Иллюстрация Ольги Мальчиковой

Сентябрь вытек из августа расплавленной лужицей. Жара не спадала, как будто решила высушить все местные пруды и болотца, а на образовавшихся пустырях пустить корни.

«Как в аду!» — с отвращением подумала Олеся. Ей хотелось заплакать, но не получалось, только горело лицо и щипало глаза. Чувство безысходности, все семнадцать лет дремавшее где-то глубоко внутри, сегодня созрело и вырвалось наружу. И Олеся уже не понимала, что ненавидит больше — саму себя или этот город.

Захолустье, пропахшее патокой от пряничной фабрики, держало своих уроженцев, как мух в янтаре. Даже если выпускникам удавалось поступить в университет в областном центре, они все равно возвращались, получив диплом, и занимали места своих родителей — за прилавками магазинов, лентой конвейера и в школьной учительской. Еще в прошлом году Олеся была уверена, что для нее все может закончиться иначе. Но летом, в короткий и душный момент превращения из старшеклассницы в выпускницу, ее охватило смиренное равнодушие. Особенно после того, как вернулся в город Костя — ее первая любовь. А сейчас, после всего, что произошло, равнодушие превратилось в отчаяние. И виноват в этом тоже был Костя.

Он был на три года старше Олеси. Спортсмен, отличник по всем предметам, кареглазый брюнет, по которому вздыхали не только школьницы, но и Инесса Викторовна, молодая преподавательница истории. Костя поступил в институт с первого раза, набрав на экзамене высший балл. У него был только один дефект, нисколько его, по мнению Олеси, не портивший — под длинной челкой, зачесанной набок, Костя прятал деформированное ухо. Генетическая аномалия, микротия, маленький физический недостаток, который с лихвой перекрывали многочисленные достоинства.

В школьном актовом зале даже повесили его фотографию на вечно пустующую доску объявлений, озаглавив по-провинциальному пафосно: «Наша гордость». Олеся часто подходила к этой доске и вглядывалась в веселые Костины глаза на фотокарточке, словно пытаясь украсть у них кусочек везения. В мечтах она поступала в тот же институт и становилась его девушкой, но все сложилось иначе.

В июле, когда весь город как будто выцвел от жары, Костя вернулся. В автобусе он был единственным пассажиром. В руках сжимал пустой рюкзак, а его глаза, прежде искрящиеся надеждой и жизнелюбием, выцвели и погасли. Олеся встретила его спустя неделю после приезда — Костя стоял за прилавком хозяйственного магазина, где торговали лопатами, лейками и удобрениями. Она не сразу узнала парня, в которого была влюблена с пятого класса. Длинная челка исчезла, лицо похудело и вытянулось, а уха было два, и оба совершенно нормальных. Олеся предложила ему встретиться, Костя согласился, и с того момента они виделись каждый день, устраивая свидания на заброшенном стадионе. Вот только Костя не разрешал никому об этом говорить, объясняя тем, что Олеся несовершеннолетняя, а ему проблемы не нужны.

Она несколько раз пыталась добиться от него рассказов про другой город, учебу в институте, узнать причину внезапного возвращения, но Костя дал понять, что ничего из этого обсуждать не будет. Про исцеление от врожденного дефекта он тоже помалкивал. Его мать обмолвилась как-то в разговоре с соседкой, что Костю вылечил какой-то столичный врач. Через пару часов история стала достоянием всего городка, и загадку возвращения парня домой разрешили просто: влез в долги за операцию, не смог оплачивать съемное жилье, вот и бросил учебу.

После возвращения Костя изменился не только внешне. Успел испортить отношения с половиной городка, часто напивался, несколько раз имел дело с полицией. Еще у него появилась странная привычка жонглировать всем, что попадалось под руку, от монет до пустых бутылок. Выходило ловко, но при этом пугающе, особенно если в ход шли ножи. Последний раз его забрали в полицейский изолятор на целых три дня после того, как одна из молодых мамаш обнаружила свое чадо с яблоком на голове, в которое Костя с ювелирной точностью метал дротики. С началом учебного года «нашу гордость» с доски объявлений незаметно сняли, а еще спустя пару дней на месте фотографии появилось выцарапанное нецензурное слово. Даже после того, как буквы закрасили, слово все равно угадывалось.

