I

Маша и Медведь

Пусть первый медведь грубый и неотёсанный, но, несмотря на свой облик, он далеко не злой. Ему плохо даются людские языки, и он живёт один в домике среди леса, но нельзя сказать, что первый медведь не пытается стать лучше. Если бы он не пытался, если бы сама мысль о попытках и, соответственно, о самоограничении была ему чуждой, он жил бы вовсе не в доме, а в дремучем лесу. Его бы видели только за миг до смерти — только безжалостные глаза и тёмную продолговатую морду. Третий медведь стал бы в нём настолько силён, что целиком и полностью вытеснил бы первого.

Первый медведь — человек человеком, или, скорее, медведь медведем. У него золотисто-коричневая шуба, громадные когти на мягких лапах, острые, белоснежные клыки длинней человечьих ладоней и поразительно голубые глаза. Этот медведь пахнет мятой и черникой, и зовут его Медведем.

Однажды девочка по имени Маша теряется в лесу. Медведь её находит и забирает к себе. Он отказывается показывать ей дорогу домой, потому что у него беда с порядком в жилище и, как я, вероятно, уже упоминал, со знаниями языков тоже. Маша способна помочь ему с обеими напастями, пусть даже ей такое положение дел вовсе не нравится. Она считает Медведя тем самым зверем, против которого предостерегали её родители, когда наказывали не ходить в лес. Только Медведь — первый медведь, а не третий, и странным образом спас её от него.

Конечно, Маша смотрит на это по-другому — да и как может быть иначе? По большому счёту это вопрос сравнения и не только потому, что она не представляет худшей участи. Медведь с Машей груб, заставляет помногу работать и пропускает мимо ушей её мольбы показать дорогу обратно в деревню. По мнению Маши, ей и так живётся плохо.

Всё идёт по накатанной какое-то время, потому что Маша боится бежать без оглядки, когда Медведь не смотрит. А затем с ним начинает происходить странное: чем дольше он общается с Машей, чем сильней привязывается к её обществу, с каждой неделей улучшая навыки разговора и чтения, тем больше проникается к ней состраданием. Начинает понимать, какой потерянной, одинокой и отрезанной от своих она себя чувствует — отчасти потому, что ему всё это тоже знакомо. Тем не менее, Медведь так наслаждается обществом подневольной слушательницы, что не позволяет участию пересилить потребность в компании. Не может себя заставить показать Маше дорогу домой, ведь в таком случае он, конечно, навсегда её потеряет.

Однажды Маша находит под грудой грязной медвежьей одежды огромную корзину медвежьих размеров, и у неё возникает идея.

Она печёт пирожки и приходит к Медведю:

— Ты должен отпустить меня в деревню. Я хочу отнести родителям пирожков. Обещаю, я вернусь. Просто покажи мне дорогу.

Медведь лишь смеётся и мотает головой:

— Не-а, даже не мечтай. Кто будет целыми днями убирать? Тут же беспорядок.

Маша начинает плакать и вынести это Медведю не под силу.

Нет ни одной стоящей причины идти навстречу — только то, что Маша ему небезразлична. Она дала ему возможность помочь без необходимости самому проявлять инициативу, тем или иным образом представая слабым и уязвимым в её глазах. Порой большего и не нужно.

— Ладно, — говорит Медведь. — Я отнесу родителям пирожки. Но ты остаёшься здесь.

Маша улыбается сквозь слёзы и кивает:

— Хорошо, Медведь. Хорошо! Только я заберусь на вон то высокое дерево возле дома и буду за тобой приглядывать. Не хочу, чтобы ты по дороге съел хоть один пирожок.

— Идёт, — отвечает Медведь и на несколько минут отходит почесаться спиной о сосну, а Маша тем временем прячется в корзинке для пикника. Медведь взваливает на себя ношу и трогается в путь. Ступает он грузно, поводя головой из стороны в сторону, как обычно делают медведи.

Время от времени Медведь останавливается и, поддаваясь искушению, тянется открыть корзину для пикника. И каждый раз Маша, будто бы видя его с макушки сосны, кричит:

— Помни, Медведь, эти пирожки для моих родителей! Не ешь их!

