Оля утопила пальчиком кнопку звонка и тут же брезгливо отдернула руку — мало того, что сам звонок не работал, так еще и кнопка оказалась липкой от застарелой въевшейся грязи. По всему видно, что гости сюда захаживали нечасто даже при жизни хозяйки.

Она полезла в сумочку за салфеткой, а заодно и за телефоном — как-то ведь нужно оповестить Петрова о своем прибытии. Но Женька словно дежурил, прижав ухо с той стороны двери. Глухо лязгнул старый замок. Наружу выглянула лохматая голова — лицо бледное, глаза горят.

— Что так долго? Проходи скорей.

— А как же «здравствуй, любимая»? — надула губы Оля.

— Привет, — торопливо чмокнул ее в щеку Женька и посторонился, пропуская в прихожую. — Да не разувайся, так иди!

Его ладонь оказалась неприятно похожей на кнопку неработающего звонка, такой же влажной и холодной. Женька потянул Олю за собой через узкий коридор, по скрученным обрезкам изоленты, хрустящим щепкам и хлопьям осыпавшейся с потолка побелки, вдоль ряда приваленных к стене пластиковых мешков, битком набитых всевозможным мусором. В углу, на горе иссохших ободранных кусков обоев, покоились Женькины рабочие инструменты: дрель, скребок, мастерок, испачканный краской большой столовый нож. Так вот он куда пропал с кухни, подумала о ноже Оля.

— Осторожнее тут!

Следуя за мужем, она перешагнула поваленную прямо поперек порога складную лестницу и очутилась в единственной на всю квартиру комнате. Только здесь Женька отпустил ее руку и застыл, тяжело сопя носом от нетерпения и любопытства.

— Гляди!

Оля была возмущена:

«Как все прошло, любимая?» — «Замечательно, солнце мое!» — «Не устала ли?» — «Еще как устала!» — «Контракт подписали?» — «Да, подписали, но некоторые пункты пришлось уточнять и согласовывать по десять раз, потому и задержалась, ты уж прости, дорого… Ой».

Чумазую Женькину физиономию осветила торжествующая улыбка.

— Видишь теперь?

— Петров, что это?

— А это, Оленька, и есть то, о чем я тебе говорил… Клад. Находка!

— Нет, Жень, правда, что это такое?

Мебели в комнате осталось мало: со слов Женьки, часть шкафов и тумбочек он еще на той неделе разобрал и оттащил на свалку, чтобы освободить пространство под мешки для мусора. Нетронутыми были старый, небрежно прикрытый желтой от древности простыней, диван и низенький журнальный столик перед ним — стекло, некогда прозрачное, посерело от множества мелких царапин.

Там, опираясь на короткие, как у свиньи-копилки, ножки, стояло нечто больнично-зеленое, угловатое и чуть вытянутое, формой и размерами напоминающее коробку из-под обуви, только не с картонными, а с железными стенками.

— Это, Оленька, называется диафильм, — объяснял Женька ласковым тоном, каким разговаривают с маленькими детьми. — Или точнее — проектор для диафильмов. Диапроектор, иначе говоря, он же фильмоскоп. Ископаемое чудо из детства… У тебя такого никогда не было?

— Первый раз слышу. И вижу.

Осторожно ступая среди беспорядочно разбросанных по полу пакетов, пустых сигаретных пачек, мятых пивных банок и упаковок из-под сухариков, Оля медленно обошла таинственный агрегат, разглядывая его с разных сторон.

— Это чтобы фильмы смотреть?

— Не просто фильмы, а диафильмы!

Сбоку и сверху на коробке имелись два ряда узких прорезей, похожих на решетки для вентиляции. Из задней части к спрятанной за диваном розетке тянулся плоский изоляционный провод, некогда белый, а теперь грязно-коричневый, с маленьким переключателем посередине. С той стороны, что была обращена к стене напротив дивана, из тронутого ржавчиной ребристого серого гофра пучил круглый глаз объектив.