Но Олеся предпочитала ничего не замечать и чувствовала себя счастливой. Ей хотелось большей близости, не только физической, поэтому она сделала то, о чем потом пожалела — на очередном свидании, под остовом трибун старого стадиона, призналась Косте в своем давнем пороке.

Лет с восьми она испытывала странную тягу к мелким кражам. Детских психологов в городке не водилось, родители и учителя до поры до времени на клептоманию закрывали глаза, предпочитая не замечать, как нечто постыдное. Коллекция трофеев хранилась в жестяной коробке из-под печенья, которую она прятала в своем шкафчике в раздевалке физкультурного зала. Там было даже кое-что Костино — маленький значок с олимпиады по химии в виде колбы, который Олеся захватила с собой, чтобы вернуть. Дальше свидание не заладилось — Костя посмотрел на нее странно, сказал, что ему срочно нужно по делам, и извинился, что не сможет проводить. По дороге домой девушка ругала себя за лишнюю откровенность.

А сегодня, на большой перемене, ее вызвал директор и обвинил в воровстве. Пропавший из кабинета призовой кубок по волейболу она не брала, да и красть такие крупные вещи никогда бы не решилась. Но директор был непреклонен, в качестве доказательств предъявив жестяную коробку из ее шкафчика. Олеся смотрела в пол, пока он брызгал в ярости слюной, и чувствовала, как внутри разрастается огромная черная дыра. Туда проваливались все чувства, оставляя в груди тоскливое жжение.

После позорных разборок она не вернулась в класс, сбежала из школы к магазину, где работал Костя. Исподтишка наблюдая за ним через стеклянную витрину, желая то ли простить ему предательство, то ли отомстить за унижение, она не сразу заметила Инессу Викторовну, которая расхаживала между стеллажей с цветочными горшками. А когда последний покупатель покинул магазин, Костя запер дверь, развернув картонную табличку со словом «Перерыв». Олеся спряталась в кустах, надеясь, что он ее не заметил, а когда снова подошла к стеклянной витрине — Инесса сидела на прилавке, жадно целуя прижавшегося к ней Костю, а его руки уже задирали ей юбку.

Смотреть дальше Олеся не стала и побрела прочь, свернув в сторону заброшенного стадиона.

«Если это ад, то поблизости должен быть и дьявол», — подумала она. Мысль показалась забавной настолько, что девушка истерически рассмеялась.

— Эй, дьявол, как насчет сделки? — сказала Олеся вслух. — Если дашь мне шанс все исправить, я соглашусь на что угодно!

На мгновение вокруг стало так тихо, что она испугалась. Появилось чувство, будто ее внимательно слушают, но на улице никого не было, только звенели в желтой траве одуревшие от затянувшегося лета цикады. Олеся тряхнула головой, пытаясь сбросить с себя странное ощущение, и собралась идти дальше, но вдруг замерла на месте.

Вместо привычного пустыря перед глазами раскинулся цветной шатер. В обрамлении ржавого скелета трибун и плавящейся в воздухе сладкой пряничной пыли — фабрика стояла совсем близко — полосатый купол походил на огромную ядовитую конфету.

Похоже, цирк приехал ночью. Здесь и раньше останавливались передвижные шапито и парки аттракционов. Но обычно перед их прибытием городок пестрел афишами, а сейчас Олеся не видела ни одной.

Девушка нерешительно подошла ближе. Из шатра заиграла музыка, как будто внутри знали о ее приближении. Края плотной ткани, имитирующей двери, заколыхались, и из шатра выскользнул маленький человечек верхом на моноцикле. Олеся от неожиданности отступила назад. Карлик резво объехал ее кругом, потом сделал в воздухе нелепое па короткой кривой ногой и с демонстративно трагичным воплем повалился на землю. Следом из шатра вышел другой — высокий, голый по пояс, с бутафорским цилиндром на лысом черепе. Открытые участки кожи на его теле покрывали крупные темные шрамы, похожие на тигриные полоски. Он широко улыбнулся девушке, театрально взмахнул руками и спросил:

— Не хочешь взглянуть, как идет подготовка к представлению?