И каждый раз застигнутый врасплох Медведь со вздохом идёт дальше, так и не открыв корзинки.

Или, скорее, так гласит общепринятая версия. В изначальной, кстати, Медведь сразу хорошо владеет человеческим языком, а о его внутренней реакции на просьбу Маши отнести пирожки мало что известно.

Тем не менее, общепринятая версия не слишком пришлась мне по душе. То есть, описание Медведя и развитие их отношений хороши, но корзинка для пикника — полная чушь. Это насколько тупым надо быть, чтобы не знать, где Маша сидит на самом деле?

Нет, чтобы затея увенчалась успехом, Медведь должен быть в курсе. В настоящей жизни, в моей версии, он очень хорошо сознаёт, что Маша в корзинке. Всё же Медведь — настоящий медведь, хоть и очеловеченный, и в состоянии учуять запах. Что же до медвежьего слуха и жалких Машиных выкриков, то я лучше помолчу... разве только стоит сказать, что благодаря им, он привязался к ней ещё больше.

Итак...

— Я тебя вижу! — говорит Маша. — Я вижу тебя с дерева! Не садись на пенёк, не ешь пирожок!
Медведь расплывается в зубастой ухмылке.
— Ой-ей! — громко восклицает он. — Наверное, Маша видит меня с того высокого дерева. Не стану есть пирожок.

В изначальной версии, когда Медведь добирается до деревни, родители Маши по ошибке принимают его за третьего медведя, против которого вечно предостерегали дочь, и преследуют с ружьём. Медведь бросает корзину, и оттуда выскакивает Маша — целая и невредимая. В народной сказке не говорится, что происходит с Медведем дальше, но вряд ли у него есть иной выбор, кроме как вернуться в свой неприбранный дом опечаленным и одиноким. Возможно, однажды горемыка забредает в чащу, натыкается на третьего медведя — тут и сказке конец.

Хоть я и питаю к Медведю тёплые чувства, в этой истории мне больше по душе Маша. В сказках жестокость и ужасные поступки странным образом изображены условно, избавлены от трёхмерных деталей. Порой сказки в каком-то смысле сродни тем мультфильмам, где кот лупит мышь молотком. Если бы такое случилось в реальной жизни, вас бы передёрнуло от ужаса и отвращения, но Медведь, как неуклюжий растяпа, совершенно очарователен в своей роли. Однако, по существу, он похититель и, каковы бы ни были его мотивы, превращает Машу в свою рабыню, нагружая её работой. Хотя она, слава богу, не совсем ему жена, это очень близко к стереотипу неравного брака и неравных отношений, существующему в нашей культуре.

Однако, есть и другие нюансы. Большинство мужчин в тех или иных обстоятельствах примеряло на себя различные аспекты роли этого медведя — те, кто не хочет показаться слабыми; те, кому требуется цивилизующее влияние; те, кто в душе на самом деле раним и просто нуждается в чьей-то заботе, чтобы это проявилось.

Итак, хотите знать, что на самом деле случается с Медведем? И чем в действительности заканчивается та народная сказка?

В подлинной версии, о которой никто не желает говорить, Медведь подходит к деревне в сумерках, когда по улицам можно идти без опасений быть обнаруженным.

Вскоре он оказывается у дома родителей Маши, ставит корзинку и стучит в дверь.
Отец Маши медленно открывает и потрясённо смотрит на огромного медведя.
— Кто ты такой? — спрашивает отец. В его голосе нет испуга, видимо, потому, что за дверью с заряженным ружьём прячется Машина мать.
— Я Медведь и принёс домой вашу дочь, а также пирожки. Она в корзинке, прямо вон там. А взамен я хочу лишь одного — чтобы вы помогли мне овладеть своим языком.

Родители принимают предложение Медведя, как только удостоверяются, что их дочь цела и невредима. Медведь становится цивилизованным, раскаивается в похищении Маши и никогда не возвращается в лес. Даже выдвигается на пост мэра. Маша тем временем вырастает и превращается в умную, способную женщину, которая прощает Медведя и, более того, становится ему другом — и, разумеется, никогда не теряется в лесу.