Оля наклонилась, чтобы рассмотреть выцветшую надпись на бумажной наклейке рядом.

— «Зайка»?..

— «Знайка», — поправил ее муж. — Раньше такие проекторы использовали в школах, показывали с их помощью учебные диафильмы. Посмотри, там сзади, на корпусе, написано — семьдесят шестой год выпуска! Стеклянная линза, регулировка лампы, переключатель напряжения… Эта штука могла работать в двух режимах, даже в Японии. Сейчас, конечно, ничего подобного нигде не производят.

— А ты-то где его откопал?

— На верхней антресоли, в прихожей. Стал выгребать завалы, зацепил провод — и эта штука мне чуть башку не проломила. Тяжелый… Но, главное, Оль, он ведь до сих пор работает, еще как работает!

Говорил Женька восторженно, едва ли не с благоговением. Оля же не испытывала ничего такого и продолжала рассматривать пыльные, заляпанные старой паутиной бока проектора с сомнением и брезгливостью.

— И на что он тебе сдался?

— Мух собирать! Как ты не понимаешь — это ж такая ламповая вещь, раритетище. И в рабочем состоянии, что уже само по себе потрясающе, просто фантастика.

— И за сколько твою фантастику можно продать? — поинтересовалась она.

Женька нахмурил брови.

— Нет, Оль. Продавать его я не буду. Это… Это все равно что собственную память на продажу выставить.

— Толку-то от такой памяти…

— Ты не понимаешь.

Он тяжело вздохнул. Вытер пот со лба — в комнате было жарко и душно. Потом мягко подтолкнул Олю к дивану:

— Присядь. Я покажу… и расскажу. Да, тут надо рассказать, чтобы ты поняла, всю историю.

Завозился у столика, поднял и положил рядом с коробкой фильмоскопа несколько предметов непонятного для Оли предназначения. По-видимому, какие-то запчасти, решила она, глядя, как Женька колдует над своей машинкой, соединяя что-то с чем-то, прикручивая одно к другому. В руке у него появился пластиковый пузырек с круглой крышкой, Женька подцепил крышку ногтем, сорвал и вытащил изнутри катушку с пленкой.

— Вот это и называется «диафильм», — пояснил он. — Там, на антресолях, нашлось несколько… Когда-то тетка показывала мне их при помощи этого диапроектора.

— Ты имеешь в виду свою покойную бабушку? — уточнила Оля.

— Да, двоюродная бабушка, мы ее в семье всегда тетей называли. Это ведь ее квартира, ты в курсе?

— Я помню, Петров. Ты говорил. Бабка даже квартиру эту тебе завещала, потому что любила очень, а своих детей и внуков у нее не было.

— Не совсем. Мать рассказывала, что вроде был у тетки сын, но заболел и умер еще мальцом, до моего рождения, — в те времена лекарств некоторых еще не изобрели, так что такое порой случалось… Но, в общем, все верно — больше детишек ей Бог не дал, так что ко мне тетка относилась как к родному.

Женька заправил катушку в держатель, который в свой черед закрепил в узкой щели на верхней крышке фильмоскопа. Мысленно Оля подивилась, как четко, уверенно и быстро действует муж. Будто всю жизнь тренировался со всякими этими, как их, диаскопами…

— Так, шторы надо задернуть, — суетился он, бегая из угла в угол. — Сейчас сейчас… Оль, ты слушаешь?

— Угу, — кивнула она, и Женька продолжил:

— Мы с родителями жили тут рядом, в паре кварталов, а мать с отцом вечно пахали с утра до ночи. Плюс командировки, сверхурочные… Ну и, конечно, меня регулярно сдавали тетке. На самом деле они делали это так часто, что я даже не знаю, где большую часть детства провел: дома или здесь, в этой вот квартирке.

Последний узкий луч лизнул плавающую в спертом воздухе пыль и, подавившись, пропал — Женька закончил со шторами. Комната, и без того не очень светлая, окончательно погрузилась во мглу.

