Алкаш в короне из «Бургер Кинга» напоминал Христа, заблудившегося в пустыне и не познавшего Воскресения. Рогнеда долго рылась в сумочке, пытаясь найти кошелек, только затем, чтобы обнаружить: в нем совершенно нет наличных, даже рублик не прятался в складках. Кто вообще сейчас пользуется наличкой?

Злясь на саму себя, девушка прошла мимо алкаша, стараясь не заглядывать ему в глаза, смотревшие с ожиданием. Она быстро пересекла Комсомольскую площадь, мельком взглянув на Георгия, уставшего от бесконечной схватки с драконом. На площади толкались приезжие с баулами и чемоданами, затравленно озираясь в поисках метро. От вездесущей вони шаурмы и прогорклого масла к горлу подступила тошнота. Рогнеда протиснулась между старушкой в нюдовом плаще и малорослым узбеком в заношенной спортивке.

Вдруг ее взгляд зацепился за высокого взъерошенного брюнета. Желтые нахальные глаза словно горели в отблесках скупого вечернего солнца. По тонким губам блуждала усмешка. Потертая кожаная косуха с задранными до локтей рукавами была будто с чужого плеча. Не то ссадины, не то шрамы покрывали заросший щетиной подбородок, шею и предплечья. Толпа обтекала брюнета, как черную скалу посреди бушующего моря. Люди вокруг не замечали его, а он не замечал людей. Возможно, ждал кого-то после долгой разлуки или искал встречи с еще незнакомыми будущими-бывшими друзьями. Может быть, он ждал именно Рогнеду. Лицо брюнета ей показалось смутно знакомым. Его взгляд словно обдал ее жаром, но девушка и так опаздывала на электричку и пробежала мимо, а когда обернулась, брюнет уже растворился в толпе.

Люди атаковали терминалы к пригородным поездам ярославского направления. Час пик, как всегда, напоминал преисподнюю, где каждый норовил выбраться из временной петли, засасывавшей жителей Подмосковья каждое утро, когда толпа хмурых, невыспавшихся людей напоминала рабочих из стихотворения Блока или шахтеров Золя, несчастных и серых.

Приложив «Тройку» к терминалу, Рогнеда шмыгнула между разъехавшимися створками и бросилась к пути, где уже готовилась к отправлению электричка. Едва девушка проскользнула в последний вагон, как двери захлопнулись у нее за спиной, отсекая вечно спешащий куда-то город.

Электричка была другим миром, уже Подмосковьем, а не Москвой. Будто стоило поезду покинуть платформу, как пропадали из виду нарочитые бренды на сумках и одежде, а гламурных девиц с лицами, подправленными фильтрами, сменяли спящие на лавках алкаши и работяги. Разомлевший клерк в деловом костюме был в обычных электричках редкой птицей. Клерки пользовались экспрессами, «Рэксами». Один такой отправлялся с соседнего пути, жизнерадостный, улыбающийся, со всеми удобствами: кондиционером и вайфаем. Рогнеда не могла себе позволить проездной на экспресс. Выгодные условия ипотеки и кредита съедали большую часть зарплаты.

В вагоне пахло мочой и немытыми ногами. Девушка перешла в следующий, где — о чудо! — нашлось свободное место у окна.

Немного удивленный голос объявлял названия станций, пассажиры сидели, уткнувшись в экраны смартфонов. Рогнеда хотела было достать начатый месяц назад томик Бодлера, но уставший за день работы за компьютером мозг воспротивился. Она тупо уставилась в окно. К открывавшимся пейзажам так и просились саундтреком пропитанные лаудановой безнадегой песни «Агаты Кристи», где корвет уходил в небеса, пока по пахнущему сапогами небу летел легион.

Поздняя весна наконец умыла город дождем и накрыла зеленью, сбежавший под землю снег обнажил пивные бутылки и банки, сверкавшие под пробивавшимися сквозь тучи солнечными лучами, как фальшивые бриллианты.

«Мытищи», — удивился голос-робот, и пассажиры поплелись к выходу. Поезд дернулся и остановился. На соседнем пути стояла готовившаяся к отправлению электричка, двое мальчишек, на вид лет по тринадцать, стояли на рельсах за поездом и отчаянно жестикулировали. Стекло не позволяло расслышать, о чем спорили подростки, но увиденное Рогнеде не понравилось, вспыли в памяти ролики про зацеперов и десятки пыльных кенотафов на фонарных столбах вдоль путей.

«Следующая остановка "Строитель"», — проинформировал робот, и поезд тронулся.

Подозрения Рогнеды подтвердились: через несколько минут по параллельному пути пронеслась электричка с двумя мальчишками, прилипшими к подножке последнего вагона.