Он тоже больше не теряется в лесу. Третий медведь страшит его настолько, что порой ему снятся кошмары, в которых становится нечем дышать.

II

Фермер и его кот

Второй медведь ничем не лучше первого. Но дело не в том, что он живёт в бардаке, а в том, что он сам непонятно кто. Много лет второй медведь, чьё имя Медведь, не сознавал, что он медведь. Он даже котом себя не считал. Думал, что он человек. Так что бардак в его жизни налицо.

О чём я?

Второй медведь — Медведь — обитает в хитрой сказке про фермера и троллей. Каждую зиму тролли вламываются в фермерское жилище и на месяц устраиваются там, как дома. Уничтожают всю еду, выпивают всю воду в колодце, выдувают всё молоко, ломают мебель и пукают, когда заблагорассудится. Главарь у них Башка — безобразный тролль с огромной головой. Она до того здоровая, что её приходится поддерживать специальной подпоркой.

Фермеру ничего не остаётся, кроме как позволять им разносить его ферму каждый год. Но однажды осенью к нему заглядывает бродячий торговец, продающий осиротевших медвежат. В голове фермера рождается план.

На следующий год, ворвавшись в дом, тролли находят нового кота.

Один из троллей, уродливый, с третьим глазом, торчащим изо лба, словно пенис, тычет в этот меховой клубок когтистой ножищей:
— Кот вроде. Совсем как в прошлый раз. Ещё один сочный, восхитительный котик.
— Оставь его на потом, — вмешивается третий тролль. — Спешить некуда.
Фермер всё это видит и обращается к троллям:
— Да, это наш новый кот, но прошу вас, не ешьте его. Мне он нужен, иначе летом некому будет ловить мышей и, когда вы вернётесь в следующий раз, у меня не окажется зерна. А нет зерна — нет пива.
— Отличная речь, фермер, — глумится деформированный тролль, — но пусть мыши тебя не заботят. Мы до отхода их всех съедим.

Однако фермер просит Башку пообещать, что кота оставят в покое, и Башка соглашается, самодовольный и беспечный во всеведении своей колоссальной черепушки.

Так вот, в изначальной версии у главаря троллей нет огромной головы — это чистая экстраполяция с моей стороны, потому что мне нравится идея подпорок для головы — тем не менее, все эти тролли такие олухи, что вполне способны принять медвежонка за кота, поэтому эта мысль не такая уж странная. А вот мысль о том, что их главарь уступает просьбе фермера, выглядит чуть более странно. В моей версии сказки Башка тоже удовлетворяет просьбу, но говорит:

— Хм-м-м... Признаюсь, фермер, я тебя полюбил, примерно так же, как волки любят ягнят. И мне действительно хочется, чтобы наш зимний курорт был в состоянии нас как следует принять, когда мы в следующий раз нагрянем сюда с морозного севера. Поэтому я позволю тебе сохранить кота, хотя чует моё сердце, я об этом ещё пожалею. Зато всё остальное мы съедим, выпьем, разломаем и запукаем. Просто хочу, чтобы ты знал.

Некоторые персонажи народных сказок вопреки логике или гигантским головам попросту должны отыгрывать отведенную им роль. Часть таких персонажей с течением времени начинает отдавать себе отчёт в этой роли. Однако это вовсе не означает, что они могут её избежать.

На этом месте я отложил сказку и задумался о меховом клубке в корзинке — втором медведе, известном, как Медведь. Вот сирота, никогда не знавший своей матери. Вот медведь, проданный, чтобы стать котом. Воспитывает ли фермер Медведя, как кота? Или он воспитывает Медведя, как медведя, и лишь говорит троллям, что перед ними кот? Кем должен чувствовать себя Медведь в этом месте?

Фермер в изначальной сказке хитрец. Тролли — колоритны и грубы. А вот Медведь интересен, потому что вынужден играть много ролей. Второй медведь нечто вроде превосходного актёра — превосходного потому, что даже не осознаёт своего актёрства.

Ведь для меня вполне очевидно, пусть даже в сказке об этом напрямую не говорится, что фермер воспитывает Медведя так, словно тот — человек с некоторыми чертами, присущими третьему медведю.

Итак, что дальше?