— Нет, спасибо, — пробормотала Олеся, и отступила, чтобы уйти, но карлик снова оседлал свое колесо и принялся нарезать вокруг нее круги. Человек в шрамах шагнул вперед и наклонился к ее лицу:

— Мы — единственный в своем роде цирк уродов и невообразимых странностей! Может, наши артисты смогут поднять тебе настроение? Заставить почувствовать себя лучше?

— Вряд ли, — сказала Олеся. Черная дыра в груди превратилась в большое дождевое облако, и она вдруг расплакалась.

Человек в шрамах достал из кармана штанов белоснежный носовой платок и протянул девушке. Олеся взяла, приложила к лицу, вдохнув исходящий от ткани островатый запах жасмина.

— Полегчало? — сочувственно спросил циркач.

Олеся кивнула, все еще сжимая в руке кусочек ткани. Отдавать его обратно почему-то не хотелось, и она незаметно спрятала платок в карман джинсов.

— Меня зовут Шрам, — представился человек. — А тебя?

— Олеся, — послушно ответила девушка.

— А теперь расскажи-ка, что заставило тебя плакать. Что может расстроить такую красивую девочку? — Карлик ловко соскочил со своего колеса и встал рядом с человеком в шрамах.

— Толку-то от этой красоты! — неожиданно для самой себя выпалила Олеся. — Толку быть красивой, если внутри ты настоящий урод!

— А как по-твоему, важнее то, что снаружи, или то, что внутри? — вкрадчиво спросил Шрам.

Олеся замерла, наблюдая, как из шатра один за другим выходят другие его обитатели. Человек с бугристой, как шкура крокодила, кожей улыбнулся и протянул ей леденец в ярко-красной обертке, но она не взяла. Лысая женщина — толстая, в цветастом халате, с головой, покрытой выпуклыми черными родинками, похожими на присосавшихся к коже пиявок — сочувственно смотрела, склонив голову набок. Олесе показалось, что родинки и правда шевелятся, поэтому она вздрогнула и поспешила отвести глаза. Еще один карлик, смуглый и худой, в одних трусах, с трудом передвигался под весом огромного нароста на спине — то ли горба, то ли опухоли. Опустившись на четвереньки, он лег на живот и с облегчением закатил глаза.

Олеся поймала себя на мысли, что должна испугаться, но страха не было. Напротив, ей хотелось смотреть на них, как будто своим существованием уроды изменили реальность, добавив в нее возможностей, как сироп добавляют в кофе. Рядом с ними и их цветным шатром все ее переживания становились мельче и незначительнее.

— Каков твой порок, девочка? — Человек-крокодил скалился в улыбке, неуклюже растягивая покрытые ороговевшей кожей губы. — Ты хочешь от него избавиться?

— Дайте-ка я взгляну! — Неестественно худая женщина вынырнула из шатра, согнувшись втрое, а когда выпрямилась, Олеся от удивления открыла рот — такой высокой оказалась циркачка. Сутулая, с узким лицом и хищными глазами, она напоминала гигантское насекомое. Длинные и тонкие руки с острыми пальцами, похожие на конечности богомола, бесцеремонно опустились на голову девушки.

— Вижу маленький грех и большую боль, — прошептала она. — Ты что-то украла, а потом еще раз, и снова, и не знаешь, как остановиться. Мы могли бы тебе помочь, дитя.

— Чем? — Олеся выскользнула из-под ее рук и снова отступила назад, не понимая, чего в ней больше — смятения или любопытства. — Откуда вы знаете, что я сделала?

— Человеческие пороки имеют обратную сторону, — сказал Шрам, а циркачи согласно закивали. — И я могу эту сторону переворачивать.

Словно в подтверждение своих слов он извлек из-за уха монетку, продемонстрировал аверс с орлом и подбросил в воздухе так, что она упала ему на ладонь реверсом кверху.

— Мы называем себя метаморфозами, — пояснила женщина-богомол. — Многие из нас обменяли свой внутренний порок на внешний, и пусть наша внешность теперь пугает людей, зато наши сердца чисты.

