Человек, похожий на простого парня из фильма пятидесятых годов, ехал в полупустом вагоне метро. Ему было где-то за сорок. Светлые, гладко зачесанные назад волосы, бежевая рубашка-поло, широкие черные брюки. Морщинистое лицо, смуглое, будто вырезанное из дерева, и очень печальные голубые глаза. Ему не сиделось спокойно. Он то тер ладонью нос, лоб, шею, то принимался грызть ногти, то беспокойно теребил пальцами ремень своей черной кожаной сумки. При этом озирался по сторонам и выглядел так, будто с большим трудом сдерживает желание закричать.

Он вышел в Озерках и торопливо, чуть прихрамывая, побрел к эскалатору. Народу в этот час на станции было совсем немного. Только светловолосая девушка лет восемнадцати случайно увидела, как все произошло, и немедленно закричала. Крик был такой пронзительный, что его не смог заглушить даже грохот проходящего поезда…

— Он просто шел, — рассказывала она потом следователю районного ОВД — лейтенанту Самоделову, всхлипывая и временами прихлебывая из стакана с водой. — А потом… потом… что-то невидимое ему голову отрезало. Знаете, ровно как будто каким-то мечом самурайским, что ли… очень острым. И потом… как в кино: кровь в разные стороны… я… чуть с эскалатора не упала.

Лейтенант слушал, рассеянно вертя в руках паспорт на имя Лидова Геннадия Петровича, 1975 года рождения, уроженца города Михайлова Рязанской области. Своей собеседнице он понимающе кивал, но не верил ни единому слову.

«Ниндзя какой-нибудь? — думал он. — Подбежал, махнул катаной и… да нет, бред какой-то. Взрывом так ровно башку не снесет, значит, не терроризм».

Самоделов налил свидетельнице воды и сказал:

— Ну что ж, вы свободны. Сейчас выпишу вам пропуск. Будут еще вопросы, мы с вами свяжемся, если не возражаете.

Девушка кивнула. Пригубила ещё воды и поднялась со стула. Ее немного шатало. Точно в этот момент прозвенел телефонный звонок.

— Слушаю, Олег Палыч, — сказал Самоделов, сняв трубку.

— Аркадий, — послышался сиплый голос судмедэксперта. — Я насчёт этого… ну, всадника без головы. Такое дело: я кое-что нашел у него в желудке.

— Что?

— Это карта памяти. Эсдишка от телефона.

— Карта памяти? — присвистнул лейтенант. — В желудке? Ну-ну… и что на ней?

— Откуда я знаю? Проверял я ее, что ли?

— Понятно. Считайте, что я уже у вас…

Через двадцать минут Самоделов снял заднюю крышку со своего мобильника и вытащил неработающую карту памяти. Долго сидел, теребя пальцами крохотный кусочек пластмассы, а потом придвинул к себе стационарный телефон и набрал номер.

— Джамиль? Такое дело: есть SD-карта. Она накрылась. Можешь как-нибудь извлечь информацию?

— Попробую, — ответил голос в трубке…

Уже вечерело, когда молодой курчавый стажер Паша принес флешку с гравировкой МВД и аккуратно положил на стол перед Самоделовым.

— Что там?

— Понятия не имею, — отозвался Паша.

— Ладно, посмотрим. — Лейтенант взял флешку и сунул в карман.

По пути домой, трясясь в громыхающем вагоне метро, Самоделов о «всаднике без головы» не думал. Он думал о том, что сегодня опять придется возвращаться в пустую квартиру. Позавчера Юлин новый избранник вывез ее оставшиеся вещи, так что теперь квартира будет пустой. Всегда? Во всяком случае долго. И угораздило же ее! Именно в его день рождения… Хорош подарочек! Главное, получается, что почти целый год он ни о чем даже не подозревал. Он, человек, для которого подозревать — профессиональная обязанность…

Самоделов вышел на Парнасе. Прошел мимо рядов одинаковых многоэтажек, напоминающих костяшки домино. Купил в соседнем магазинчике полтора литра «Жигулёвского». Дома включил телевизор, сварил пельмени, налил пива в стеклянный бокал с надписью «Клинское». И только после этого вставил в ноутбук флешку. На ней оказались в основном фотографии. Почти все изображали семейную идиллию. Покойный Геннадий Петрович, очень красивая темноволосая женщина, смутно похожая на какую-то голливудскую кинозвезду и двое детей: мальчику лет двенадцать, девочке лет шесть. Что-то во всех этих снимках было от рекламы семейного гипермаркета. Самоделов даже позавидовал. Нетрудно было догадаться, что женщина на фотографиях действительно любила покойного. А вот он сам… на каждом снимке в его глазах чудились какая-то тоска, недовольство и, кажется, страх.

«Что с тобой не так, Геннадий Петрович Лидов?» — думал он, мусоля в зубах сигарету.

Среди фотографий на флешке оказался ещё текстовый файл. Лейтенант открыл его, пробежал глазами. В файле было страниц тридцать, набранных десятым кеглем в один интервал:

«Поводок короток. Вот счастье: взял — заплати. Взял — заплати. Он натянется, и ты узнаешь. Что такое хорошо и сколько за него берут. Нужно платить. За счастье нужно платить. Нужно платить. Ты знаешь. Счастье есть, за счастье надо платить. Обрадовался — заплати. Заплати втрое…»

— Чушь какая-то, — сказал себе Самоделов. Проглотил разваренный пельмень, запил глотком пива и откинулся на спинку дивана. Женщина в перьях и блестках беззвучно голосила на телеэкране. Взгляд зацепился за что-то темное на полу, возле тумбочки с телевизором. Носок? Нет. Какой-то черный кожаный ремешок.

«Что за… — вздрогнул следователь и почувствовал, как на лбу выступают совсем крохотные капельки пота. — откуда он здесь?!»

Это был поводок спаниеля Брюса, который умер от чумки три года назад. Поводок давным-давно куда-то затерялся. А ещё Самоделов мог бы поклясться чем угодно, что до того, как он открыл файл покойного Лидова, никакого поводка под телевизором не было.

Посреди ночи он проснулся с криком. Сел на кровати, не в силах отдышаться, унять тяжёлый перестук сердца. Ему приснилось, будто он — спаниель Брюс и его ведёт на поводке высокая фигура без лица, в широченных штанах и свитере в зелёную полоску, как у Фредди Крюгера. Фигура вела его куда-то вдоль забора с колючей проволокой в темноту, прочь от заходящего солнца. Самоделов то и дело, тихонько поскуливая, оглядывался назад, но какая-то сила заставляла его покорно идти вперёд. И с каждым новым шагом становилось все страшнее. Страх был иррациональный, дремучий, пронизывающий. Лейтенант не знал, что там впереди, только боялся. А ещё он чувствовал, что поводок, на котором его ведут, — совсем непрочный. Достаточно рвануть посильнее, и он будет на свободе. Но что-то мешало Брюсу-Самоделову это сделать. Как будто если он сорвётся и побежит, его будет ждать что-то похуже того, что темнело впереди.

