Толик. — Всех убил, сука! Всех! Стоило оно того, а?! Мясо твое сраное… эта рыба твоя… стоило?!

Выхарев в ответ захаркал кровью, замотал головой.

— Не стоило, — кивнул Толик. — Пять человек… Пять! И за что? Из-за оленины, сука… Ты хоть чуть-чуть сожалеешь? Хоть чуть-чуть?!

Выхарев вновь помотал головой. Из последних сил хлопнул себя ладонью по груди.

— Ни капли? — горько переспросил Толик. — Ну и мразь же ты…

Голова Выхарева, как заведенная, болталась влево—вправо, влево—вправо. Рука хлопала по груди, отчего из прорех медленно сочилась вязкая краснота. Влево-вправо, хлоп-хлоп. Влево-вправо, хлоп-хлоп. Потихоньку до Толика начал доходить иной, пугающий смысл предсмертных жестов. Не я, пытался сказать Выхарев. Это не я.

***

Груда оленей, рыбы, птицы и пять человек. В окружении мертвецов время утратило всякий смысл. Что покойнику минута, час, да хоть бы и вечность? В мавзолее изо льда он вечно пребудет таким, каким его забрала Смерть. Обхватив колени руками, Толик сидел в полной темноте. Убийство Выхарева спалило его изнутри, сил не осталось даже на страх, не говоря уж о том, чтобы выбраться на поверхность.

— Он пришел нас спасти… — шептал Толик. — Пришел нас спасти…

Глаза быстро привыкли к мраку, и оказалось, что он не такой уж кромешный. От стен, пола и свода истекало голубовато-зеленое сияние. Слабое, но достаточное, чтобы различать силуэты погибших коллег. Бесформенная куча — Белорус. Распластанный бедолага Выхарев. Штойбер завалился на бок, будто спал. Где-то ниже лежали Костров и Филимонов.

Толик понимал, что с каждой секундой он не становится сильнее. Холод вытягивал жизнь, делал волю хрупкой, как свежий лед. Следовало встать, встать прямо сейчас, ухватиться за веревку и ползти на свет, к невозмутимой осенней тундре, геологическим баракам, к радиостанции, но сон невесомо касался опухших век, обещал отдых.

Единственное, что не давало упасть в его мягкие объятия, — нарывающая рука, хранящая глубокие отпечатки песцовых зубов.

Когда с потолка посыпались кристаллики льда, Толик апатично взглянул на лаз.

Сейчас ему было все равно, спасут его или убьют. Просто хотелось понять, что же произошло на поверхности, пока он был тут, в потайной пещере. Хотелось узнать, отчего мир обезумел, и Толик надеялся, что тот, кто спускается к нему, несет с собой хоть какое-то объяснение…

Сперва показались руки. Мускулистые темные плети вытянулись из лаза, вцепились в края, кроша лед. Следом появилась голова, узкие плечи и длинное, невероятно тонкое тело. Держась на руках, оно стекло до оленьего холма, коснулось пальцами ног и каплей переместило верхнюю часть к низу. Захрустели встающие на место кости. Фигура уплотнилась, налилась грозной мощью. На четвереньках, враскачку, двинулась к затаившему дыхание Толику.

На темной фигуре проявился плоский бледный овал, и Толик почти не удивился, разглядев узкие глаза, неряшливые косы и вязь татуировок. Шитолицый сидел неподалеку, жадно втягивая воздух носом. Верхняя губа приподнялась, обнажая кривые желтые зубы. Замерев, Толик апатично ждал момента, когда они вонзятся ему в горло.

Однако усталое сердце отмеряло секунду за секундой, а Шитолицый все не нападал.

Подвижный, как шарик ртути, абориген не двигался — перетекал. По-прежнему голый, он, казалось, совершенно не чувствовал холода. «Кусок замороженного мяса, — напомнил себе Толик, — когда мы его достали, это был кусок замороженного мяса». Он нервно хохотнул, все еще не веря происходящему. Крепко зажмурился, с силой протер глаза, едва не содрав кожу…

Шитолицый ползал по оленям, словно гигантская ящерица, почти касаясь их отвислым брюхом. Конечности передвигались парно: левая рука — правая нога, и наоборот, правая рука, левая нога. Почему-то именно нечеловеческая пластика размороженного заставила Толика лязгнуть зубами. Спиной вперед он отполз к стене, где и затрясся, выстукивая челюстями рваный ритм. Лопатками упираясь в твердый бесстрастный лед, Толик дрожал вовсе не от холода.