Через два года тролли возвращаются, а фермерский кот стал совсем взрослым: «И возникла вдруг гигантская тень с огромными жёлтыми глазами и горой мышц, что перекатывались под густым бурым мехом. С когтями большими, как разделочные ножи, и клыками, что не уступали им по размерам». Медведь яростно бросается на троллей, как и положено медведям.

Внезапно они услышали рык, от которого их кровь обратилась в лёд, и начали растерянно лопотать, но тут сзади послышался хруст ломаемых костей. Когда тролли обернулись взглянуть, их взглядам предстали тела дружков, брошенные на них с огромной силой.

Башка готов растерзать фермера, но Медведь троллям не под силу. Больше они не вернутся.

В общепринятой версии на этом и сказке конец: фермер ликует, тролли повержены. В мире снова воцарился порядок. Перед нами классическая хитрая сказка, одна из тех, в которых глупость антагониста, увы, считается чем-то само собой разумеющимся, и где ставится вопрос: что сильней — ум или мышцы. Вопрос, совершенно лишённый интеллектуальной сложности, как, скажем, в противостоянии Холмса и Мориарти или Тома и Джерри. И опять же, мы ничего не знаем о том, как складывается жизнь Медведя дальше. Эти медведи вечно исчезают с горизонта.

Однако дочитав, я продолжал думать о Медведе и его роли в этой истории. Если взглянуть его глазами, что за дерьмовое детство! Он сирота. Куплен фермерской семьёй ради выгоды, полученной путём искажения фактов. Фермер делает его частью загруженной, но размеренной крестьянской жизни: «Фермер и его кот, бывало, долгими часами гуляли в полях, и фермер учил своего кота всему, что только знал о ферме. И верил, что кот за это даже отчасти благодарен.» — однако, вместе с тем Медведю приходится стать хладнокровным убийцей троллей, когда того требуют обстоятельства.

Подоплёка этой народной сказки заставляет задуматься о нашем месте в мире. Где оно? Насколько формирует нас окружение, а насколько — наше наследие? Фермер знает, кто он такой, знают и тролли. Это лишь делает их ещё более скучными, но, уверен, Медведь бы предпочёл скуку неустроенности и хаосу — вымышленных персонажей редко волнует уровень читательской заинтересованности. Медведь в каком-то смысле классический подросток — ни рыба ни мясо; способен тут же перейти от сдержанности к необузданной страстности.

Так вот, как эта сказка заканчивается в действительности? Какие ещё тут возможны концовки, помимо неопределённой?

Вернувшись в дом, фермер с медведем рассмеялись.
— Спасибо, Башкожор, — поблагодарил фермер. — Ты выглядел очень грозно.
Медведь откинулся на огромное уютное кресло, изготовленное для него фермером, и загрохотал по-медвежьи низким утробным смехом.
— Да, отец, я очень грозный, только зря ты помешал их догнать. Не очень-то люблю вкус тролльчатины, но попреследовал бы их, ох, с каким удовольствием.
— Может, в следующем году, — пообещал фермер. — Может, а пока у нас полно дел по хозяйству. Для начала надо, чтобы ты научился доить коров.
— Но я ненавижу доить коров. Ты же знаешь.
— Да, сынок, но тебе всё равно надо это уметь.
— Будь по-твоему. Как скажешь.
Они подождали несколько минут, чтобы тролли скрылись из виду, а затем вышли из дома и занялись делами на день.
Скоро, подумал фермер, вернётся домой жена с детишками, и всё станет, как прежде. Разве что теперь с ними живёт огромный говорящий медведь.
Порой народные сказки заканчиваются совсем не так, как от них ожидают. Однако всё же заканчиваются.

По крайней мере, как мне кажется, они должны заканчиваться. Ведь Медведь блаженно не сознаёт конфликт между кровожадностью третьего медведя и досадой человеческого мальчишки на рутинную работу. А фермер понимает, что решение одной проблемы, возможно, создало другую, более опасную и близкую в целом.

Ведь в конечном счёте второй медведь всё же дикий зверь, а не человек.

