Иллюстрация: Ксения Филимонова

Щенок был пушистый и щекастый. Его светло-коричневая шёрстка смешно топорщилась и щекотала Диме ладони, а чёрные глаза были такими огромными, что ему совсем нетрудно было разглядеть в них своё отражение. Казалось, что внутри щенячьей головы поселилось целых два маленьких мальчика, похожих друг на друга как две капли воды. Оба мальчика очень сильно походили и на самого Диму, вот только ножки у них были крохотными, а головы — несоразмерно большими.

— Ты открой его. Самое интересное — внутри!

В блестящем лезвии большого кухонного ножа, который мама вытащила из ящика, тоже отражался мальчик, похожий на Диму. Этот не-совсем-Дима озадаченно нахмурил брови, передразнивая Диму настоящего.

Что это мама такое говорит? Как это — внутри щенка?

Вообще-то взрослые были довольно умными и знали много такого, о чём Дима не имел ни малейшего представления. Но время от времени кому-нибудь из них удавалось сморозить такую несусветную глупость, что Дима приходил в полное замешательство.

Щенок в Диминых руках запрокинул голову назад. Видимо, вид отвисшей челюсти новообретённого хозяина ужасно его забавлял.

Мама тоже расхохоталась.

— Ну что ты так смотришь, глупый? Посмотри лучше на его животик. Видишь застёжку?

Кухонный нож с глухим чавканьем нырнул в бисквитную глубину праздничного торта. Дима моргнул и перевёл взгляд обратно на щенка. В том месте, где бурая шерсть сменялась гладким белым мехом, покрывавшим круглый живот, в самом деле блестела металлическая застёжка-молния. Как это он сразу не заметил?

Дима осторожно потянул язычок застёжки вниз. Брюшко щенка медленно расползалось, в нём мелькало что-то блестящее и разноцветное.

Конфеты!

Мама снова засмеялась.

Расстегнув молнию до конца, Дима осторожно положил щенка на стол, запустил руку в раскрытое нутро игрушки и принялся выуживать конфеты одну за другой.

Мамин нож продолжал уродовать изящные кремовые завитки и глазурные цветочки, усеивавшие поверхность торта.

Дима смотрел на выпотрошенного щенка и на конфеты, сложенные аккуратным рядком.

Это надо же.

Самое интересное — внутри.

***

— Опять это слово.

Дима был уверен, что где-то уже видел это существо. Разве такое забудешь? Оно колыхалось и ворочалось, похожее одновременно на огонёк свечи и на пузырящуюся мутную пену, которая лезет через край кастрюли, если вовремя не снять с плиты кипящую воду. И ещё — на ломоть мяса. Плоть существа была пламенной, полупрозрачной, и сочилась чем-то красным и едким.

Где же Дима его видел?

— Какое слово?

Существо колыхнулось.

— Глупый.

— Я не глупый.

— Вот и я так считаю. Почему же тогда она тебя называет глупым, а?

Где они находятся? Помещение, больше всего похожее на пещеру, было настолько крохотным, что Диме было совершенно непонятно, как это он сюда уместился. Но, несмотря на это, голос его собеседника отдавался в Диминой голове гулким болезненным эхом.

— Я не знаю.

— То-то и есть, что не знаешь. Может, она сама глупая?

— Маме видней.

Дима и впрямь так считал.

Существо разочарованно фыркнуло.

— Ничего ей не видней. Думаешь, мама умнее всех?

Дима так и думал.

— Ещё скажи, что она знает всё на свете.

Дима сказал.

Существо запрокинуло голову — голова ли это? — и расхохоталось. От его смеха кровь стыла в жилах.

Кровь? Жилы? Разве Дима знает такие слова?

Существо внезапно перестало смеяться и уставилось на Диму неопределённым количеством угольно-чёрных глаз.

— Кровь — это как самая вкусная конфета, но в миллион раз слаще.

— Ми-ли..

— Гораздо слаще. Во много раз. А жилы — это такие трубки, внутри которых она течёт.

— Внутри.

— Внутри.

— Где?

— Что где?

— Трубки.

Существо вновь рассмеялось. На этот раз смех звучал так, будто доносился сразу из

нескольких ртов.

— Трубки тоже внутри. Понял?

Дима не понимал.

***

— Дима, а ну стой!

Мамин голос почему-то звучал обеспокоенно.