Круги сужались и расширялись по мере того, как Шитолицый приближался или отдалялся от жертвы. Один раз он прополз прямо по стене. Пальцы—присоски и голые подошвы ног липли ко льду, и это было так неправильно, что Толик спрятал лицо в ладонях. Кажется, он плакал. Кажется, пытался говорить с этим. Кричал, умолял, ругался.

Кажется, это менялось, вытягивалось, сплющивалось. Хрустя суставами, удлиняло руки и укорачивало ноги, ломало лицевые кости, превращая их в волчью пасть, в три ряда выстраивало кривые зубы, до невообразимых размеров расширяло плечи, взламывало грудную клетку и перебирало раскрытыми ребрами, словно острыми жвалами.

Толик прозевал момент, когда Шитолицый снова возник рядом. Крик встал поперек горла, сжалась мошонка. Шитолицый на двухметровых паучьих руках вытянул змеиную шею. Уродливая голова склонилась, тряхнув косами. Вывернутые ноздри затрепетали, обнюхивая Толика сверху вниз — шапку, искривленное ужасом лицо, утепленную куртку, пока, наконец, не добрались до перемотанной бинтами руки.

Угловатое горло с тремя кадыками заклокотало, забулькало. Скривилась изукрашенная выцветшими татуировками морда. Шитолицый отпрянул.

В воздухе мелькнуло что-то похожее на хвост. Паучьи лапы-руки неслышно ступали по мерзлым тушам. Нижняя челюсть Шитолицего поехала к груди, к животу, ставшему вдруг впалым. Задние лапы вырвали из кучи ближайшего оленя и, ломая кости, просунули в разверстую пасть. Треск стоял такой, что Толика замутило.

За первым оленем последовал второй. За ним — третий. Четвертый. Пятый.

Неутомимая костяная мясорубка перемалывала оленину вместе с рогами, костями и копытами. Суставчатая лапа накалывала тяжелые тела, без труда поднимая их в воздух.

Так же легко взлетел и Иван Михайлович Штойбер.

Взметнулись и опали безжизненно руки. Голова запрокинулась на спину, раскрывая чудовищную рваную дыру в горле. Лишь на мгновение. Сомкнулись зубы, и Штойбер целиком исчез в пасти Шитолицего. Мясорубка заработала с новой силой.

Чтобы не слышать, как человека превращают в еду, Толик заколотил себя по ушам.

От боли прояснилось в голове. Ненависть дала сил встать на ноги. Гротескное существо, меняя формы, сновало по пещере, пожирая свои запасы, росло, менялось, становясь все меньше похожим на узкоглазого аборигена. До вымотанного Толика, зараженного бешенством, ему не было никакого дела, и Толик решил этим воспользоваться.

Поначалу подъем никак не давался. Веревка, по которой спустился несчастный Выхарев, оказалась толстой и грубой, и Толик никак не мог найти достаточно сил, чтобы обхватить ее пальцами как следует. Раз за разом он скатывался обратно, падал на задницу, к месту вспоминая физкультурную дисциплину «лазанье по канату», которую в школе так и не сумел сдать.

Каким-то чудом ему удалось добраться до лаза. Там стало легче. Помогая ногами, перебирая дрожащими от усталости руками, Толик втягивал себя по наклонному тоннелю, каждый миг ожидая, что вот сейчас снизу вынырнет гибкая суставчатая конечность и черные когти пронзят ему икры, потянут обратно, во тьму. Даже выбравшись на поверхность, он долгое время не мог поверить, что кошмар позади, и все перебирал ободранными руками старый канат.

После подземного ада в леднике было светло, как днем. Глаза обожгло, и Толик с трудом поборол желание забиться в какой-нибудь темный угол. Надо убраться как можно дальше отсюда, заколотить вход в ледник досками, связаться с Большой землей. Вызвать в Бухту Ожидания специалистов с ружьями, огнеметами и динамитом, чтобы даже пепла не осталось от твари и ее страшного логова.

