Лиминальные пространства дарят зрителю тревогу, чувство ностальгии, умиротворенности и ощущение одиночества. Но ограничены ли такие пространства «коридором» и «счётчиком»? О проблемах определения, наборе признаков и классификации лиминальных пространств Александр Бауман поговорил с преподавателем кафедры философии им. А. Ф. Шишкина МГИМО МИД России Матвеем Чертовских.

Матвей, здравствуйте! Нашим читателям вы уже знакомы по статье, которую написали в соавторстве со своей супругой. Тем не менее я предлагаю вам предстать перед аудиторией в новом амплуа. Расскажите о себе.

Здравствуйте, зовут меня Матвей, я являюсь преподавателем философии, изучаю всякую странную прозу и в целом даже не только литературу ужасов, но, скорее, эстетику ужасов, преломления разных современных направлений философии: спекулятивный реализм, объектно-ориентированная онтология. Всё вот это новомодное, из так называемого «темного поворота», про который сейчас можно из каждого чайника услышать.

Для тех, кто не читал статью, расскажите, пожалуйста, как обозначается лиминальность в философии?

В философии лиминальность обозначается по-разному, это прежде всего стоит понимать, потому что классическое значение слова «лиминальный» – «пороговый, переходный». То есть в философии, философской антропологии и в целом в гуманитарных науках середины прошлого века термин применялся как обозначение перемены социальных статусов, иногда онтологического статуса субъекта культуры. Девушка становится женой, молодые люди проходят обряд инициации – в таком значении использовалась лиминальность. В том значении, про которое мы говорим сейчас, с одной стороны, есть сближение уже с новой урбанистикой, с понятием переходных пространств. Пространств, которые имеют утилитарное назначение переводить человека из одной точки в другую, как то: коридор, лестничный пролет, галерея. Однако совсем уже в узком значении, в том, ради которого наш читатель открыл эту страницу, лиминальные пространства обозначают дисфункциональные пространства переходов. То есть это коридор, который никуда не ведет. Это то самое пространство, которое «кончается счетчиком», вот эта вот клаустрофобная картинка.

Отсюда разработанное в прошлой статье, которая выходила уже в DARKER, понятие «телеологическая авария», то есть сбой цели, сбой назначения того или иного пространства. Оно таким образом вырывается из контекста, и происходит эксгумация внутренне присущей странности вещи, странности пространства. Это примерно работает, как та же оппозиция, про которую в исследованиях ужаса часто говорят, – оппозиция рационального и безумного. Такая же оппозиция у нас есть между обыденным, между привычным и unheimlich – жутким, чудным. Вместе с тем, подобно тому, как в рациональном содержится безумие, и наоборот. Лакан про это красиво, достаточно здорово сказал (правда я предупреждаю, что выдираю это из контекста), что анализ есть особым образом структурированный бред. И таким же образом у нас в обыденных пространствах, которые вы бы и не заметили, вспоминая свою дорогу куда-то, вспоминая свой день. Их не принято замечать, эти салоны автобусов, коридоры... Коридоры вообще очень типичный экотоп для лиминальной эстетики, но про них мы попозже поговорим. Думаю, там есть некоторые интересные флуктуации. Так вот. Вы не замечаете эти пространства; вместе с тем, когда они выводятся из контекста, у них обнаруживается странность. Из контекста городской среды, из контекста ваших ожиданий о них, то есть происходит та самая телеологическая авария, и открывается странность этого объекта. Эстетически это обыгрывается очень-очень по-разному. И, собственно, этому отчасти была посвящена статья, про которую мы сейчас говорим. Там были опросы представителей сообщества любителей лиминальной эстетики. Понятное дело, что имеются в виду активные комментаторы в популярных пабликах с лиминальными картинками и админы, модераторы этих самых пабликов. Там не такая большая выборка была, человек пять, по-моему, я опросил. Само исследование проводилось три или четыре года назад, вышло оно, конечно, позже.

