DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Вячеслав Малых «Джинна мёртвый глаз»

Приходил по ночам

В синеве ледника от Тамары.

Парой крыл намечал,

Где гудеть, где кончаться кошмару.

Борис Пастернак


Черный язык серпантина змеился между рыжих скал. На заднем сиденье «Патриота» было тесно и тряско.

— И что, ты в одиночку пойдешь на Эльбрус? — допытывалась соседка справа, туристка из Москвы.

— Да. — Жек пожал плечами. — Это ничего, не в первый раз.

— Опасно же, — охнула соседка слева. Жировая складка на ее боку упиралась Жеку в локоть. — Я как представлю, что одна — там! — так плакать хочется.

Жек не ответил. Он всю дорогу старался быть вежливым, но туристки действовали на нервы. Зато так дешевле. В Кислом он присоединился к этой тургруппе, по деньгам до Джилы-Су вышло две тысячи. Нормально.

— Я постоянно альпинистов катаю, — вклинился водила — тоже, зараза, общительный. — Главное — чтоб снаряга хорошая была, ну? У тебя спальник-то есть?

— Ну есть, конечно.

— Спальник должен быть теплым, я так считаю, — болтал водила. — По прогнозу сегодня вечером буря, завтра погода — огонь, а потом опять говно, все тут на хрен смоет. Ведь не было же раньше таких качелей, ну? А тут с каждым годом климат тупее и тупее, ну?

Жек смотрел сквозь треснутое лобовое стекло. Горы становились выше, на высоких плато поблескивал снег. Июнь и вправду выдался холодным. Две недели назад, когда Вовка умер, стояла жара, а теперь снова зарядили дожди…

Вовке было четыре месяца — не от рождения, правда, а от зачатия. Но что это меняет? Жек с самого начала, как у Машки подтвердилась беременность, думал о нем как о полноценном человеке, общался с ним, прикасаясь губами к набрякшему Машкиному животу… Во сне видел, что Вовка уже родился, бегает, смеется. Жеку было 27, он никогда о детях не мечтал, а тут как-то сразу прикипел к этому на рентгене только виденному существу. И что не так пошло? Машка вроде здоровая была, в скитуры ходила. Но почему-то Вовкино сердечко отказалось биться.

— Я здесь выйду, — сказал Жек. — Остановишь?

Водила сбросил скорость. Метрах в ста впереди кончался асфальт, Жеку нужно было уйти налево, между острых каменных останцов — «Зубов дракона», — а туристы ехали дальше, к горячим источникам.

— Ты наверху это самое, того… — начал водила, помогая Жеку вытаскивать из машины рюкзак. — Хотя сам знаешь, не маленький, ну?

Жек кивнул.

— Тебя как зовут-то? — спросил водила.

— Жек. Евгений, в смысле.

— Борян.

Жек пожал мозолистую руку водилы. Как-то глупо знакомиться во время прощания, ну да ладно.


Подъем был крутой. Погода оскотинилась, пошел мокрый снег, потом добавился ветер. Жек поднялся повыше, перевалил через невысокий бугор и в низинке перед бурой скалой решил поставить палатку. Дальше трек сворачивал вправо, вел через скользкий снежный язык. Завтра с утра надо будет надеть кошки и безопасно, по свету, продолжить путь.

Ставить палатку в непогоду — то еще удовольствие, но опыт не пропьешь. Сидя на каремате, Жек в тамбуре готовил на горелке гречку, и тут опять повело в депрессняк: вспомнил, как с Машкой накупили погремушек и сосок — из тех, что в темноте светятся; как вдвоем собирали кроватку. Машка рожать больше не сможет, да и Жеку такое счастье уже не нужно. Теперь это барахло только на «Авито» продать.

— Продаются детские ботиночки, неношеные, — бормотал он, зло помешивая гречку. — Продается детская кроватка, нележаная. И соска, несосаная. Хемингуево как-то все сложилось…

Две недели назад Машку ночью на скорой увезли с кровотечением, Жека с ней не пустили: в больнице объявили карантин. Она шесть часов сидела в коридоре, шесть лядских часов! Худо ей было. Сделали кардиограмму Вовке — сердечной активности нет. Усыпили Машку, почистили, отправили домой. Что там вычистили, непонятно: Машка сказала, у нее еще дома с кровью что-то в унитаз плюхнулось. Так что Вовку, может, в унитаз смыли. Потом Машка моталась еще по больницам, Жек даже разговаривать с ней не хотел. Понимал, что не ее вина, а все равно… Обычно в магазин ездил на велике, тут поехал, а грудь как сожмет болью, не вздохнуть. Думал, на нервной почве инфаркт словит, а ничего, обошлось. Тренированный.

К ночи буря утихла, небо расчистилось, ледяной громадой возник Эльбрус, и звезды облепили его стеклянной пылью. Стихло все, только свежий снег скрипел под ботинками, когда Жек пошел по нужде.

— Опа. — Жек вздрогнул.

В паре метров от палатки под тонким слоем снега свет фонарика выхватил круглый пятипалый след, а в метре от него — кучу полуоформленных фекалий. Запаха не было.

— Старый след, — решил Жек. Медвежьих следов на Кавказе он до этого не видел. — Ладно, добавим сюда свой штрих.

Он помочился на отпечаток звериной лапы. Тающий снег расступился, проглянул черный гумус, и в этом протаявшем круге лежало кольцо.

Жек наклонился и поднял.

— Серебряное, — присвистнул он.

Серебро почернело, конечно. В тонких проволочных лапках была зажата матово-красная капля — коралл, наверное. «Машке подарю», — решил Жек и тут же передумал: «Продам».

