DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Рэй Гартон: «Я не хочу присыпать насилие сахаром»

За более чем тридцатилетнюю карьеру Рэй Гартон написал свыше шестидесяти книг, а в 2006 году удостоен звания Гранд-Мастера хоррора. Однако ни один из его романов, увы, пока не переведен на русский язык, и нам он известен лишь по немногим рассказам (помните «Приманку»?). Поэтому многие сейчас не в курсе, что творчество этого калифорнийского автора куда многограннее и, несомненно, заслуживает внимания. К счастью, Рэй весьма подробно рассказал нам о своем творчестве в эксклюзивном интервью.

Рэй, несмотря на вашу известность в США и других странах, любители хоррора из России могли читать лишь немногие ваши рассказы, поэтому имеют далеко не самое полное представление о вашем творчестве. Причем в DARKER мы читали у вас и сплаттерпанк, и черный юмор, а теперь еще и социальный хоррор. А что, по-вашему, читателю стоит знать о вас прежде всего?

Сначала я получил известность как автор экстремального хоррора, сплаттерпанка. Хотя и был против этого ярлыка — не потому, что он не соответствует истине, ведь многие мои работы содержат экстремальные элементы, сцены секса и насилия, а потому, что это касалось лишь части моего творчества. Я уже не отрицаю своей привязанности к сплаттерпанку — в моем первом романе была вагина с зубами, а таких книг, как «Шоу девушек» (Live Girls), «Распятие» (Crucifax) и «Новый сосед» (The New Neighbor), более чем достаточно, чтобы повесить на меня тот ярлык. Но все равно, это касается не всего, что я написал. Романы «Любимый папочка» (The Loveliest Dead), «Девушка в подвале» (The Girl in the Basement), мои нуары и детективы («Нуар в трейлерном парке» (Trailer Park Noir), «Нелюбимая» (Loveless), «Убийство — мое алиби» (Murder was My Alibi)), подростковые романы, изданные под псевдонимом Джозеф Лок, и целое множество рассказов вообще не имеют отношения к сплаттерпанку. С другой стороны, мне кажется, роман «Секс и насилие в Голливуде» (Sex and Violence in Hollywood) в некотором роде можно назвать сплаттерпанком, даже несмотря на то, что это не хоррор. В общем, если отвечать коротко: я хочу, чтобы люди знали, что я писал не только то, о чем говорят повешенные на меня ярлыки.

Чем вы больше всего гордитесь? Какое свое достижение как писателя вы считаете самым весомым?

«Секс и насилие в Голливуде» — мой любимый из романов. Хотя бы потому, что процесс его создания выдался лучшим в моей карьере. Я начал с пары расплывчатых идей, ситуации и нескольких персонажей. Начал писать, чтобы посмотреть, куда это меня заведет, и книга просто вылилась из меня. Это не роман ужасов, а юмористический триллер, но два его протагониста — фанаты хоррора, поэтому жанр пронизывает всю книгу, причем само действие разворачивается в киноиндустрии. Я полагаю, она глубже большинства моих работ, и мне кажется, это мой лучший роман.

Самой важной — а это я сужу по влиянию, оказанному книгой, — была «Шоу девушек», которая привнесла кое-что новое в вампирскую тему. Мне кажется, она несколько повлияла на этот поджанр. И это до сих пор самая известная моя книга, хотя опубликована тридцать лет назад.

 

В последнее время на русский язык стали переводить ранее не доступные нашим читателям романы именитых англоязычных хоррор-авторов. Перевод ваших романов на русский язык, надеемся, еще впереди. А если бы вам пришлось выбирать, какой из них отдать российским издателям, что бы это был за роман?

Думаю, тоже «Секс и насилие в Голливуде». Пожалуй, он достаточно близок к истинному хоррору, чтобы удовлетворить его любителей, даже при том, что это детективный триллер с весьма темным юмором. И наверное, это моя самая американская книга. Шоу-бизнес и, в частности, кино стали центром американской жизни — что, как по мне, печально, — и мы стали питать особую страсть к насилию. Если вы покажете соски или пенис, вас забросают гневными письмами, но от насилия не удержится никто.

