Если бы Лэрда Баррона не существовало, его стоило бы выдумать; тот случай, когда избитая формула работает как часы. Его литературная карьера стартовала одновременно с двадцать первым веком, и теперь есть серьезные основания полагать, что Баррон, «Лавкрафт наших дней», — это лучшее, что случилось с хоррором со времен Клайва Баркера.

Лэрд Баррон родился и вырос на Аляске. Его родители разводили ездовых собак и никогда не знали достатка. К счастью, книг в семье было предостаточно — пускай даже некоторые из них юному Лэрду довелось прочесть в лесной глуши, при свете керосиновой лампы. В том же возрасте (который хочется назвать «нежным», но, похоже, это не про Аляску) начались и первые литературные опыты — от рассказов до целых романов; к счастью или нет, но печатного станка они так и не увидели. Возмужав, Баррон перепробовал несколько профессий — от строителя до рыбака. В двадцать четыре года он наконец перебрался в более цивилизованный уголок Америки — штат Вашингтон — и там посвятил себя поэзии и силовым единоборствам, не говоря уже о таких мелочах, как выживание. В 2001 году рассказ «Шива, открой свое око» (Shiva, Open Your Eye) был опубликован в «Журнале фэнтези и научной фантастики», и с тех пор Баррона было уже не остановить.

Традиции Лавкрафта и Питера Страуба прекрасно уживаются в его прозе с мотивами Джона Макдональда и Кормака Маккарти, Роджер Желязны и Роберт Говард — с Сильвией Платт и Ширли Джексон (кстати, за недолгий срок Баррон удостоился целых трех премий имени Джексон, не говоря уже о бесчисленных номинациях). Все эти влияния писатель охотно признает — и может это себе позволить, поскольку давно уже обрел собственное литературное лицо. Своими настольными книгами он называет «Историю с привидениями» и «Кровавый меридиан», а также «Темных богов» (Dark Gods) Т. Э. Д. Клайна. По собственному признанию, Баррон «анатомировал их на уровне абзаца, на уровне предложения» — но так и не исчерпал до конца. А тем временем все больше и больше литературных анатомов, любителей и профессионалов, поглядывает на его собственные рассказы, повести и романы…

Лэрд Баррон согласился ответить на вопросы нашего журнала, и мы с гордостью представляем его первое интервью на русском языке.

Если бы вы снимали фильм о самом себе, то какие эпизоды из детства и юности включили бы в обязательном порядке?

Онкологическая операция — мне полтора года. Первый раз, когда мне дали в нос — шесть лет. Участие в Идитародских гонках для юниоров (ночная гонка на собачьих упряжках) — четырнадцать лет.

В одном давнем интервью Джефф Вандермеер задал вам вопрос, который просто нельзя не повторить (надеюсь, Джефф не обидится): могли бы вы описать, что окружает вас в эту минуту? С 2008 года кое-что могло измениться…

Я нахожусь в маленькой комнатке с видом на лес. На деревьях листва — зеленая, золотая, оранжевая. По обе стороны от меня книжные шкафы. Эти строки я пишу за антикварным столом. Слева от монитора — стопка любовных писем от моей подруги. Тут же бутылка «Knob Creek» [виски], на три четверти пустая. Моя верная Афина свернулась рядом в клубочек и ждет, когда я поведу ее на прогулку.

Поскольку вы пользуетесь репутацией современного Лавкрафта, вот неизбежный вопрос. Как вы пристрастились к творчеству «джентльмена из Провиденса»? Что для вас Лавкрафт теперь, как менялось ваше отношение к нему с годами?

С творчеством Лавкрафта я основательно познакомился, когда мне было под двадцать. Я уже распробовал прочую классику — М. Р. Джеймса, Дансени, Блэквуда, По и так далее, — так что барочный стиль Лавкрафта меня не отпугнул. Ценю его видение мира. В его представлениях о космосе было столько же грандиозного, сколько и личного. Впрочем, меня больше интересует не его мировоззрение, а скорее сам предмет — зловещие явления, которые так его завораживали.

Вместо того чтобы развивать жуткую вселенную, выстроенную Лавкрафтом и его последователями, вы предпочли создать собственный вымышленный мир, во многом похожий на Йокнапатофу Уильяма Фолкнера (и Новую Англию Стивена Кинга, если уж на то пошло). С некоторых пор другие писатели — например, Джон Лэнган — начали встраивать отдельные элементы, придуманные вами, в собственные произведения, и в итоге ваше детище выросло в нечто более внушительное — то, что многие уже называют Мифами Тихокеанского Северо-Запада (Pacific Northwest Mythos). В чем принципиальное отличие ваших Мифов от Мифов Ктулху или кинговского Мэна?