Он выудил из-под термухи цепочку с бабушкиным крестиком, расцепил ее и нанизал кольцо. Прильнув к телу, оно не холодило кожу. «Конечно, обоссанное же», — подумал Жек.

Снежный воздух пробирал насквозь, закатное зарево выхватило вдали синий трезубец Бештау. На заснеженные хребты навалилась ночь.


Когда ходишь в одного, самое сложное — первая ночевка, особенно если непогода. Организм еще к высоте не привык, в мышцах — напряг, да и всякие звуки посторонние, горные. Так и чудится, что возле палатки ходит кто-то, тяжко дышит в стенку. Еще след этот медвежий…

Ну на фиг.

Жек лежал в палатке и как будто дремал, от холодного воздуха закутав в спальник лицо. Постепенно пришло понимание, что в палатке он не один. Кто-то лежал рядом, дышал реденько, как бы таясь, и не шевелился, но в одноместной палатке невозможно не почувствовать, как жмется к тебе чужое тело.

— Ты кто? — не то спросил, не то подумал Жек.

— Посмотри на меня, — ответили ему негромко — будто два трухлявых бревнышка друг о друга потерли.

— А ты меня не испугаешь? — спросил Жек и не услышал себя.

— Испугаю. Немножко.

Жек сдвинул спальник с лица и посмотрел.

В темноте лежал кто-то, будто бы человек, с лицом темным, весь обросший очень длинными волосами. Волосы свисали со щек и век, и только круглые красные глаза блестели в полумраке.

— Ты откуда… тут?

— Я здесь живу. На тебя смотрю.

Волосатая тварь вроде бы и не двинулась, но как-то сразу оказалась внутри спальника.

— Не бери чужого, — сказала она трухлявым голосом и стала тереться о Жека и щекотать холодными, колючими пальцами.

Жек зажмурился, а проснулся уже утром.

Сквозь палатку сочился свет. Жек расстегнул тамбур и выглянул наружу.

Морозный воздух как наждачка, но вот он, Эльбрус, розовеет в рассветных лучах за черным скелетом невысоких кряжей. Говорят, тем, кто видел его таким — в тот миг, когда его коснется первый луч рассвета, — обитающие на вершине духи дают свое благословение.

— Духи-бздухи, — проворчал Жек, вылезая из палатки. Ночной сон о незваном госте (ну сон же?) оставил даже не страх, а гадливость какую-то.

Снежный пейзаж вдохновлял.

Жек не был профессиональным альпинистом, но регулярно ездил на альпсборы, бывал на Эльбрусе с севера и юга, на Казбеке, на Белухе, на пике Ленина и еще в куче менее помпезных мест. Горы давали возможность «перезагрузки», и потому, какие бы сны ни снились, какие бы ни бродили в голове мысли, радость морозного утра забивала тревогу в глубокие, потайные недра. Разбирая палатку, Жек поймал себя на том, что улыбается.

Нитка задуманного маршрута была проста: пройти мимо ледникового озера Бирджалы к плато Джикаугенкез, взобраться на перевал Ирикчат и подняться по восточному плечу Эльбруса; с восточной вершины спуститься в седло и дальше уйти по южному склону в цивилизацию. Не самый простой маршрут для одиночки, но для одиночки, потерявшего ребенка, — самое то.

Жек наскоро позавтракал, собрал вещи, повязал на ботинки петцлевские кошки.

— Ну, в путь, — сказал себе и пошел. За день предстояло пройти ледник, взобраться на Ирикчат и к вечеру быть на Рыжем бугре, откуда начинался древний лавовый поток.

Ледяной ветерок выдувал мельтешащие мысли, но умиротворение то и дело сменялось приливами раздражительности, засевшей у Жека где-то на уровне солнечного сплетения. Он вдавил зубья кошек в оледеневший снежник, представляя, что давит человеческое лицо. Хруст хрящей, пожалуй, будет похож на этот снежный веселый скрип.

Жек мотнул головой. Его уже бесила собственная агрессия. Он не желал никому зла, просто хотелось отомстить кому-нибудь за гибель Вовки… да кому тут мстить-то? Машке, что ли? Она и так сама не своя… Или врачам? Так они вроде бы тоже ни в чем не виноваты. Богу разве только? Так его нет.

Найденное кольцо прибавило весу к крестику на шее. Жек сквозь флисовую ткань потрогал находку. «Не бери чужого», — припомнил он слова ночного кошмара и усмехнулся. И тут же замер на месте. Кольцо выпукло ощущалось под одеждой, а вот крестика рядом с ним не было.

Жек оттянул ворот термобелья, прошелся пальцами по цепочке — она была застегнута и цела. Теплое кольцо свернувшейся змейкой болталось на ней, но крестик исчез.

— Твою ж мать, — громко простонал Жек. — Подобрал, блин, чужое колечко. Вот тебе быстрая карма!

Крестик был ценен как память о бабушке, с Богом у Жека никаких общих дел не имелось. Конечно, могла обломиться петелька, на которой крестик держался, и была велика вероятность, что он найдется внутри спальника, но Жек как-то ясно ощутил, что крестик ему уже не отыскать.

Часа через два забитый в навигатор трек вывел его на бугристую возвышенность, усеянную обломками скал. Справа виднелось озеро Бирджалы, почти полностью затянутое льдом. Впереди простиралось белое плато Джикаугенкез, за ним вздымался перевал Ирикчат, по верху обрамленный козырьками лавин.

— Разве что на солнце склон разрядится, — пробормотал Жек. Если лавины не сойдут, придется карабкаться на крутой перевал правее, чтобы выйти на Рыжий бугор «в лоб». Это лишних метров двадцать вверх, но под лавинами идти стремно, а наверху они вообще образуют отрицательный угол.

