DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Другая перспектива бытия: из Италии в Китай

Начало статьи читайте в DARKER № 11'2015 (56).

 


 

Лики неанглоязычного хоррора в литературе

Издание второе, исправленное и дополненное

 

Италия

Не знаю, как вам, а мне любопытно было бы почитать те самые «джалло» — популярные книжечки 30-х гг. в жёлтых обложках, давшие название почтенному итальянскому направлению кинохорроров. Возможно, именно в них, вопреки возможной безвкусице, нашлось бы нечто простое, свежее и чистое, первозданное в своём желании испугать читателя, что в известной мне литературе за авторством итальянцев практически не попадалось. На мой взгляд, отличился по этому ведомству Дино Буццати, известный почему-то в основном как творец занудной и выспренне-философской «Татарской пустыни». Зато в некоторых из его «Шестидесяти рассказов» пробивается истинный ужас столкновения слабого человеческого существа с непредсказуемым миром, который перемалывает его безо всякой злобы, просто потому, что таков естественный ход вещей. Знаменитая клиника содержит семь этажей: на седьмом размещаются самые лёгкие пациенты, на шестом — те, чьи болезни требуют большего внимания медперсонала, и так вплоть до первого, где содержат умирающих. Разумное устройство? Герой, прибывший на лечение всего лишь с незначительными симптомами, тоже так думал, пока не понял, что в день, когда его разместили на верхнем этаже, он был обречён проделать весь спуск до конца («Седьмой этаж»). Каждую ночь на лестнице многоквартирного дома слышен звук капли, поднимающийся со ступеньки на ступеньку. Пройдёт она мимо или остановится у твоей двери? Неизвестно, что тогда случится, ясно только, что это будет нечто страшное, что невозможно перенести («Капля»). Отстранённая манера повествования и соседство в сборнике с рассказами сугубо ироничными, не содержащими пугающего компонента, усиливает воздействие этих историй.

 

Испания

На рубеже XIX — начала XX веков мистическая проза в Испании развивалась успешно: доказательством тому служит сборник «Чертов крест», выпущенный издательством «Азбука-классика». Среди составивших его занимательных быличек выделяются вязко-жуткой атмосферой одноименная новелла Густаво Адольфо Беккера (1836–1870), его же «Гора призраков», а также «Моя сестра Антония» Рамона дель Валье-Инклана (1869–1936). Однако настоящее испанских ужасов довольно-таки скромно. Вот потянется иногда рука причислить что-то из испанских романов к жанру ужасов — и остановишь себя: а точно ли так? Даже «Клуб Дюма» Артуро Переса-Реверте, послуживший основой для фильма «Девятые врата», — всего лишь детектив, безо всякой дьявольщины... Тем более заслуживает внимания книга Альберта Санчеса Пиньоля (р. 1965) «В пьянящей тишине». Сюжет узнаваемый: двое мужчин на заброшенном острове подвергаются атакам человекоподобных морских существ. Однако по ходу действия отношение к ним одного из героев меняется: в самке чудовища он разглядел прекрасную женщину... От этой лав-стори Лавкрафт в гробу переворачивается, однако должна признать, что написано трогательно и искусно. Вторым своим романом, «Пандора в Конго», Пиньоль, по-прежнему не забывая о Лавкрафте, отдает дань уважения и другому мэтру — Джозефу Конраду, воплотившему в «Сердце тьмы» чудовищный и притягательный образ туземной Африки.

Стоит упомянуть здесь мистификацию издательства «ЭКСМО», которое выпустило три романа некоего Родриго Кортеса, содержащих характерные для литературы ужасов компоненты, что в особенности касается романа «Садовник» с его трупным душком. И хотя быстро выяснилось, что под этим именем скрывался русский писатель и журналист Андрей Степаненко, приятно, что крупное издательство сделало ставку на испанский псевдоним. Это подтверждает факт интереса к неанглоязычным ужасам в наших широтах.

 

Латинская Америка

Испанию опережает Латинская Америка — родина литературного течения, получившего название «магический реализм». Здесь любят мифы, здесь их творят, здесь их перерабатывают — и, положа руку на сердце, трудно определить, где пролегает граница между словесными упражнениями и эзотерическим отбытием в неведомое. Назвать Хорхе Луиса Борхеса (1899–1986) литератором, пишущим ужасы, значило бы неправомерно сузить его диапазон. Тем не менее, его сугубо литературное, откровенно пронизанное легко вычисляемыми книжными мотивами творчество содержит весомую долю того, что значимо для нашего любимого жанра. Так это получилось в «There Are More Things» — рассказе о некоем инопланетном или сверхъестественном существе, обитающем в уединённом доме. Мы так и не увидим его — но описание мебели и обстановки, предназначенных для тела иных, нечеловеческих форм, создаёт образ более чудовищный, чем полное омерзительных подробностей описание.