На самом деле это «встраивание» идет в обоих направлениях. Я позаимствовал и переосмыслил символ разбитого кольца из рассказа Лэнгана «На острове Скуа» (On Skua Island), а потом мы уже совместно работали над названиями и другими элементами — например, «Черным путеводителем» [в мифологии Баррона это главная «запретная» книга — ничем не похожая на «Некрономикон», кстати говоря].

Не знаю, имеет ли смысл выискивать сходства и различия с вымышленными местами, которые вы упомянули. Однако моей целью было создать внутренне непротиворечивую вселенную, которая вырастала бы из мозаики разрозненных персонажей и сюжетов. Это мифология, которую нельзя систематизировать с абсолютной точностью, поскольку различные события происходят в по меньшей мере двух измерениях. Начало этому было положено несколько лет назад в небольшой повести «Параллакс» (Parallax). Две, если не больше, вселенные с последовательно выстроенными мифологиями и некоторыми пересечениями. Насколько велики эти пересечения, или просачивания, — хороший вопрос.

Роман «Старование» (The Croning) — ваша первая попытка сыграть по-крупному («Свет — это тьма» [The Light is the Darkness] подается издателями как роман, но все-таки ближе к повести, как мне кажется), причем довольно удачная. С какими трудностями вы столкнулись, когда работали в новом для себя формате?

Малая и крупная форма — это взаимосвязанные, но уникальные области. Когда переходишь из одной в другую, приходится задействовать совершенно иную систему ментальных мышц. Если говорить о технике, то труднее всего мне давался ритм повествования.

В ваших произведениях можно встретить и непрошибаемых (детективы, солдаты и т. п.), и уязвимых (овдовевшая женщина, пенсионер, бизнесмен-гей) героев — и все они заканчивают плохо. Какой тип персонажа позволяет эффективнее всего напугать/встревожить читателя?

В силу моего жизненного опыта и философии мне близки главные герои, нацеленные на действие. Я рассказываю историю с точки зрения того персонажа, который открыт для меня, который меня интригует. Какой тип эффективнее — не знаю. Что касается их печальной участи — всех нас ждет одно и то же, не правда ли?

Некоторые из ваших собратьев по ремеслу (в частности, Джо Аберкромби) видят в персонажах средство, позволяющее вызвать в читателе ту или иную реакцию, а вовсе не сущности, наделенные некоторым подобием реальности — симулякры, если угодно. Однако именно так их воспринимает большинство читателей. А какова ваша позиция?

Зависит от произведения. Как правило, я наделяю своих персонажей жизнью и помещаю их в некую развивающуюся ситуацию либо ставлю перед проблемой. Когда я откровенно пытаюсь вызвать какие-либо эмоции, то обычно обращаюсь к пейзажу, обстановке, атмосфере. Мне хочется, чтобы персонажи удивляли меня своими реакциями. А такое может произойти лишь в том случае, если им позволено вести некое самостоятельное существование, не зависящее от моих козней.

Не так давно вы заметили, что основная мораль ваших произведений — «никогда, никогда не ходите в лес». А сами вы ходите в походы? И разделяете ли мнение, что природа — это «бескрайнее плотоядное небо» [wide, carnivorous sky — выражение из повести Баррона «Конец» (-30-), которым его друг и коллега Джон Лэнган озаглавил собственную повесть, а затем и сборник] и ничего больше?

Я выбираюсь на природу и хожу в походы, когда есть такая возможность. «И ничего больше» — это, пожалуй, сильно сказано, но я действительно считаю, что природа — это кровь, клыки и когти. Ничего миленького в ней нет. Природа похожа на вселенную в целом — равнодушна/слепа к человечеству в крупном масштабе и в то же время донельзя враждебна ему в частностях.

Темные леса, готические особняки — это все хорошо, но встречались ли вам какие-то явления или места, которым удалось разбередить ваше воображение, хотя с первого взгляда их и не назовешь особенно вдохновляющими?

В умелых руках любая обстановка способна внушать тревогу, если вообще не ужас. Самое темное место на земле — это человеческое сердце. И вы повсюду носите его с собой.

Большинство ваших произведений так и сочится пессимизмом и космическим ужасом. Что это — ваша творческая позиция, отражение вашего реального мировоззрения, или и то, и другое сразу?