III

Третий Медведь

Третий медведь проблемный. Он не считает себя медведем. Не хочет быть в этом эссе. Третий медведь вечно ждёт, что, вот, сейчас о нём напишут. Он обретается в чаще дремучего леса и терпеть не может человеческих сказок. Жизнь его груба и целиком подчинена животным инстинктам. Он не замаран ничем человеческим. Его никак не зовут, даже Медведем. И всё же порой он мелькает в других сказках, написанных вовсе не о нём — грибницами в тёмных уголках леса; ощущением угрозы, что служит фоном некоторых менее сумрачных историй. А то и просто выглядывает из тёмных дебрей листвы на полотнах Руссо. Именно против этого медведя предостерегали Машу родители. Именно он давал о себе знать хрустом костей и фонтанами крови, когда второй медведь расправлялся с троллями.

Впрочем, это эссе о народных сказках, так что позвольте поместить третьего медведя в соответствующие окружение.

Однажды давным-давно...

Как-то одной жуткой ненастной ночью...

Жил-был однажды...

Как-то раз три медведя...

Некогда жил зверь, который, возможно, был медведем. Этот «медведь» пришёл в лес у деревни и вскоре все, кто днём или ночью пользовался лесной дорогой, исчезли, так он утащил их к себе в логово. К этому времени даже в многолюдных свитах после перехода сквозь лес недосчитывались двух-трёх человек. То пропадёт отставший всадник, и лишь лошадь под седлом, покрытым пятнами крови и ошмётками налипшей кожи, бежит вдоль дороги. То сапожник сгинет, оставив по себе одну окровавленную шляпу.

Обитатели деревни пребывали в смятении. Как им доставлять еду от фермеров на той стороне без пути через лес? Как без него возить свои товары на рынок? Их жизнь превратилась в кошмар.

Постепенно до них дошло, что нельзя ждать, когда третий медведь всех сожрёт. Надо нанести ответный удар.

Самый сильный человек деревни, кузнец по имени Клем, вызвался убить зверя. Ручищи у Клема были толстыми, как у большинства людей бёдра. Кожа за годы закалилась от жара огня в горне. Из-за чёрной бороды во всё лицо он и сам походил на медведя.

— Я пойду, и пойду добровольно, — молвил он деревенским старейшинам. — Не встречал я ещё такой силы, которую не могу пересилить. Я этого зверя в такой бараний рог скручу, что он пощады у меня просить будет, — и рассмеялся, ибо обладал недурственным чувством юмора. Впрочем, старейшины предпочли пропустить шутку мимо ушей.

Клем облачился в кольчужную рубаху и кожаную броню, повесил за спину старый меч, который однажды по ошибке оставил в деревне один рыцарь, и устремился на поиски третьего медведя.

Клем почти сразу сошёл с дороги и через кустарник двинулся к сердцу леса, где деревья росли густо и становилось так темно, что земли достигал только тусклый свет, отражённый от капель воды на листьях. Воздух отдавал запахом разлагающихся внутренностей, и Клем решил, что логово зверя уже близко.

Кузнец столько времени избивал металл, что не развил в себе чувство страха, ибо его самого никогда не били. Однако от этого душка ему стало не по себе.

Он покрепче сжал меч и тут натолкнулся на холм и зев пещеры. Внутри неё заманчиво вспыхивал зелёный огонёк.

Человек помельче, возможно бы, повернул назад, но только не наш кузнец. Разума у него было не больше, чем у осла. Так что Клем ринулся в пещеру.

Внутри он обнаружил третьего медведя. А позади медведя — головы его жертв, выстроенные вдоль стен пещеры. Головы были старательно разукрашены, водружены на подставки и все до той или иной степени разложились.

В конце логова ровной горой лежали многочисленные тела. Некоторые — обезображенные. Все — тем или иным образом осквернённые. Зыбкий зелёный свет исходил от свечи, поставленной медведем в конце пещеры, чтобы показать свою работу. В его жилище стоял настолько ужасный запах, что Клем невольно закрыл рот ладонью. Когда он всё это рассмотрел, оценил методичность третьего медведя, и понял, что тот, по сути дела, даже не ест своих жертв, сердце у него сначала похолодело, а затем ухнуло вниз.

— Я... — промямлил он и заглянул медведю в глаза. — Я...