— Я раньше поджигал все подряд, — признался человек-крокодил. — Пиромания называется, слыхала? А она, — он кивнул на женщину-богомола, — была патологической лгуньей. Зато теперь говорит только правду. Работает предсказательницей на шоу. Мы все пришли сюда, чтобы очиститься, и Шрам помог нам, вывернув грехи из наших душ.

Женщина-богомол тихо свистнула, и на зов из стоящего рядом фургона проворно выскочила девушка. Гибкая, с точеной фигурой и лицом как у фарфоровой куклы, она подбежала к женщине и прижалась к ней с выражением собачьей преданности в глазах.

— Бывает наоборот, но гораздо реже. Шрам нечасто соглашается на такой обмен. Наша Арина до прихода в цирк была изгоем среди людей из-за своей внешности, - пояснила женщина-богомол, гладя длинными пальцами золотистые волосы своей подопечной. — Теперь она красавица, хоть и глуповата. Но она счастлива, ведь стать такой — это ее выбор.

Олеся обвела взглядом странную компанию, потом замотала головой:

— Я вам не верю. Это рекламный трюк, чтобы заманить зрителей на шоу, ведь так? А про воровство — вы просто угадали. Заметили, как я сунула в карман ваш платок. Это фокус! Часть представления.

Шрам сочувственно улыбнулся ей и махнул рукой остальным, приказывая уйти. Циркачи послушно скрылись в шатре один за другим.

— Цирк приехал не только показать представление. Два месяца назад к нам пришел человек из вашего города, и я заключил с ним сделку. Взамен ему полагалось год отработать на нас — я выбрал для него роль метателя ножей. Но он сбежал и, скорее всего, вернулся сюда. Может, ты знаешь кого-то похожего?

— А что вы с ним сделаете, когда найдете? — спросила Олеся, сразу подумав о Косте.

— Расторгну сделку, разумеется.

— И он станет таким, как раньше?

Шрам прищурился:

— Ничто не остается таким, как раньше. Ни внутри, ни снаружи. Приходи вечером на шоу, сама увидишь. Может, это изменит твою судьбу?

Олеся неуверенно кивнула. В груди стрельнуло, и на мгновение скрутило живот, когда она вспомнила свои слова, сказанные в пустоту несколько минут назад.

— Вы дьявол? — рискнула спросить она.

Шрам ухмыльнулся. А потом приподнял бутафорский цилиндр на лысой макушке, прощаясь, и скрылся в шатре.

«Это полный бред», — подумала Олеся и даже ущипнула себя за руку, как в детстве, чтобы проверить, не спит ли. Она вернулась на тротуар, оглянулась через плечо — шатер никуда не исчез. Потом достала из кармана пропитанный жасминовыми духами платок и прижала к лицу, глубоко вдохнув запах. Живот снова скрутило, как от голода, а голова закружилась.

Чувствуя себя одурманенной, Олеся побродила по округе, а потом свернула к дому. Под окнами, затаптывая хризантемы и флоксы, бродил Костя, и от него пахло спиртным. Олеся внезапно рассердилась — убаюканная циркачами обида проснулась и превратилась в колючий гнев.

— Что ты здесь делаешь? — резко спросила она.

Костя замялся, поднял руку к лицу, ища несуществующую челку — Олеся помнила эту его привычку крутить в пальцах прядь волос еще с того времени, как он учился в школе. На мгновение что-то кольнуло внутри — нежность, жалость? — но она прогнала эти чувства.

— Я пришел с тобой поговорить. — Костя пнул рассохшийся забор палисадника.

— О том, как меня на учет в полиции поставили? За воровство?

— Это чтобы ты не могла сдать меня! — огрызнулся он. — Теперь тебе не поверят, что у нас что-то было. Я не хочу в тюрьму за совращение несовершеннолетней, ясно?

— Ты что же, думал, я реально пойду на тебя заявление писать? — Олеся сама не заметила, как перешла на крик. — Зачем мне это делать? Я думала, что мы пара, что ты тоже любишь меня!

— Да не ори ты так. — Костя скривился. — Накосячил, ладно, признаю.

— А с Инессой в магазине — тоже накосячил? Я же вас видела!

Костя нахмурился, наступил на высокую хризантему. Ветка хрустнула и сломалась, лепестки рассыпались по земле и прилипли к его кроссовкам.