Почему лиминальность вообще вызывает страх и дискомфорт? Вот в статье я видел версии, что это сбой. С другой стороны, вы говорили, что это пространство воображаемое, в котором мы боимся увидеть что-то неведомое.

Я бы ответил так: у Тимати Мортона в книжке «Гиперобъекты» есть интересные размышления про фразу, которую вы встретите на зеркалах заднего вида. Объекты в зеркале ближе, чем они кажутся. Здесь работает то же самое, лиминальная эстетика раскрывает ту самую присущую вещам странность, которая в обыденное время ретушируется нашим сознанием, избегается, игнорируется. А здесь выясняется, что открывается клаустрофобная перспектива, что вот оно странное, оно жуткое, оно всегда было здесь. Такой ответ – он отчасти волюнтаристский, может быть, в том смысле, что это далеко не первое, что приходит на ум. А вот про то, что срабатывает на самом поверхностном уровне... Здесь да, вы правильно сказали, это ошибка предожидания. То, что коридор банально ведет вас в тупик, уже само по себе странно, уже само по себе что-то идет не так. Да, что-то вам сигнализирует о том, что с пространством что-то не так.

А можно еще зайти с точки зрения эстетики. Не все результаты контент-анализа, который проводился в рамках исследования, опубликованного в DARKER, были записаны, потому что не все выборки репрезентативны. Но очень часто композиция картинки с лиминальным пространством архитектонически строится таким образом, что у нас есть как минимум два-три затемненных участка, которые предполагают некоторое напряжение. Вот эти смысловые узлы композиции – как бы точки, откуда должна исходить угроза, особенно если мы говорим про экотопы квартирные, про проходные комнаты, про какие-то связующие несколько помещений галереи и так далее. Таким образом, если резюмировать, могу сказать, что пугает по-разному. Здесь многослойная картина, это и то, что у нас происходит как бы мобилизация внимания из-за того, что мы не ожидали здесь встретить то, что мы встречаем, что пространство поломано, с ним что-то не так. Это то, что есть в пространстве точки, откуда может исходить опасность. Это уже такая метафизическая тревожность, то есть что-то страшное, что-то вытесняемое; оно, оказывается, всегда было здесь, всегда было с нами. Такой мотив вторжения.

Из вашей статьи я смог выделить ситуативные признаки лиминальности: камерность, темнота, низкое качество фотографии или видео. Вы можете что-то к этому добавить спустя некоторое время?

Скажу, что мы говорим о жанре не в строгом смысле. То есть здесь у нас любая кодификация, она будет зависеть исключительно от того, какие картинки мы напихали в корпус и в чем здесь проблема. Экотоп бассейна, этот образ бассейна в рамках лиминальных пространств, сейчас выводится в отдельное явление – poolcore. Раньше его часто отмечали именно как часть лиминальной эстетики, хотя в нем далеко не всегда, за исключением явных дисфункциональных бассейнов или попросту невозможных, были картинки, в которых мне лично не было понятно, что здесь лиминального.

Здесь мы подходим к такой интересной теме касательно ситуативных признаков лиминальных пространств, что это всегда примерно такое ощущение, как у Чайны Мьевиля в романе «Последние дни нового Парижа». Там был тест сюрреалистического сопротивления: показывали некоторые объективные коллективы, наборы предметов, и нужно было определить, что из этого является мусором, а что – сюрреализмом. Испытуемому нужно было проявить особое чутье. С лиминальными пространствами точно так же. Я понимаю, что это ни разу не ответ, потому что он не содержит критерия. Он апеллирует к некоторому наитию. Но если нам всё-таки нужен критерий, то да, это переходное пространство, пространство типовое. Типовое, потому что, обратите внимание, когда мы смотрим подборки лиминальных изображений, мы говорим про графику, про фотографию. Не важно, в каком культурном пространстве мы это смотрим, потому что лиминальные пространства – они еще и культурно-контекстуальные. Польская подборка будет отличаться от итальянской, американская подборка будет отличаться от отечественной. И даже в названиях подборок на YouTube, если вы их ищете, географическая привязка будет указана, потому что это важно. Но, вне зависимости от географической привязки, все увиденные изображения будут типовыми, они словно бы собраны из распространенных для этой местности каталогов железобетонных изделий. А когда это графика, если это скриншот, то это буквально еще и работа с пресетами текстурными, объектными, то есть с объектами, которые как бы базовые для того редактора. Если мы говорим как раз про движок Source, вокруг которого было много было шумихи и с которого и началось распространение по интернету вести о лиминальной эстетике, с канала The Librarian. То есть это типовое пространство, которое подается с нарушением контекста и нарушением наших предожиданий от него.