Клем застыл не в силах пошевелиться, а третий медведь вспорол ему брюхо и снёс голову с плеч.

Третий медведь не терпит героев. Разве что в качестве очередного экземпляра коллекции голов.

Минул месяц. На лесной дороге нашли голову Клема. Как видно, она для коллекции не подошла. К тому времени были убиты ещё человек пять, один прямо на околице. Положение стало отчаянным. Часть жителей деревни отважилась уехать, и некоторым это даже удалось. Однако большинство из страха не покидало деревню и, впав в некую безнадёжную покорность судьбе, лишь порой подолгу смотрело невидящим взглядом в неведомую даль.

Спустя какое-то время деревня отправила с полдесятка своих самых сильных и умных мужчин и женщин убить третьего медведя.

— Наверное, тебе в детстве не хватало людского понимания, — сказал ему один незадолго до кончины.

— Тебе просто нужна любовь, — пролепетала другая, перед тем как страх встал комком в горле, не дав ей продолжить.

— Не может быть, чтобы тебя нельзя было как-то умилостивить, — молвил третий, глядя, как его кишки вываливаются из тела.

Третий медведь не произнёс ни слова. Ему были чужды колкие ответы. Лаконичные замечания. Мудрость. За него говорили его дела, и говорили весьма красноречиво.

Жители деревни пристрастились к ритуалам, одичали, впали в апатию. Они до того боялись леса, что питались ветвями и ягодами с окраины села и никогда не охотились на дичь. Их кожа стала ещё бледнее прежнего, а ещё они прекратили мыться. Поверили словам безумцев и начали следовать странным обычаям. Перестали носить одежду. Запросто испражнялись прямо на улицах. В какой-то момент они совсем потеряли разум и стали приносить в жертву третьему медведю девственниц. Завели моду уродовать собственные тела, думая, что этого хочет от них третий медведь. Тех немногих, у кого ещё оставалась крупица рассудка, пришлось держать остальным и калечить. Часть зимой занялась людоедством и сожрала тех, кто замёрз до смерти, а другая часть почти жалела, что выжила.

К тому времени третьему медведю надоело собирать коллекцию, и он двинулся дальше, а оставшиеся жители деревни уже ничем не отличались от него.

И жили они потом долго и счастливо.

* * *

В некоторых народных сказках всегда присутствуют любопытные глаза, выглядывающие из леса. Нечто прячущееся на втором плане. Читатели часто думают, что это глаза волков, только глаза эти не волчьи. Это глаза третьего медведя. Глядят из темноты в темноту.

Изначально сказки зачастую служили недвусмысленным предостережением против волков, медведей и прочих опасностей доиндустриального мира. Когда сказки стали цивилизованнее, в них постепенно появился более тонкий подтекст о хищниках в человечьем обличье и опасных ситуациях. Сказки, в той или иной мере, начали раздавать советы, которые приходилось извлекать из этого подтекста. В качестве авторов и читателей мы уже довольно ловко внедряем и извлекаем этот подтекст. Добавляем в наши сказки постмодернистские штрихи: подстраиваем повествование под ожидания современного мира. В процессе, что довольно иронично, мы порой делаем сказки менее эмоциональными и беспощадно правдивыми, чем нужно для того, чтобы воздействовать на нас в современном мире.

Но третьего медведя выдаёт его запах. Это запах мочи и крови, фекалий и пены у рта, и недоеденной пищи. Не важно, насколько разрослись наши города, насколько развитой стала цивилизация, то, что мы позабыли, всегда с нами. Сказать, что третий медведь — медведь с ног до головы, значит, ничего не сказать. Сказать, что третий медведь совершенно не нуждается в символичности, а просто таков, какой есть, — тоже ничего не сказать.

Порой мне кажется, современные сказки надо писать в жанре ужасов, чтобы передать всю дикость и животную мощь, составляющие глубинную суть бесчинств минувших столетий.

Когда мы переделываем сказки, немного третьего надо — ну или как минимум хотя бы признавать его реальность, пусть даже по отсутствию.

Порой автору некуда деваться. Порой я ничего не могу сделать.

---

© Jeff VanderMeer, 2011

Перевод Анастасии Вий