— Слушай, — сказал он. — Я в последнее время, понимаешь… сам не свой. Не знаю, что со мной творится. Иногда меня как будто кто-то заставляет делать разные вещи. Я не хотел тебя закладывать, как-то само получилось, понимаешь?

Олеся всхлипнула и замотала головой.

— Это все цирк, — сказала она. — Они тебя ищут. Может, тебе стоит самому пойти туда? Тогда станешь таким, как был, перестанешь делать плохие вещи.

Костя изменился в лице:

— Какой цирк? Здесь? Ты там была? Говорила с ними?

Олеся попятилась.

— Идиотка! — прошипел Костя. — Ты не представляешь, что натворила!

Он двинулся на нее, сжав кулаки и угрожающе наклонив голову, как бык. Олеся испугалась и побежала, не оглядываясь.

День клонился к вечеру, но в раскаленном воздухе не было даже намека на прохладу. Олеся запыхалась от бега, горло снова сдавило жгучей обидой, но стоило ей приблизиться к стадиону, как все это перестало иметь значение.

Со стороны циркового шатра плыли по воздуху звуки. Дрожали африканские барабаны, рвали ноты истеричные трубы, как на пластинках со старым джазом. Плавилась неровная мелодия шарманки, теряя тональность и снова возвращаясь в нее. Над ярким шатром сбились в кучу облака, пряча в тень зазывающих публику артистов и прибывающих к цирку горожан, загипнотизированных, как и Олеся, громкостью и ритмом.

— Скоро! Скоро! Скоро! — повторял Шрам, дирижируя невидимым оркестром. Блестящий фрак на голом торсе делал его похожим на гигантского жука. — Всего через пятнадцать минут, дамы и господа, вы будете лицезреть уникальное, жуткое и восхитительное шоу, какого вы нигде больше не увидите!

— Самый страшный, самый волнующий и самый удивительный цирк странностей и метаморфоз! Всего одно представление в вашем городе! Рискните зайти и испытать свои нервы на прочность! — вторил ему карлик на моноцикле, ловко маневрируя среди растущей толпы зрителей.

Олеся огляделась. Большинство людей пришли с пряничной фабрики. Шрам удачно подгадал начало представления — смена только закончилась, и едва выйдя за ворота, народ попадал в плен завораживающего циркового ритма и блеска. Вокруг шатра появились маленькие вагончики с сахарной ватой, леденцами и газировкой. Олесю захватило радостное предвкушения праздника, и она почти забыла о Косте и обо всем остальном. Гулко прозвучал гонг, на мгновение заложило уши, а толпа людей понесла ее ко входу в цирковой шатер.

Миллиарды маленьких звезд упали на лица и плечи зрителей из спрятанного под куполом проектора. Музыка стихла, а потом зазвучала вновь, вдвое громче и настойчивее. Вспыхнули софиты в центре манежа, и началось представление. Безрукий гимнаст жонглировал горящими факелами. Факир с обвисшими, как у бульдога, щеками вгонял в себя иглы, гвозди и к восторгу публики сыпал в глотку английские булавки прямо из упаковки. Знакомый Олесе карлик проехал на колесе по канату, натянутому над скамейками зрителей, разбрасывая во все стороны шуршащие катушки серпантина и конфетти. Уроды демонстрировали свои деформированные тела, делали вид, что отпиливают друг другу конечности бутафорскими пилами под восторженные крики толпы. Прекрасная ассистентка иллюзиониста, с тем же преданным собачьим выражением в глазах, послушно позволяла заковывать себя в цепи и окунать в бак с водой, а потом волшебным образом освобождалась.

Олеся смотрела во все глаза, боясь моргнуть, чтобы не пропустить ни мгновения шоу. От мигающего света и фанфар у нее опять закружилась голова, но внезапно все снова смолкло и манеж погрузился в темноту.

— А теперь, дамы и господа, гвоздь программы! — раздался голос Шрама, и мощный луч света ударил с потолка, захватив фигуру конферансье в сияющий круг.

— Кто сказал гвоздь? — Из-за кулис показалось дряблое лицо факира. Под одобрительный смех горожан он извлек из-за щеки длинный гвоздь и продемонстрировал в луче второго прожектора. — Не этот?