Дальше у нас нарабатываются разные, самые-самые разные изобразительные средства для того, чтобы создать ощущение, с одной стороны, некоторой кенопсии, что это пространство когда-то отвечало нашим ожиданиям, оно когда-то использовалось, когда-то было наполнено жизнью, но сейчас в нем произошел некоторый фатальный перелом. С другой стороны, сейчас в русский язык входит термин «анемоя». Это такое условно ностальгическое преломление к детству.

В общем, на пересечении обозначенных моментов и следует искать строгие критерии к выделению лиминальных пространств. Но сейчас, проделав эту работу, как мне кажется, примерно показав, где может быть ответ, я другой рукой сразу же заретуширую всю ее. Потому что речь идет про бытийственное настроение. Про некоторую настроенность, да и строгий критерий здесь может оказаться менее эффективным, скорее всего, если в принципе именно у этой эстетики есть какое-то будущее, что тоже, кстати, ничем не гарантировано. С другой стороны, исторически оно может быть отслежено. Но если у феномена будущее есть, то образный ряд, а возможно, даже и сам механизм создания будет меняться.

Как раз про чувство ностальгии. Можете про него подробнее рассказать? В статье оно упоминалось, но подробно не раскрывалось в рамках лиминальности.

Здесь можно про ностальгический компонент добавить. Многие из сообщества, с кем я общался, говорят, что изображения напоминают им образы, в которых происходят первые детские воспоминания. И я тогда поймал себя на мысли, что абсолютно согласен со своими собеседниками. Мне увиденные изображения тоже напоминают что-то такое на самой-самой периферии памяти, самое-самое отдаленное. Разумеется, когда мы говорим про подборки с отечественными и СНГ-шными картинками, ностальгический компонент – он как темпоральный, временной компонент, только вот в рамках одного экзистенциального проекта, одного субъекта. Есть интересный момент: невозможно определить время, невозможно определить точное десятилетие, когда происходит действие, в котором было запечатлено изображенное. Потому что лиминальная эстетика очень хорошо работает с тем, что называется «анахронизм». Лиминальная эстетика очень хорошо сочетает предметы из разных эпох, которые иногда маркируют эту эпоху, но, будучи собраны в одном месте, создают неразбериху, и как раз относительно темпорального аспекта, относительно анахронизмов.

Сейчас мы с супругой немного расширили работу: она уже не привязана к лиминальным пространствам, а глобально связана с лиминальной эстетикой. Причем в данном случае слово «лиминальное» означает именно то, что вы от него ожидаете в контексте нашего разговора, то есть то же самое, что в сочетании «лиминальные пространства» – не про переходности, а вот именно про вскрывшуюся странность и телеологические аварии. Только новое наше исследование применительно уже не к пространствам, а к объектам культуры в целом: к музыке, к кинематографу, к литературе. И вот тогда выясняется, что работа с анахронизмом лиминальной эстетики - это один из краеугольных камней.