Разные родители часто спрашивают меня, можно ли читать мои романы ужасов их детям, как правило, подросткам. Я всегда указываю им на то, что они не написаны для юных читателей и включают много сцен откровенного насилия, и в этот момент родители, обычно мамочки, перебивают и говорят что-то вроде: «О, насилие ему не помеха, это ничего. Я только не хочу, чтобы он читал всякое про секс». И такое отношение не редкость. Секс это плохо, а насилие приемлемо? Какой из этого можно сделать вывод? Уж точно не утешительный.

И кстати, сам я не люблю насилие. Я считаю, что если оно изображается в кино, на телевидении или в книгах, то должно быть максимально реалистичным. И что еще важнее — насколько возможно неприятным, болезненным. Оно не должно развлекать. Именно к этому я всегда стремлюсь, когда описываю насилие, и именно по той причине, что оно мне не нравится. Я не хочу присыпать его сахаром.

«Секс и насилие в Голливуде» отчасти посвящен нашему восхищению насилием, нашей страсти к нему. Я не считаю, что просмотр жестоких фильмов и сериалов делает кого-нибудь буйным и отправляет совершать убийства. Но это стало настолько неотъемлемой, преобладающей частью нашей культуры, что я порой задумываюсь, как это могло исказить наши взгляды на насилие. Я заметил, что когда люди видят настоящее насилие — неважно, в жизни или на экране — в новостных репортажах об убийствах, самоубийствах и прочем, — это обычно вызывает реакцию вроде: «Как будто не по-настоящему!» Это происходит потому, что насилие никогда не выглядит так, как нас научили ожидать фильмы. Еще одна распространенная реакция на реальное насилие — это смех, словно мы из-за постоянного его вида совсем лишились своего мнения о нем. Обо всем этом я размышлял, когда садился за книгу, поэтому она получилась о насилии, нашей реакции и отношении к нему.

Однако, подозреваю, издателям было бы интереснее опубликовать полноценный хоррор от меня, и в этом случае хорошим началом послужило бы «Шоу девушек». Оно вышло в 1987 году, и его действие разворачивается на нью-йоркской Таймс-сквер того времени, которая тогда была совсем другой. Там располагались стрип-бары, пип-шоу, порнографические книжные магазины и кинотеатры, работало множество проституток и торговцев наркотиками. Когда я впервые попал на Таймс-сквер, в ’85 или ’86 году, я был очень наивным парнем из маленького городка, выросшим в весьма религиозной среде. И любопытства ради я зашел в одно пип-шоу, встал в кабинку, и на прямоугольном окне поднялась панель. С другой стороны была голая женщина, вся изможденная и в синяках. Она ласкала себя, но будто бы не вполне осознавая, что делала. Под окном находился слот, куда можно было просовывать танцовщице деньги. Но посередине слот был грубо расширен, и края у него были какие-то странные. Просовывая деньги, я заметил, что края слота были будто бы зажеваны. И в тот момент у меня в голове все сложилось. А такое случается нечасто. Я прибежал в офис к издателю и спросил, есть ли свободная печатная машинка (это было в старые времена, когда еще не было компьютеров), и принялся писать. Сначала вышло коротко, но это меня не удовлетворило, и я продолжил дальше. В итоге получились «Шоу девушек».

Нуары Рэя Гартона.

Тема нашего ноябрьского выпуска — социальный хоррор. Какие социальные темы, на ваш взгляд, наиболее актуальны для хоррора сегодня?

Все. Я считаю, что литература ужасов должна быть более социально ответственной или хотя бы более социально вовлеченной. Она должна отражать время и место, где происходит ее действие. Я не верю в идею исторических произведений, потому что считаю, что все должно быть историческим в том смысле, чтобы относиться к тому периоду, в котором разворачивается сюжет. Я говорю не о книгах «с посылом», а о книгах, которые рассказывают о проблемах какого-либо времени. Сегодня события в той или иной стране и в мире порождают для хоррора серьезных конкурентов, но возможностей для запугивания у него также предостаточно.