— Дебилы, — прокомментировала ситуацию необъятная тетка на соседнем сиденье, тоже заметившая зацеперов, и отвернулась к очередному «коробейнику», торговавшему тигровыми пластырями. Рогнеда снова посмотрела в окно. Электричка с зацеперами убежала вперед.

Вдоль путей тянулся забор, изукрашенный граффити, Сикстинская капелла гопоты, возомнившей себя титанами постмодернизма. Наползающие друг на дружку округлые надписи, не поддающиеся прочтению; черти, распарывающие когтями металл забора; «Ирка лижет член» с изображением самой Ирки и члена; искаженные усмешками крысиные морды с цигарками между игольчатых зубов; портрет Тесака.

Чем дальше мчался поезд, тем мрачнее становились изображения. Пыльные венки и искусственные цветы на месте гибели «зайцев» и зацеперов окружали черные псы, нарисованные с удивительной точностью. Собак становилось все больше; огромные, похожие на волков твари с горящими кармином глазами безмолвно рычали, грызлись на бегу, впивались клыками в груди намалеванных кое-как пин-ап кукол; перепрыгивали через неуклюжие надписи, мочились на венки кенотафов и трахали заблудившиеся по дороге в преисподнюю скелеты. От этих рисунков у Рогнеды мороз бежал по коже, она с нетерпением ждала осени, когда рано наступавшая темнота и поздний рассвет скроют в темноте дикую охоту, гнавшуюся вдоль путей до ее станции и дальше в неизвестность.

Неподалеку от Терпигорьевой электричка с зацеперами снова обогнала поезд. Мальчишки всё так же цеплялись за невидимые выступы и подножки. Солнце скрылось, в наползавших сумерках огонь в глазах псов, преследовавших электрички, разгорался сильнее. Тьма стлалась по жухлой осенней траве, которую так и не победила молодая поросль, путалась между столбами и макушками деревьев. Три огромных тени не то вынырнули из-под земли, не то спрыгнули с забора и кинулись вслед за убегавшей вперед электричкой. Рогнеда чуть не ударилась лбом о стекло от неожиданности. Один из зацеперов обернулся, увидел мчавшихся вслед за поездом огромных черных собак и раскрыл рот в крике, попытался привлечь внимание товарища, дернув того за рукав, потерял равновесие и упал. Рогнеда резко обернулась, но поезд ускорился, мальчишка скрылся из виду. Двое псов отстали, но третий подпрыгнул, его задние лапы вытянулись, словно став частью рельсов, а клыки сомкнулись на лодыжке второго зацепера. Мальчишка отчаянно замахал руками, падая вниз.

Все произошло так быстро, что Рогнеда даже не успела раскрыть рот, чтобы закричать, позвать кого-нибудь на помощь. Она посмотрела по сторонам, в вагоне никого не было. Девушка достала из сумочки телефон, пытаясь сообразить, кому в такой ситуации звонить: МЧС, полиция, скорая? Руки дрожали, когда она набирала номер. Мысли путались. Сбивчиво пересказав оператору то, что увидела, Рогнеда еще раз посмотрела в окно. От нависших сизых туч стало совсем темно, электричка, с которой сорвались зацеперы, умчалась вперед. Не сорвались, их стащили псы! Те самые, что и сейчас бежали нарисованные на заборе, преследуя поезда. Бред, абсурд! Нажав отбой, Рогнеда поняла, что про зверей она не сказала ни слова. Только, что видела, как зацеперы сорвались с поезда где-то между станциями «Терпигорьево» и «43-й километр». От волнения и шока девушка не сразу поняла, что в вагоне она больше не одна. В проходе стоял брюнет с привокзальной площади. Он ощупывал ее взглядом, словно сдирал одежду вместе с кожей.

Рогнеда всхлипнула, боясь пошевелиться. Бесполезно звать на помощь, ее не услышат за шумом колес.

— «Клятово», — в очередной раз удивился голос.

Ее станция.

Рогнеда вскочила и бросилась к противоположному выходу из вагона. Брюнет ее не преследовал.

Стоило ей выпрыгнуть из электрички, как двери захлопнулись и поезд помчался в ночь. Знакомая станция показалась чужой, у терминалов никто не дежурил, другие пассажиры не сошли с поезда и не ждали под мигавшими фонарями. Она была наедине с ночью и страхом.

Девушка посмотрела в сторону сожранных расстоянием станций, словно могла увидеть, всё ли хорошо с мальчиками, или разглядеть месиво из мяса, крови и костей, размазанное по путям. Рельсы убегали в темноту, поблескивая в свете прожекторов, тьма скрыла забор с граффити, заткнула алчные пасти всё бегущих куда-то псов. Обезумевший ветер трепал кроны деревьев, рвал высоко в воздухе целлофановый пакет, напоминавший сорвавшееся с древка знамя разбитого на поле брани войска.