Кстати, вот к прошлому разговору про хороший критерий, возможно, то, что мы должны поставить на первое место. В современных англоязычных песнях часто невозможно определить, о каком конкретно времени идет речь, а уж тем более если вы посмотрите, как они сделаны. У нас уже много десятилетий музыка используется таким образом, что если мы человеку, у которого обыденное представление о музыке, включим Kraftwerk и спросим, когда это было сыграно, то он может сказать что угодно - от 2017 года до девяностых годов, но определить ему будет сложно. То же самое мы можем наблюдать в кинематографе очень часто. А иногда, когда это осознанно, то становится еще и художественным приемом замечательным. Вот, допустим, фильм It Follows: обратите внимание, что там совершенно непонятно, когда это происходит. Какие у них в руках футуристичные девайсы, но при этом экотоп вокруг, не то середина девяностых, не то нулевые, а в принципе можно сказать, что это поздние восьмидесятые. Это размытие, которое фиксируется в разных областях искусства, заставляет нас говорить о лиминальной эстетике как части общего контекста кризиса проекта будущего. В том смысле, что будущего как представления больше нет. Именно поэтому феномен лиминальной эстетики, завязанный на ностальгии, является очень важным документом времени, очень важным сигналом.

То есть вот эти материалы, музыка, фильмы размывают границы времени совершенно, но вне их пределов время по- прежнему остается, оно течет, то есть конкретно при прослушивании, просмотре человек дезориентирован? Он не может понять, где прошлое, настоящее или будущее?

Да, но я бы не был так оптимистичен по отношению к тому, что за пределами искусства, в реальности, со временем всё в порядке. Обратите внимание, что наши футуристичные проекты зачастую являются старьем. Тот же киберпанк, который по своей идее показывает некоторый кризис будущего, высокие технологии при очень низком уровне социального обеспечения, качества жизни. Киберпанку не сто лет, конечно, но полвека. То есть наши представления о будущем претерпели стагнацию. Уже это кризис будущего, кризис представлений о будущем, кризис такой мечты, если можно так формулировать. Лиминальная эстетика в том числе указывает на это, то есть это симптом. В данном случае искусство работает чисто в аристотелевском варианте, то есть мы исследуем реальность. Мы исследуем то, что нам уже сигнализируется в реальности. Конечно, со временем как онтологической категорией всё в порядке. Речь идет именно о будущем, о нашем представлении, о культуре времени. И технологии. Моя мама очень любит говорить, что телевидение – это машина времени. Кино позволяет посмотреть, как жили люди в шестидесятые, в пятидесятые, особенно если мы говорим про такой ностальгический советский фильм. И в ответ на это параллельно можно сказать, что как раз-таки наоборот, это машина времени, эта машина ездит только в прошлое. И смотря на фантазии о будущем, смотря на то, как мы его изображаем в фильмах, мы видим то, каким будущее виделось в прошлые десятилетия. И то, каким оно из-за этого видится и сейчас. Было исследование, не помню чье, но образ футуристичного компьютера в целом, именно такое цифровое убранство не меняется с восьмидесятых годов и обыгрывает образы мэйнфрейма до сих пор, до наших дней.

Ага, здесь добавлю такой эмпирический опыт по поводу того, что я ощущаю, замечаю. Люди перестали представлять себе будущее совершенно. То есть мы как-то загадываем на ближайший, возможно, год; три года – это уже отдаленно и редко. Мы смотрим только в ближайшее будущее, о дальнейшем даже боимся задумываться. Я вот такую тенденцию замечаю, и это даже до всех политических событий, если здесь какую-то привязку к ним делать.

Конечно, как говорится, такое время, как сейчас, оно у нас всегда такое время. Да, я здесь с вами согласен. Даже на бытовом уровне проекты будущего находятся в кризисе. Здесь можно было бы даже выкрутить тему в более интересное русло, про антропологию человека без будущего, но для этого нам стоит посмотреть в сторону вещей, в которых я не очень разбираюсь, поэтому я просто обозначаю, что можно было бы интереснее про это побеседовать. Насколько мне известно, в Латинской Америке существует как минимум один язык, в котором нет будущего времени. Можете уже примерно понять, к чему я веду, посмотреть на их картину мира и как-то примерить это на современное состояние культуры. Мне кажется, это могло бы быть очень интересно, но, к сожалению, могу вот только так примерно помечтать.

