Первая мировая война: наравне с новейшей техникой, люди выходят на поле боя с палицами, с кирасами, почти в средневековых доспехах. Эта последняя война, которая предполагала рукопашный бой, и в то же время — новая война, которая впервые становится дистанционной. Ее смело можно назвать сюрреалистичной. В подтверждение этому в одном из французских госпиталей как литературное течение зародился сюрреализм. Впервые термин surrealism ввел поэт Гийом Аполлинер, обозначив таким образом «сверхреальность» — то, что находится над реальностью, то, что «реальнее реального». Позже Бретон возьмет это слово и именует им новое направление в искусстве.

Во время Первой мировой войны Андре Бретон в качестве медбрата помогал раненым, контуженым, страдающим от болей и галлюцинаций. Перед войной молодой человек планировал стать врачом, но война его изменила. Он заметил, что, когда больные бредят, их бред оказывается весьма поэтичным. Они порождают яркие образы, которые могут родиться лишь в воспаленном сознании, очищенном от цензуры общества и морали. Он понял, что, когда мы входим в режим грез — снов наяву, — наша цензура смягчается, давая волю иррациональному, от которого сквозит подлинной, настоящей реальностью в противовес стертым клише. Бретон задумался, что будет, если пытаться не лечить больного, а оставить его наедине со снами и наблюдать за поэтичностью его языка? Сумасшедшие, больные вызывали у молодого Бретона искреннее восхищение: им доступна иная реальность, недосягаемая для него. Вместе с Филиппом Супо, с которым они вместе служили, они разработали методику, которая помогает снижать критичность и входить в режим снов наяву — «автоматическое письмо». Автоматическое письмо — это создание условий для проявления бессознательного. В этом есть определенный смысл: Карл Густав Юнг, швейцарский психолог, также разрабатывал способ вызывать в режиме бодрствования сны, так как сон — это территория, где мы встречаемся с бессознательным, и чем глубже мы погружаемся в сновиденческие образы, тем архаичнее и страшнее эти образы. Это уровень архетипов, мудрости коллективного бессознательного.

Андре Бретон (1896—1966)

Фрейд, пользовавшийся уважением среди сюрреалистов, открыл, что наши оговорки, бредовые высказывания, ассоциации являются симптомом того, что в человеческой психике есть расщепленность: общество требует от человека подавлять звериное аморальное начало, но оно не исчезает, а загоняется вглубь психики и всплывает в так называемых оговорках днем и сновидениях ночью. Взяв на вооружение фрейдизм, сюрреалисты сформулировали свои требования к искусству. Логика такова: общество запрещает нам вести себя так, как мы того желаем. Человек — это животное с подавленными инстинктами. Все мы — больные животные. Выходит, то, что отвергается обществом — на дне человеческой души, и в нечистотах лежат крупицы истинного Я. Эту идею они взяли у Артюра Рембо. Два основополагающих момента поэтики Рембо: первое — реабилитация статуса воображения, подвергшегося радикальной цензуре после смерти Джордано Бруно в эпоху Реформации, а затем и Контрреформации; второе — поэтический опыт радикально отличается от опыта повседневности, и необходимо интенсифицировать работу с собственной фантазией. С другой стороны, Рембо отказывается от идеи двоемирия — деление мира на духовный и материальный. Рембо предлагает отказаться от метафизики и искать Абсолют на глубинах бессознательного. Поиски Бога осуществляются в черных глубинах собственного бессознательного, аморального, постыдного, звериного. Поэт — ныряльщик в нечистоты, стремящийся обнаружить там крупицу сверкающего золота. Вот почему его стихи удерживаются на тончайшей грани между точным образом и бредом сумасшедшего:

Однажды вечером я посадил Красоту к себе на колени. — И нашел ее горькой. — И я ей нанес оскорбленье. Я ополчился на Справедливость.
(Рембо А. «Сезон в аду»)

Артюр Рембо (1854—1891)

Сюрреалисты, вслед за Рембо, поняли, что нужно нырять в нечистоты, чтобы отыскать потерянное Я. Сюрреалист — человек, который сумел счесть в браке сознательное и бессознательное, рай и ад, общественно разрешенные и преступные побуждения, нравственное и аморальное, красоту и ужас. Одним из самых значимых вдохновителей на создание жестоких образов в искусстве был граф де Лотреамон. Если у кого есть желание найти виновника состояния современной поэзии с ее жестокостью, отвратительными образами и перманентным бунтом, то знакомьтесь — Изидор Дюкасс, родом из Монтевидео, более известный как граф Лотреамон.