Адольфо Бьой Касарес (1914–1999) был другом Борхеса — и персонажем его рассказа «Тлён, Укбар, Орбис Терциус». Некоторые критики считают его основоположником научной фантастики в Аргентине, но мистического в его произведениях не меньше, чем научного. Иллюзия и реальность — вот тема, которая проходит через них красной нитью. В его романах заведомая подмена реальности иллюзией происходит с помощью голографии («Изобретение Мореля») или хирургической операции, заставляющей человека воспринимать окружающий мир не таким, каков он есть на самом деле («План побега»). Что касается рассказов, здесь прослеживается та же тенденция. Лётчик Иренео Моррис угодил в параллельный мир, имеющий минимальные расхождения с нашим («Козни небесные»). Молодая супружеская пара становится жертвой злонамеренной гипнотизёрши («Пауки и мухи»). Даже в детективном рассказе герои терпят фиаско, потому что их толкование реальности не совпадает с нею: преступники расправились с тем, кого они приняли за преследователя, а на самом деле безобидный старик гнался за ними, приняв одну из шайки за свою покойную дочь («Как рыть могилу»).

Федерико Андахази (р. 1963) также перерабатывает мифы на новый лад, но вместо их поэтизации он преисполнен сарказма. Моё знакомство с этим автором началось с романа «Милосердные», текстом которого я сразу же поделилась и с реальным окружением, и с интернет-общественностью. Реакция простиралась от безудержного, хотя и несколько нервного, смеха до возмущения. Неудивительно: нахальный аргентинец покусился на святое! На готику, на Байрона и его романтический круг общения, на ту ненастную швейцарскую погоду, в которую был зачат «Франкенштейн» Мэри Шелли и «Вампир» доктора Полидори... Последний и является главным героем романа — правда, слово «главный» к нему не подходит: до такой степени он чувствует себя ничтожным и тяготится этой ничтожностью. Однако постепенно выясняется, что ненавидимый и боготворимый им Байрон — не гений, а точно такое же ничтожество. И Байрон, и другие великие писатели XIX в. обязаны своей славой некоему мерзкому существу... Неожиданности, смешанные с непристойностями, подстерегают читателя на каждой странице и делают «Милосердных» весьма занимательным чтением.

Разоблачение мифов и откровенные описания половой сферы — то, что проявляется и в других романах Андахази. В «Городе еретиков» рождается версия возникновения Туринской плащаницы: исходным материалом послужило тело не Христа, а того, кого католическая церковь признала еретиком. В «Анатоме» католики борются с врачом, открывшим клитор как орган наслаждения у женщин... Вообще, у автора есть зуб на католиков, что не слишком актуально для наших широт: возможно, здесь кроется причина того, что книги Андахази раскупаются в России хуже, чем заслуживает этот, безусловно, достойный писатель.

В разные периоды творчества баловал себя и читателей жутковатыми рассказами и главный маг Латинской Америки — Габриель Гарсиа Маркес (1928–2014). Иногда он работал в русле «южной готики» Уильяма Фолкнера («Набо — негритенок, заставивший ждать ангелов»), иногда обращался к местному фольклору («Ночь, когда хозяйничали выпи»), порой рождал неповторимые, ни на что не похожие картины («Последнее плавание корабля-призрака»), но результат неизменно был один: читателя легко, словно перышком, касался страх, смешанный с бесконечным удивлением перед чудом...

Этому греху был причастен и другой великий маг-реалист — Хулио Кортасар (1914–1984). Беззастенчиво мешая действительность и выдумку в единое целое, он не чурался и темных оттенков — достаточно вспомнить хотя бы новеллу «Заколоченная дверь», исполненную лунной жути, многослойную притчу «Захваченный дом» или «Менады» — кошмарный этюд о массовом психозе. Зыбкая атмосфера иномирности и нетривиальный стиль роднят Кортасара с современным мастером ужасов Рэмси Кэмпбеллом.