Папа сильно похудел и выглядел уставшим, но смотрел весело. Он лежал на своей стороне кровати, перед телевизором, свесив правую ногу на пол. Всё как обычно. Или нет?

— А вот этого мы пока делать не будем, да, Димон?

Дима застыл в растерянности. Он уже приготовился осуществить привычный манёвр: вверх по папиной ноге, подтянуть себя за край кровати и переползти папе на живот, поднырнув под руку с пультом от телевизора. Только теперь Дима заметил, что обе руки папа закинул за голову, а пульт положил рядом. Странно.

Папа взъерошил ему волосы.

— Пока не стоит, Димон. Лучше рядом ляг.

Мама помогла Диме забраться на кровать.

Устроившись рядом с папой, Дима сморщил нос. Обычно папа пах пеной для бриться и крахмалом, иногда — маминой стряпнёй, но сегодня привычные запахи куда-то улетучились, и им на смену пришли другие. Резкие и затхлые. Больничные.

— Папа очень устал, Дима.

Казалось, мама подбирала слова очень аккуратно.

— Он болел, но теперь всё хорошо. У него внутри, в животе, была такая нехорошая штука, которую нужно было, ну, достать.

Папа хохотнул.

— Достать, точно. И в баночку положить, и на полку поставить. На память.

Мамины глаза полыхнули огнём.

— Поэтому папа поехал к докторам, и они её вытащили, эту штуку.

Дима уставился на папу. Доктора — они вроде колдунов, им многое по плечу, но как можно вытащить что-то из человека? И что это за нехорошая штука такая? Дима представил высокого худого мужчину в белом халате, который засовывает костлявую руку в перчатке папе в рот, по самое плечо, и достаёт наружу шевелящийся клубок чёрных, блестящих змей, брызжущих ядом.

Папа задрал футболку.

— Гляди, Димон!

Дима вытаращил глаза. На животе у папы красовалась широкая красноватая линия с неровными краями, стянутыми чем-то вроде толстой прозрачной нити. Это выглядело страшно, но отвести взгляд не получалось. Может, заплакать? Тогда глаза закроются сами собой.

Мама протянула руку и резко дёрнула папину футболку вниз. Папа закатил глаза.

— Не бери в голову, Дима. Это просто шрам. Шов. Он скоро заживёт.

Дима продолжал смотреть на папин живот, на то место, где из-под ткани выпирал длинный кривой бугорок. Шов. Ничего себе. Получается, доктора разрезали папе живот, а потом зашили обратно. Интересно, что теперь там, на месте змеиного гнезда? Доктора положили туда что-нибудь другое, нужное, или оставили пустоту?

Интересно, каково это, жить внутри папиного живота? Дима надеялся, что доктора не стали мучить змей, а отпустили их на свободу. Или, по крайней мере, нашли им новое, более уютное пристанище.

— Заживёт, конечно. Буду как новенький. А теперь покажи-ка мне своего щенка.

***

— Кто такой Димон?

То ли существо выросло в размерах, то ли съёжилась пещера, в которой оно сидело, но теперь трепещущий комок плоти словно бы врос в окружавшие его стены. Глаза существа, которых стало ещё больше, медленными беспорядочными рывками плыли по кругу, оставаясь прикованными к Диме.

— Это я.

— Разве тебя так зовут?

— Дима.

Половина кружащихся глаз ехидно сощурилась.

— Так Дима или Димон?

Дима не знал, что ответить. Ему и самому казалось странным, что папа предпочитает называть его каким-то другим именем. Конечно, оно было очень похоже на его имя, но всё-таки Дима чувствовал, что в полной мере оно к нему относиться никак не может. Он Дима. А Димон — это кто-то другой. Может, один из тех, зеркальных?

Существо довольно заурчало.

— Который?

— Что?

— Который из них?

— Что?

— Есть тот, который у щенка в голове, и выглядывает из глаз, так?

Дима задумался, потом кивнул.

— Так.

— А есть другой, тот, что в мамином ноже.

— В ноже.

— Значит, он?

— Внутри ножа?

В тёмно-красной глубине разинутой пасти что-то заклокотало.

— Внутри ножа. Теперь понимаешь?

Кажется, Дима начал понимать.

***

Дима не верил своим глазам.