Справа, у подножия Эльбруса, возвышался коричневый пик Калицкого — узкий треугольник с раздвоенной вершиной, напоминавшей верхушку башни Саурона. Жек скинул рюкзак и широко улыбнулся. Вид завораживал.

Он поднял руки вверх и торжественно закричал, в крике растворяя свое озлобление, и дурной сон, и досаду из-за потерявшегося крестика. Ледяной мир сиял в солнечном золоте, обрамленный ясными, до черноты синими небесами.

Вокруг, насколько хватало глаз, не было ни души.

Жек спустился к озеру, разделся догола и зашел в ледяную воду прибрежной полыньи. Окунувшись с головой, выскочил на лед и, пританцовывая, обтерся полотенцем.

Закутавшись в пуховик, Жек уселся на плоский камень, обмазал лицо солнцезащитным кремом и надел темные очки. Солнце пригревало, снег на глазах менял цвет с серебристо-белого к водянисто-серому. Горные хребты в пятнах снежников представились Жеку разумными существами, огромными и медлительными, как динозавры, как боги. У каждой горы был свой характер, свой голос у камнепадов и осыпей, своя напряженная тайна.

Жек откинулся на спину, спрятал лицо в тени капюшона и закрыл глаза.

Он был в комнате без стен, на детской кроватке стоял голенький Вовка, держась ручонками за бортик. «Ты все-таки родился», — обрадовался Жек, но Вовка заплакал. Жек поначалу подумал, что это Вовка его испугался, а потом увидел, что его собственная тень, лежавшая на белом ламинате, изменила очертания и поползла к Вовкиной кроватке. «А ведь тень-то не моя, — сообразил Жек. — Это кто-то большой приближается сзади».

Жек обернулся. Красный зверь подползал к кроватке. От зверя исходил низкий огненный гул; месиво лап и хвостов извивалось и сияло, жар брызгал Жеку в лицо. Красный зверь был круглым и рогатым, как бык.

Кулаками, ногами Жек врезался в обжигающую шкуру гиганта, оттеснил его от кроватки, потом подхватил откуда-то взявшийся ледоруб и стал бить, бить клювом по огненной морде. Зверь отступил, а Жек подбежал к кроватке проверить младенца, схватил его белую ручку и откусил пальчик. Сам не понимая зачем, Жек откусил еще один пальчик, чувствуя, как они хрустят на зубах. Вовка кричал, красный зверь приближался. Жек развернулся, уперся ладонями в брюхо твари и сдвинул ее далеко назад.

Вовка плакал в кроватке, по пеленкам расползалась кровь. Жек перегнулся через бортик, схватил ножку сына и стал целовать и кусать, кусать за пальцы.

Он проснулся с тяжелой головой, пуховик намок от пота. Жек зачерпнул кружкой ледяную озерную воду и долго полоскал рот, морщась от зубной боли, чтобы смыть ощущение непрожеванных косточек и хрящей.

— Нервы ни к черту, — буркнул Жек. Впору транквилизаторы пить с такими заскоками.

Солнце стояло в зените. Жек вскипятил чай, пообедал огурцами, ветчиной и сыром, собрал рюкзак и двинулся в путь. До сумерек предстояло взобраться на Рыжий бугор.

Взойдя на возвышенность, Жек поразился произошедшей перемене. Где еще недавно все было присыпано снегом, на палящем солнце протаяла черная долина ледниковой реки, обрамлявшей ближайший край плато Джикаугенкез. Через эту реку и угольные осыпи шлака предстояло пройти Жеку, чтобы выбраться на ледник.

Навигатор ничем не мог помочь: все здесь менялось слишком быстро, чтобы можно было верить какому-то треку. Спускаясь между утесов черного, доисторического льда, отвесными стенами спускавшегося к реке, Жек то и дело оступался, соскальзывал на осыпях окаменевшего пепла, возникшего еще в те времена, когда Эльбрус был действующим вулканом.

Жек частично сошел, частично съехал к мутной реке. Пик Калицкого возвышался в верховьях, с этого ракурса еще сильнее напоминавший Сауронову твердыню. Белый Эльбрус, похожий на спящее чудовище, закрывал полнеба. Жек обернулся на ледяные стены утесов. Они были старше человечества. Спрессованный в монолит серовато-черный лед не сверкал на солнце, не был прозрачен. Смешанный с пеплом, обожженный солнцем, он весь был покрыт сетью мельчайших трещин. Игра света и тени создавала впечатление, что из-под льда проступает фигура, состоявшая из рваных очертаний головы, конечностей, обломанных крыльев. Жек отвернулся.

Река бурлила и ревела, то скрывалась под ненадежными снежными мостами, то вырывалась бурым потоком. Ширина ее была метра три, так просто не перешагнешь, да и вброд не перейти — собьет с ног, шарахнет о камни. Осторожно ступая по осыпи, Жек прошел вверх по течению. В одном месте русло сужалось, из центра потока выпирал камень, обросший грязным льдом. С противоположной стороны край ледника обрывался стенкой метра в полтора. Оттолкнувшись, Жек прыгнул над потоком, одной ногой приземлился на скользкий камень, тут же оттолкнулся от него, прыгнул на ледяную стенку, сорвался, заскользил вниз, вцепился перчатками в рельеф, вогнал передние зубья кошек в самый край ледника, под которым клокотала речная муть. Подтянулся, вогнал зубья повыше — и так, забывая дышать, взобрался на ледник.

Можно было, конечно, поискать более пологое место для перехода, но это ж сколько бы пришлось идти по осыпающемуся берегу? В одного ходить — всегда так. Никто тебя не страхует, сам за все в ответе…

Ледник Джикаугенкез сиял на солнце. Жек добавил крема на щеки и лоб — без зеркала, как попало. Отраженные от снега лучи нагревали воздух, и на этой снежной сковороде было жарко. После минувших снегопадов ледник стал закрытым, а значит — опасным, непредсказуемым. На перевале Ирикчат по-прежнему висели козырьки лавин.