 

Румыния

Румыния дала миру не только князя Дракулу, но и Михаила Эминеску (настоящая фамилия Эминович; 1850–1889) — главного классика как молдавской, так и румынской литератур. Его образ пронизан множеством романтических ассоциаций: жизнь в бедности, безответная любовь, изнурительная психическая болезнь и смерть в сумасшедшем доме — мало кто из авторов мировой известности, кроме разве что Эдгара По, так точно воплотил собственной биографией представление о «проклятом поэте», расплачивающемся за свой гений простым человеческим счастьем.

Если обратиться к творчеству Эминеску, представление о «тёмном гении» станет ещё отчётливее. Создаёт его и стихотворение «Демонизм» («Весь мир — большая рака. Звёзды — гвозди, / В неё вколоченные крепко. Солнце — / Окно в темницу жизни...»), и «Молитва дака», воспевающая смерть и полное уничтожение личности как самый благодетельный из возможных поступков Бога. Однако поклонникам жанра ужасов более пристало чтить романтические поэмы Эминеску и, в первую очередь, «Strigoii» — название принято переводить почему-то как «Оборотни», хотя речь здесь очевидно идёт о вампирах... к которым автор питает явную симпатию. Прародители румынских кровопийц, Аральд и Мария, прекрасны и благородны; не вмешательство дьявола, а могущество дакийского жреца и благословение языческого бога Замолксе даруют загробную вечность их бессмертной любви.

Совершенно по-другому вампирическая тема звучит у другого румынского классика — у Мирчи Элиаде (1907–1986), чьи художественные произведения вошли в сборник «Под тенью лилии» («Энигма», 1996 г.). Личность необычайно крупного масштаба, философ и историк религий, писатель, путешественник и политический деятель, Элиаде и в прозе разрабатывал свои мистико-философские идеи: здесь и игры с пространством и временем («У цыганок», «Серампорские ночи»), и практическая реализация бессмертия («Три грации»)... Однако «Девица Кристина», в отличие от эминесковских «Упырей», вещица вполне традиционно готическая. Здесь оживают портреты, открываются зловещие фамильные тайны, ребёнок находится под тлетворным воздействием мёртвой девушки, персонажей настигают одного за другим безумие и смерть, но главный герой, как в сказке, выходит победителем. Трудно понять, почему после публикации этой невинной, с современной точки зрения, повести в 1936 г. автор был обвинён в порнографии и отстранён от преподавательской деятельности в Бухарестском университете.

Ана Бландиана (настоящее имя Отилия Валерия Коман; р. 1942) — известная поэтесса, прозаик и общественный деятель, диссидентка, не боявшаяся до революции 1989 г. делать прямые высказывания против Чаушеску в интервью зарубежным изданиям и радио «Свободная Европа». Её проза пронизана духом кошмарного сна: что-то здесь пугает, а что-то кажется мучительно красивым. Писательница приезжает в деревню своего детства, но вместо приюта милых воспоминаний находит гиблое место, где сама природа претерпела деформацию, где обитают страшные старики и старухи, которые хотят оставить у себя приезжую навсегда («Поездка за город»). В магазине женщину ухватил за руку и не отпускает какой-то незнакомый ей тип, а окружающие не только не пытаются помочь, но и осуждают жертву («Подделка под кошмар»). Преподавательница философии во времена повального дефицита собирается развести кур у себя на балконе, однако из яиц, которые принёс подозрительный незнакомец, вылупляются отнюдь не цыплята («Птица потребительская»)... Небывалым событиям придают достоверность реалии «epocadeaur» — «золотой эпохи», как называют, иногда с изрядной долей иронии, время правления Чаушеску.

В постсоциалистический период писатели этой страны пустились осваивать типичные «румынские» и «околорумынские» темы жанра ужасов, то споря с иностранным взглядом на них, то эксплуатируя англоязычные штампы. Примером может служить переведённый на русский роман Андрея Кодреску «Кровавая графиня», где потомок Эржебет Батори совершает преступление под влиянием её духа.

 

Польша

Если уж мы переместились в Восточную Европу, то Польша представляет для любителя литературных ужасов немалый интерес. Как и Румыния, она — парадоксальное сочетание Запада и Востока: если румыны — романоязычный народ, который исповедует православие, то поляки — славяне— католики. Сочетание славянской мифологии с католической готикой обнаруживается в «страшных» балладах Адама Мицкевича, таких как «Лилии», «Привал в Упите», «Свитезянка». Однако для ХХ в. знаковой фигурой польской чёрной фантастики стал писатель, который смог предложить читателю нечто позанимательнее, чем мертвецы и русалки...