 

В опубликованной в DARKER «Приманке» многих читателей шокировала показанная в нем жестокость по отношению к детям. А есть ли у вас какие-нибудь табу? Темы или приемы, которых вы никогда не коснетесь в своем творчестве?

Нет тем, к которым я бы не стал обращаться, но для меня важнее то, как те или иные темы подаются. Несколько лет назад я спросил у одной известной хоррор-писательницы, не захочет ли она прочитать мою книгу, чтобы написать потом к ней блёрб. Она ответила, что слышала, там идет речь об изнасиловании и поэтому читать она не станет. Действительно, в «Зверином» (Bestial) есть изнасилование, но подано оно без непристойностей. Я читал произведения, где изнасилование представляется достаточно грубо, в эротизированном виде, и мне такое не по душе. Изнасилование это жестоко, это проявление власти, это не сексуально, даже несмотря на то, что включает половой акт. Я бы никогда не стал изображать изнасилование в сексуальном или эротическом ключе. Более того, я старался бы показать эти сцены как можно более жестокими и неприятными. Но для некоторых людей, таких, как женщина, которой я предлагал написал блёрб, подача не имеет значения — они думают, что проблема уже в том, что книга вообще содержит сцену изнасилования.

Изнасилования происходят сплошь и рядом, они реальны и случаются в жизни многих женщин — да и мужчин, хотя обсуждается это редко. И мне кажется, что если писатель или писательница полностью исключают их из своего творчества, то он или она выходит на границу аморальности. Я не говорю, что вот все должны писать об изнасилованиях, но я не думаю, что кто-то должен сомневаться, если оно оказывается частью сюжета. Я считаю, что работа писателя — это отражать реальность, даже если пишешь в жанрах, выходящих за ее рамки, таких как ужасы, фантастика или фэнтези, и делать это предельно честно. Как по мне, отказываться от каких-то тем, избегать их в своих работах только потому, что они неприятны, сродни тому, чтобы жить в состоянии отрицания. Ведь это наша работа!

 

Сборник, куда вошли все три рассказа, опубликованные в DARKER.

А какой рассказ у вас самый мерзкий и тошнотворный? О чем он?

Наверное, «Приманка» и венчает мой список. Шокирующая, тревожная, неприятная, она делает все, чтобы создать у читателя неуютное ощущение. На мой взгляд, многим детям в нашей культуре приходится несладко. Мы сексуализируем их в медиа, а когда c ними обращаются плохо, им, по сути, не к кому идти за помощью. Когда же они пытаются это сделать, им не верят или просто не замечают. Они самые уязвимые и беспомощные члены общества. Если взрослый изобьет другого взрослого, его арестуют и, скорее всего, посадят в тюрьму, но родители колотят детей и постоянно этим бахвалятся, да еще и частенько получают одобрение. Когда я слышу или читаю о жестоком обращении с детьми, это вызывает у меня гнев, и «Приманка» стала его выражением.

 

Вы написали два романа об оборотнях — «Ненасытный» (Ravenous) и «Звериный». Что вас привлекает в этом архетипе хоррора больше всего? Как думаете, удастся ли им в обозримом будущем обойти по популярности конкурентов — зомби и вампиров?

Оборотни, пожалуй, мои любимые из классических монстров. Я рос на старых ужастиках студии Universal — и до сих пор смотрю их с удовольствием, — и фильмы об оборотнях были у меня любимыми. Но, к сожалению, их не так много. Universal сняли только «Лондонского оборотня» (1935) и «Человека-волка» (1941), хотя герой последнего появлялся и в других фильмах как второстепенный персонаж — например, в «Франкенштейн встречает Человека-волка» и «Доме Франкенштейна». В этих фильмах его великолепно сыграл Лон Чейни-младший, показав его измученным, трагическим героем. Hammer Films в 1961 году сняли один из лучших фильмов об оборотнях — «Проклятие оборотня» с Оливером Ридом. А 1981-й вообще стал годом оборотней, потому что принес, пожалуй, два величайших фильма о них за всю историю — «Вой» и «Американский оборотень в Лондоне». Но вообще мне кажется, что оборотни никогда не получали того внимания, которое заслуживали.