Они были в кухне с черно-белыми шкафчиками, похожими на японские бумажные ширмы. Женщина с фотографий Лидова сидела перед ним в коротком домашнем халатике, закинув ногу на ногу. Звали ее Вера Сергеевна Крутицкая, и в жизни она была ещё красивее. Самоделов косился на ее сверкающие белые ноги, прихлебывал предложенный кофе из кружки с надписью «Настоящий мужчина» и задавал вопросы. Чем дольше он смотрел на Веру Сергеевну, тем больше она ему нравилась.

— Так, когда вы расстались?

— Три года назад, — Вера Сергеевна, затянулась ярко-красной электронной сигаретой. — Понимаете, я его любила. На самом деле любила, но больше так не могла. Просто нервная система уже не выдерживала.

— Он с вами плохо обращался? Домашнее насилие? Как это называется… шейминг?

— Нет, совсем нет, — помотала она головой, тряхнув гривой темно-каштановых вьющихся волос. — Здесь другое. Он… как бы это сказать, чтобы вы поняли? Словом, он боялся быть счастливым.

— Как это? — удивился Самоделов.

— Я говорю, это трудно объяснить. Когда я мы с ним познакомилась, это был настоящий весельчак — шутки, анекдоты по любому поводу. Потому, наверно, я в него и влюбилась: с ним было весело и легко. А потом… пять лет назад у него погиб брат. Автокатастрофа: не справился с управлением на обледенелой трассе. Они всегда были вместе. Даже по характеру похожие: оба такие же шутники. После этого Генку как подменили. Он всё думал о том, что брату буквально за два месяца до смерти очень повезло: он наконец-то женился на женщине, которой безуспешно добивался ещё с юности. И на работе: выполнил какой-то успешный проект, и его повысили. Он стал зарабатывать просто огромные деньги. И, конечно, радовался как ребенок, что все так удачно совпало. А через два месяца… вот. Словом, у Генки никак не шло это из головы. Он просто помешался. Выдумал такую теорию, что ли… Что если радоваться жизни, обязательно накличешь беду.

— И все из-за брата? — отхлебнул из кружки Самоделов. — Или, может быть, вы и до этого замечали какие-то странности в его поведении?

— Может быть. Знаете, иногда… нечасто, но такое случалось, — он становился задумчивым, рассеянным каким-то. Мычал что-то неразборчивое, если к нему обращались. А через пять минут снова становился весёлым и общительным. А потом, после смерти брата… понимаете, он стал себе во всем отказывать, и нам тоже. Помню, теща подарила Серёже — это мой младшенький — игровую приставку на день рождения: он о ней давно мечтал и, конечно, очень обрадовался. Пришел к отцу похвастаться, а Генка накричал на него, приставку отобрал и спрятал. Я у него потом долго допытывалась: зачем он так сделал? А он все одно и то же: за счастье надо платить и лучше вам всем не знать, какой ценой. И такое было постоянно. В конце концов, я просто не выдержала: забрала детей и ушла.

— Как он это воспринял?

— Знаете, спокойно на удивление. Как будто мы не прожили четырнадцать лет вместе.

— Как часто вы виделись после развода? — спросил Самоделов.

— Ни разу. Алименты он переводил мне на карту: в этом он был очень аккуратным. Переводил день в день, никогда не задерживал, а больше ничем не напоминал о себе.

— А не припомните, — задумчиво проговорил Самоделов. — Упоминал ли он когда-нибудь поводок?

— Поводок? — голос Веры Сергеевны дрогнул. Она посмотрела на следователя, широко раскрыв глаза. — Это… один очень неприятный случай из его детства. Генка рассказывал, что они с другом зимой играли на льду, на реке. И не то лёд был непрочный, не то попалась какая-то полынья… словом, Генка провалился в ледяную воду. Друг, слава богу, не растерялся, схватил его за шарф, вытянул. Только Генка вдобавок к тому, что чуть не утонул, ещё и чуть не задохнулся. И это для него самое страшное было: он почему-то всегда не любил, чтобы к его горлу прикасались. Если воротник тугой или шарф не очень свободно повязан, у него спазмы начинались, чуть ли не до рвоты. А тут такое. Он говорил: я этот поводок на всю жизнь запомнил. В последнее время он часто этот поводок вспоминал. Говорил, что он у каждого из нас на шее затягивается каждую минуту, но так плавно и медленно, что мы и не замечаем.

— Вера Сергеевна, у него были враги?

— Враги?.. — пожевала губу Крутицкая. — Это вряд ли. Хотя… постойте, один был.

— И кто же это?

— Он сам.

Майор Хлеборезов пил чай с лимоном. Получалось это у него на удивление вкусно. И дело было не только в том, что чай Хлеборезов пил вприкуску с кусочком рафинада из тонкостенного стакана в подстаканнике. А в том, что пил он его с какой-то самозабвенностью, причмокивая и по-купечески отставив мизинец.

— Ну и что у тебя насчёт этого, всадника твоего?

— Да почти ничего, товарищ майор.

— Я так и думал, — ответил майор, вкусно прихлебывая чай. — Знаешь что? Конечно, это портит показатели, но козе же понятно — глухарь. Мой тебе совет, Аркадий: займись магазином на Художников.

— Федоров же занимается, — поднял следователь взгляд на начальника.

— Федоров стажер, ему не по зубам, а ты у нас человек опытный, вот и помоги младшему товарищу. Короче, бросай своего всадника и…

— Валерий Палыч, не могу, — помотал головой Самоделов. — вот чувствую: взял правильный след и скоро обязательно что-то нарою. Не отпускает. Честно вам говорю. Даже по ночам снится.

— Дело, конечно, твое, — протянул Хлеборезов. — Но ты уж нарой. Предупреждаю, если до конца недели не будет результатов, тебе всё-таки придется заняться чем-нибудь другим.

— Обещаю, — заверил следователь. — Разрешите идти?

— Иди. В пятницу жду с отчетом.

Этой ночью Самоделову приснилось, будто его приговорили к повешению. Палач выбил из-под него табурет, и он начал, задыхаясь, извиваться в петле. Долго. Так долго, что не одна жизнь успела промелькнуть перед глазами, а все десять. Веревка затягивалась все сильнее и сильнее, пока, наконец, не лопнула, и он не проснулся с криком. Открыв глаза, лейтенант обнаружил, что сжимает в кулаке поводок Брюса, а когда в ванной подошел к зеркалу, увидел на шее поперечный красноватый след.