— Другой гвоздь, мой дорогой друг! — отозвался Шрам и взмахом руки указал влево. Третий луч спустился из-под купола, и Олеся увидела сидящего спиной человека, привязанного к стулу.

Она узнала его и похолодела. К стулу был привязан Костя. На нем была та же клетчатая рубашка, а к ногам прилипли цветочные лепестки — их белые овалы светились в ультрафиолетовой подсветке манежа на фоне черных кроссовок.

— Этот человек нарушил условия сделки! И горит желанием искупить свою вину перед почтеннейшей публикой! — объявил Шрам.

Толпа одобрительно взревела.

— И кто же поможет нам лучше, чем новый член нашей труппы? Гвоздь программы — магическое преображение и трансформация! — Циркач широко улыбнулся, и публика зааплодировала. Четвертый прожектор с щелчком включился под крышей шатра, и Олеся зажмурилась, потому что луч света оказался направлен прямо на нее. Невесть откуда появившийся карлик, резво пробравшись между зрителей, стоял рядом и настойчиво тянул ее за руку.

«Я не пойду», — хотела сказать Олеся, но ноги будто сами двигались, когда она спускалась вслед за карликом на манеж, а в спину ей летели подбадривающие выкрики из толпы. Шрам поставил ее лицом к зрителям, так, что она могла смотреть Косте прямо в глаза.

— Помоги мне, — прошептал он. Олеся увидела, что его губы разбиты в кровь, на скуле расплылся синяк, а в глазах застыл ужас. Шрам вручил ей нож и едва заметно подмигнул.

— Что скажете, — обратился он к публике, — если мы отрежем ему ухо? Или лучше начать с пальцев?

Зрители довольно взревели. Олеся, не веря своим ушам, посмотрела на людей, щурясь под светом прожектора. Чем циркачи одурманили их? Почему горожане позволяют так с ними поступать? Рука, в которой она держала нож, задрожала.

— Начинай! — приказал конферансье, а карлик захлопал в ладоши, приговаривая: «Режь! Режь!», и вся толпа на зрительских скамьях вторила ему. Слова и хлопки слились в единый ритм.

— Не надо! — взмолился Костя, но рев публики поглотил его голос.

— Ну же, давай! — Шрам деликатно взял ее двумя пальцами за запястье и направил руку с ножом к Костиному лицу. — Это ухо ему не принадлежит. Я дал его, а ты заберешь, чтобы стать одной из нас. Отомсти ему! Разве он не предал тебя? Не выдал твой секрет, не променял тебя на другую женщину?

— Откуда вы все это знаете? — жалобно вскрикнула Олеся. Лицо Шрама, софиты, зрительный зал — все завертелось у нее перед глазами каруселью. Она попыталась бросить нож, но он как будто прилип к пальцам. — Не надо, пожалуйста! Я передумала, я не хочу!

— Не порть-ка мне представление, девочка! — грозно прошептал Шрам и снова направил ее руку.

Она зажмурилась. Рука будто двигалась сама собой. Лезвие коснулось плоти, брызнула кровь, попав ей на лицо, а торжествующий рев толпы перекрыл крики — ее и Кости.

— Вы только посмотрите! Браво! — с демонстративным восторгом закричал Шрам, одним движением развернул потерявшего сознание Костю лицом к людям, а другой рукой подставляя под луч света отрезанное ухо. Толпа бесновалась в восторге. Олеся попыталась бросить нож, убежать, но тело ей не подчинилось. Губы сами собой растянулись в улыбке, руки кокетливо махали зрителям. Слушались только глаза — она с трудом оторвала взгляд от струйки темной крови, стекающей по Костиной шее.

— Представляем вам нового артиста цирка метаморфоз! — провозгласил конферансье, оборачиваясь на девушку. Олеся увидела, как странно двигаются его пальцы, как будто управляя невидимыми нитями. И эти нити тянулись к ней, к ее кистям, локтям и коленям, не давая возможности сопротивляться. Она чувствовала их натяжение, охваченная паникой от мысли, что не управляет собственным телом. Девушка беспомощно позволила увести себя за кулисы под грохочущие аплодисменты, а за ней, с натужным кряхтением, карлик тащил за ногу Костю.