Шаг за шагом по теплому снегу, палки с силой пробуют наст впереди. Если попадется трещина, Жек ее попросту не заметит, так и провалится сквозь этот летний предательский снег. Вообще Джикаугенкез — не ледник в прямом смысле, а замерзшее озеро овальной формы, шириной километра полтора. Высота над уровнем моря — что-то в районе 3400 метров. Наклон минимальный, озеро практически плоское. На фотографиях из Интернета эти места выглядели иначе: ледник открытый, люди топают в кроссовках, перешагивают через ручьи и промоины. Не опасно. Но сейчас здесь было сплошное снежное поле, и черт его знает, какие сюрпризы скрывались под снегом… Название Джикаугенкез с какого-то из кавказских языков означало «Джинна мертвый глаз».

Ф-ФШО!

Колеблющаяся волна прокатилась по леднику, Жек замер с ощущением, что снежно-ледовая масса просела под ним. Он не провалился, да и снежное поле осталось как будто неизменным. Шагов через десять нервирующий шелест повторился. Это оседал подтаявший на солнце верхний снежный пласт: от тепла под ним успела образоваться воздушная подушка. Ничего страшного в этом не было, но каждый раз, когда снежное волнение повторялось, Жек невольно замирал, а сердце билось чаще. Ледник казался живым и подвижным.

Белая громада Эльбруса вздымалась справа. Вокруг горы стягивались облака, закручивались в медленную воронку, таяли и сгущались снова, как будто Эльбрус был снежным колдуном, заклинателем облаков, и вот он призывал своих слуг, чтобы скрылось солнце и вернулся снегопад.

Жек шел, опуская глаза и уже не цепляясь взглядом за стену возвышавшегося впереди черно-белого хребта. Как-то уж слишком медленно преодолевались эти полтора километра. Ну пусть два. Ведь не больше! Нет ни трещин, которые нужно обходить, ни ручьев, которые надо перешагивать, даже подъема как такового нет. Утесы черного льда и бурая река давно остались позади, но заветный перевал не приближался. Жеку стало не по себе.

Он был в самом центре озера, в зенице ока мертвого джинна (из какой легенды пришло это диковатое название? Жек не удосужился справиться в Интернете). Он проголодался, посмотрел на часы. Седьмой час. Когда успело столько натикать?

Вот и солнце изменило цвет на закатно-красный и сползло за хребты. Эльбрус укрылся облачным покрывалом, из которого холодный ветер бросал пригоршни снежных перьев.

Жек сбросил с плеч рюкзак.

— И что мне теперь, прямо тут ночевать? — спросил он себя.

С наступлением сумерек воздух остывал моментально.

Он поставил палатку, утопил колышки в наст, чтобы ночные ветра не сорвали тент. Плеснул в титановую кружку воды из термоса, туда же набросал мокрого снега и стал топить его в тамбуре на газовой горелке.

Как так вышло, что он не успел дойти до перевала?

Солнце погасло за хребтом, в облачном мареве проглянули звезды. Плато Джикаугенкез белесовато светилось, возвращая небесам отраженный свет. Ветер налетал порывами, прогибая тент и заставляя пламя горелки злобно реветь.

Жек поужинал, напился чаю и закутался в спальник.

Так иногда бывает: ты успеваешь осознать сам момент засыпания и потом, во сне, помнишь о том, что спишь. Вот и сейчас Жек знал, что уснул и ему снится сон, будто он сидит в пещере, а перед ним сияет, отражая закатные лучи, высокая гора.

Во сне он был обнажен. Кто-то сидел позади него, он ощущал на себе напряженный взгляд (взгляды?), но не имел сил обернуться. Он видел свои руки, покрытые обвисшей кожей, дряблый старческий живот и пучок седых волос на лобке. Жек знал, что умирает во сне от старости. Странный сон. Жеку отчего-то стало смешно, старец в пещере улыбнулся и умер.

Темнота стиснула его, как плотный мешок. На мгновение возникла паника: я не дышу, сердце не бьется!

Жек распахнул глаза и закричал на отчаянном вдохе. Мохнатое лицо прижималось к нему, рубиновые глаза липли к его собственным глазам, толстый и сухой язык твари влез Жеку в рот, заполнил горло и шевельнулся в пищеводе.

Он открыл глаза во второй раз, скрученный сухим рвотным спазмом. Он был в палатке, в темноте, один.

— Гребаная горняшка, — просипел он.


Зачем дожидаться утра, если можно не дожидаться утра?

Жек не выспался, но желания спать не осталось. Его колотила дрожь, в горле саднило. Вроде бы и высота небольшая, а накрывает, как на Раздельной. Давление, что ли, из-за перемены погоды упало…

Растопив снег, он сварил овсянку, запарил термос. До рассвета еще далеко. Подсвечивая фонариком, Жек сложил палатку, запаковал рюкзак и двинулся вперед. Через час, максимум полтора он завершит переход через Джикаугенкез, а там, по свету, можно будет вскарабкаться на перевал.

Рассвет застал его на середине плато, чисто визуально — там же, где он ставил палатку. В облачном мареве по поверхности ледника скользили рваные тени, то и дело мерещилось какое-то движение, и не раз Жек замирал, с колотящимся сердцем вглядываясь в даль. Даль была пуста и снежна.

К обеду Эльбрус наколдовал облачную воронку, и налетел буран, скрывший окрестный пейзаж за сплошной снежной пеленой.

— Движемся по приборам, — сказал Жек, стряхивая с ресниц мокрый снег, и включил навигатор.