— И практически каждый вечер мы с теткой смотрели диафильмы на этом вот проекторе. У нее была большая подборка — уж не знаю, где она все доставала. А я их просто обожал, как… ну, как сейчас, наверное, дети любят комиксы. Представляешь — прямо-таки фанател!

— От учебных фильмов для школы? — удивилась Оля.

— Да нет же.

Женька — белеющая во мраке футболка с короткими рукавами и такое же бледное лицо — переместился обратно к проектору. Щелкнул переключателем, и в прорези решетки затеплился желтый огонек. Через секунду Оля услышала электрическое гудение, а на стене, напротив дивана, неожиданно обозначилось мерцающее пятно размерами где-то метр на метр.

— Так, резкость выставим… Готово! Вот, смотри.

Стену раскрасила композиция из кособоких прямоугольников разного цвета. Женька сунулся, задел луч проектора — гигантская тень взмыла до самого потолка. Вспотевшая ладонь накрыла Олины пальцы, прижала их к ребристому колесу.

— Это как слайды, только вместо самих слайдов — пленка, — тихо сказал Женька, помогая ей прокрутить колесико.

Кадр сменился. На стене появилась надпись: «Студия диаФильм», где буква «Ф» была выполнена в виде рисунка — вертикальная перекладина внизу загибалась и немного напоминала киноленту, а раскрашенные радугой полукружия выглядели как крылья бабочки.

— Вот так… да… Попробуй сама, — шепнул Женька. Если бы не мерцающий луч проектора и меняющиеся на стене перед ними изображения, Оля могла бы подумать, что муж возбужден и не прочь заняться любовью.

У нее получилось слишком резко — мелькнул один смазанный кадр, другой, на стене застряло сразу два «слайда», по половине от каждого. На верхнем виднелось окончание надписи: «…По английской сказке в пересказе Сергея Михалкова, художник Б. Степанцев». А на нижнем — поросята, спешащие куда-то по своим поросячьим делам. Все трое одеты как люди: один, в великоватой для него клетчатой кепке, тащил на плече рыболовные удочки, другой был в берете моряка и нес сачок, а от третьего, самого маленького, в кадр попала лишь улыбающаяся голова в съехавшей с розового уха детской шапочке.

— «Жили на свете три поросенка, три брата…» — восторженно продекламировал Женька. — Как видишь, были диафильмы и со сказками, не только учебные. Тетка показывала мне их, когда я еще толком читать не умел. Читала она вслух каждый вечер, и это стало нашей традицией, чем-то вроде семейного ритуала. Даже когда я уже пошел в школу, все равно, бывая у тетки в гостях, сидел вот так же, как ты сейчас, на этом же диване, смотрел диафильмы и слушал ее голос…

— Петров, это все очень интересно, но тебе не кажется…

— Дальше, дальше давай! — нетерпеливо перебил он.

Оля устало вздохнула.

— Ну, если ты так настаиваешь…

Приноровившись, она принялась крутить ручку колесо уже медленнее. Кадры плавно сменяли друг друга — у каждого изображения в правом нижнем углу был свой номер и сопровождающий текст о том, что делали поросята летом и как начали подмерзать с приходом осени. Пленка была старая, с мелкими царапинами, да и линза проектора, видимо, изрядно запылилась — казалось, что они смотрят какой-то очень старый фильм.

Следующий кадр оказался вообще черно-белым. У Оли опять сорвалась рука, так что его моментально сменил новый, с поросятами:

«Пришлось поросятам задуматься, как же они зиму проведут…»

— Погоди, — остановилась Оля. — Петров, я что-то не поняла. А вот перед этим — что было?

— А вот это и есть самое интересное.

Судя по голосу, Женька обошел диван и встал у нее за спиной. Она почувствовала холодные влажные ладони. Почему-то их прикосновение вызывало у нее чувство гадливости, как будто на плечи ей улеглась змея.