Все тело покрылось крупными мурашками. Он задрожал, уронил одноразовую бритву в раковину. В зеркале отразилось лицо — бескровное и серое как оштукатуренная стена. Немного придя в себя, наскоро оделся и спустился в маленький круглосуточный магазинчик рядом с домом. Было только восемь, но знакомый продавец Ахмет посмотрел на него ошалело и протянул бутылку водки. Дома Самоделов налил себе полстакана, выпил одним глотком, не почувствовав вкуса, и поднял крышку ноутбука.

Искать пришлось долго. Среди множества предложений о продаже поводка для собак и для рыбалки (оказывается, есть и такие) нашлась всего одна статья, которая заинтересовала лейтенанта.

«Синдром поводка — распространенное психологическое явление, основанное на страхе действовать. Представьте себе собаку, ждущую хозяина, чей поводок просто накинут на первую попавшуюся корягу и практически ни за что не держится. Если собака захочет, то легко освободится и убежит, но она этого не делает. Подобно собаке, на шее пациента с синдромом постоянно присутствует невидимый поводок. Человек может отлично сознавать, что и даже как ему необходимо сделать, чтобы добиться определенного результата, но невидимый поводок не позволяет ему прекратить бездействовать. Мысль о том, что нужно что-то сделать прямо сейчас, вызывает у пациента панический ужас, и чтобы избежать немедленного действия, он придумывает себе разнообразные утешительные отговорки, одна причудливее другой.

Избегает ли пациент всех возможных действий? Конечно, нет. Речь идёт о вполне определенных действиях, связанных, прежде всего, с преодолением его страхов, со всем, что в результате способно привести его к счастью и процветанию. В той или иной степени синдрому поводка подвержено большинство людей, но встречаются и по-настоящему тяжёлые случаи…»

Ниже была ссылка: «читать продолжение в источнике», которая вела на сайт, предлагающий вывести из организма паразитов и похудеть по рецепту Ольги Бузовой. Самоделов с досады резко захлопнул крышку ноутбука и налил ещё водки.

«Получается, это тот самый тяжёлый случай, о котором написано в источнике, — думал он. — К тому же ещё и заразно… да нет, бред! Подхватить невроз от жмурика… даже звучит абсурдно. А что? Что тогда?»

Алкоголь уже ударил в голову мягкой волной. Лейтенант расслабился и смог наконец-то собраться с мыслями.

Выходило, что и у него есть этот самый синдром поводка, а странная история с Лидовым спровоцировала обострение. Там написано, что человек с этим синдромом боится того, что приближает его к счастью. О том же и Вера Сергеевна говорила. А он? Сам-то он чего-нибудь такого боялся?

На этот вопрос Самоделов себе не ответил. У него возникла новая мысль, которая заставила его подняться из кресла и пройти в ванную. Когда он включил свет и посмотрел на себя в зеркало, то никакого шрама на шее не обнаружил:

— Н-неврастеник! — процедил он сквозь зубы. — Валерьянку пора принимать, товарищ лейтенант!

Остатки страха, которые еще шевелились электрическими мурашками где-то в солнечном сплетении, почти исчезли. Вернувшись в комнату, он поднял с журнального столика возле кресла смартфон. Набрал номер.

— Слушаю, — отозвался после нескольких гудков приятный женский голос.

— Вера Сергеевна? Это опять Самоделов из райотдела вас беспокоит. У меня к вам есть ещё пара вопросов. Мы можем встретиться?

Глядя, как за темным окном вагона тянутся, прыгая вверх-вниз кабели пыльно-бурого цвета, он думал: зачем его опять туда понесло? Поделиться своими страхами, которые разыгрались в точности после гибели ее бывшего мужа? Или зачем-то ещё? В любом случае он собирался злоупотребить служебным положением в личных целях. Как-то раз он уже так делал. После этого Юля стала его женой, только ничего хорошего из этого не вышло. Так зачем он едет? И действительно ли ему нужно ехать? Самоделов чувствовал, что совсем запутался. Мысли тянули в противоположные стороны, точно его сознание распяли на психологической дыбе. Он чувствовал неприятную пульсацию в висках и какое-то странное покалывание во всем теле, будто через него пропускали слабый электрический ток. На очередной станции вдруг очень захотелось выскочить из вагона и поехать обратно, но лейтенант сдержался.

Крутицкая была в легкомысленном жёлтом платьице сильно выше колен. Волосы были аккуратно растрепаны, а глаза и губы слегка подведены: совсем чуть-чуть, чтобы сделать грань между естественностью и косметикой почти неуловимой.

— Здравствуйте, Вера Сергеевна, — выдохнул Самоделов. — Я…

— Что с вами? — с неподдельным испугом прошептала она. — На вас лица нет.

— Может быть, — выдохнул следователь. — Знаете, я даже не знаю, как вам это объяснить…

— Хотите выпить? — неожиданно, бодрым голосом предложила Кривицкая. Самоделов посмотрел на нее с удивлением. Помолчал, потом кивнул и одними губами ответил:

— Хочу.

На кухонном столе стояли бутылка текилы с весёлым черепом на этикетке, солонка и блюдечко с дольками лайма. Лейтенант опрокинул в себя уже вторую рюмку и сидел, с наслаждением чувствуя, как из тела медленно утекает напряжение. Молчал, разглядывал цветы на клеенчатой скатерти и старался не смотреть на точёные белые ноги своей визави.

— Попались на поводок? — нарушила молчание Вера Сергеевна. Самоделов вздрогнул.

— Чего вы мне ещё не сказали? — слабым голосом отозвался он.

— Только одно. Генка часто повторял, что этот поводок, он… — универсальный принцип. Что-то вроде закона природы. Верил, что рано или поздно все оказываются на поводке.

— И что тогда? — сглотнул лейтенант.

— Господи, — вдруг посмотрела на него с добродушной улыбкой Кривицкая. — Вам не надоело забивать себе голову всей этой чушью? Мой бывший муж был просто-напросто больной человек, вот и все. Вы, что, решили найти убийцу? Не найдете. Хотя бы потому что никакого убийцы и в помине нет. Просто несчастный случай.

— Несчастный случай с аккуратно отделенной от тела головой, притом, что ни Аннушки, ни трамвая поблизости не было?

— Мне тоже нравится Булгаков, — мягко улыбнулась она и налила ему новую рюмку. — Кстати, а вы знаете, что мой муж пробудет в рейсе ещё три дня, а дети на каникулах у свекрови?

— Н-неожиданное признание, — растерялся Самоделов и покраснел как мальчишка. Он даже не успел сообразить, как это произошло. Секунда, и Вера Сергеевна уже сидела у него на коленях, впиваясь в его губы своими, влажными и горячими.