Он старался отвлечь себя мыслями о родителях, о Машке, о работе и все ждал, что вот выплывет из бурана белый склон перевала Ирикчат.

К вечеру непогода унялась, марево рассеялось, и снова проступили очертания хребтов и медвежий клык Эльбруса на фоне серого неба.

Жек огляделся и громко простонал. Ноги сами собою подкосились, он рухнул коленями в снег.

Перевал Ирикчат — крутой и снежный, весь в ряби сошедших-таки лавин — был так же далек, как и утром. Жек по-прежнему находился посреди озера Джикаугенкез, в центре глаза мертвого джинна.


Ботинки промокли, без движения пальцы начинали леденеть. Жек не двигался, сидел на снегу, уставившись в даль слезящимися глазами, и прерывисто дышал. Порою паника отступала, думалось: еще полчаса ходьбы — и точно, стопудово дойду до перевала! Но нет. Если б мог, дошел бы еще вчера. Был бы лес, решил бы: леший водит. А тут все открыто, заблудиться нельзя.

Резко встал и, бешено втыкая в снег палки, широким шагом побрел назад, не боясь уже ни промоин, ни трещин. Шел до глубоких сумерек, опустив голову, как лошадь на пашне.

Уже вот-вот и дойдет до реки.

Жек остановился и поднял взгляд.

— Блядь, — вырвалось у него.

Он по-прежнему оставался в центре ледника.


Нужно решить, что делать.

Что делать, что делать? Ставь палатку, готовь ужин. Делай вид, что ничего не происходит.

Ну окей.

Рваная тень отделилась от ночного снега и ринулась на Жека, в самое лицо. Он вскрикнул и рухнул навзничь. Померещилось.

Как попало поставил палатку, толком не натянул тент, размотал спальник и залез внутрь. И тут же в одном термобелье, босиком выскочил наружу. Слышал, слышал что-то, совсем рядом.

Детский плач.

Снаружи никого. Тихо.

Палатка! Где теперь палатка? Обернулся, тыкаясь руками в темноту. Ночь безлунная. Вот палатка, тут. А ведь уверен был, что не найдет. Значит, не все так плохо.

Не все так плохо.


Лежал в спальнике, большими пальцами закрыв уши и прижав ладони к глазам — до боли, до цветных кругов. В палатке кто-то был, лежал рядом. Не двигался, не дышал, но разве можно ошибиться? Ну, допустим, скажешь ему: «Пошел отсюда». А он не уйдет, только напугает сильнее.

Жек пролежал так всю ночь, сквозь пальцы подглядывал, как светлеет тент палатки. А этот, незваный, не ушел и днем. Лежал и лежал бок к боку. Волосатая обезьяна, гадина, нежить.

Жек резко развернулся и локтем двинул по затаившемуся соседу, вложив в удар всю силу, весь вес.

Только дно палатки продавилось под локтем, да фирн врезался в сустав, так что электрическая боль пронеслась по костям до плеча. В палатке никого не было.


Жек просидел в палатке до полудня, пообедал кое-как. Это сколько дней прошло? Три? Ему казалось, что на леднике он сидит уже месяц.

Вдруг вскочил и побежал в сторону реки, прочь от перевала. Стиснув зубы, не отрывал взгляда от черных ледяных утесов за тем местом, где обрывался ледник и бурлил бешеный поток. Ему казалось, что утесы становятся ближе, Жек радостно зарычал. Он бежал не меньше часа, горло саднило от холодного воздуха. Ноги стали ватными, Жек споткнулся и полетел лицом в снег, поднял голову, яростно дыша и отплевывая ледяную крошку. Вот тебе хрен, вот хрен тебе! Он будто и не сдвинулся с места, черные утесы были такими же далекими, как и вчера.

Брошенная палатка, спальник, рюкзак остались где-то за спиной, не видать их. Жек до вечера метался по леднику, искал. Не нашел ничего.


До полуночи брел в сторону утесов. Взгляд прикован к навигатору. Навигатор чертил трек. Пройденное расстояние — 7 километров. Это звездец какой-то. Ширина всего плато — от силы два километра. Жек уменьшил масштаб, чтобы на карте отобразилось озеро целиком, но при таком масштабе не было понятно, двигается стрелка или нет. Он увеличил масштаб так, что белое поле заполнило экран. Стрелка двигалась, навигатор считал метры. Жек вгляделся в нарисованный трек, сделал максимальное разрешение и различил множество синих полосок, обозначавших его продвижение. Полоски были направлены вперед-назад, словно он все это время шел сначала в одну сторону, потом возвращался, и так повторял десятки, да нет, сотни раз.

Жек остановился и заорал до боли в горле, размахнулся и закинул навигатор далеко в ночной снег.


— Успокойся. Думай. Думай, — твердил он себе и не узнавал свой слабый, всхлипывающий голос.

Жек сидел на снегу и покачивался из стороны в сторону. Темнота была беззвездной, густой. И все что-то клубилось, мелькало в ней, влажно шелестело, прерывисто дышало в уши, в лицо. Живот ныл, из кишечника то и дело вырывались газы. Жек ничего с этим поделать не мог. Физиология.

Глаза резало от непрестанного вглядывания во тьму. Жек считал до ста, потом в обратном порядке. Хотел припомнить молитвы, которым в детстве учила бабушка. «Отче на небесах, да будет имя твое…» Что-то такое. Он не помнил слов.

— Ду-май!

Он проворачивал в уме проделанный путь, жуткие сны, потерянный крестик, найденное кольцо…

Кольцо.

Замерзшими руками он выудил из-за пазухи цепочку и попытался расстегнуть ее, но пальцы потеряли чувствительность от холода. Он что было сил рванул цепочку с шеи, но она выдержала. Не хочет… Не хочет, падла!