Вне манежа контроль Шрама ослаб. Мышцы пульсировали от напряжения, во рту стало сухо и кисло. По другую сторону кулис продолжалось шоу, зрители восторженно ахали и хлопали в ладоши. Олеся отползла в угол, съежилась, и ее стошнило.

— Что с ним будет? — выдавила она, глядя на неподвижное Костино тело.

— Наверное, снова отрастит челку, — хихикнул карлик и отпустил парня. Нога безжизненно ударилась о землю. Олеся подползла к нему, погладила липкие от крови волосы. Ненависть, обида — все исчезло, осталась лишь колющая изнутри жалость и раскаяние.

— Прости меня, пожалуйста, — пробормотала она. — Это я во всем виновата.

— Поздравляю, дорогая! — Голос женщины-богомола заставил Олесю вздрогнуть. — Тебе больше не захочется воровать, твоя душа исцелена. Взамен ты отработаешь один год в цирке. Всего год, а потом останешься или уйдешь, если захочешь.

— Но мы не заключали сделки! — дрожащим голосом возразила девушка. — Я не соглашалась на это!

Предсказательница опустилась на землю рядом и положила длинную ладонь ей на плечо:

— Ошибаешься, милая. Ты сказала то, что сказала, мы все это слышали.

— Это же было не всерьез! — Олеся заломила руки. — Пожалуйста, я не хочу становиться уродцем!

— У меня для тебя две новости. Первая — слова всегда имеют силу. Вторая — Шрам решил не портить твое симпатичное личико и придумал тебе другую роль. Ты станешь живой куклой, марионеткой! — Женщина пошевелила пальцами и рассмеялась. Невидимые нити ожили, ведомая ими Олеся со стоном поднялась на ноги и сделала несколько неуклюжих па. — Публика будет в восторге!

Стемнело, и последний зритель покинул полосатый купол. Циркачи свернули палатки со сладостями, погрузили в длинную фуру каркас, тенты и реквизит. Когда последние части шатра были собраны, девушка-собачка разнесла на подносе еду — жареное мясо, хлеб и яблоки. Подавая тарелки, она ластилась к каждому, но Олеся грубо оттолкнула ее и еду не взяла.

— Не обижай Арину, — предупредила предсказательница, нахмурив брови, — а не то пожалеешь.

Олеся отвернулась и увидела Шрама, который приволок тело Кости, как мешок, и бросил на землю рядом с ржавыми трибунами.

— Можно мне с ним попрощаться? — взмолилась девушка, когда конферансье жестом велел всем артистам отправляться в жилой фургон.

— Пять минут, — согласился Шрам, — а потом мы уезжаем.

На ватных ногах Олеся добрела до лежащего на земле тела. Кровь у Кости уже не шла, запеклась коркой на коже и волосах. Девушка всхлипнула и погладила его по лицу:

— Я вернусь, — пообещала она. — Отработаю свой порок и вернусь. И мы начнем все с чистого листа, я и ты.

Костя открыл глаза, скосил на нее зрачки и что-то невнятно промычал.

— Время вышло! — объявил Шрам и снова привел в движение марионеточные нити. Подчиняясь им, тело Олеси послушно зашагало к фургону, где ее подхватили цепкие руки женщины-богомола и заволокли внутрь.

Когда цирк уехал, облака над заброшенным стадионом превратились в свинцовую тучу, и вскоре гроза с долгожданным ливнем накрыла высушенный жарой город. Земля жадно глотала воду, обрадованные горожане вывалились на улицы, подставляя лица и ладони прохладным каплям. Никто не вспомнил ни о цирке, ни о шоу метаморфоз.

Никто, кроме Кости. Его, скрючившегося в мокрой грязи под старыми трибунами, нашли быстро. А вот Олеся исчезла без следа.

Ее искали всем городом, даже вызвали специалистов из областного центра. Костя не отрицал, что это она отрезала ему ухо, но писать заявление в полицию отказался. Два месяца спустя поиски прекратили, но он продолжал ждать, уверяя горожан, что через год она вернется. Главное, повторял он, чтобы не раньше.