Голуби не бывают красивыми. Тем более настолько. Голуби — это неуклюжие серые коротышки, они ходят вразвалочку и смешно дёргают головами. Диме казалось, что, если голубя перевернуть и положить на спину, он не сможет подняться и будет беспомощно елозить лапками по воздуху. Как жук. Вот кем были голуби — жуками. Особенно в сравнении с другими птицами, величественными и разноцветными, которых Дима знал по картинкам из книжек.

Но этот голубь был абсолютно белым.

Не просто белым, подумал Дима. Белоснежным. Раньше он не верил, что что-то может быть настолько же белым, как свежевыпавший снег. Оказалось, может. Голубь лежал в сугробе, и, если бы Дима отошёл чуть подальше и прищурил глаза, голубь сам превратился бы в едва заметный снежный бугорок.

Разумеется, такому красивому голубю было не к лицу дёргать шеей и переваливаться. Он лежал неподвижно, по-королевски приподняв голову — видимо, прекрасно осознавал своё превосходство над всеми окружающими.

Диме хотелось, чтобы голубь посмотрел на него.

Он топнул ногой.

Голубь не шевельнулся.

Он топнул снова.

Не смотрит.

Дима поднял свою пластмассовую лопатку для снега и осторожно ткнул голубя в бок.

Ничего. Даже не моргает.

Дима переминался с ноги на ногу, не зная, что делать дальше. Конечно, он привык к своей незначительности, привык подолгу требовать внимания взрослых и порой прибегать к крайним мерам, вроде слёз или криков, чтобы его получить. Но от такого прекрасного, идеального создания, как то, что сидело перед ним в снегу, следовало ожидать если не благородства, то, по крайней мере, снисходительности. Неужели голубь считает его, Диму, недостойным даже лёгкого поворота своей царственной головы?

Дима закрыл глаза. Он снова был в огромной красной пещере, один на один с существом из прозрачной клубящейся плоти. Существо пристально смотрело на него всеми своими глазами. Изорванные края его чудовищной пасти шевелились, раз за разом беззвучно произнося одно и то же слово. Короткое, простое слово, резкое, как удар.

Ну конечно. Как же он сам не догадался.

Ослепительно белый снег полоснул Диму по глазам, и он заморгал.

Всё очень просто.

Перехватить лопатку поудобнее.

Занести над головой.

Вдох…

И быстро опустить.

Голубь погрузился в снег, легонько хрустнув, и скатился по пологому склону сугроба прямо к Диминым ногам. Падая, он распахнул крылья, но теперь был так же неподвижен, как и прежде. Круглый птичий глаз смотрел прямо на Диму, и в нём читалось лёгкое удивление.

А на боку у голубя, прямо под крылом, виднелась…

Дима не мог отвести взгляд.

Не белоснежный, нет.

Не внутри.

Красный. Красный. Какой же невероятно красный.

Разве можно смотреть на что-то настолько красное и не потерять рассудок?

Как самая вкусная конфета, но в ми-ли-он раз слаще.

Это было красивее всего, что Дима когда-либо видел.

***

Взрослые были странными. Казалось, им было известно абсолютно всё о том, что происходит вокруг, и Дима привык полагаться на них во всех вопросах, которые не мог разрешить самостоятельно. Таких вопросов, понимал Дима, было большинство, и выбирать ему, в общем-то, не приходилось. Однако ни у кого из взрослых, с которыми Дима был знаком, никогда не получалось ничего ему, Диме, толком объяснить. Или, может, они просто не хотели. В глубине души Дима склонялся ко второму варианту. Сложно было поверить, что огромные всеведущие создания, которым подвластно всё на свете, в самом деле не способны поделиться с Димой хотя бы маленьким кусочком своего знания.

Их умение читать в глазах Димы невысказанные вопросы поражало, но ещё больше поражали их ответы. Взрослые обладали поистине невероятной способностью описать что угодно таким образом, что Дима не понимал ровным счётом ничего. Они неизменно находили способ задавить зародившееся было в Диминой голове понимание, утопить его в огромном количестве несущественных подробностей и ни на шаг не подпустить к сути.