Я пишу о вещах так, как вижу их. Мы живем, мы умираем, превращаемся в жижу. Что происходит дальше — пойди догадайся. При всем при этом я предпочитаю апатии действие, хныканью — мужество. Я верю в любовь, благородство, доброту и борьбу за правое дело. Как мы встречаем нашу смертную природу — вот что по-настоящему важно.

Ваши книги так и кишат зловещими культами. Сталкивались ли вы с ними в реальной жизни. И — если это не слишком личный вопрос — верите ли вы в сверхъестественные явления?

Детство и юность я провел на Аляске. В восьмидесятые и девяностые штат буквально кишел культами — начиная христианами-фундаменталистами и заканчивая мунитами и сатанистами. Мне дважды случалось жить по соседству с культистами, хотя ничего особенно зловещего тогда не случилось. Вместе с тем в те десятилетия в штате перебили уйму скота, было даже убито несколько людей, что связывали с деятельностью сатанистов.

Относительно так называемых сверхъестественных явлений я придерживаюсь широких взглядов.

Некоторые ваши коллеги избегают ярлычка «хоррор». Если вас попросят представиться, то кем назоветесь — «писателем» или «писателем ужасов»?

Зависит от обстоятельств. Не спорю с теми, кто называет меня автором хоррора. Это мой любимый жанр. Хотя обычно я представляюсь как писатель, работающий в жанрах хоррора и нуара.

Вас называют представителем как жанра ужасов, так и вирда [weird fiction, «странная проза»]. Можно ли провести четкое различие между этими областями? Или наоборот — это два термина, описывающих одно и то же явление?

Возможно, тут надо говорить о разграничении, а не о различиях. Слов нет, определения — штука скользкая. Полагаю, хоррор и вирд — это близкие, но все-таки обособленные понятия. Хоррор имеет своей целью спровоцировать простейшие реакции — страх, отвращение, ужас. Может присутствовать сверхъестественный компонент, но не обязательно. Странное (weirdness) предполагает сбой в физической и ментальной действительности, которую мы знаем и на которую полагаемся. Составляющая ужаса может присутствовать, но опять-таки не обязательно.

Вы выступите редактором первого сборника «Лучший вирд за год» (Year’s Best Weird Fiction), дебютировав в роли составителя. Каких принципов вы намереваетесь придерживаться в работе над антологией? При каких условиях сочтете ее успешной?

Каждая история должна быть образцовой, единственной в своем роде, и это закон. Я подыскиваю истории, которые будут тревожить наши чувства. Кроме того, антология в целом должна будет заполнить пробел между существующими ежегодниками, в которых обозреваются фэнтези и хоррор. Если проект будет иметь успех, то не в последнюю очередь благодаря тому, что мы собрали под одной обложкой образцы поистине «странной» литературы.

Какие истории в жанре хоррора/вирда не перестают вдохновлять и восхищать вас?

«Вскрытие» (The Autopsy) Майкла Ши, «Пити» (Petey) Т. Э. Д. Клайна, «Разжечь костер» Джека Лондона, «Лотерея» Ширли Джексон, «Картинка в старой книге» Лавкрафта. Есть и другие, много других, но эти для меня — самая суть хоррора.

В августе вы посетили «НекрономиКон», проводившийся в Провиденсе. Сохранилось ли в городе что-то «лавкрафтовское»? Кстати о городах, в которых вы побывали: какие из них вы назвали бы самыми атмосферными? А самыми гнетущими?

В Провиденсе я бывал уже несколько раз. Город очень приятный, о Лавкрафте там помнят — с ним связано много мест. Что касается любимых городов —Олимпия, штат Вашингтон, и тот же Провиденс, штат Род-Айленд. В Олимпии мне особенно нравилось, насколько эклектично местное население. Могущественные законодатели, босяки-студенты из колледжа Эвергрин-Стейт, байкеры — всех можно встретить в одной и той же закусочной на углу. Если же об гнетущем, то мало что сравнится с Анкориджем, штат Аляска. Какие бы там виды ни открывались на залив и на горы, это тоскливый, пыльный, закопченный городишко. А в середине октября приходят тьма и холод. Не скучаю по нему нисколечко.

Как известно, у вас есть двойник. Расскажете поподробнее?

Ах, двойник. Он — или оно — идет по моим следам уже много лет. Друзья и коллеги не раз видели меня в местах, где я никогда не бывал, или в то время, когда у меня было железное алиби. Меня знакомят с людьми, а те клянутся, что уже знакомы со мной. Замечено, кроме того, что этот двойник парень ушлый, озорной: чуть его заметят, сразу в переулок, только рукой помашет, а на лице зловещая улыбочка. Но если совсем уж серьезно, то кто, по-вашему, отвечает на все эти вопросы?