***

Новая Деревня — микрорайон на окраине Клятова — резко контрастировал с древними пятиэтажками, пожираемыми всё быстрее высотками и торговыми центрами. Год назад купить квартиру в Подмосковье казалось Рогнеде хорошей идеей. Наконец она могла съехать от тетки, приютившей ее после гибели родителей, и жить своей жизнью. Жилой комплекс выбрала из-за станции в десяти минутах пешком от дома и из-за цены, само собой: квартиры даже в Новой Москве и до пандемии стоили не по-христиански, а Клятово смущало только названием. Будто не то татаро-монголы, не то шведы, не то французы (показания клятовцев на этот счет путались и не совпадали) назвали речку, протекавшую через городок, «проклятой», когда та вышла из берегов и не дала им через нее переправиться. От речушки название получил и город.

Впервые со дня переезда Рогнеда спешила домой, оглядываясь по сторонам и не выпуская из руки газовый баллончик. Она уже не была уверена в том, что именно видела. С каждой минутой воспоминание о псах меркло, и уже казалось, что мальчишки сорвались и упали сами, как десятки зацеперов до них. А странный брюнет и не преследовал ее вовсе, а был самым обычным пассажиром.

Майский вечер наполняли смех подростков, воркование старушек, окрики торговцев из палаток с фруктами и овощами, спешивших убрать товар, пока не хлынул дождь. От одной мысли о еде ее затошнило, разрезанная алая мякоть томатов напомнила о потрохах на шпалах, которые она не видела, но воображение нарисовало картинку очень живо. Собаки хватали жадными пастями парящее мясо, горячие языки слизывали кровь с гравия.

Свернув с центральной улицы в сквер за заброшенным телецентром, Рогнеда вздрогнула и вскинула руку с баллончиком. Из-за угла показалась почти квадратная собачонка неопределенно-дворовой породы. Собачонка звонко тявкнула и завиляла хвостом, влажные глаза поймали блики уличных фонарей, на долю секунду вспыхнув алым.

— Ты эт брось, она не кусается.

К ней приближался бомж, с наступлением тепла ночевавший на крыльце бывшего телецентра. Заросший бородой старик в сером костюме, наверняка найденном на помойке. Он слегка покачивался, но не приближался; если бы не угроза собачонке, то он и внимания бы на Рогнеду не обратил. Сидел бы на крыльце, защищенном от непогоды широким навесом. Вон, откуда-то даже матрас притащил и ворох старых курток.

Рогнеда не спешила опускать руку. Собаки кусаются, все, даже мелкие шавки. Этот урок она выучила в семь лет, пока кровь сочилась из рваной раны у нее на бедре.

Собачонка вдруг попятилась и зарычала, смотря куда-то за спину Рогнеды. Девушка обернулась: ей показалось, будто нырнула в темноту под деревьями всклокоченная тень, мелькнули и погасли в густых кустах два алых огонька. Собачонка зарычала, обнажив клыки. Рогнеда не стала дожидаться развязки, обошла ее стороной и быстрым шагом, едва не срывающимся на бег, поспешила домой.

Весь следующий день девушка ждала звонка из полиции, но никто ей так и не позвонил, не позвонил и на следующий день. Ни в областных, ни в московских новостях не было ни слова про погибших на путях подростках, молчали сайты и соцсети. Будто всё, что произошло, привиделось ей во сне. Задремала после трудного дня и бесконечных подъемов в пять утра?

Теперь в поездах Рогнеда немедленно утыкалась в книжку или телефон и в окна не смотрела. Ей стало казаться, что псы, преследующие электрички, внимательно за ней следят, ожидая, когда она совершит какую-нибудь глупость, например выйдет из поезда, по «заячьим» тропам спустится на пути и попробует отыскать следы гибели подростков. В печальных гудках поездов и стуке колес ей чудились вой и лай.

В пятницу лай разбудил ее дома, вырвал из клыков кошмара, где она, стоя на четвереньках, вылизывала из раздробленных костей мозг, пока огромный кобель старался пристроиться к ней сзади, тыкаясь огненным концом в промежность. Рогнеда огрызалась на него и рычала, не давая проникнуть внутрь ее тела

Между ног разлилась горячая влага. Откинув одеяло, Рогнеда увидела кровавую лужу на простыне и пропитавшиеся багровым пижамные шорты.

Менять белье было уже некогда, к лаю снаружи присоединился звонок будильника. Бросив испачканные шорты в стиралку, Рогнеда быстро приняла душ, оделась и выбежала из дома. Собачий вой слился с протяжным гудком электрички, растворился в утренней тишине.