— Не думай ни о чем, милый, хорошо? — прошептала она. Самоделов ошарашенно кивнул. Потом, лёжа в чем мать родила на растерзанной кровати супругов Крутицких, он курил, выдыхая сизоватый дым в потолок. Улыбался, пытаясь вспомнить: был ли он хоть когда-нибудь настолько же одержимым с другими женщинами? Кажется, нет. Все тревоги и страхи рассеялись без остатка. Самоделову было все равно, что будет дальше. Он думал, что наверное, это и есть состояние абсолютного счастья: когда ничего не нужно, ничто не беспокоит, когда ты просто находишься в настоящем моменте и наслаждаешься им. Когда даже неважно, сколько это продлится, потому что ты уверен: это твое естественное состояние и оно будет с тобой всегда.

И тут в самый неподходящий момент заиграла мелодия из «Пиратов Карибского моря». Он нехотя потянулся за смартфоном.

— Самоделов, едрит твою дивизию! — пробурчал из динамика Хлеборезов. Лейтенант знал: если начальник называет его по фамилии — значит, стряслось что-то серьезное. — Ты где прохлаждаешься?!

— Свидетелей опрашивал, товарищ капитан.

— Свидетелей он опрашивал! — протянул Хлеборезов. — Чтобы максимум через час как штык у меня! Все! Жду!

Все это время Вера спала рядом на скомканной простыне. Каштановые волосы разметались по подушке.

— Вера! — позвал Самоделов. Не услышав ответа, осторожно тронул ее плечо. Что-то не понравилось ему в этом прикосновении: он сам не понял, что именно. Схватил ее за плечо, принялся сильно трясти и звать по имени. Крутицкая не отзывалась. Она была мертва.

В силу профессии смерть была для него явлением почти обыденным. Но то, что произошло сейчас, было чересчур. В голове стучала единственная мысль. Вернее, воспоминание об одном навязчивом детском страхе: как будто мама, тетка или кто-то из близких внезапно умирает, а он один, и чувствует полную, какую-то вселенскую беспомощность. Он смотрел на мертвое тело женщины, совсем недавно живое и полное страсти, тело, которое он ласкал и любил, и чувствовал тот же детский ужас, ту же беспомощность. Не столько из-за того, что это случилось, сколько потому, что нужно было немедленно что-то делать. Но что, черт побери?!

Чувство беспомощности и ужаса все сильнее затягивалось удавкой вокруг его шеи. Тошнота и сильные спазмы в горле заставили Самоделова несколько раз судорожно сглотнуть. А потом его вырвало прямо на постель.

Лейтенант встал и на деревянных ногах проковылял в кухню. Его сильно трясло, будто от озноба. На столе стояла очередная недопитая бутылка текилы. Самоделов потянулся к ней, налил рюмку, проглотил, и его тут же снова стошнило. Он сел на табурет отдышаться и сидел так около минуты, пока не услышал из комнаты телефонный звонок. Возвращаться туда совсем не хотелось. Он сидел, не то собираясь с духом, не то оттягивая неизбежное. Когда настойчивая мелодия из «Пиратов Карибского моря» запиликала в третий раз, Самоделов всё-таки встал и вернулся в комнату. В сторону Веры он старался не смотреть. Звонил не Хлеборезов, как он ожидал, а капитан Севцов — старший следователь, его бывший наставник.

— Аркадий, — почему-то прошептал он. — Ну наконец-то!

— Старшой?

— Слушай, тебе Хлеборезов звонил?

— Д-да, а что?

— В общем, не стоит тебе приезжать в отдел. Лучше… беги.

— Что?! — вздрогнул лейтенант.

— А ты не знаешь? Муж твоей свидетельницы, как ее? Крутицкой? Я и сам толком не въехал, но, по-моему, тебе шьют изнасилование и мокруху.

— К-как? — прошептал Самоделов. — Откуда он… он, что?

— Извини, родная, позже перезвоню: товарищ майор вызывает. Целую! — бодро проговорил Севцов и дал отбой.

«Какого…» — подумал лейтенант. В голове сразу возникла картина: муж Веры возвращается из рейса, пока он спит, видит, что произошло, и едет прямиком в отдел. Причем именно в его отдел, прямиком к Хлеборезову. Могло такое произойти? С тех пор как он узнал о Лидове и его поводке, могло произойти что угодно.

Мысли метались как мухи в банке. Его кто-то подставил или это опять роковое стечение обстоятельств? Все очень напоминало подставу, но сейчас это не имело значения. Более насущным вопросом было решить, что ему теперь делать. Ехать в отдел и попытаться во всем разобраться или действительно бежать?..

За окном взвыла и смолкла сирена: не то скорой помощи, не то полицейская. У Самоделова началась паника. Он кинулся на кухню. Схватил возле раковины кухонную губку, тряпку. Обернув руку тряпкой, поднял со стола бутылку, а губкой принялся стирать с нее невидимые отпечатки. Потом взялся за рюмки. Протер одну, но на второй выдохся, понял: здесь повсюду его отпечатки, а в спальне ещё и следы спермы. Глупо…

— Площадь Ленина, выход к Финляндскому вокзалу, — объявил радиоголос в вагоне метро. — Следующая станция «Чернышевская».

Когда двери с шипением распахнулись, ноги сами вынесли его на станцию. В толпе других пассажиров он шагнул под полукруглую арку и повернул туда, где висел синий, с белыми буквами указатель: «Выход к Финляндскому вокзалу».

Поднимаясь по эскалатору, Самоделов то и дело оглядывался по сторонам, как будто высматривал: не следит ли за ним кто. Все тело чесалось в самых разных местах. Неуклюже задирая руку, он чесал спину, потом нагибался и чесал лодыжку, потом начинал драть ногтями тыльную сторону ладони. Наверху он вбежал в полупустое здание вокзала. Стараясь не смотреть на людей в форме, проскочил турникет и быстро зашагал к пригородным кассам.

— Электропоезд до станции «Белоостров» через Сестрорецк прибывает к первому пути. — послышался искаженный динамиком голос. Народу возле касс почти не было. Самоделов подошёл к ближайшему окошку. Купил у задумчивой кассирши билет до Сестрорецка. Много лет назад там жила его тетка: маленький Аркаша приезжал к ней каждое лето. Тетке давно уже не было на свете. В доме, где она жила, давно поселились другие люди. Делать там лейтенанту было нечего, но сейчас он почему-то решил ехать именно туда.