Ваши рассказы иллюстрировали многие художники — и любители, и профессионалы. Кто из них, на ваш вкус, полнее всего выразил ваше собственное видение? И в целом — кто ваши любимые художники?

Дэвид Хо проиллюстрировал мою повесть (короткий роман) «Свет — это тьма» и сумел на удивление точно передать настроение и образы, которые я пытался выразить. Кори и Кацка Энч написали работу по мотивам моей повести «Триптих “Имаго”» (The Imago Sequence). Она украшала обложку «Журнала фэнтези и научной фантастики» (Magazine of Fantasy & Science Fiction).

А вот несколько художников, которых я обожаю: Джексон Поллок, Иероним Босх, Дэвид Хо, Дж. Д. Буш, Джорджия О’Киф, Сантьяго Карузо.

Иллюстрация Сергея Крикуна к повести Procession of the Black Sloth

Если бы вы подбирали «команду мечты» для экранизации ваших произведений, то кто бы в нее вошел?

Режиссер: Такаси Миике. Оператор: Ингмар Бергман. Актеры: Курт Расселл, Джессика Лэнг. Композитор: Джон Карпентер.

И еще один неизбежный вопрос. Что бы вы посоветовали начинающим авторам хоррора и вирда?

Не позволяйте своим кумирам подавить вас. Как следует ознакомьтесь с традицией, возьмите от классиков все, что требуется, и двигайтесь дальше. Всегда двигайтесь вперед.

Сейчас вы работаете над криминальным романом. Как давно у вас появилось желание попробовать себя в этом жанре? Или, быть может, в один прекрасный день у вас появилась идея — и вы ухватились за нее? Чего нам ждать от этой книги?

Криминальный жанр и нуар нравились мне с давних пор. Джон Макдональд, Роберт Паркер, Мартин Круз Смит — все эти писатели вдохновляют меня. Во многих моих произведениях есть элемент нуара; безусловно, это не новая тенденция для меня. В этом криминальном романе нет никакого сверхъестественного подтекста, но он такой же мрачный и брутальный, как и все прочие мои вещи.

Над чем еще вы работаете?

Как уже говорилось, я заканчиваю криминальный роман. Он располагается на темном конце нуар-спектра. Другой большой проект — мой следующий сборник. «Пыл» (Ardor) — собрание рассказов об Аляске, многие из них заходят на территорию психологического хоррора, триллера и криминального жанра. Планирую передать рукопись агенту в середине 2014-го. Кроме того, полдюжины рассказов должны выйти в составе различных антологий.

Какие свои произведения вы порекомендовали бы новичку?

Сборник «Имаго». С тех пор моя техника изменилась, но для начала в самый раз. На самом деле, литература — это зачастую диалог между авторами. В данном случае я отзываюсь, я реагирую конкретно на Г. Ф. Лавкрафта и целую уйму криминальщиков. В этих рассказах и повестях все мои кумиры как на ладони; разобраться в их генеалогии совсем не сложно.

Вы любезно разрешили нам перевести и опубликовать рассказ «Хоботок» (2005). Не могли бы вы представить его читателям?

«Хоботок» навеян реальными обстоятельствами поимки наследника Макса Фактора [Эндрю Ластера, насильника], имевшей место в Мексике десять лет назад. Несколько «охотников за головами» выследили его за кордоном и скрутили, когда он вышел на улицу за покупками. Случай был такой поразительный, такой дикий, что я сразу взял его на заметку. «Хоботок» относится к моим ранним вещам. В нем очевидно мое увлечение космическим ужасом, а также ужасом, скрытым в этой странной, хищной микрокосмической империи — царстве насекомых.

Основные произведения Лэрда Баррона

Сборники

• The Imago Sequence and Other Stories (2007)

• Occultation and Other Stories (2010)

• The Beautiful Thing That Awaits Us All (2013)

Романы, крупные повести

• The Light is the Darkness (2011)

• The Croning (2012)

Русские переводы рассказов

• Старая Виргиния (в антологии Эллен Датлоу «Лучшее за год 2005»)

• Бульдозер (в антологии Эллен Датлоу «Лучшее за год 2007»)

• Лагерштетт (в антологии Эллен Датлоу «Лучшие страхи года»)

• Хоботок (в онлайн-журнале DARKER)