День, начавшийся паршиво, не мог пройти гладко: сломался рабочий ноутбук, и пока техподдержка пыталась привести его в чувство, на столе Рогнеды выросла гора договоров, которые надо было изучить, проверить — и всё срочно, желательно еще вчера.

В кабинет, вихляя бедрами, затянутыми в полиуретановую юбку, вбежала Тамара Понасенко, швырнула перед Рогнедой договор, прямо на клавиатуру поверх акта приема-передачи, пестревшего карандашными правками.

— Владимир Павлович велел завизировать до трех.

Часы в углу монитора показывали полчаса третьего. Даже не вчитываясь, Рогнеда, нашла несколько ошибок. Понасенко так и стояла перед ней подергиваясь, будто в пляске святого Вита, особенно раздражающей манере, призванной показать, как ей некогда. Она демонстративно поглядывала на золотые брендовые часики на запястье.

Рогнеда взяла договор, бегло пролистала, за несколько лет работы «галочки» отмечались автоматом.

— Договор не соответствует Инструкции, — сказала девушка, готовясь к схватке не на жизнь, а на смерть. — Инструкция не допускает никаких символов, только тире. — Рогнеда ткнула карандашом в «ромбики», отмечавшие подпункт. Понасенко еще бы смайликов наставила.

— Мне что теперь, переделывать?! Владимир Павлович велел завизировать до трех! Мне что, ему так и передать, что вас договор не устраивает?! — Понасенко «заплясала» активнее.

Можно сразу сделать нормально, а не наворочать с три короба, хотела сказать Рогнеда, но не сказала. Эта дергающаяся шалава трахалась с заместителем генерального директора. Недовольно сложив накачанные гиалуронкой губы, Понасенко выжидательно уставилась на Рогнеду.

— Нет согласования с безопасниками, — продолжила Рогнеда, сдерживая злость.

И не будет, Тихий такую ересь подписывать не станет, хоть голой перед ним спляши. Договор заключался с фирмой, которая не сегодня-завтра разорится, а сумма была прописана очень немаленькая, какая-то хитрая схема, провернув которую кто-то получит нового Вьютона. Но в такие дебри Рогнеда не лезла, ее дело было проверить договор на соответствие внутренним документам фирмы, а он не соответствовал. Она перечислила еще несколько пунктов, подождала, пока до Понасенко дойдет, что согласующей подписи ей не дождаться, и она приплясывая выбежит из кабинета.

Какое-то время Рогнеда ждала гневного звонка от начальства, но, судя по тому, что звонок так и не поступил, договор завернула не только она.

Документов на столе становилось всё больше, в результате пятница вместо сокращенного дня превратилась в продленку. Когда Рогнеда выходила из здания, было почти девять вечера, и охрана сочувственно провожала ее взглядами. Но вместо того, чтобы отправиться домой, девушка зашла в бар недалеко от работы: она заслужила один негрони, может, два, прежде чем вернуться к воющим под окном псам.

***

Парня звали не то Валентин, не то Максим, от него пахло дорогим парфюмом и алкоголем, одной рукой он теребил ее грудь, второй, приобняв, гладил шею. Они лизались, словно школьники, на последней скамейке в электричке. Поезд мчался сквозь ночь, стараясь обогнать преследующих состав черных псов. Несмотря на выпитый алкоголь (одним коктейлем не обошлось), перед тем как ввалиться в вагон, Рогнеда успела заметить, что вандалы разукрасили весь поезд. Разверстые пасти жадно лизали окна, а когтистые лапы скребли крышу. Но она была так пьяна, а руки и губы Валентина-Максима так требовательны, что Рогнеда не придала этому значения.

— Как тебя зовут? — прошептал в ухо Валентин-Максим.

Рогнеда захихикала не только оттого, что кавалер так поздно поинтересовался именем спутницы. Почему-то ей показалось очень смешным, что Рогнедой сейчас скорее назовут собаку, чем ребенка.

-

— Неважно, — ответила она.

Шум колес, собачий вой, названия станций — всё смешалось. В какой-то момент ей показалось хорошей идеей выйти на незнакомой станции. Хихикая и целуясь, они вывалились из вагона на платформу, которую со всех сторон окружал лес, где-то вдалеке за деревьями блестели огни городка. Рогнеда не расслышала название, хотя окрестности и казались смутно знакомыми.

— Трахни меня раком, как сучку! — крикнула девушка, пьяно рассмеялась и сбежала по щербатой лестнице; спотыкаясь, поплелась по тропинке, протоптанной «зайцами», в лес. Сосны шептались в черном небе, ночь была молода и пахла смолой. Рогнеда брела всё дальше, углубляясь в заросли, стягивая с себя одежду, соски набухли и торчали. Она скинула трусы, подождала, пока Валентин-Максим разделается с рубашкой и джинсами, и легла на землю. Обычно ее было не затащить в лес. Но алкоголь или что-то другое словно сводил с ума, словно сама ночь пьянила и пробуждала дикие, неподконтрольные разуму желания.