Допотопная электричка с жёсткими сиденьями была раскалена как доменная печь. Половина окон не открывалась. Следователь почти перестал чесаться, зато начал обильно потеть. Он уселся напротив женщины со злыми глазами и веснушчатым лицом, которое лоснилось от пота, как будто смазанное маслом. От жары он почти сразу провалился в удушливое забытье. Очень яркое и реалистичное. Самоделову снилось, будто отец наказывает его ремнем. Хлестнул наотмашь один раз, другой, третий, а он сжал зубы и терпел. Чувствовал: если проронит хотя бы звук, будет совсем худо. Следующий удар оказался особенно сильным. Самоделов невольно промычал что-то сквозь зубы. Тогда отец распрямил ремень, продел его конец в пряжку, надел получившуюся петлю на шею сына и принялся затягивать. Все сильнее, сильнее…

Он проснулся от собственных рвотных спазмов.

— Молодой человек, — сказала женщина со злыми глазами. — У вас на шее кровь.

Самоделов слабо махнул рукой.

В динамиках зашипело, забулькало. Невнятный женский голос произнес:

— Станция «Разлив».

Скривившись от очередного приступа тошноты, лейтенант, пошатываясь, побрел к выходу. Перрон со слепым решетчатым окошечком кассы и надписью: «Временно не работает», был пуст. Здесь, под бетонным навесом было прохладно, и Самоделов немного постоял, собираясь с мыслями:

«Куда теперь?» — спросил он себя. Хотя, куда бы он теперь ни направился, от поводка не уйти: это уже стало очевидным. И что? Сможет он жить на этом чертовом поводке, если, например, играть по его правилам, или лучше сразу голову в петлю? А может, этого и не понадобится? Может, его, как Лидова, уже подстерегал где-то удар невидимой катаной? Или на соседнюю улицу уже выехал асфальтовый каток, специально, чтобы его расплющить? На что еще способна эта сила? У Самоделова не было ответов. Шагнув из-под навеса, он прошел мимо сидящего в кустах бронзового Ленина, пересек дорогу и выбрел на узкую Вторую поперечную улицу. Ветхие деревянные домишки, которые, должно быть, ещё помнили вечно живого вождя, перемежались здесь с современной застройкой.

Поворот, несколько новых, отделанных сайдингом фасадов, и Самоделов увидел теткин дом. Вернее, то, что от него осталось, — черную груду поломанных, искореженных бревен. До этой минуты, не осознавая этого, он еще надеялся. Что увидит дом — что-то прочное, надёжное, неподвластное времени, и все обойдется. А сейчас надеяться стало совсем не на что. Он вдруг почувствовал себя чужим, неуместным, обречённым. Стоял, не отводя взгляда от черноты перекошенного окна, пока не разглядел там грустные глаза Брюса. Вздрогнул, невольно зажмурился. А когда снова заставил себя заглянуть в черную оконницу, там ничего не было.

«Может, я просто псих?» — раньше эту мысль чаще всего удавалось прогнать. Теперь та часть сознания, которая ей сопротивлялась, похоже, была готова выбросить белый флаг. Постояв ещё немного возле развалин, Самоделов размазал ладонью по лицу капли пота и медленно двинулся вперёд. Еще одна узкая улочка вывела его к подножью песчаного, поросшего соснами холма. Лейтенант неуклюже перевалил через холм и спустился с другой стороны. Белый горячий песок забивался в ботинки. Он был здесь повсюду. Увязая в песке, спотыкаясь, лейтенант побрел вперёд и скоро через негустой лесок выбрался на берег озера. Сел на пригорке возле зелёной цветущей воды и достал сигарету. Волна лениво болтала возле берега серебристую снулую рыбешку. Купальщиков густо-зеленый цвет воды совсем не смущал: людей на пляже было много. Повсюду бегали дети и собаки. Слышались задорный лай и громкие детские возгласы:

— Фу! Рыба! Рыба! Мама, стой!

Родители и хозяева лежали на песке или, зайдя в озеро, шагали куда-то по мелководью, надеясь, что дальше будет глубже.

— Аркаша! — услыхав собственное имя, Самоделов вздрогнул. — Аркаша, вернись! Съешь огурец!

Женщина лет пятидесяти, с дряблым белым телом и недовольным лицом, окликнула карапуза в красной кепочке, который бодро шагал к воде.

— Аркаша, вернись, кому говорю!

Самоделов наблюдал, как малыш, поскучнев, повернул назад.

— Аркаша, надень маечку, обгоришь!

— Аркаша, ну куда ты опять?

— Аркаша, подойди ко мне сейчас же!

— Аркаша, не лезь в воду!

— Аркаша! Эй, я, кажется, к тебе обращаюсь, не слышишь, что ли, негодник? Аркадий!..

Он не сразу сообразил, что обращаются именно к нему. Очень медленно поднял глаза и увидел тётку. В старом замызганном халате, который та носила, сколько он ее помнил. Если в каком-то месте халат ветшал или рвался, тетка пришивала туда заплатку. Собственно, он весь состоял из заплаток и напоминал сильно засаленное лоскутное одеяло. Ее мягкие седые волосы торчали в разные стороны, будто наэлектризованные. Лицо у тетки было морщинистое и какое-то перекошенное: кривой рот — один угол выше другого, нос, съехавший набок. Самоделов где-то слышал, что мысли сильно влияют на внешний облик человека: что внутри, то и снаружи. И сейчас, глядя на нее, он с ужасом подумал: что же такое должно быть у человека в голове, чтобы он так выглядел!

Кроме них, на пляже больше никого не было. Тетка, не мигая, смотрела на племянника, уперев руки в тучные бока:

— Ты будешь слушаться или нет, неслушник? Сейчас я с тобой займусь!

— Я… — промямлил лейтенант, машинально хватаясь за горло. — Сознание было мутным, голова тяжёлой. Самоделов почти перестал понимать, кто он и где находится.

— Ты никогда не приходишь вовремя домой, когда тебя зовут, и вечно грязный как анчутка. Хочешь сказать, для тебя особые правила писаны? А кто мою вазу позавчера разбил? Кто, я тебя спрашиваю!

— Я… — сказал Самоделов, ворочая шершавым языком в пересохшем рту и потом, осмелев от внезапной догадки, добавил — Тебя… нет.

— Язык бы тебе отрезать, такие слова родной тётке говорить! — истерически завизжала старуха, вытаращив красные, в жилках глаза. Ее волосы ещё сильнее встали дыбом, и на секунду Самоделову показалось, будто она дымится. — А ну, иди сюда, Аркадий!

В ее узловатых пальцах лейтенант заметил поводок Брюса. Один его вид показался ему настолько невыносимым, что он вскочил и побежал вдоль берега, не разбирая дороги. Продираясь сквозь кусты, оступаясь, падая в мутно-зелёную воду, вставал и снова рвался вперёд.