Жек надел горячее кольцо на указательный палец, почти уверенный в том, что в этот момент на вершине пика Калицкого полыхнет око Саурона. Ничего не случилось.

— Дичь какая-то, — шевельнул Жек онемевшими губами.

Вещи потерял, ботинки промокли, ноги замерзают. Когда тут еще туристы пройдут?

И увидят ли они Жека?

В голове возникла картина: топают туристы по леднику, проходят мимо замерзающего парня, он им кричит, но они не слышат его. Невидимку. Пленника кольца.

Жек пошевелил пальцами в ботинках. Он их уже не чувствовал. Паника разливала по телу болезненное расслабление, из кишечника снова вырвались газы. Дурацкое тело. Дурацкий я.

Так. Сны, сны… В первую ночь он увидел волосатую тварь в палатке. Йети? А после купания в Бирджалы он уснул на солнце, и ему приснился красный зверь возле кроватки нерожденного сына. Солнце. Красный зверь — это солнце. Жек почувствовал, что в голове у него словно бы начала складываться какая-то изощренная головоломка.

В том дневном сновидении он отгонял зверя, а сам пальчики откусывал Вовке… Жек пошевелил пальцами на руках и ногах и понял, что если и выберется из переделки живым, то пальцы точно отморозит. Откусит пальцы ему ледник.

На глаза навернулись слезы. И зачем надо было переться сюда? Во дурак, экстремал хренов. Остался бы с Машкой, поревели бы вместе и жили дальше…

Потом был сон том, что Жек, голый и старый, сидит напротив горы. Может быть, это был намек на направление? Может быть, нужно идти не в сторону перевала или реки, а в сторону Эльбруса и пика Калицкого, и там разорвется замкнутый круг?

В темноте замелькало что-то, будто мгновенные всполохи слабого света. Или мелькание крыльев. Жек стиснул зубы, вгляделся во мрак. Ничего.

Сухой язык прилип к небу, Жек зачерпнул снег и обмазал им губы, засунул снег в рот. Холодно, блин. Пар его дыхания уносило ветром, как будто последнее тепло покидало тело.

Тварь в палатке — это, наверное, не йети, а то, что живет в проклятом кольце, какая-то нечисть. Лежало кольцо в горах, вмерзшее в лед, вытаяло на солнце, к лапе медвежьей прилипло, и так оказалось в той низине, где Жек поставил палатку.

А в кольце сидел кто-то, как джинн в лампе. Джинн.

Жек потопал ногами по поверхности ледового плато Джикаугенкез. На всякий случай потер пальцем кольцо и одними губами сказал: «Сим-сим».

Ничего не произошло.

— Кольцо держит меня здесь, — прошептал он.

Ледяные мурашки стянули кожу на спине и руках. Со всех сторон из темноты Жеку мерещились пузыри прозрачных глаз. Гадство.

Он просидел до рассвета и, похоже, задремал на какое-то время. Чудилась сквозь сумрачное марево ледяная стена, рваная тень протаивала сквозь лед. Темное, изломанное нечто, не то в лохмотьях, не то в обрывках кожи и волос, с изодранными треугольниками крыльев. Фигура срасталась с ледником паутиной синих артерий, напряженных жил, и вот она вздрогнула, напряглась и, корчась от боли, стала обрывать эти живые путы. Кровавые глаза уставились на Жека. Тварь распахнула пасть, извергая низкий рев.

Жек открыл глаза, эхо дикого крика пульсировало в ушах.

Ледяной туман просветлел. Еще через час марево рассеялось, и вновь: синее небо, палящее солнце, белая громада Эльбруса. Жек снял перчатки. По пальцам как будто каток проехал: сплошной синяк. Но чувствительность возвращалась вместе с болью. Хороший знак.

Он снял ботинки и задубевшие носки. Здесь все было печальнее. Кончики пальцев почернели, на суставах выступили пузыри с кровянистой жидкостью.

В голове гудело, но страх отступил, Жек вообще чувствовал какое-то отстранение. Волосатый дух, откушенные пальцы, красное солнце, голый старик…

Жек босиком встал на снег, покачнулся, но устоял. Медленно, как во сне, он снял с себя брюки и куртку, флисовый слой и термобелье. Совершенно голый постоял еще немного, часто дыша и пережидая приступы головокружения. Солнце припекало, но холодный ветерок освежал немного, не давая потерять сознание. От ледника сквозь стопы ломотою в костях пробирался холод. Он побрел в сторону пика Калицкого. За ночь нападало столько снега, что босые ноги проваливались в него и почти не скользили. В голове мелькало: волосатый дух, откушенные пальцы, красное солнце, обнаженный старик. Жек решил для себя, что круг колдовства он сможет разрушить только если голым пройдет под палящим солнцем в сторону Эльбруса и пожертвует пальцами на ногах. Сил уже не было думать, где тут правда, а где бред. Надо было выбираться с ледника, пока вовсе тут не сгинул…

Хотя… и черт уже с этим промерзшим телом. Сейчас бы поспать…

Горячее кольцо постукивало по груди при каждом шаге.


Солнце было в зените, когда Жек добрался до пика Калицкого. Оттуда по морене недалеко уже было до реки, а дальше по осыпи — до озера Бирджалы. Выбрался! Жек сел на черный валун и уставился на свои ноги. Черная кожа потрескалась, из-под нее сочилась сукровица и тут же замерзала на пальцах тонкой корочкой рубинового льда. Он обхватил голову руками, корчась от ледяной боли в костях. Солнце жгло спину.

Выходит, надо было просто пойти в другом направлении? И зачем он бросил одежду, превратил ноги в обмороженное месиво, промерз насквозь и обгорел на солнце? Или ледник не выпустил бы его в одежде и ботинках?..