В подлеске сверкнули алым глаза, откуда-то со стороны путей раздался протяжный вой. К шуму деревьев присоединился шорох тихо ступающих по мху и траве лап. Тихий рык раздался из зарослей. Валентин-Максим тревожно озирался по сторонам, замерев в неуклюжем наклоне, стащив джинсы до щиколоток. Рогнеда застонала от нетерпения, вытащила тампон из влагалища и отбросила куда-то в ночь. Раздался глухой рык.

— Ну на хрен. — Валентин-Максим принялся натягивать джинсы, но не успел. Из кустов на него бросился огромный черный пес. Крик захлебнулся кровью.

***

РЭКСы мчались по рельсам с радостным лаем, намалеванные на вагонах собаки бежали наперегонки, прямо на бегу пожирая «зайцев». Внутри вагона тоже были намалеваны терзающие добычу звери, электрички рвались в темноту, где среди слюдяного марева горели алые огни. Рогнеда проснулась, когда поезд провалился в черноту, оказавшуюся разверстой пастью.

Как вернулась домой, она не помнила, прошлая ночь была словно в тумане, какие-то обрывки, будто она трахалась с кем-то в лесу, вкус крови во рту, треск костей и разрываемого мяса, а потом в предрассветных сумерках брела голая по путям, пока по бедрам стекала на гравий менструальная кровь. Багровые потеки слизывали с земли и ее ног черные псы. Последнее точно было сном: ее грязная одежда была разбросана по квартире, туфли валялись у порога рядом с белой тряпкой, еще вчера бывшей дорогой блузкой. Откидывая одеяло, Рогнеда ожидала увидеть землю и кровь, как после посещения «клатбища дамашних жывотных», но белье было чистым. Правда, на коленях и ладонях остались подсохшие царапины. Очевидно, упала по пьяни, ну не трахалась же она в лесу с огромным черным псом, а потом глодала человеческие ребра.

Тело болело, как после схватки, низ живота ломило, а в голове словно звонил колокол, призывая чертей к святотатственной обедне. Встав с кровати, Рогнеда прошаркала в ванную. Со спины и шеи словно содрали кожу. Дневной свет безжалостно очертил лиловые засосы на шее, мешки алкоголички под глазами и глубокие царапины на спине, секс с… (Рогнеда не могла вспомнить имя вчерашнего любовника) безопасным точно не был. Интересно, как он добрался до дома. Выбрав из волос травинки и иглы, Рогнеда умылась, почистила зубы. Решив, что в выходной на нее всё равно некому смотреть и нюхать, душ принимать не стала, поспешив наглотаться таблеток обезболивающего.

Они такие маленькие, могли бы стать желтыми симпатичными птенчиками, курочками, жить. Слезы текли по лицу, на сковороде шкворчала яичница. Есть не хотелось, хотелось рыдать, сожалея о птенцах, которые так и не родятся из разбитых яиц. Рогнеда вытерла слезы кухонным полотенцем. Предменструальный синдром как он есть. Несмотря на жалость, яйца она всё-таки съела под жужжание газонокосилки снаружи и бурчание телевизора, рассказывавшего о мире, постепенно сходившем с ума. Конец света подкрадывался всё ближе, Мор и Война уже бродили по земле, скоро покажутся Голод и Смерть.

Под окном звонко затявкал соседский шпиц, будто дрель ввинтили прямо в мозг. Рогнеда вздрогнула, разлив кофе. Яркое воспоминание о прошлой ночи вспыхнуло в голове. Ветер рвет свежую листву с деревьев, она стоит на четвереньках, спину сдирают в кровь когти, ее трахает огромный кобель, пахнет псиной и убоиной. Стая сидит вокруг и наблюдает, из алых глаз зверей вырываются языки яркого пламени. Она стонет и выгибает спину, чтобы кобель проник как можно глубже. Нет ни страха, ни отвращения, только дикое, животное желание. Реальность расползается, меняется, вот уже ею владеет не пес, а желтоглазый брюнет из электрички, которого она видела в вечер убийства зацеперов. Она впивается в его длинные, мокрые от пота волосы и шире раздвигает бедра, пока горячие сухие губы ищут огненных не то поцелуев, не то укусов.

Низ живота снова заломило, завтрак попросился наружу. Может, то, что было, не сон? Не извращенный кошмар? Есть только один способ проверить.