— Ты можешь бежать, — спокойно просипел за его спиной незнакомый мужской голос, — но только пока хватает длины поводка.

Лейтенант обернулся. Возле куста, метрах в полутора от него, стоял мертвый Лидов. Отрезанную голову он держал перед собой на ладони, а свободную руку возле рта. Голова грызла ногти.

— Ну как тебе Верка? — поинтересовалась голова. — Хорошо тебе с ней было? А ведь за счастье надо платить!

Фигура мертвого Лидова медленно двинулась на него. Самоделов попятился назад. Споткнулся, упал, а Лидов превратился в Веру. Голую, с растрепанными рыжими волосами:

— Иди ко мне, малыш, — плотоядно произнесла она. — Только поводок не забудь. Давай, сама надену.

Лейтенант слабо вскрикнул, отмахнулся, как от жужжащего над ухом комара.

— Сейчас! Сейчас я тобой займусь! — проговорила Вера, превращаясь в тётку с поводком в руке. — Поводок — он и как удавочка сгодится: раз — и все.

Вдруг стало очень холодно, как будто разом наступила зима. Весь дрожа, Самоделов медленно отступал, из последних сил стараясь удержать равновесие. Холодный воздух раздирал сухое горло. Больше всего хотелось перестать дышать. На лейтенанта медленно надвигалось нечто. Он видел его сквозь радужную пелену слез, как бесчисленные отражения в кривом зеркале. Образы менялись один за другим, но кое-что оставалось неизменным: у каждого в руках был поводок.

Наконец Самоделов собрал остатки сил и опять рванулся вперед. Но пробежал всего несколько метров. С каждым шагом поводок затягивался сильнее. Превозмогая спазмы тошноты, лейтенант сделал последний шаг и упал. Провалился в чёрное ничто.

Самоделов проснулся от собственного крика. Открыв глаза, увидел потолок квартиры на Парнасе с неаккуратно зашпаклеванным стыком бетонных плит. А когда отдышался, когда унялось сердцебиение, почувствовал, что почти не может двигать шеей, а на горло что-то давит. Несильно, но неприятно. Протянув руку к кадыку, понял, что шея у него в гипсе. И тут запиликала мелодия из «Пиратов Карибского моря». Лейтенант взял с тумбочки мобильник и невольно вздрогнул. Это был Хлеборезов. Несколько секунд он лихорадочно соображал: отвечать на звонок или нет, но потом вспомнил: ему все приснилось. И снял трубку.

— Здравия желаю, Аркадий! Ну что ж, прими мои поздравления! На службе можешь не появляться, сколько потребуется: что мы, звери, что ли? Отлежись, приди в себя, посмотри мультики, а через пару недель со свежими силами за работу. Насчёт денег можешь не беспокоиться: тебе премию выписали. И сейчас, и ещё когда медаль получишь. Ты, кстати, знал, что тебе медаль полагается?

Чем дальше Самоделов слушал начальника, тем меньше понимал:

— Вы о чем, Иван Петрович, какая медаль?

— За отличную службу, какая ещё. — голос Хлеборезова стал озадаченным. — Видать, здорово он тебя приложил. Что, совсем не помнишь? Ничего-ничего?

— А что я… — промямлил Самоделов.

— Да, едрить твою дивизию, Аркадий! Вспомни, ты же у нас герой, ты же маньяка-педофила Лидова голыми руками взял: упал, шею себе свернул, а все равно до последнего, можно сказать, пока мы не подоспели…

— Товарищ майор, ни хрена не помню, если честно. Сон какой-то снился, странный и идиотский, а больше…

— Да неудивительно. Ладно, выздоравливай. А я пока похлопочу: засиделся ты в лейтенантах — пора и капитанские погоны примерить, как ты считаешь? Ладно, бывай, Аркадий, — сказал Хлеборезов и отключился.

Самоделов вернул телефон на тумбочку, аккуратно, чтобы не беспокоить шею, лег. Снова вперился в стык между потолочными плитами.

«Премия и медаль, это, конечно, хорошо», — подумал он. Прислушался к себе и понял, что никакой радости по этому поводу не испытывает. Раньше кинулся бы первым делом звонить старшому, Юрке Самойлову, ребятам. Вечером они закатили бы такой сабантуй, что ещё целый год бы потом вспоминали. Но сейчас им владела какая-то странная апатия: «Ну премия, ну медаль. Это хорошо, вот только… вот только что?»

Снова зазвучал саундтрек из «Пиратов». На темном экране смартфона над красной и зеленой кнопками горело слово: «Любимая». Самоделова бросило в жар.

— Юля? — тихо ответил он.

— Привет, Арчи, — сказала Юля, как показалось Самоделову, плачущим голосом. — Слушай, ты сейчас очень занят? Работаешь, да?

— Нет, — напрягся Самоделов. — А что случилось?

— Долго рассказывать, — всхлипнула она. — Эта… скотина… в общем, давай не по телефону. Ты на работе?

— Нет, дома.

— Супер! Тогда я приеду, ладно?

— Х-хорошо.

— Через час?

— Да, давай.

Он быстро встал и заправил кровать. Огляделся по сторонам. К счастью, в квартире было прибрано: Юля терпеть не могла беспорядка. Потом он направился в ванную, изучил свое отражение в зеркале и решил, что, если не считать загипсованной шеи, выглядит почти сносно. Быстро побрился, вымыл голову и, наскоро посушив ее феном, спустился к Ахмету. Взял бутылку мартини и джина для любимого Юлиного коктейля. Отдал последние деньги, но ничего: Хлеборезов ведь обещал премию.

Они сидели на кухне, пили мартини с джином, закусывая горьким шоколадом — таким твердым, что об него зубы можно было сломать.

— Он мудак, понимаешь, Арчи? — размазывая по щекам слезы, повествовала Юля. — Я, дура, сначала не въезжала, почему он почти каждый день на работе до одиннадцати задерживается. Говорил, важный проект, когда сдадим, будет хорошая премия, …уемия! А все дело было в этой овце! Служебный роман, классика жанра. Все! Видеть его больше не хочу! А ты… а ты знаешь, что он мне говорил? Что обещал? Да ни фига ты не знаешь!

— Юля, успокойся, — пролепетал Самоделов и не слишком уверенно положил руку ей на плечо.

— Ладно, все это фигня, — вдруг рассмеялась она. — Не будем об этой скотине! Ты лучше о себе расскажи: что с шеей? Типа бандитская пуля, да?

— Кажется, — улыбнулся следователь. Говорят, что я маньяка голыми руками взял, только… не помню ни фига. Скорее всего, головой обо что-то приложился.

— Бедный мой, героический Арчи! — вздохнула она.

— Ничего, до свадьбы заживёт, — отозвался Самоделов и почему-то сильно смутился.