Меня они привлекают тем, что одна из самых страшных для меня вещей — это идея потерять контроль над своим разумом. Например, стать жертвой деменции или болезни Альцгеймера. Оборотень сталкивается с чем-то подобным. У него нет власти над своим разумом или действиями, которые он совершает в облике ликантропа. Это настоящее проклятие — ведь оно лишает его независимости. В тот период, пока человек пребывает в форме монстра, оборотнем движут лишь животные желания — потому что он уже дикое животное. Он не рассуждает, не думает — его интересует только пища, секс, истребление и ничего больше. А представьте себе ужас, который испытывает ликантроп, когда возвращается в человеческую форму. Что я наделал? Кому причинил вред? Кого убил и съел? Я нахожу эту проблему очень интересной и желаю, чтобы ей посвящалось больше фильмов и книг.

 

Романы Рэя об оборотнях.

Многие из ваших произведений пронизаны черным юмором. Рассказ «Музыка дьявола» — тому пример. Расскажите, всегда ли вы планируете сделать рассказ юмористическим или они иногда превращаются в таковые в процессе создания?

Ужасы и юмор — это две стороны одной монеты. Я считаю, они неотделимы друг от друга. Оба основываются на элементе удивления и на беде какого-нибудь человека или группы людей. Я хотел стать писателем лет с восьми, но изначально я собирался писать юмористическую литературу. Я вырос на «Шоу Дика Ван Дайка», в котором Ван Дайк играл Роба Петри, ведущего сценариста «Шоу Алана Брэйди». Я хотел быть как Роб Петри, когда вырасту. Мне казалось, это идеальная профессия — работать в сценарных комнатах юмористических телешоу. Но вместо этого стал писать ужасы. Когда я рассказал об этом стендап-комику Эмо Филипсу, тот ответил: «Спасибо, что привел юмор к его логическому завершению». И он был прав: хоррор и есть логическое завершение юмора, потому что возводит те же элементы в экстремальную степень.

Обычно юмор так или иначе присутствует во всем, что я пишу. С его помощью я рассматриваю жизнь, справляюсь со многими вещами. Иногда мы смеемся, чтобы не закричать, и это особенно уместно сейчас, когда мы видим, как весь мир сходит с ума. Независимо от того, насколько ужасными будут события моего произведения, в них обязательно где-нибудь промелькнет что-то смешное. Порой, когда все становится слишком мрачным, слишком ужасным, этот проблеск просто необходим. Лучший пример здесь, пожалуй, «Секс и насилие в Голливуде», представляющий собой очень черную комедию.

 

Вы написали множество страшных историй, а теперь расскажите подробнее о собственных страхах. Почему именно деменция или болезнь Альцгеймера? Или есть что-то еще?

Психические заболевания кажутся мне такими пугающими, что могут поразить любого, и они не всегда легко заметны. Меня также пугает перспектива утратить все физические способности и стать узником собственного тела — находиться в сознании, но не иметь возможности двигаться и общаться с людьми. Самый ужасный и неприятный фильм, который я видел, не был хоррором. Это фильм о Жан-Доминике Боби, главном редакторе французского модного журнала Elle, перенесшем сильнейший инсульт, после которого его полностью парализовало. У него возник синдром запертого человека — он совершенно не мог пошевелиться и мог общаться лишь моргая одним глазом [Речь идет о фильме «Скафандр и бабочка» — прим. пер.]. Мы с женой смотрели его на спецпоказе, так как его продюсер, Кэтлин Кеннеди, живет в нашем городке и проводила его, чтобы пообщаться со зрителями. Я тоже хотел поучаствовать, задать вопрос, но находился в настолько расстроенных чувствах, что не смог. В какой-то момент показа мне пришлось уйти из кинотеатра, потому что я просто не мог смотреть дальше, нужно было прерваться. Это эмоциональная драма, не хоррор, но на меня она произвела такое же действие, как хороший хоррор, потому что показала то, что очень меня пугает.

 

Вы уже много лет занимаетесь писательством как полноценной профессией. Наверняка за это время у вас появились какие-то свои ритуалы, сопутствующие вам при работе. Можете поделиться ими с нашими читателями?