Лотреамон (1846—1870)

Его «Песни Мальдорора» стали Новым заветом для сюрреалистов, «новой лихорадкой литературы». Для наглядности приведем небольшую выдержку из его «Песен»:

Два маленьких, хотя достигших зрелости, ежа выпотрошили мои яички: содержимое швырнули псу, каковому подаянию он был весьма рад, а кожаные мешочки старательно промыли и приспособили под жилье.
(«Песни Мальдороро»)

Бывший дадаист — Макс Эрнст — создал скандальную работу «Мадонна, шлепающая младенца Христа перед тремя свидетелями». Архетип, по Юнгу, всегда амбивалентен, фигура отца и матери включает всегда положительные и негативные стороны. Эрнст пытался восполнить этот дефицит темной стороны в светлом образе Богоматери, очищенным в христианстве от теневой стороны — она всегда любящая, всепрощающая, добрая, милосердная. Но архетип матери содержит в себе также негативные черты — мать наказывает ребенка, воспитывает его, ругается, шлепает его. Макс Эрнст, вопреки христианскому канону изображения Богоматери, создал сюрреалистический образ Мадонны, вызывающий возмущение у религиозных людей по сей день.

Бракосочетание ада и рая — это coincidentiaoppositorum — соединение противоположностей. Эта латинская фраза относится к идее Бога, в котором парадоксальным образом все противоречия снимаются, что и отличает его радикально от человека. Это наводит сюрреалистов на мысль, что сочетание антонимов, риторика, насыщенная оксюморонами, преступная связь добродетели и порока, высокого штиля и уличного арго — тот самый язык, на котором говорит сверхчеловеческая реальность.

Приведем строки из стихотворения Андрэ Бретона «Совершенно белые мужчина и женщина»:

Великий инстинкт сгоранья
Они подобны опаленным цветам
Далекий их взгляд взвивает камни вихрем
Но сами они неподвижны и пропадают
В сердцевине этого смерча
Для меня ничто не сравнится со смыслом их вялых мыслей
Свежестью ручья куда они окунают тень своих остроносых ботинок
(Бретон А. «Совершенно белые мужчина и женщина», пер. М. Бескубской)

Этот творческий принцип союза несочетаемого проявлялся во всем. Все видные сюрреалисты первой волны (Андре Бретон, Филипп Суппо, Луи Арагон, Тристан Тцара) были атеистами и интересовались духовными практиками, так как те порождали идеи для поэзии, снимали цензуру, размывали психические структуры, которые наращивались годами. Открывался доступ к иной реальности, которая была закрыта. Сюрреалисты увлекались теософией Елены Блаватской и были членами французской коммунистической партии; с помощью спиритических сеансов они вызывали дух Розы Селяви (женское альтер эго художника Марселя Дюшана, проживавшего в то время в Нью-Йорке) и высмеивали католических священников. Можно сказать, сюрреалисты были представителями монизма — мировоззрения, согласно которому между духовным и материальным нет различий, а есть лишь градация материальности.

Сюрреалисты всю жизнь находились в поисках сверхреальности. Они погружались в бессознательное как подавленную часть самих себя, стирали различие между режимом бодрствования и режимом dreaming — грез и сновидений. Они вели собственную войну — с клише и стереотипами, цензурой и моралью, чтобы по окончании боевых действий вернуться в обновленный мир, в котором не будет разницы между жизнью и искусством и сном и явью. Вернуться не больными животными, а сюрреалистичными людьми, примирившими самих Бога и дьявола.