Станцию она узнала, Терпигорьево, там, где погибли зацеперы. Или не погибли? Рогнеда уже ни в чем не была уверена. Кое-как натянув джинсы, худи и кроссовки, она вышла на улицу. От запаха свежескошенной травы замутило. И снова навернулись слезы, скошенная трава — это мертвая трава, ее сок — это кровь, а газон — поле боя. Романтика с привкусом тлена.

Проходя мимо здания бывшего телецентра, Рогнеда поняла, что баллончик остался дома вместе с телефоном, в кармане узких джинсов было место только для проездного. Стараясь обогнуть место ночевки бомжа и его шавки, Рогнеда почти сошла с тротуара на дорогу. Но ни собачонки, ни бомжа не было, только грязный матрац, испачканный чем-то бурым, и ворох рваных курток. На асфальте чернели собачьи следы, но слишком крупные для шавки; с другой стороны, много ли Рогнеда понимала в собачьих следах? Девушка проскользнула мимо.

В выходной день народа в электричке было немного, поезд, самый обычный, без граффити и РЭКСов, еле полз, Рогнеда беспокойно смотрела в окно. Собак на заборах стало больше, но теперь к ним присоединились черно-красные змеи, ползущие вдоль рельсов. Изображения перескакивали на серые стены станций, змеи извивались на столбах, тянули раздвоенные языки к пассажирам с информационных щитов, стекали с рекламных плакатов. Надписей тоже стало больше, только вместо выпуклых букв с нечитаемой абракадаброй теперь красовались кривоватые предложения:

«Благословенна Иезавель, во чреве тьму приемлющая!

Отворите сердца свои для гнева и лая!

Причащайтесь сырой плотью!

Возрадуйтесь зверю!»

На Терпигорьево Рогнеда вышла вместе с грибниками и дачниками, миновала терминал, спустилась по щербатой лестнице к «заячьей» тропе.

При ярком дневном свете всё казалось другим. Девушка подошла к забору. На бетонном столбе висел старый, запылившийся венок, пластиковые гвоздики пахли гнилым мясом, вокруг кружили жирные мухи. Под венком, прикрученные заржавевшей от времени проволокой, висели две выцветшие фотографии в рамках под стеклом. У основания столба еще оставались разбитые лампадки, свечи в стеклянных подсвечниках и обрывки искусственных цветов. Рогнеда замерла, разглядывая фотографии. Кожа покрылась мурашками, несмотря на теплую погоду. Из-под стекла и слоя пыли на нее смотрели мальчишки-зацеперы, чью смерть она видела пару дней назад. Вот только, судя по всему, с их гибели прошли месяцы, если не годы. Рогнеда двинулась по неширокой тропинке в лес, от страха кожа покрылась холодным липким потом, но ее словно вела вперед чужая злая воля. Небольшую вытоптанную полянку она нашла быстро. На кусте волчьей ягоды висел ее лифчик, нежно-голубое кружево трепал легкий ветерок. Ни ошметков мяса, ни костей, ни растерзанного трупа. Только следы от мощных лап, примявших траву, и потемневшие капельки крови на молодой листве напоминали о том, что происходило здесь прошлой ночью. Девушка обхватила себя руками, стараясь сдержать крик. Всё это уже было: лес, псы, смерть.

Когда она была маленькой, родители часто устраивали вылазки на природу, выезжали рано утром, до пробок. Ставили палатки на берегу рек и озер, вели тихую охоту на грибы и ягоды. Однажды набрели на заброшенный дачный поселок, где наткнулись на свору бродячих собак. А дальше всё словно окутывал туман, только яркие вспышки, картинки диафильма. Вот они бегут через лес, а стая за ними. Громко кричит мама. Отец подсаживает захлебывающуюся рыданиями Рогнеду на высокую ветку раскидистого дуба. Здоровый клокастый кобель перегрызает отцу горло. Мама падает на землю, и ей в живот вгрызаются две овчарки.

Рогнеда упала на колени. Воздух пах железом и грибами, густой лесной дух смешивался с вонью разлагавшегося мяса. Она снова вернулась в день гибели родителей. Темнота наползла на лес, скрыв разгрызенные кости, клочки одежды и кожи. Собаки, сытые и сомлевшие, вернулись в дачный поселок, но Рогнеда боялась спуститься с дерева, она цеплялась за ствол, прижавшись щекой к жесткой коре.

Вдруг хрустнула ветка, за ней другая. К дереву подошел высокий мужчина, на его лице горели желтым страшным светом дикие глаза. Он протянул вверх руки и снял Рогнеду с дерева, не обращая внимания на ее попытки вырваться и закричать. Поставил на землю, чавкнувшую под сапожками. Мужчина присел на корточки, обмакнул пальцы в разорванную грудную клетку матери и затем дотронулся до лба девочки. От страха она описалась, мужчина этого словно и не заметил, снова намочил пальцы в крови и что-то нарисовал у нее на щеках. Через два дня, когда ее нашли спасатели, один из них перекрестился, увидев символы на ее лице, и поспешил смыть их водой из бутылки прежде, чем дать Рогнеде напиться.