Я отвлекаюсь, когда работаю в тишине, поэтому я обычно включаю музыку. Или фильм, но он должен быть мне хорошо знакомым, потому что если это фильм, который я не смотрел, он тоже будет отвлекать. Но других ритуалов у меня нет. У большинства писателей, знаю, есть, но мой ритуал заключается в самом писательстве.

 

Есть ли у вас любимая цитата из собственных работ?

Нет. Я с трудом помню свои работы, потому что, заканчивая очередной роман или рассказ, сразу же выбрасываю его из головы и перехожу к следующему. На конвенциях и автограф-сессиях читатели иногда спрашивают о каких-то отдельных событиях или персонажах, но я как правило понятия не имею, о чем идет речь. Тогда мне приходится расспрашивать их, чтобы освежить книгу в памяти.

 

Над чем работаете в данный момент?

Последние пятнадцать лет у меня были серьезные проблемы со здоровьем, которые замедлили мой темп, но я еще продолжаю работать. Сейчас пишу роман, который называется «Шоу чудовищ» (Monster Show). Действие происходит в наше время, но повествует о феноменальном явлении, имевшем место в США в 1970-е и 1980-е, — телеведущих хоррор-фильмов. В те десятилетия по выходным, обычно в субботу вечером, местные телеканалы показывали шоу, которые вели местные знаменитости, представлявшие старые ужастики и научную фантастику. Их целевой аудиторией были дети, и знаменитости эти были одеты в диковинные костюмы и носили странные имена — Вампира, Вурдалакки, сэр Могилий Жуткий. А я вырос на «Сущности существ» (Creature Features) — шоу, которое шло в регионе Сан-Франциско. Его вел Боб Уилкинс, вот одно из вступлений. Я был от него без ума. По этому шоу я знакомился со своими первыми фильмами ужасов и отчасти благодаря нему стал автором хоррора. Подобные шоу, в каждом из которых был свой местный ведущий, выходили по всей стране и пользовались бешеной популярностью. А «Сущность существ» была так популярна, что иногда обходила по рейтингу даже топовые шоу вроде «Субботним вечером в прямом эфире».

В моем «Шоу чудовищ», однако, эти шоу не были столь невинны. Они служили частью секретного правительственного эксперимента. В книге есть ведущие хоррор-фильмов, чудовища из иных измерений, нацисты и ЦРУ. Мне сейчас очень весело пишется.

 

Вампира (Vampira), Вурдалакки (Ghoulardi), сэр Могилий Жуткий (Sir Grave Ghastly).

Вы любезно разрешили нам опубликовать свой рассказ «Офилия Рафаэльдо». Не могли бы еще и представить его читателям?

Я написал «Офилию Рафаэльдо» в середине 1990-х в ответ на тенденцию, которую замечал в дневных ток-шоу. Название рассказа родилось из сочетания имен нескольких популярных ведущих того времени — Опры Уинфри, Фила Донахью, Салли Джесси Рафаэл и Херальдо Риверы. Эти шоу становились все более и более агрессивными и гневными. Казалось, в них специально искали козлов отпущения — людей, которых наказывали за различные пороки общества. Я просто экстраполировал то, что видел. Представил, что может случиться, если пустить ситуацию на самотек. Пока у нас нет ничего, подобного «Офилии Рафаэльдо», но телевидение все-таки сошло с ума. Доктор Фил Макгроу ведет популярное дневное шоу под названием «Доктор Фил», где изображает из себя психолога (которым не является) и куда приходят гости — жертвы различных травмирующих инцидентов. Макгроу издевается над ними и унижает их на радость аудитории. Меня от этого просто тошнит. И это самое популярное дневное шоу в стране. А кроме ток-шоу есть еще «реалити-ТВ», которое не имеет ничего общего с реальностью и показывает наихудшее нарциссическое поведение таким образом, будто это не что-то неприемлемое, а даже достойное восхищения. Кто знает, может, когда-нибудь у нас и появится шоу вроде «Офилии Рафаэльдо». Глядя на все происходящие странности, я бы не удивился.

Комментариев: 0 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)