Где-то в ночи раздается пронзительный звук, от которого застывает кровь в жилах. Что это – скорбный плач одинокой девы или крик отчаяния, вырвавшийся из уст заблудшего странника? Я матерюсь. Что ни ночь, то какие-нибудь жуткие завывания, мрачные стоны и прочие шумы, отдающиеся эхом в каменных сводах. Ну что ж, покой нам только…

- Ыыыы!!! – белая фигура выпрыгивает на меня из-за угла. Когда сердце выбирается из пяток обратно в грудную клетку, присматриваюсь и вижу: главред. Подольский зачем-то облачился в простыню, накрасил губы гуталином и теперь пучит на меня зенки.

- Ты отредактировал статью? Ты убрал точку из заголовка? Ты почему косячишь? Ты танцевал с бородатой женщиной? – бесконечные вопросы наскучивают. Осеняю главнюка крестным знамением, и он убегает прочь.

В игровой комнате беспорядок. Окровавленные копья, зазубренные лезвия старинных кинжалов, бьющиеся в агонии «-тся/-ться», лишние и недостающие запятые. На столе рассыпаны колоды карт. Выбираю две наугад, читаю названия – «Nosferatu: The Wratch of Malachi», «Vampire: The Masquerade — Bloodlines». Всегда ценил лаконичность. Ухожу из этой юдоли безумия.

Библиотека заросла паутиной. Чихаю, пробегаюсь пальцами по корешкам, отряхиваю руку о камзол. Русская готика, бессмысленная и беспощадная. Сдвигаю ряд фолиантов с заголовками «Собрание призрачного меча», «Участь Эшеров», «Альфа-самка». За ними обнаруживается лицо Квашнина. Литредактор вмурован в стену за библиотечной полкой.

- С чего начинается готика? – вопрошает он. Да они что, сговорились?

Звук слышится опять. Нет, его издавал не Квашнин, поэтому я задвигаю книги обратно и иду дальше. Может быть, театралы опять разбушевались? Пробегаю мимо пожелтевших афиш. «Не пропустите! Только сегодня! Историческая экшн-эпопея «Дракула», «Трагикомический псевдодокументальный фарс в четырех актах – «ЗЛО»». Выбегаю в зал. На сцене пусто, сиденья раскиданы по залу. Видимо, «Агеев и лицедеи» имели бурный успех.

Итак, в этом холодном замке, в этих каменных сводах, в этой безлунной ночи остались только два места, где я еще не был. Картинная галерея и… эврика! Музыкальный зал. Бегу туда.

В этом помещении нужно ходить очень осторожно, ведь повсюду валяются музыкальные инструменты. Ржавые флейты, скрипки, одержимые демонами, барабаны из человеческой кожи. В центре зала, между лютней и однострунной арфой стоит Рузаков. В окровавленной руке он сжимает смычок, кончик которого утопает во внутренностях неизвестного мне рецензента. Несчастный еще жив. Вот только кричать он никак не может: на лицо натянута кожаная маска, стягивающая челюсти. Рот-застежка… застегнут. Ну и отлично! Все, можно идти спать. Разворачиваюсь к выходу, и тут проклятый звук раздается опять.

Странно, но доносится он из картинной галереи.

Вбегаю. Оказывается, кричит Корнеев.

- Ты чего? – спрашиваю.

- Картина тяжелая, - отвечает он. – Помоги поднять.

Где-то в ночи раздается пронзительный звук, от которого застывает кровь в жилах. Что это – скорбный плач одинокой девы или крик отчаяния, вырвавшийся из уст заблудшего странника? Нет. Это матерюсь я, помогая арт-редактору с тяжеленной картиной. Вот с этого и начинается готика...