***

Внутри всё будто вымерзло, Рогнеда сидела на закрытом крышкой унитазе и тихо выла, вцепившись в щеки ногтями. Позже на коже останутся кровавые бороздки, которые придется скрывать под слоем тонального крема. В последнее время крем прятал черные круги под глазами и нездоровую бледность. Она почти не спала весь последний месяц. Мешали собаки, приходившие каждую ночь под окна и сидевшие на газоне до самого утра. Большие и маленькие, дворняжки и сбежавшие от хозяев породистые алабаи, терьеры, бульдоги, корги, ротвейлеры. Ободранные, грязные, но не голодные, с язычками алого пламени в глазах.

Трава под окнами Рогнеды пожухла и почернела, к середине июня вместо газона осталась растрескавшаяся земля, будто ее выжигал жар, шедший из недр. На рассвете собаки убегали, оставляя свои дары: растерзанных кошек, крыс, ворон, голубей и забрызганные кровью детские игрушки. Медвежата с оторванными лапами, куклы в порванных платьях, пластиковые пупсы со следами клыков на гладких животах. Чем больше на площадке было игрушек, тем больше становилось объявлений о пропавших детях. Соседи вызывали полицию и службу, занимавшуюся отловом животных. Бесполезно. Ночью все повторялось. Приезжали блогеры, трепавшиеся про аномальное поведение животных, журналисты, не хватало только «Битвы экстрасенсов» и братьев Винчестеров.

Но в данный момент всё это не имело значения, важен был только маленький синий плюсик на белой палочке — положительный тест на беременность. Важно было, что в ее уже заметно округлившемся животе что-то ворочалось, поскуливало и сучило лапками. В больницу Рогнеда идти боялась: не скажешь же врачу, что залетела от адского пса. То, что росло внутри нее, пугало больше, чем маячившая на горизонте ядерная война.

Снова затошнило, Рогнеда сползла с унитаза, подняла крышку, и ее вырвало остатками завтрака. Пора было идти на работу, но задавить страх никак не получалось. Она кое-как оделась и вышла из квартиры.

Граффити расползались по Москве, черные псы скалились со стен сталинских высоток, бежали вдоль набережной, гнались за пассажирами в метро. На флагах вместо дракона Георгий теперь убивал черного пса, копье пронзало лобастую голову. Но если присмотреться, то не копье было в его руке, а вытянутый тугой струной змей.

Люди продолжали бежать куда-то, не замечая, что мир изменился, не видели ни псов на стенах, ни змей, нарисованных на асфальте, мохнатых от тополиного пуха. Город жил своей жизнью, словно спешил накопить ее впрок. Иногда Рогнеда замирала посреди улицы, приложив руку к животу, сквозь кожу и мышцы ощущая, как внутри нее бьется ненормальная жизнь. Ей хотелось закричать, умолять, чтобы эту жизнь из нее вырезали.

Вот уже час Рогнеда вчитывалась в договор, пытаясь уловить ускользавший смысл. Знойное июльское солнце пробивалось сквозь неплотно закрытые жалюзи, не давая тепла. Тихо жужжал кондиционер. Последние две недели ей пришлось перейти на широкие туники и бесформенные платья-рубашки. Живот не стал таким большим, как у нормальных беременных, но ее беременность и нельзя было назвать нормальной. Хотя внутреннее чувство подсказывало: скоро то, что растет у нее внутри, вылезет наружу. От одной мысли об этом хотелось броситься в реку, утопить щенков еще в утробе. Мысль не давала ей сосредоточиться на работе. Всего-то и надо шагнуть с моста и упасть в холодную коричневую воду.

В кабинет протанцевала Понасенко.

— Владимир Павлов… — Она осеклась, словно увидела в глазах Рогнеды что-то такое, от чего ее искусственный рот искривился, а идеально накрашенный глаз задергался в тике.

Рогнеда поднялась и вышла из-за стола, поглаживая рукой живот, щенки беспокойно ворочались внутри, тявкали, чувствуя, как в матери растет ярость.

Понасенко попятилась к выходу, спотыкаясь на высоких шпильках. Выбежала из кабинета и захлопнула за собой дверь. Рогнеда устало вернулась за стол к договору и мыслям о самоубийстве. Через несколько минут в коридоре зазвенели тревожные голоса, истеричные рыдания. В кабинет ворвалась начальница Рогнеды, чуть полноватая блондинка хирургическим путем поправленного возраста, качнула высоким бюстом и сбивчиво рассказала, что Понасенко спешно отпросилась домой, не объяснив причины. Но стоило ей выйти на улицу, как на нее набросилась стая бродячих собак. Ее разорвали в считаные минуты. Когда охране удалось отогнать псов, всё уже было кончено. И это в центре столицы, в трех шагах от Москва-Сити.