Оля медленно открутила пленку назад. На стене вновь замерцала проекция черно-белого фото — именно фото, а не изображения, как на остальных кадрах. Открыв рот, Оля взирала на саму себя в подвенечном платье. И на Женьку в костюме жениха, стоящего рядом.

— Это же наша свадьба полгода назад, — изумилась она. — Ты как-то вклеил снимок в свой… ну, в диафильм этот?

— То-то и оно, что нет! Но ты крути дальше — там еще интереснее.

Вернулись к трем поросятам. Ниф-Ниф тащил пук соломы, намереваясь построить дом. А потом плясал и бил палочками в барабан, распевая песенку:

«Хоть полсвета обойдешь, обойдешь, обойдешь…»

— Лучше дома не найдешь… — задумчиво сказал Женька.

Новый «слайд», и опять фото. Снимок получился довольно темный, но, присмотревшись, Оля узнала на нем ту самую квартиру, в которой прямо сейчас находилась. Прихожая, лестница в коридоре — не валяется без дела, а стоит. А на ней — Женька тянется руками к распахнутым дверкам загнанной под самый потолок антресоли.

— А это еще что?

— Ты же видишь, — судя по интонации, он улыбался. — Это я.

— Но как?..

— Крути дальше.

«А я построю себе дом из веток! — сказал Нуф-Нуф. — В соломенном доме, пожалуй, будет холодновато».

Снова Женька — уже внизу, рядом с упавшей лестницей. Держит в руках проектор.

— Петров, я что-то не пойму…

— Дальше!

«Тяп-ляп — и к вечеру дом был готов».

— Не понимаю, — повторила Оля, глядя на новый снимок. — С тобой тут кто-то был, фотографировал? Но зачем? И зачем ты вклеивал все эти фото в свой дурацкий диафильм?

В кадр попали комната и диван. Шторы задернуты. На столике — проектор, и, судя по тому, что сидящий на диване Женька смотрел куда-то за границы кадра, проектор работал. Как и сейчас.

— Не было тут, кроме меня, ни одной живой души.

Женька убрал руки с ее плеч и принялся расхаживать по комнате. Продолжал говорить, шурша чем-то в прихожей:

— Никто ничего не фотографировал, Оль! Да у меня и времени-то не было, чтобы какие-то фото распечатывать и каким-то образом подклеивать к пленке. Блин, да я даже не представляю, как такое в принципе можно было бы сделать без специальной аппаратуры. Диапозитивы ж крохотные, в двадцать миллиметров с копейками. Сама пленка старая…

— Но ведь кто-то же сделал! Иначе откуда эти фото взялись? Ничего не понимаю… — Оля начала злиться. — Слушай, Петров, если это какой-то твой идиотский розыгрыш, если кто-то из дружков твоих тебе помог…

— Нет, Оль. — Женька снова был рядом. — Не розыгрыш. Все куда серьезнее, чем тебе кажется. Ты крути, крути дальше.

Поросенок Нуф-Нуф плясал, сверкая копытцами, дул в трубу и пел:

«У меня хороший дом, новый дом, прочный дом. Мне не страшен дождь и гром, дождь и гром, дождь и гром!»

Следующее фото, судя по всему, было сделано где-то на улице днем. Общий план — мостовая, уложенная аккуратной плиткой аллея для прогулок, мамочки с детьми, держащиеся за руки влюбленные парочки, террасы открытых кафе.

— Это что, центр? У площади?..

— Знакомые места, да, родная?

Не дожидаясь понуканий, она крутнула колесико проектора дальше.

«А Наф-Наф думал иначе… И решил строить из камней…»

Дальше…

На следующем «слайде» Оля узнала саму себя. На ней была та же одежда, что и сейчас, на лице сияла улыбка. Оля на фото сидела в кафе, а напротив нее сидел широкоплечий мужчина лет тридцати, в модном пиджаке с укороченными рукавами. На столике между ними лежал букет роз.

— Как ты это сделал? Ты что, следил за мной?