Мы заговорили про культуру в целом. И вот такой вопрос. Большинству наших читателей, скорее всего, знакома игра «Закулисье», или Backrooms, благодаря которой лиминальные пространства стали очень популярны. По крайней мере, я о них узнал именно через Backrooms. Какие еще примеры лиминальных пространств в книгах, играх, фильмах и музыке вы могли бы назвать? Возможно, то, что вам самому нравится.

The Stanley Parable, конечно, 2013 года, вышедшая до Backrooms, уже была таким вариантом произведения экранных искусств, в котором основной визуальный акцент делается на лиминальной эстетике. Еще... Да что тут далеко ходить, отчасти даже тот же Minecraft иногда представляют, хотя это, наверное, даже и не удивительное наблюдение, что в нем тоже встречаются такие мотивы. А вот так, с ходу, еще... Я даже и не знаю. Возвращаясь к уже упомянутому примеру относительно такой вирд-лиминальной эстетики в плане невозможности определить время, всем советую посмотреть фильм It follows и попытаться поймать себя на мысли, cколько раз на протяжении фильма вы меняли свое представление о том, когда это происходит. А про Backrooms что можно сказать? Одно из лучших визуальных изображений лиминального пространства я как раз таки видел на скриншоте из этой игры, но сам, кстати, не играл.

Вы упоминали про сообщество людей, увлекающихся лиминальными пространствами. Почему вообще люди вокруг этой темы собираются? Возможно, если знаете или кто-то вам рассказывал, происходят какие-то групповые посещения этих пространств?

Почему собираются? Ну, наверное, по той же причине, по которой в принципе есть паблики про автомобили, есть паблики про горы, есть паблики про славянскую культуру. По этой же причине, наверное, собираются, чтобы делиться творчеством, обсуждать. Именно то, как они переживают эту общность, не входило в круг поисков нашего исследования, мы не спрашивали, но рискну так поспекулировать. Это некоторый внешний симптом, который художественно исследуется в произведениях лиминальной эстетики, мотивы там, скорее всего, такие же, как и у всех городских исследователей: диггеров, сталкеров, руферов. Даже если мы говорим про создание произведений в лиминальной эстетике не при помощи компьютера и моделирования, например на движках игр или «Фотошопе», а про работу с настоящим материалом, который, может быть, потом как-то обрабатывается: при помощи светотени усиливается лиминальный эффект, а пространство, по большому счету, никакой ретуши не подвергается. Это и феноменологически буквально как сталкинг, как диггерство. В общем, мне кажется, что живет это комьюнити по той же групповой механике, это явление схоже с объединениями разного рода городских исследователей.

Расскажите, пожалуйста, о своем опыте посещения лиминальных пространств. Что чувствовали, когда эти пространства посещали?

Я думаю, опыт есть у каждого человека, потому что взаимодействие с городской средой предполагает опыт встречи с лиминальным, потому что город - это фотографии всего того, что с ним случилось. Только это срез, город представляет собой поток, каждый день в нем – это срез потока. Перемены происходят постепенно. Здесь вырыли метро, и дорога упирается в забор, больше вы по ней не пройдёте; а здесь частично возвели какие-то новые сооружения, частично не возвели.

В связи с этим расскажу про один из таких полевых феноменологических выездов для исследований именно того, как лиминальные пространства в реальной жизни предстают перед нами. Есть такой искусственный остров в черте Москвы - остров Мнёвники, названный по улице, которая пересекает его. Там была еще последняя деревня в черте города, с которой тоже связано много жуткого. К примеру, то, что памятник этой деревне, который сейчас стоит на выходе из метро «Терехово», – это камень, на котором высечено, что здесь будет построен «Парк чудес» по проекту Церетели. Проблема в том, что проект «Парк чудес» – это то, с чего начались неприятности у деревни, то, с чего начинается история ее конца. Деревня пережила Отечественную войну 1812 года, Великую Отечественную, а реновацию не пережила таким образом. И сейчас там строится элитный жилой комплекс.