Ноя от боли, но пополз по морене, по тонкому ледяному мосту прошел над клокочущим потоком реки, даже не думая о том, что может сорваться. Из полыньи на озере Бирджалы зачерпнул ледяную воду, стал пить, терпя ломоту в зубах. В зеркале озера отражалось его почерневшее от солнечных ожогов лицо, спутанные волосы падали на глаза. Изуродовал себя, Боже, на кого я похож?

А ясно, на кого похож. На йети из первого сна — вот на кого похож.

И что теперь? Спуститься голышом в Джилы-Су, попросить помощи? Так ведь он не дойдет, с такими-то ногами…

Странный, неуместный звук долетел до его слуха. Человеческие голоса.

Жек поднял голову. К озеру с противоположной стороны спускалась группа людей с рюкзаками.

И мысли не было пойти к ним, позвать. Жек сообразил, что от туристов его отделяют запорошенные снегом валуны и люди его еще не заметили. Он отполз от озера, скрылся за соседним холмиком и замер между камней, на снегу, как затравленный медведь. Ни за что, ни за что он не приблизится к ним, не позволит им себя увидеть…

Он слушал приближающиеся голоса, смех, хлопающие на ветру тенты палаток. Набирают воду, разбивают лагерь. Парни и девушки, человек шесть. Почему не выйти к ним, не объяснить, что попал в беду? Будут удивляться, испугаются. Ну и пусть. Зато вернут в цивилизацию, спасут, пока совсем без ног не остался…

Жек до крови прикусил себе обмороженный палец. Нельзя об этом даже думать! Он уже не такой как они, уже не человек. Ему уже нельзя назад.

Когда стемнело и стихли голоса, Жек вырыл из-под снега прошлогоднюю траву и сложил горкой на плоском камне. Сам не понимая, что творит, он прикоснулся к траве горячим кольцом, свисавшим с шеи. Кольцо раскалилось докрасна, а цепочка осталась холодной. Тлеющая трава наполнила ноздри Жека горьким, чадным ароматом, и он вспомнил вдруг, что зовут его вовсе не Жек.

Ночь раскинула звездный шатер над снегами — ангельский трек в небесах. Древними, сумрачными очами смотрел джинн Малик в небеса, и пламя невидимого заката отражалось в них. Он помнил другие звезды и другие льды на склонах горы, название которой запретно. Он помнил, как плыл по реке в огненной лодке — по реке, струящейся вверх. Он помнил голоса ангелов и подслушанный разговор о том, что новые твари из плоти и крови будут возвеличены в очах Всевышнего над духами вод, ветров и огня. Тогда он возненавидел людей, превосходство которых ему нужно было признать. Злоба всколыхнулась в нем, и Малик поклялся всячески вредить им теми силами, которыми владел, — властью огня и холода. Но за его дерзновенное проникновение в выси и за злое решение его сердца он был схвачен жестокими пери и заточен в среде проклятого кольца. Кольцо было сокрыто в леднике, и тысячелетиями Малик разогревал его злобой своего сердца, чтобы оно наконец растопило лед. Это слабое человеческое тело, в котором пребывал он теперь, будет послушно его воле, и покуда срок свободы Малика не исчерпан, он успеет отомстить смертным за свое унижение.

Горящий взор джинна обратился к Ирикчату. Сквозь ночь он видел, как спускается с перевала сияющая кобылица со всадником в кровавых латах. Ни одна лошадь не смогла бы спуститься по такому крутому склону. Это подлые пери идут за ним, чтобы снова заточить его внутри ледника.

Малик раздул в тлеющих травах холодный огонь и улыбнулся криво. Кое-что сделать он все-таки успеет.


Жек зажмурился: от едкого дыма жгло глаза. Пучок трав тлел на камне, сырой дым стелился над озером Бирджалы, заволакивал ночные небеса, скрывая белые выси Эльбруса. Дым был холоднее льда, от него веяло чем-то страшным, одиноким, бездонным…

Он попробовал встать, но едва не упал. Босые ноги вмерзли в лед. Скрежеща зубами от электрической боли, он отделил ступни от льда, отрывая куски плоти и черные фаланги пальцев. Крови почти не было, ноги посинели до колен. Хватаясь за валуны, он подполз к палаткам.

Три палатки стояли на берегу озера, рядом в снег были воткнуты ледорубы и палки. Жек стоял на четвереньках, вдыхая терпкие, острые запахи тел, еды, сигарет, чая, пота.

До хруста сжав зубы от холодной боли в костях, Жек приблизился к одной из палаток, тихо расстегнул молнии, залез внутрь. Было очень темно, но он видел, что в палатке спят двое. Он втиснулся рядом с ближайшим к нему человеком и замер, не дыша. Человек поворочался, пробормотал что-то во сне и снова затих. Жек лежал с ним лицом к лицу, греясь от его живого тепла. Как хорошо бывает посмотреть на спящего человека!

А я, стало быть, уже не человек? Или просто сошел с ума? Неважно, это уже так неважно…

Только бы лежать рядом с этим теплым телом, слушать ровное дыхание и самому наконец-то уснуть…

Он притронулся ко лбу спящего мужчины, к его носу, губам, бороде. Спящий тихо застонал. Жек не мог оторвать руки. Так тепло… Он зажмурился, впитывая жар чужого тела, а когда открыл глаза, спящий был мертв. Бледный, с синими пятнами на острых щеках, он напоминал мумию. Его сосед поднял голову, глянул на мертвеца блестящими глазами, потом на Жека и открыл рот. Жек положи палец ему на губы, человек вздрогнул и рухнул на дно палатки. Тепло заструилось из него незримым потоком. Жек не закрывал глаз, наблюдая быстрые изменения, происходившие с телом. Кожные покровы бледнели, плоть усыхала, широко распахнутые глаза ввалились и лопнули, черная жидкость плеснула из них на щеки.