— До свадьбы обязательно, — Юля залихватски махнула рукой. — Наливай!

— Мне теперь медаль дадут. И премию хорошую обещали.

— Премию — это хорошо. Шубу мне купишь. Купишь ведь?

— Куда я денусь?

— Эх, Аркадий, прости ты меня, пожалуйста. Я дура была набитая, что от тебя ушла, променяла тебя на этого… простишь ведь?

— Я подумаю, — отозвался Самоделов с улыбкой и, осмелев, коснулся губами Юлиных губ. Она не сопротивлялась. Наоборот, как будто только этого и ждала. Одной рукой обнимая его за плечи, другой торопливо нащупала пряжку его ремня. Самоделов потянул вниз молнию у нее на спине и трясущимися руками начал стаскивать с Юли платье.

— Ты счастлив? — услышал он горячий шепот.

— Конечно, почему ты спрашиваешь?

— А ведь за счастье надо платить! Не забыл, милый? — вдруг захохотала она. Сердце Самоделова болезненно ухнуло где-то в желудке и чуть не остановилось. У него на коленях сидела голая и мертвая Вера Крутицкая. Ее лицо отливало синевой, а глаза были красными от множества прорезавших белки багровых жилок. От нее веяло холодом.

Самоделов закричал, но не услышал собственного крика. Он как будто онемел от страха. Сбросил с себя холодное липкое тело и на четвереньках попятился назад. Вокруг были деревья и кусты, в просветах между которыми спокойно плескалась ярко-зеленая вода. Он был все ещё на берегу Сестрорецкого Разлива и то, что его преследовало, было рядом.

— Думал снять поводок? — спросила, ухмыляясь, отрезанная голова Лидова. — Думал, раз — и все?

— Что тебе от меня нужно? — одними губами произнес следователь. Из его гортани не вырвалось ни звука.

— В ответ голова снова судорожно и жутко захохотала. Самоделов с брезгливым ужасом наблюдал, как правая рука покойника скребёт ногтями макушку и щеки, оставляя на них кривые фиолетовые борозды.

Ноги не держали, но лейтенант собрал все оставшиеся силы, поднялся и снова побежал, не разбирая дороги, обдирая руки и лицо о ветки деревьев и кустов.

— Беги, беги! — раздался ему вслед скрипучий голос Лидова. Сквозь сковавший все тело ледяной ужас в сознание Самоделова пробивалась единственная мысль: он что-то забыл. Но что? И как это могло помочь ему сейчас?

Впереди показался песчаный пляж. Чуть меньше того, на который он пришел в самом начале. Сделав ещё один шаг, лейтенант почувствовал, как натягивается на шее поводок. Пока слабо, но со следующим шагом удавка натянется ещё сильнее, а потом ещё. И так, пока он не упадет на этот белый песок, судорожно, как рыба, раскрывая рот. Или пока поводок не отрежет ему голову. Что же он забыл? Что?.. ах да! Он просто сошел с ума. Все это нереально, как воображаемые друзья ученого из фильма «Игры разума». А ведь реальное от нереального очень легко отличить! Этот песок реален, сосны на берегу реальны, озеро реально, а все остальное — бред:

«Ну ничего, — подумал он. — Я это знаю, а значит, все просто».

Лейтенант остановился, мельком глянул на темную размытую фигуру невдалеке, потом повернул голову и стал смотреть на медленно приливающие зелёные волны. Ничего не происходило. Он стоял, пристально разглядывая озеро. Вода с комочками зелени все так же мягко накатывала на прибрежный песок, образуя неприятного вида белесую пену. Высоко в небе сияло полуденное солнце. Так прошла целая минута или около того. Самоделов даже начал немного успокаиваться. А потом в ногу чуть ниже колена клюнуло что-то острое. Лейтенант вздрогнул, ощутил, как на него наваливаются слабость и дурнота. Перед глазами плавно потемнело, и сознание выключилось.

Он лежал на жёсткой кровати с металлическими спинками в комнате без окон. С потолка сочился мертвенный свет люминесцентных ламп. Стены были закрашены до половины лоснящейся зелёной краской, а дальше побелены. Вдоль стен на металлических столах располагалось какое-то оборудование. Медицинское, судя по стойке капельницы и катетеру на левом запястье Самоделова.

В изножье кровати стоял высокий очень худой человек в синем костюме, со сверкающей лысиной и синеватыми от бритья щеками. Нетерпеливо постукивал пальцами по никелированной спинке: ждал, когда Самоделов откроет глаза.

Все виделось как сквозь кусок подгоревшего оргстекла с копотью и пузырями. Он почти не чувствовал тела, а когда лысый поднял руку, чтобы посмотреть на часы, она расплылась в воздухе как акварель по мокрой бумаге.

— Вот вы и пришли в себя! — радостно воскликнул лысый. — Очень славно!

Его голос звучал глухо и тускло, как будто издалека.

— Где я?.. — слабо проговорил Самоделов.

— Имейте терпение, Аркадий Викторович, я все объясню. Прежде всего позвольте представиться: Отчиткин Семен Николаевич, тринадцатый отдел ФСБ.

— ФСБ?

— Представьте себе. Мы подоспели в самый последний момент. Ещё бы немного, и опоздали. И быть бы вам, дорогой Аркадий Викторович, без головы. Как Лидову.

— Значит, вы… — начал Самоделов.

— Разумеется, мы все знаем о Лидове, и я лично сделал все, чтобы его спасти, но…

— Что со мной? — через силу проговорил Самоделов. Почему я…

— А, вы об этом? Понимаю, неприятно, но это вынужденная мера. Пришлось вам кое-что вколоть. Так сказать, от навязчивых мыслей. Вы уж не взыщите: непросто с вами, с собачками Селигмана.

— С кем? — не понял Самоделов.

— Это разговор долгий. — Отчиткин улыбнулся краешком рта. — Готовы слушать?

Лейтенант кивнул. Мало-помалу он начал чувствовать себя в безопасности, и в нем, несмотря на пустоту в голове и обложенный ватой окружающий мир, шевельнулось любопытство.