Стефан Грабинский (1887–1936) родился в Каменке-Струмиловой, неподалёку от Львова (тогда Лемберг). Болезнь, погубившая его отца, брата и сестру — костный туберкулёз — усугубила замкнутый, мечтательный характер будущего писателя и способствовала его увлечению фантастической литературой.

Несмотря на то что Стефан Грабинский написал множество оригинальных и интересных произведений фантастической литературы ХХ века, при жизни он был практически не известен в Польше и, за исключением двух незначительных публикаций в Италии, не переводился. Период наибольшего успеха Грабинского приходится на 1918–1922 годы, когда он опубликовал пять сборников рассказов. Однако и они не принесли большого дохода; писателю приходилось работать школьным учителем. Но прогрессирующая болезнь лишила его даже этого источника средств к существованию. Присуждённая ему в 1931 г. Львовская литературная премия положения не улучшила, и писатель скончался не только в страданиях, причиняемых туберкулёзом, но и в бедности. Вторая мировая война заставила польских читателей забыть о его произведениях, которые оказались совсем не ко времени. Однако в 50 гг. интерес к нему оживился. Одним из самых пылких его поклонников стал не кто иной как Станислав Лем! Ныне имя Грабинского стоит в одном ряду с именами Блэквуда, Лавкрафта и Мейчена.

Сборники Грабинского — кладезь сюжетов, мало или совсем не использовавшихся в литературе ужасов. Особое внимание он уделяет патопсихологии обыденной жизни (сборник «На взгорье роз»), а также профессиональным областям деятельности человека, таким как пожарное и железнодорожное дело. Ему посчастливилось создать нескольких убедительных фольклорных персонажей. Чего стоит хотя бы Чумазлай — железнодорожный демон, предвещающий крушение поезда (сборник «Демон движения»)! А как насчёт белого вырака или огнедлаков, с которыми тесно знакомы пожарные (сборник «Книга огня»)?

Собрание сочинений Грабинского, выпущенное издательством «Энигма», раскупили моментально. Это весомый показатель того, что своеобразный польский писатель нашёл своего читателя в нашей стране.

 

Украина

В бытность свою частью Российской империи, а впоследствии Советского Союза, Украина, несомненно, была интереснее России в плане ужасов. Это родина Гоголя, навек осчастливившего поколения читателей своим «Вием»... То, что традиция не потеряна, подтвердил выход в 2004 году антологии «Чорт зна що», название которой понятно и без перевода. Составитель антологии — известный писатель Юрий Винничук, чей рассказ «День ангела» размещён в сборнике. Заявленный в заглавии герой — чёрт — предстаёт в разных обличиях: это и общеизвестный дьявол-искуситель; и карпатский Ариман — Аридник, воплощение мирового зла; и добрый чёрт, который вместо того чтобы вредить людям, помогает им; и чувствительный чёрт, страдающий из-за любви к смертной девушке... Водится здесь даже Хапун — украинско-еврейский Джиперс-Криперс, который каждый год на Йом-Киппур (Судный день) прилетает в синагогу в своём длинном чёрном сюртуке и уносит самого большого грешника. Этот персонаж — результат недоразумения: слыша скорбные восклицания из синагоги, соседи-украинцы считали, что там происходит нечто страшное, и придумали логичное, на собственный взгляд, объяснение... В результате получился фольклорный сюжет, использованный русским классиком В. Короленко.

К сожалению, антологии свойственна хаотичность: помимо произведений, написанных собственно украинскими авторами на родном языке, в сборник включены тексты самые что ни на есть разнообразные и по национальной, и по языковой принадлежности. Апокрифы, жития святых, переводы с русского, польского, греческого, старославянского, причём переводные произведения никак не отделены от аутентичных, а поиск имён переводчиков превращается в отдельный квест. Поистине, здесь сам чёрт ногу сломит!