Господи… Ведь это сделал я!

Он выбрался из палатки и подошел к соседней. В облачной ночи Жек видел не хуже, чем днем.

Еще две жизни погасли — мужская и женская.

— У вас там все хорошо? — раздался голос из третьей палатки. В прорези тента показалось белое лицо.

Молодой мужчина в одних трусах слепо вглядывался во тьму. Жек обошел его сзади и уперся рукой в его спину. Пальцы Жека словно бы удлинились, проникли сквозь мышцы, достигли упругого сердца и сжали его.

Жек хотел крикнуть, заставить себя отвести руку, но не мог. С каждым мгновением ему становилось теплее.

Тело мужчины почти беззвучно опустилось на снег и застыло, похожее на вывороченный из земли корень: ноги согнуты, руки сплетены, крючья черных пальцев замерли у раскрытого рта. Зубы блестели из-под истончившихся губ.

В палатке оставался кто-то еще. Жек нагнулся и заглянул внутрь.

— Мишка, это ты? — спросил женский голос. — Ну чего молчишь? Не пугай…

Жек протянул руку и что-то оборвалось в нем. Девушка была не одна; вторая, маленькая жизнь пульсировала в ней. Всем своим естеством Жек чувствовал сгусток жара, пружину возможностей, нить судьбы, скрытую внутри женского тела.

Рука сама тянулась к девушке, чтобы забрать ее тепло. Обжигающие слезы вытекли из глаз Жека.

Господи, я знаю, Ты есть. Если все происходящее со мною — правда, если я стал марионеткой в лапах злого духа, если эта тварь внутри меня существует… А она существует, в этом сомнений нет! Если есть зло… Значит, должен быть и Ты.

Жек всхлипнул и прикоснулся к девушке, втягивая ее тепло, извернулся всем телом, выворачивая шейные позвонки, и вцепился зубами в собственную руку. Девушка вскрикнула и отпрянула.

— Беги! — прорычал Жек сквозь собственную прокушенную плоть.

Девушка рванулась из палатки мимо Жека.

Жек закричал диким, страшным голосом и встал перед ней во весь рост. Еще секунда — и его руки обхватят ее, заберут жизнь.

Девушка, как была, в носках и термобелье рванулась прочь.

Жек опрокинулся на землю и бился, бился головой о камни, бросался в воду озера, обдирая кожу о лед, нырял под ледяную корку, но вода вскипала вокруг него, лед плавился, кольцо на цепочке тянуло его, как рука хозяина тянет собаку за поводок. В погоню!

Он боролся так долго, как мог, но злая сила внутри него взяла верх. Жек встал в дымном озере — сам не свой, уже не Жек, а джинн Малик внутри мертвого, изломанного тела. Вместе со щупальцами холодных облаков Малик ринулся за ускользающей жертвой.

Бесшумно ступая, следом за беглым джинном направилась кобылица — сплетение молний и звезд со всадником в кровавых латах. Всадник не спешил.


Борян уже въезжал в Кисловодск, когда туристка, залипшая в соцсетях с того момента, как появился мобильный интернет, громко охнула.

— Вы послушайте, — ее зубы клацнули не то от волнения, не то из-за убитой подвески.

— Чего там? — поинтересовался Борян. — В Москве у вас что-то стряслось?

— Нет, не в Москве, — выдохнула туристка. — Здесь, в горах где-то.

И она на всю машину стала зачитывать новостную ленту:

«Плохая погода, установившаяся в Приэльбрусье в июне, привела к аномальному снижению температуры в ночь с двадцать первого на двадцать второе числа. В эту ночь рядом с озером Бирджалы находилась группа альпинистов. Четверо были найдены замерзшими прямо в спальных мешках, еще один погиб возле входа в палатку. Случившаяся трагедия оставляет немало вопросов. Уже сейчас звучат сравнения с погибшей на Урале группой Дятлова. Спасатели сообщают, что на леднике Джикаугенкез были найдены вещи еще одного альпиниста, по документам — Евгения Александровича Костенко. В настоящее время он считается пропавшим без вести. Радует лишь то, что Тамара, последняя участница несостоявшегося восхождения, успела спуститься в Джилы-Су и заявить о произошедшем. Она доставлена в больницу с поверхностными обморожениями. Девушка находится на четвертом месяце беременности, но врачи утверждают, что на настоящий момент жизни матери и плода ничего не угрожает».

— Не, ну нормально — беременной по горам ползать? — ахнула туристка с заднего сиденья.

— Да уж… — Борян побарабанил пальцами по протертой коже руля. — А Евгений этот… Я его, по ходу, подвозил несколько дней назад. Да, горы шуток не любят. Снаряга должна быть нормальная, я так считаю. Наобум-то зачем ходить? Только себе на беду, ну?

Комментариев: 4 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)

  • 1 non-being 24-05-2022 13:18

    А мне рассказ понравился.

    Учитываю...
  • 2 Денчик 24-05-2022 08:42

    А почему не "Мертвый глаз Джинна", а по-Йодовски, "Джинна мертвый глаз"? Звучит, как прозвище падшей женщины)) Ну, там "Серега-хитрый глаз", "Джинна - мертвый глаз" ))

    Учитываю...
  • 3 Алексей 21-05-2022 01:53

    Рассказ весьма неплох.

    Но явно писался для номера "ужас в горах".

    К дикому Западу не имеет ни малейшего отношения.

    Учитываю...
    • 4 viaclav 23-05-2022 08:54

      Алексей, неисповедимы пути горного ужаса...

      Учитываю...