Корпус старого проектора начал нагреваться. Оля ощущала идущий от него жар, но внутри у нее все похолодело. Она убрала дрожащую руку от фильмоскопа.

— Крути дальше!

— Нет.

Его ладонь снова легла ей на плечо. Пальцы до боли вдавились в кожу.

— Я сказал — крути.

— Не стану, пока не объяснишь. Откуда взялись все эти снимки, если ты говоришь, что в квартире никого не было?

И тут произошло то, чего Оля в эту секунду никак не ожидала. Женька хихикнул.

— Я сказал, что, кроме меня, не было ни одной живой души, — сказал он, давясь смехом. Потом, успокоившись, продолжил: — Я нашел фильмоскоп утром, когда только начинал работать. А потом весь день смотрел разные пленки.

— Есть и другие?

— Да, навалом. И в них тоже сделаны такого рода вставки. Кадры из прошлого в основном. Я в детстве, с теткой. Ее смерть, похороны…

— О господи…

— Но самое интересное тут, в истории про трех поросят. Этот диафильм я пересмотрел раз двадцать, прежде чем стал звонить тебе.

Он опять надавил ей на плечо, причиняя боль.

— Крути, Оль. Дальше.

И она подчинилась. Стенки проектора раскалились, и даже круглая ручка пылала жаром, грозя обжечь пальцы.

— В какой-то момент, пересматривая уже, наверное, десятый по счету диафильм, я начал догадываться, — говорил Женька. — У меня появилась теория, которая все могла объяснить.

Сказка близилась к завершению: громадный, похожий на пирата волк стоял рядом с аккуратным каменным домиком, за дверью которого попрятались перепуганные поросята. В передней лапе волк сжимал кривую сарацинскую саблю.

— Я подумал, что мы с теткой — с бабушкой двоюродной — и правда были очень близки. Вспомнил о том, что она любила меня как никого другого. Любила проводить со мной время и желала мне только добра. При жизни…

«Сейчас же отоприте дверь! А не то я разнесу весь ваш дом!»

— И после своей смерти, видимо, тоже.

Новый кадр — опять фото. Не в фокусе, деталей не различишь, но план выбран крупный, так что можно понять — мужчина целует девушку.

Мужчина целует Олю.

— Какого хрена? — взвизгнула она, вжимаясь спиной в диван. — Это вообще не смешно, Петров!

— ДАЛЬШЕ! — заорал Женька. — Дальше крути давай!

— Не буду!

Она попыталась встать, но он с силой надавил обеими руками ей на плечи, заставляя остаться на месте. Сбоку к шее прижалось что-то плоское и холодное как лед.

Раскалившийся проектор громко гудел, из вентиляционной решетки начал сочиться белесый дымок. В воздухе неприятно завоняло горелой проводкой. Оля упиралась, как могла, но Женька все давил и давил, принуждая ее нагнуться к диаскопу.

А потом ручка проектора прокрутилась САМА.

Новый кадр — волк дует на домик трех поросят.

Ручка закрутилась быстрее. Дым валил из щелей корпуса, электрический треск сопровождали вылетающие наружу искры, лампочка внутри моргала, как и проекция на стене. На мгновение — буквально на долю секунды, но этого было вполне достаточно, чтобы Оля задохнулась от ужаса, — ей показалось, что она видит полупрозрачную руку. Стариковская кисть с пигментными пятнами на коже обхватила круглую ручку. Пальцы вращали колесико проектора.

— Спасибо, бабушка, — хихикнул Женька.

Новый кадр, новое фото в ужасном качестве. Темная спальня в гостиничном номере. Мужчина и женщина в постели, голые.

— Неправда… Это… не… правда!

Оля попыталась отвернуться. Женькина ладонь сдавила ее затылок, тьма за спиной прорычала чужим хриплым голосом:

— СМОТРИ, ТВАРЬ.

Растерзанные тела трех поросят. Поломанная удочка, пронзившая животик трудяги Наф Нафа. Сытый довольный волк с раздувшимся пузом. В моряцком берете, свисающем с мохнатого уха.