— Иезавель же съедят псы на поле изреельском, и никто не похоронит ее, — прошептала Рогнеда. Она не помнила, откуда эта фраза и кто такая Иезавель, нахмурилась, пытаясь вспомнить, но в голове царил приятный гул, а щенки в животе успокоились и больше не пытались вырваться наружу.

Она сочувственно кивала начальнице, удивляясь в нужных местах, поглаживая живот, после попросила две недели отпуска за свой счет. Всё еще пребывавшая в шоке начальница согласилась, даже не спросив о причинах.

На улице Рогнеда обошла патрульную машину и нервно курившего полицейского. Она знала, что собак не найдут, а утром под ее окном будет лежать новый подарок — золотые часики.

***

Ночь обжигала обнаженную кожу горячим ветром, низ живота ломило и тянуло. Рогнеда брела по путям, мимо проносились электрички, становящиеся то псами, то змеями. Выли поезда и собаки, взмывая в клубившиеся тучами небеса. Дикая охота неслась навстречу рассвету, под свист вихрей и рыдания матерей.

Схватки начались вечером, едва кровавый закат испачкал белизну облаков. Собаки, которых хозяева вывели на прогулку, словно взбесились, рвались с поводков и лаяли. Воды отошли почти в полночь. Рогнеда вышла к железной дороге абсолютно голая. Видит ее кто-нибудь или нет, было неважно. Стая тихо шла за ней по пятам, сорвавшиеся с цепей здоровенные акита-ину, доберманы, дворняги, среди них семенили крошечные чихи. Когда боль стала невыносимой, Рогнеда легла прямо на гравий, между путей, вцепилась руками в рельсы. Металл был на ощупь живым и упругим, рельсы превратились в двух черных змей. Она закричала, когда из ее лона в огромный темный мир вылез первый щенок, и продолжала кричать, пока не закончились роды. Псы подходили по одному, осторожно слизывая с дрожащих комочков кровь и поедая послед. Рогнеда осторожно приподнялась на локтях, наблюдая, как трех крошечных щенков с пронзительными алыми глазами, пылавшими крошечными язычками пламени, тревожно обнюхивают черные псы, облизывают, щелкая страшными клыками совсем рядом с беззащитными мордочками. Ей захотелось прижать эти комочки к груди, защитить, закрыть. Стая расступилась, из темноты вышел огромный кобель с венцом извивающихся змей на лобастой голове. Рогнеда поджала колени, попыталась встать, но не позволила слабость, разлившаяся по телу, сил хватило только перевернуться со спины на бок и чуть ближе подползти к щенкам, повизгивавшим на гравии. Кобель склонил голову к щенкам, обнюхал каждого из них, лизнул самого большого и уже пытавшегося встать на дрожащие лапки, фыркнул и сожрал двух поменьше. Рогнеда закричала, поползла к нему, стараясь остановить, но мощные челюсти быстро двигались, кроша хрупкие кости. Слезы обожгли щеки. Стоны и хрипы рвались из груди. Пес наклонился к последнему щенку, осторожно сомкнув клыки у него на тельце, поднял и подошел к Рогнеде, положив щенка рядом с ней. Не сразу поняв, чего от нее ждут, все еще плача, Рогнеда взяла щенка на руки и приложила к груди, сунув сосок в крошечную пасть. Щенок сомкнул челюсти и принялся сосать молоко. С каждым глотком тельце в ее руках становилось тяжелее, а темнота вокруг гуще.

Холодный рассвет принес запах гари. Буря только начиналась. Из леса выходили волки с такими же огненными глазами, как у окружавших Рогнеду псов. Среди них плелась закутанная в саван древняя старуха. Смердящая ткань, пропитанная свернувшейся кровью, облепила ее тощее тело. Старуха протягивала вперед руки с прибитыми к ладоням глазными яблоками, зрачки заменяли ржавые шляпки гвоздей.

— Хлеба! — раздался из-под земли требовательный хор сотен голосов.

— Хлеба! — провыл ветер.

Рогнеда тихо напевала колыбельную, баюкая спавшего у нее на руках младенца, не обращая внимания на мир, погружавшийся в зеленоватый сумрак и всадника на лошадином скелете, показавшегося на горизонте. Мальчик с темными волосами и желтыми глазами не выпускал ее грудь, на его щеке горело родимое пятно, которое люди называли знаком зверя, когда это еще казалось важным.