Ноги слушались плохо, передвигались, как тяжелые чугунные заготовки. Колени не сгибались. Весь пол перепачкали недвусмысленные бурые следы. В последнем зале Толику почудилось, что в том месте, куда они с Белорусом уложили Шитолицего, кто-то лежит, но свет разъедал глаза, а страх подталкивал в спину. Толик дотащился до выхода, крепко зажмурился, выныривая под синее небо, все еще по-летнему бездонное. Подсматривая путь сквозь пальцы, он ковылял к главному корпусу, натыкаясь на пустые бочки из-под дизтоплива, пьяными дугами огибая ржавые вездеходы и трактора.

Чавкала под сапогами раскисшая тундра — налило столько, словно дождило с неделю, не меньше, — но выискивать мостки не хотелось. Хотелось забиться в барак, задернуть шторы, дать опаленным глазам отдыху. Свет причинял не иллюзорную, а вполне физическую боль, разрезая мозг на части.

Главный корпус встретил промозглой сыростью нежилого помещения. Как будто уже давненько никто не запускал дизель-генератор, не топил печь. Пахнуло плесенью, затхлостью и тухлятиной. Толик едва ли обратил на это внимание. Ввалился в общий зал, торопливо опустил шторы на окнах, захлопнул двери, и лишь после этого обессиленно сполз на пол у печки. Глаза отпустило. Ржавые пилы, терзающие мозг, выключились.

Вонь тухлого мяса была здесь особенно сильной. Источник обнаружился сразу.

Оленья нога, ободранная, но не разделанная, еще даже с копытом, почернела, местами проросла густой шубой плесени. Толик зажал нос, борясь с позывами рвоты, когда понял, что рвать ему нечем. Он не ел, должно быть, целые сутки. Взгляд самовольно пробежался по кастрюлям. В стоящей на плите сковороде догнивала темно-серая жижа, бывшая, должно быть, зажаркой.

Толик отмахнулся: потом, все потом! Шатаясь, добрался до комнаты Штойбера… и тихо присел на аккуратно заправленную койку. С письменного стола, зияя раскуроченными внутренностями, на него смотрела мертвая радиостанция. Последняя надежда, убитая татуированным демоном тундры. «…Ближайший борт, по расписанию, сами знаете когда…» — прошелестел в пустой голове шепот Ивана Михайловича.

— Месяц… — пробормотал Толик.

С новой силой заныла рука. Он поискал глазами календарь, кажется, был у Штойбера настенный… На тумбочке в изголовье кровати стоял будильник, но толку от него было чуть — мерцающая зеленым дата ускакала недели на две вперед. В глазах помутнело, расплылось. Толику стало до одури жаль себя: пройти через ад, выжить, выбраться, и все же проиграть…

Он всхлипнул, смахнул повисшие на носу слезы. Попытался собраться. Надо было что-то делать, как-то предупредить пилотов и будущие экспедиции о смертельно опасном соседстве. Надо написать все подробно, разъяснить, указать, потому что, когда прилетит самолет, сделать это будет уже… Толик упрямо тряхнул головой, и только сейчас понял, что все еще не снял теплую шапку. Странно, но ему совсем не было жарко — дыхание паром вырывалось изо рта, похоже, за неполные сутки осень в Бухте Ожидания наконец-то наступила.

Не отвлекаться! У Штойбера найдется ручка, и бумаги полно, нужно просто сесть и обстоятельно изложить весь этот невероятный кошмар. Но сперва… надо обезопасить себя. Взрывчатки у экспедиции, конечно, не было, но если разжечь в леднике огромный костер, закатить несколько бочек солярки, тепло наверняка обрушит своды, засыплет проклятую пещеру вместе с ее обитателем.

Толик представил, как пылает огонь, как плачут стены ледника и звенит капель, немыслимая в этом царстве вечного холода. Мысли его потеплели, размякли. Засыпая, он подумал — а что, если поджечь главный корпус? Наверное, это будет красиво…