Осень две тысячи сто семнадцатого года стояла сухая и теплая. Ни дождей, ни снега; чистые березы под огромным синим небом, желтый ковер листвы. Ясный воздух сиял веселым обманом: казалось, вслед за осенью опять начнется весна. Выборы назначили, как обычно, за два месяца до Рождества. Подготовку к торжественному дню начали заранее. Прошлись граблями по двору поселкового совета, собрали в кучу остатки опавших листьев. Старый дворник дядька Петр сразу же их и поджег, пока не разлетелись опять по ветру да не разворошила бы их забежавшая детвора. Невысокое здание поссовета украсили новыми, с иголочки флагами. Дорожку от калитки до крыльца подмели и хотели было обмыть струей воды, да Петр не позволил: до вечера не просохнет, а ночью уже подмораживает, к утру будет скользко! Навести порядок внутри поссовета казалось проще простого. Жизнь в здании изо дня в день шла ровная и размеренная, в маленьком холле давно устоялся прохладный казенный порядок, и к торжественному дню там только и было дел, что пыль смахнуть, кабинки установить да сменить воду в графине — вот и все приготовления, разве что в этом году председатель Иван Семенович велел горшки с геранью переставить — но какой в этом смысл, Петр так и не понял.

В понедельник председатель все утро пропадал в местной школе. Деревня маленькая, в каждом классе — от первого до выпускного — по пять, от силы по десять учеников. В прошлом году осень случилась снежная, холодная; накануне выборов учеников собрали в самой большой комнате, где заранее затопили огромную печку, и, сбившись по три-четыре человека за партой, школьники слушали торжественную речь. А нынче на улице ясно и солнечно, учителя вывели классы во двор, и председатель, забравшись на крыльцо, глядел на них по-отечески внимательно, и с верхней ступени на толпу школьников капала гладкая речь, как две капли воды похожая на прошлогоднюю.

Вечером в клубе бесплатно показывали старое кино. До начала фильма народ долго толкался в буфете. Восемнадцатилетняя Маришка шустро сновала за прилавком, изредка бросая взгляд на сидящего в углу за столиком подвыпившего старика. В прошлом году Матвею вышло быть дедом. Забыть беды он так и не смог, и вот с тех пор трезвым его, кажется, никто и не видел. А сегодня вечер такой — канун выборов, вот старику опять не по себе и одиноко. Маришка жалела старика, подбадривала, а он сидел в своем углу молча, хмуро глядя из-под суровых бровей...

В день выборов воздух над деревней стоял напряженный, морозный. Наконец-то дохнуло зимой, и потянувшиеся к поссовету люди зябко ежились и натягивали шарфы до самых подбородков. Маришке предстояло голосовать впервые, мать кстати и не кстати вспоминала об этом весь год, словно вкладывала в бюллетень старшей дочери последние крохи суеверной надежды. В поссовете за длинными столами сидели активисты. Девушка подошла вместе с матерью, протянула свой паспорт, и тетка Наталья, пряча лицо под маской официальности, списала оттуда Маришкины данные, заполнила клеточки и выдала ей два бюллетеня. С сестрой и матерью пришел на выборы четырнадцатилетний Сережка, а вслед за ним притащился и его дружок. Андрюшке-то всего тринадцать, и в бюллетень он в этом году не попал, но нервничал не меньше Сергея, неловко переминался с ноги на ногу, со страхом поглядывал на приятеля. Маришка взяла свои листки бумаги, плотно затянула шторы кабинки, перечитала список. Сережкино имя было первым из трех. За ним Ванюшка, затем Алексей. Напротив каждого имени обозначили возраст, все трое были ровесниками. Ванюшка — это брат хорошей Маришкиной подружки. А с Алешкой Марина едва знакома, он жил далеко, за оврагом. Дрожащей рукой поставила галочку рядом с последним именем. Бог даст, братишку пронесет, а в следующем году ему исполнится пятнадцать... Второй бюллетень почти не имел значения. Девушка чиркнула ручкой напротив имени одного из стариков и вышла из-за бархатных занавесок кабинки.

С выборами не тянули. Из года в год в этот день деревенские объединялись, как одна семья, и, казалось, воздух был пронизан сознанием общей судьбы. Задолго до обеда успела проголосовать вся деревня, и уже в двенадцать в ожидании результатов на площади собралась толпа. Председатель взобрался на сколоченную из простых досок трибуну. Откашлялся, постучал пальцем по микрофону и поздоровался. Народ ответил корявым гулом. Иван Семенович знал о напряженном нетерпении, но прежде, чем объявят о результатах, он должен был напомнить о важном, о главном, и речь свою начал, как начинал всегда на прошлых выборах, общими фразами. Говорил он громко и с пафосом. Говорил хорошо. Народ поддерживает старые русские традиции. Соборность. Жертвенность. И общее благо. Не суеверие, нет, а жизненно важная старая традиция, благодаря которой уже много лет над Россией не шумело ни войны, ни революции. Уже много-много лет: ни войны, ни революции!

«Ни войны, ни революции», — словно сквозь вату долетали до Сергея уже слышанные вчера в школе слова. Мать с Маришкой обнимали его за плечи, мать смотрела перед собой огромными, невидящими глазами, а позади нее наготове стояли два здоровых парня. Председатель вымучил последние наставления, незаметно вздохнул с облегчением. Традиции традициями, а он не любил эти ежегодные сходки, слишком много отнимали они сил и стоили такого напряжения... когда-нибудь вот так прихватит сердце... Наступил момент объявления результатов, Иван Семенович передал микрофон активистке. На застывшем лице Натальи не дрогнуло ни жилки, она еще глубже спряталась под маской и чужим холодным голосом объявила: «

— Мы подсчитали ваши голоса. Дедом в этом году выбран Данила Михайлов. А Павликом Морозовым — Иванов Алексей.

Толпа вдруг выдохнула море звуков, и, схваченная за руки двумя бугаями, в дальней стороне площади диким голосом закричала Алешкина мать. Маришка с матерью задохнулись от радости, обнимали Сережку, еще не веря своему счастью. Рядом, смущенно улыбаясь, все так же неловко топтался тринадцатилетний братишкин приятель.

Данила Михайлов увел четырнадцатилетнего Алешу за кусты, на задворки. Поцеловал в лохматую макушку, перекрестил и обнял его ласково. Потом взял резко за чуб и перерезал мальчишке горло.