И вот туда как раз мы с товарищем ездили, гуляли по уже построенным улицам с красивыми названиями, а вокруг только возводящиеся дома. Внезапно мы выходим к берегу, а там парк. Он как бы должен примыкать к домам, которые будут возведены, быть с ними частью одного архитектурного ансамбля. Но парк в данном случае становится лиминальным пространством, потому что он вырван из того самого контекста, его странность подчеркивается. Ведь вдумайтесь вообще, что такое парк? Это практика приручения природы, практика сделать природу, которой мы боимся, в которой происходят темные, непонятные нам процессы, скрытые от наших глаз, – мы видим лишь куски их проявлений. Вот эту фрагментарность упорядочить, сделать ее в привычной, хорошо просматриваемой, комфортной геометрии. И этот парк, который должен быть вписан в архитектурный план района, ни к чему не примыкает. Опыт наблюдения таких мест не столь тревожен, как опыт наблюдения и изображения лиминальных пространств, потому что они специально создаются больше под то, чтобы быть тревожными, пугающими. Здесь есть какой-то восторг пустоты, вот это созерцание неприкаянности. Что-то вот красивое, примерно в том же смысле, в котором литература ужасов, которую мы здесь все любим, красива. Вот примерно такое же воодушевление я испытывал, глядя на этот парк.

И ещё одно место, оно тоже в Мнёвниках. Там был Москворецкий дендропарк, его построили, обустроили, посадили деревья, и он ни одного дня с тех пор не работал. Там в нем какие-то ларьки должны были быть, насколько я понимаю, должен был билетер сидеть в будке. За ним особо не следили, раз в год туда дворники приходили на генеральную уборку весной, а так он стоял абсолютно пустым. Снова, кстати, парк, да. Один краевед по северо-западу Москвы очень красиво отметил, что это место познания пустоты. Примерно такой опыт.

Касательно парка я сейчас вспомнил. У нас же есть лагерный сад в Томске. И вот ночью, когда людей там не остается и не все фонари еще светят, есть один фонарь – он как бы отмечает границу, а после него темнота. И если идти издалека, это как раз кажется лиминальным пространством. Там рядом лесок, мелкие декоративные деревья высажены, и этот фонарь одинокий горит, а дальше темнота. Это создает дискомфорт. В целом, когда ходишь по Лагерному саду ночью, когда людей немного или совсем нет, например осенью или зимой, такое ощущение дискомфорта возникает в любой его точке.

Этот образ с фонарем, отмечающим границу, – это суперкрасиво. Обратите внимание, какой символизм: вы сказали «отмечает границу», а в первом-то значении «лиминальность» у нас как раз про пороговые явления.

Да, поймали на слове! Вопрос, который меня интересовал, я даже некий мысленный эксперимент для себя провел, но все-таки захотелось с вами его обсудить: возможна ли делиминализация помещения? То есть какие особенности должно обрести пространство, чтобы не казаться лиминальным?

Это интересный очень вопрос. Первое, что на ум приходит в таком урбанистическом преломлении, это, конечно, наша капиталистическая практика переделывать заводские помещения под лофты, и под фотостудии, и под офисы, и прочие там новомодные слова типа коворкингов. Но это ответ скучный, потому что он сугубо прикладной. Я даже не знаю с ходу, обратима ли лиминальность.

Когда я думал над этим, я себе представил, что, возможно, в делиминализации помещения могут помочь люди – когда в помещении, в пространстве возникает много людей, но опять же не факт. То есть если мы рассматриваем этих людей как элементы этого пространства.

Ну да, с одной стороны, посмотрите на изображениях лиминальных пространств: людей чаще всего не добавляют, и это тоже важный признак. С другой стороны, мы с вами можем представить лиминальное пространство, где будет даже не один человек. Пример – старый диггерский анекдот. Ползут два диггера навстречу друг другу по ракоходам. Один другому говорит:

– Что за тобой?

– Тупик. А за тобой?

– Тупик.