И тем не менее, несмотря на отмеченные недостатки, эта книга — занимательное чтение. Львовское издательство «Пирамида», выпустившее её в 2004 г., сулило вслед за ней издать антологии, посвящённые ангелам, ведьмам, русалкам, духам и снам... Мне не удалось найти ни одного подтверждения, что эти благие намерения осуществились. Но, по крайней мере, в 2006 году вышла антология «Огняний змій. Українська ґотична проза ХІХ ст.» Помимо классиков (какая же украинская готика без Мыколы нашего Гоголя!), тут можно встретить имена совершенно не примелькавшиеся, изрядно даже причудливые (Иван Борождна, Хома Куприенко, Иван Гавришкевич, Григорий Мачтет, Емельян Партицкий и др.).

Что произошло с украинским жанром ужасов за последний год, о том никаких сведений не поступало: увы, сложная политическая и экономическая ситуация вряд ли способствует написанию и изданию хорроров. Однако даже времена революции способны вдохновить талантливых авторов, чему примером служит рассказ А. Грина «Крысолов», так что не будем терять надежды.

 

Япония

Парадоксально, но факт: о литературе ужасов, созданной на славянских языках, нам известно меньше, чем о соответствующей дальневосточной литературе! И если речь зашла об «азиатском хорроре», типичные его образцы созданы в Японии. Японцы, как и русские — великие подражатели: долгое время они пребывали в изоляции от европейской культуры, зато, соприкоснувшись с ней, создали оригинальные, легко узнаваемые образцы на основе слияния заимствованного с традиционным.

Что касается самого жанра ужасов, то здесь он издавна бытовал в форме, называемой «квайдан» (другой вариант написания — «кайдан») — рассказы о страшном и необычайном. Сверхъестественные существа в них разнообразны: это и демоны, и духи умерших, и стихийные духи, и лисы-оборотни... С этими странными созданиями можно познакомиться, прочитав «Японские квайданы: Рассказы о призраках и сверхъестественных явлениях» (Минск: Современный литератор, 2002). Однако славу японским ужасам принесли всё же не эти продукты народной фантазии, а творения писателей с индивидуальным голосом и собственным кругом тем.

Рюноскэ Акутагава (1892–1927) — признанный японский классик. Психическая болезнь, вероятно, унаследованная от матери, наложила тяжёлый отпечаток на его недолгую жизнь и привела к самоубийству. Неудивительно, что его влекло не только к мрачным европейским писателям (Стриндбергу, Достоевскому), но и к мрачным темам. В новелле «Муки ада» одержимый творчеством художник жертвует ради картины всем — в том числе жизнью горячо любимой дочери, которую сжигают у него на глазах. «Ведьма» содержит классический сюжет оккультного преследования, но заканчивается новелла хорошо: герои побеждают страшную старуху и обретают счастье.

«Эдогава Рампо» — в псевдониме Таро Хираи (1894–1965), творившего в ХХ в., можно без усилий распознать имя Эдгара По. Он был первым, кто целенаправленно и увлечённо привил к древу традиционной японской литературы росток европейского хоррора. Творчество его во многом ещё подражательно: так, сюжет рассказа «Волшебные чары луны» откровенно повторяет «Паука» Эверса. Однако подражательность здесь не выглядит плагиатом: она скрадывается за счёт своеобразного колорита японского общества, ещё не успевшего перестроиться на западный лад. Впрочем, наиболее интересны у него рассказы, пронизанные сугубо японским мировосприятием, такие как «Ад зеркал» или «Путешественник с картиной». «Человек-кресло» — и сюжетно, и по названию — предвосхищает фантазмы Кобо Абэ. Подобно американскому «тёзке», Рампо уделял также внимание детективам.

Абэ Кимифуса, известный как Кобо Абэ (1924–1993) — ещё один в высшей степени японский и в высшей степени сновиденный автор. Героев его романов связывает случайность, которая очень быстро цементируется в необходимость. Его творчество относят скорее к сюрреализму, однако встречаются у него и элементы хоррора. В романе «Тайное свидание» неизвестно откуда взявшаяся «скорая помощь» увозит абсолютно здоровую женщину, и её мужу, который пытается её спасти, придётся плутать в лабиринтах зловещей клиники с риском погибнуть или потерять собственную личность, постоянно натыкаясь на искалеченных пациентов или представителей персонала... В романе мало натуралистических, шокирующих сцен, по стилю он скорее убаюкивающе-монотонен, однако дурнотное впечатление от него остаётся надолго.