— Вы про собачек Павлова наверняка ведь слышали? — спросил лысый чекист. Самоделов снова кивнул. — Так вот, Павлов кормил собачек по сигналу, а потом, когда он подавал сигнал, не давая пиши, у собачек вырабатывалась слюна. Американец Селигман был своего рода злым антиподом Павлова. Он не кормил собачек по сигналу, а бил их током. В результате, когда звучал сигнал, собаки кидались на землю и начинали выть. Даже если они находились за невысокой перегородкой, которую было легко перепрыгнуть и убежать, никто из собачек этого не делал. Они приобретали вырученную беспомощность, или синдром поводка. Впрочем, все это есть в интернете, вы при желании и сами сможете найти. А вот чего там нет, так это одной маленькой детали. Если какой-нибудь барбос всё-таки отваживался перепрыгнуть загородку, на его шкуре мог остаться след, как от сильного удара током. А потом, если этого барбоса помещали вместе с собаками, которые не участвовали в эксперименте, все в группе начинали отказываться от пищи и становились равнодушными к жизни. Это и есть эффект, который отлично известен нашему ведомству. А именно, что синдром поводка и некоторые другие расстройства могут проявляться как вирус. Действительно: существуют психические вирусы, которые можно э… подхватить. Именно это вы и умудрились сделать, доро́гой Аркадий Викторович. Наверняка вы слышали про случаи коллективного безумия. А может быть, вы слышали про одну гражданку, которая устроила из своей квартиры мусорную кучу и передвигалась там по узким тропинкам между завалами, пардон, экскрементов, пока ее саму не завалило?

— Да, сказал Самоделов одними губами. Он вспомнил: что-то похожее мелькало в новостях.

— Возможно, вы ещё слышали, что таких случаев по Питеру было несколько. На самом деле была целая эпидемия, но, как вы понимаете, это информация для служебного пользования. И уж точно вы нигде не могли слышать, что все без исключения мусорные леди были знакомы друг с другом. У одной подруга, у другой сестра, у третьей — коллега. Почему данный конкретный вирус поражает именно женщин после сорока мы пока не знаем, но, по крайней мере, нам удалось его остановить. Но это так, лёгкая форма. Ваш с Лидовым случай будет посерьёзнее. И намного опаснее притом, как для вас, так и для окружающих. Лидова мы, к сожалению, сами отпустили. Да, да, и на старуху, как вы понимаете, бывает проруха. Мы вычислили его вскоре после того, как он расстался с женой, и поместили… словом, он был у нас под наблюдением. И на лекарствах. Но месяц назад наши специалисты дали заключение, что он полностью здоров. И у нас не было оснований им не верить.

— Куда он ехал? — еле ворочая языком, проговорил Самоделов. — Ну перед тем как… вы… знаете? И зачем проглотил SD-карту?

— Думаю, да, — вздохнул лысый чекист. — Хотя мы убедительно отговаривали его от этого шага, и он обещал, что не станет этого делать. Я уверен, что он собирался вернуться к бывшей жене. Попробовать снова стать счастливым, начать сначала. А свои излияния о поводке спрятал… как тот котенок по имени Гав котлету — в самое надежное место. Что взять с больного человека! Но… поводок оказался сильнее для него, и для нее. Он, как вам хорошо известно, остался без головы: думаю, вы оценили и юмор господа бога, и силу психосоматики. А она выбросилась из окна. Хорошо ещё хоть детей это не успело затронуть.

— Из окна? — вздрогнул лейтенант. — Крутицкая? Но я же… вы… ничего не путаете?

— Никоим образом. Это произошло позавчера. Тело, вернее, то, что от него осталось…

— Стойте! — превозмогая слабость, Самоделов присел на кровати. — Вчера… она была ещё жива. Я был у нее.

Сказал и только потом подумал, что зря.

— Это исключено, — помотал головой чекист.

— А как же тогда…

— Не иначе выверты поводка, Аркадий Викторович.

Самоделов кивнул. В голове вертелся какой-то вопрос. Что-то важное, что никак не удавалось схватить. Мысли путались, расплывались как чернильные пятна. Наконец, он вспомнил и произнес полушепотом:

— Что теперь со мной… будет?

— Хороший вопрос, Аркадий Викторович.

— Для начала скажите: как много людей, кроме вас, соприкасалось с информацией по делу Лидова?

— Олег Палыч, судмедэксперт, Джамиль — айтишник из управления, мой начальник, свидетельница, как ее? Кир… Кирсанова?

— Ого! — присвистнул чекист. — Уже немало. Ну ничего, мы уточним список и займёмся этим позже. А что касается вас… Лидова мы упустили. Но вас, Аркадий Викторович, не упустим. Уж простите. Кстати, судя по тому, как вы взбодрились, действие изиола заканчивается. Это нехорошо.

Он сунул руку под кровать. Раздался глухой скрипучий звонок. Дверь распахнулась. В комнату вошёл человек в голубом медицинском халате и берете. На лицо до самых глаз была надвинута одноразовая голубая маска. Руки его были в перчатках. В правой он держал шприц.

Человек со шприцем медленно приближался. Самоделов вдруг с ужасом осознал, что это, похоже, навсегда. Теперь его до конца жизни будут держать здесь на уколах. Спасли, чтобы держать овощем в психушке. Вот спасибо! Видя, как лейтенант побледнел и отпрянул, чекист с улыбкой произнес:

— Аркадий Викторович, вы же понимаете, — дело не только в вас: из-за вас могут пострадать люди. Много людей. Мы не можем себе позволить ещё раз допустить ошибку.

Самоделов вскочил с кровати, замахал руками и закричал:

— Не-ет! Уйдите! Оставьте меня, пожалуйста! Я не хочу!

— Арчи, что с тобой, милый? Опять кошмары? — в лунном свете, льющемся из окна, Юлино лицо казалось призрачным, нереальным. Самоделов долго смотрел на нее, не понимая, где он находится и что происходит.

— Ты? — просипел он, наконец-то отдышавшись. — Что за бред?

— Успокойся, милый. — В ее глазах была нешуточная тревога. — Это просто сон, все хорошо.

— Что именно сон? — выпалил Самоделов.

— Арчи, ты меня пугаешь. У тебя глаза… как у ненормального. — Судя по тону, она говорила вполне искренне. — Что с тобой?

— А, нет, все нормально. — Остатки сна постепенно тускнели в памяти, и вместе с этим приходило успокоение. И какая-то тихая радость, о существовании которой, как ему казалось, он давным-давно позабыл. — Кажется, да… Сколько времени?

— Два часа ночи. Спи. Попытайся уснуть. Тебе же на работу утром.

— Знаешь, я… так рад тебя видеть, — сказал он вдруг.

— Нет, всё-таки ты реально какой-то странный. Что-нибудь случилось? Что-нибудь на работе?

— Да нет, помотал он головой. Все в порядке. Я сейчас. — Самоделов встал и направился в туалет. По пути из комнаты его нога зацепила какой-то кожаный ремешок. Он сразу понял, что это такое, и похолодел. Еле заставил себя трясущейся рукой поднять с пола поводок Брюса.

«Опять?» — подумал он, чувствуя, что больше не выдержит.

— Фу, Брюс! Фу, иди спать! — послышался за спиной строгий Юлин голос. В ответ несколько раз негромко тявкнула собака.

Санкт-Петербург, 2022