— Хватит, Женя… Пожалуйста…

Последний кадр. Комната.

Оля, сидящая на диване перед проектором, лицом к объективу невидимой камеры. И темная фигура позади нее с большим столовым ножом в руке.

Лампа в проекторе лопнула, комната погрузилась во тьму — и это спасло Оле жизнь. Она прыгнула в сторону, и в темноте удар пришелся не в шею, а в плечо — лезвие невидимого ножа пронзило кожу и погрузилось глубоко в плоть, достав до самой кости.

Оля вскрикнула и упала на пол рядом с журнальным столиком. Ногой врезалась в угол, колено пронзила боль — и слава богу, потому что она отвлекла от другой, гораздо более сильной боли в раненом плече. Локтем зацепила липкий, частично расплавившийся провод. Где-то рядом глухо, сквозь зубы, ругался Женька:

— Мразь… Я тебя все равно достану…

Она поползла на четвереньках к выходу, выбирая направление по памяти, почти наугад.

— Где ты, шлюха? Куда собралась?.. — истерично взвизгнул Женька. И совсем уж детским голоском пропищал: — Бабушка, помоги!

Оля добралась до порога. Дверь, он же не закрыл дверь, да?.. Он же забыл запереть замки, правда ведь?..

Но она сама забыла про валявшуюся в прихожей лестницу, ладонь проскочила между металлических перекладин, рука застряла. По инерции продолжив движение вперед, Оля обрушилась всем телом вниз. Лестница загромыхала под ней, а вслед из комнаты донеслось радостное Женькино хихиканье:

— Куда же ты, поросенок?

Раздались торопливые, неумолимо приближающиеся шаги. Оля оттолкнулась обеими ногами от пола и перелетела через лестницу, макушкой ударив о мягкий пластик мусорного мешка, а плечом — буквально вопящим от боли плечом — ткнувшись в ворох старой бумаги. Что-то упало оттуда, сверху, задев ладонь. Что-то плоское, металлическое, с округлой деревянной ручкой.

Мастерок.

Женька нагнал ее. Схватив за щиколотки, грубо подтянул к себе и рывком перевернул на спину. В темноте блестели выпученные глаза и оскаленные зубы, всклокоченные волосы делали его похожим на демона, рогатого черта из Ада.

— Сейчас я как дуну, — сказал Женька.

Она ударила его зажатым в руке мастерком. Вскрикнула от пронзившей плечо боли, вспышка которой оказалась настолько сильной и резкой, что перед глазами у Оли все побелело, как будто в голове взорвалось солнце. А затем, почти сразу, ее накрыла беспросветная мгла.

…Когда она выкарабкалась из черной бездны, в которой пребывала неопределенное время, то сил едва хватило на то, чтобы медленно приподняться и сесть, привалившись спиной к мусорным мешкам. Правую руку Оля не чувствовала вообще. Посмотрела вниз и увидела, что та безвольно повисла, а неестественно вывернутая кисть плавает в лужице крови.

Оля подняла глаза выше и поняла, что это не только ее кровь. В поле зрения оказался Женька. Он лежал поперек лестницы в покрасневшей от крови футболке, лицом кверху, с торчащим из глазницы мастерком.

Оля тихонечко заплакала. Реветь в голос не осталось сил.

— Неправда, Жень… Ничего не было… Все эти… фильмы… наврали…

Мертвый муж молчал. Вместо него ей ответили из комнаты.

Не словами. Просто Оля услышала электрический гул и увидела мерцание работающего фильмоскопа. Ей было плохо и больно, она слишком ослабла, чтобы ползти туда, к проектору, но все равно поползла. Хотя и без того прекрасно знала, что за изображение увидит на стене. Представляла это так ярко, как будто все еще сидела на диване, читая сказку про трех поросят.

Просто фото. Старое фото, где маленький мальчик стоит подле ласково улыбающейся ему бабушки.