Быстрый взлёт популярности Кодзи Судзуки (р. 1957) связан с высочайшей раскрученностью его главного детища — романа «Звонок». Трудно теперь судить, сколько процентов в успехе этого произведения принадлежит его одноимённому киноаналогу; можно лишь констатировать, что и то, и другое — вещи весьма крепко сделанные. История о непонятной записи на видеокассете, которую нужно непременно переписать и передать другому в течение недели (иначе смерть тебе, о несчастный!), держит читателя / зрителя в напряжении от начала до конца. За «Звонком» последовали продолжения вместе с предысторией, правда, усилия автора объяснить и увязать тонкости влияния экстрасенсорного дара Садако Ямамуры, рождённой от морского духа, на видеоплёнку, а видеоплёнки — на генетический код человека, не всегда компенсируются напряжением по-настоящему страшных моментов... Но они есть! Таково начало «Звонка-0» — глава «Гроб в небе», где посмотревшая кассету девственница беременеет и скоропостижно рожает чудовищного младенца, оказавшегося... всё той же Садако Ямамурой, которая не успокоится, пока не распространит своё влияние на весь мир.

«Кайдан» здравствует в Японии и поныне. Если «Остров мертвых» Масако Бандо (р. 1958), выпускницы европейского университета, довольно грубо сталкивает национальный колорит с чисто западными приемами запугивания, то менее, на первый взгляд, «прияпоненный» роман «Лето с чужими» известного сценариста Таити Ямада (р. 1934) воздействует на читательскую душу гораздо бережней и тоньше — следуя восточной традиции, самое страшное автор оставляет за кадром. А в последнее время сборником типичных рассказов в жанре «кайдан», повествующих о самураях и призраках, «Собрание призрачного меча», прославился Кикути Хидэюки, известный как автор первоосновы культового анимэ «Охотник на вампиров Ди».

 

Китай

В старые времена эта страна не была лишена зачатков литературного ужаса: в конце XVII — начале XVIII вв. Пу Сунлин написал более 400 новелл, и в некоторых из них использованы вполне хоррорные мотивы. Однако современный Китай зачастую представляется многомиллионным монолитом, где человеческие массы, «одинаковые с лица», спаяны цементом коммунистической идеологии. Цай Цзюнь, молодой, но уже плодовитый («Камышовое озеро», «Любовь к кошке», «Вирус», «Заклятие») писатель, многообещающе названный «китайским Стивеном Кингом», опровергает это расхожее заблуждение. Самый известный его роман «Вирус», помимо своей основной функции пугания читателей, открывает окно в современный Китай. И оказывается, что рядовой студент-китаец очень похож на своего российского сверстника! Прошлое времён «культа личности» для него — то, что давно осуждено и не должно повториться. Правда, идеологией — ни маоистской, ни антимаоистской — герои Цай Цзюня не заморачиваются. Зато хлебом их не корми, дай посидеть в интернете... Череда таинственных смертей, губительная сетевая игра, неумершая принцесса, которая таким замысловатым путём ищет свою отрезанную голову — Цай Цзюнь эксплуатирует распространённые мотивы «азиатского» хоррора, в конце сбиваясь почти на пародию, но делает это с такой юной лихостью, что успех первой книги, честное слово, выглядит заслуженным.

На русском языке вышел ещё его роман «Заклятие», значительно отличающийся от первого. Смерть археологов, объединённых раскопками погибшего в древности города-цивилизации, полулюбительский спектакль, изображающий последние дни этого города, очаровательная и антропологически необычная девушка, явившаяся словно из ниоткуда — полный набор штампов историй о духах древних могил, скажете вы? Ошибаетесь: перед нами детектив, все таинственные моменты получают реалистическое объяснение, а единственные призраки в книге — призраки дурных поступков родителей, последствия которых падают на головы детей. До объяснения, однако, доберутся не все, так как роман несравненно менее динамичен по сравнению с «Вирусом», характеры шаблонны, а язык не впечатляет богатством (впрочем, в последнем, возможно, виноват переводчик). Так что ради экзотики Цай Цзюня почитать можно, а вот до Кинга ему пока далеко.

 

В завершение хочется задаться вопросом: чем может быть полезно знакомство с упомянутыми здесь авторами? Полагаю, увидев, как представители различных национальных культур используют их особенности для создания оригинального, ранее не существовавшего продукта, человек, читающий и пишущий по-русски, способен по-новому взглянуть на культуру родную, в которой кроется непаханое поле возможностей национального хоррора. И обнаружить, что «другая перспектива бытия», на которую намекал Жан Рэ, скрывается совсем рядом...

Комментариев: 0 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)