Вот вам как бы лиминальное пространство, где есть даже диалог, то есть где вы не одиноки. Но с другой стороны – магия заброшенности, это поймут многие из тех, кто посещал заброшенные пространства, заброшенные объекты в большой компании. Вот когда один лезешь или малой совсем группой, например вдвоем, то сохраняется еще тревога одиночества, взгляд в спину и подобные ощущения. А если вы идете какой-то огромной компанией, то оно как бы разваливается. Это купирует именно некоторый сопутствующий признак – тревогу, но как это соотносится с самой сутью лиминального пространства – по-прежнему интересный вопрос. Я с ходу не могу на него ответить. Здесь, конечно, у вас постановка на миллион. Возможна ли делиминализация, обратима ли лиминальность? Это отличный вопрос.

По этому поводу были еще мысли. Например, мы берем лиминальное пространство и запускаем в него людей. Когда мы людей видим, оно перестает быть лиминальным. Но, допустим, помещение имеет много каких-то застенков, углов, за которыми эти люди могут спрятаться, и эти люди прячутся. Тогда пространство снова становится лиминальным или нет? Вот я себе на этот вопрос ответить не смог, потому что я же знаю, что люди все-таки там стоят.

Это интересно. Пприведу такую историю. У нас на улице Глаголева стояла пятиэтажка. В ней – я понятия не имею, как так получилось – было помещение, в которое вход из подъезда отсутствовал, а окно было. То есть, понимаете, можно было подойти к окну и посмотреть в пустую комнату. Мы тогда маленькими были, но сейчас я полагаю, что все-таки какой-то вход должен был быть, но каково назначение и история этого помещения? И даже легенда была о том, что есть такое место, куда ты можешь подойти и посмотреть. И вот я сейчас подумал: а если бы у кого-то хватило тогда смелости разбить это окно и посмотреть, что же там дальше внутри? Там было видно, что это помещение абсолютно пустое и дверной проём ведет куда-то. Увидеть, что это просто пустая квартира, из которой есть теперь выход, - вот такой вариант разрушения лиминальности, когда мы выясняем, что нет никакой телеологической аварии. Но задумаемся на секунду: даже если бы ничего сверхъестественного там не нашлось, кроме того, что выходов в подъезд в действительности не было, разрушилась бы тогда лиминальность, несмотря на то, что окно разбито и это пространство теперь связано с внешним миром? Вот это хороший вопрос.

Соглашусь. Вы сейчас этот пример рассказали, и такой последний вопрос. При чтении статьи мне показалось, что лиминальные пространства очень близко связаны с образом чужого, в том числе в литературе ужасов. Есть ли схожие ощущения, допустим, от тех же лиминальных пространств?

Да, некоторая ксеносемиотика здесь, разумеется, присутствует. Пример в городской застройке, про который я говорил, это буквально оно и есть. Это контексты архитектурные, которые по отношению друг к другу являются чужими. Это современный, развитый капиталистический город, допустим, и типовая советская застройка, которая была ориентирована вообще на другое представление о строительстве. Или, допустим, то странное, как я уже сказал, с необходимостью присуще обыденному, и они находятся в состоянии перехода друг в друга. Они по отношению друг к другу в том же смысле, в котором мы психоаналитически размышляли бы о фигуре другого, предстают вот этим самым «другим». Поэтому некоторые базовые механики лиминальной эстетики работают с образом другого.

Интересно. Смотрите: у нас есть инстинкт самосохранения. И когда мы смотрим на лиминальное пространство, как работают инстинкты? У всех одинаково?

Это хороший вопрос, потому что, наверное, многое будет зависеть от человека. Я полагаю, что тревожные субъекты, обратив внимание на такое изображение, если они действительно им проникнутся, начнут коситься в направлении возможной угрозы. А так, как работают инстинкты, достаточно посмотреть и задать вопросы городским исследователям, мы говорим сейчас про экстремалов: про диггеров, сталкеров, руферов. Но здесь опять же особая выборка. Если человек туда ходит, это означает, что у него уже особым образом эти инстинкты работают. То же самое можно сказать и про посетителя любого ресурса с криповым контентом. Мне не кажется, что инстинкты работают особенным образом. Как они должны, так они и работают, если изображение вызывает тревогу – человек тревожится, если ему это свойственно. Вот так вот.