Наверное, они просто настолько привыкли всё уметь и знать, что просто не могут представить, каково это — не знать и не уметь ничего. Не может же быть, что они это нарочно. Так Дима думал поначалу. Потом начал сомневаться. И в конце концов вынужден был признать: за всем, что делают или чего не делают взрослые, стоит какой-то умысел. По-другому просто не может быть. Получается…

Получается, они просто жадничают. Не хотят делиться с Димой своим могуществом. Взрослые, словно сказочные драконы, разлеглись у входа в сокровищницу своих знаний, и не желают пускать Диму внутрь. И пускай Дима вечно остаётся маленьким и беспомощным, пускай изо всех своих ничтожных силёнок пытается прорваться сквозь плотную паутину неведения, сквозь густую жгучую ложь, вырывающуюся из их драконьих пастей наподобие огня. Без их помощи ему это ни за что не удастся, а помогать ему они не намерены. Дай ему хоть капельку той силы, которой обладают они, кто знает, как он ей распорядится? Не выплавит ли из этой золотой крупицы сверкающий меч? Не направит ли его против них?

Была ночь. Дима лежал в своей кровати и вглядывался в тёмный потолок. Ему казалось, что он слышит свист клинка, рассекающего воздух, треск ломающихся чешуйчатых панцирей и отчаянные вопли поверженных драконов, оплакивающих свои золотые горы.

В этом-то всё и дело.

Жадины. Вруны. Трусы.

Только и всего.

Существо, которого дожидался Дима, ворочаясь под одеялом, было другим.

***

— Расскажи.

Скопление угольно-чёрных глаз закручивалось спиралью. Сталкиваясь, глаза лопались, сливаясь друг с другом, как дождевые капли на оконном стекле, и продолжали скользить к центру бесформенного тела.

— Сам знаешь.

Только теперь Дима заметил, что движения рваной дыры, заменявшей существу рот, немного опережают хриплый гул его голоса.

— Не знаю.

— А вот и знаешь.

Глаза росли, поглощая друг друга с противными чавкающими хлопками, их становилось всё меньше. В какой-то момент осталось только два, и лицо существа неожиданно приобрело почти человеческое выражение.

Дима нахмурился.

— Ты знаешь. Я нет. Расскажи.

— Похоже, ты и правда глупый.

— Не глупый. Говори.

Хлоп.

Теперь остался только один глаз, огромный и чёрный. Когда существо рассмеялось, по поверхности глаза побежали круги, как от брошенного в воду камня.

— У тебя есть всё, что нужно, только по отдельности. А надо всё сложить вместе, только и всего. Ну?

Дима задумался.

— Нож.

Кривая пасть растянулась в усмешке. Взгляд гигантского глаза пронзал Диму насквозь.

— Это первое. Что дальше?

— Шов.

Зеркальная поверхность всколыхнулась и покрылась пузырями. Невидимая жидкость, наполнявшая бездонный колодец чудовищного зрачка, закипала, словно подогреваемая жаждой и ликованием.

— Да. Умница. А теперь последнее.

Темные глубины бурлили и вспенивались с оглушающим рокотом. Глаз кипел. Клубы зловонного пара обжигали Диме лицо, красные стены пещеры, нависавшие над Димой, заволакивала мутная пелена. За этой завесой исчезало и само существо. Осталась только клокочущая чернота, окружившая Диму со всех сторон. И хриплый насмешливый голос, звучавший теперь над самым его ухом.

— Последнее. Главное. Понимаешь?

И Дима понял.

— Кровь.

Чернота взорвалась, раздираемая на части безумным хохотом безымянного чудовища.

***

Всё оказалось проще простого.

Сонно улыбнуться маме перед тем, как она выключит свет. Дождаться, когда из-за стены раздастся папин храп. Подождать ещё немного. Откинуть одеяло. Сползти с кровати. Приоткрыть дверь: самую чуточку, чтобы не заскрипела. Выскользнуть в коридор. На цыпочках прокрасться на кухню. Осторожно пододвинуть табуретку к столу, забраться на неё и выдвинуть ящик. Нашарить овальную рукоятку маминого любимого кухонного ножа. Слезть с табуретки и подойти к окну, нырнув в пятно лунного света. Задрать пижамную рубашку.

Вот же он, шов. Неужели мама с папой никогда его не замечали?

С лезвия ножа на Диму смотрел его двойник, тёмный силуэт на стальной глади. Он чуть заметно кивнул.

Проще простого.

Вставить.

Надавить.

Провести вниз.

Как тепло.

Разве может красный цвет быть таким ярким в тусклом свете луны?

В ми-ли-он раз слаще.

Обмакнуть палец. Попробовать себя на вкус.

За мгновение до того, как красный сменился чёрным, Дима задохнулся от внезапно нахлынувшего ужаса.

Он вспомнил, как впервые увидел кошмарное существо, являвшееся к нему по ночам.