Рассказ из цикла «Тёмный Петербург» 

«Всё правильно, Плюш», – разбудил его голос сестры.

Хотя, почему – разбудил? Паша ведь не спал. Просто обрёл себя чёрт знает где – на смотровой площадке Исаакиевского собора. На карнизе за ограждением. Руки сжимают тонкую сталь, рядом – бездна.

Галерея тянется вокруг барабана главного купола и называется – колоннада. Как сюда попал? Запытайте – не вспомню... Внизу вдруг грохнуло и секунду-другую гремело, скатываясь по крыше портика. А ведь это я что-то уронил, вяло подумал он...

– Откуда вы взялись? – ошалело сказал какой-то турист. – Не было вас... И зачем вы туда бросаете? Нельзя бросать...

Голова болела нестерпимо, как гвоздей повбивали. Тянуло блевать. Он перелез на дощатый настил, сдержав стон. Что-то больно упиралось в бок. Он посмотрел: за ремень заткнута малая пехотная лопатка – полотном вверх. Инструмент знакомый: Михина любимица, боевая подруга следопыта. Откуда?

Соображалось с трудом. При чём тут сестра? И что значит – «всё правильно»?

«Малая мама», как в шутку её называли – за заботу о младшем братике. Сестра, в свою очередь, звала его Плюшем – от Павлуши... Не желаю вспоминать! – восстал Паша. В такой день – отстаньте!

В какой-такой день?

Муть, поднявшаяся из глубин памяти, отравила мозг. Разве можно забыть ту весёлую стаю шпаны? Оказывается, можно. Тринадцать лет не вспоминал, спасибо дяде-психиатру, который... Что – который? Который наблюдал его, Павла... Как же легко получилось задвинуть кошмар в нижний ящик сознания! Когда твою беременную сестру насилуют на твоих глазах, а тебя, десятилетнего, топчут и ломают, чтоб не встревал во взрослые дела, единственное спасение – забыть. У сестры случился выкидыш. Умерла она той же ночью – от потери крови. Маленький Плюш тогда выкарабкался...

Он покачнулся, схватившись за тонкую решётку. Подступили слёзы. Вернее – вой. И стало ясно, что он тут делал: вниз хотел броситься! Нашёл место, кретин. Будешь долго кувыркаться по скатам крыши с риском застрять где-нибудь у прожекторов – и в итоге не подохнешь.

– Вам помочь? – спросил кто-то.

Вежливый мент. Наверное, на колоннаде – его пост.

– У меня жена умерла, – сообщил ему Паша.

– Понимаю. Лопатку вашу разрешите посмотреть?

Лезвие и правда было в чём-то буром. Похоже на... Не может быть, подумал молодой человек. И вовсе не похоже!.. Дальнейшее случилось словно само собой. Послушно взявшись за черенок, он одним неуловимым движением вырвал лопату из-под ремня и ударил ею мента – в горло. Никогда ничего подобного не делал и не предполагал, что способен на такое. Рука сработала без участия разума. Страж порядка упал с перебитой трахеей (выживет!), а Паша уже обыскивал его. Бояться было некогда. Вокруг кричали. Он забрал пистолет, нашёл запасной магазин, рацию швырнул за ограждение. Опять загрохотало. Прихватил чужой мобильник (своего в карманах не обнаружилось) и запрыгал вниз по стальной лесенке – к башне. Лесенка была узкой, спускались по ней гуськом. Повалив всех, он пробежал по настилу на крыше, выбрался на винтовую и скатился до самого низа.

Пара минут, и вот он уже в сквере возле «Астории», сидит на лавочке, положив макаров на колени. Застрелиться – куда надёжнее, чем прыгать с Исаакия. Ну же, поторопил он себя...

Нечестно – вот так.

Мамин сотовый он помнил наизусть. Ответила почему-то не мама, а соседка по лестничной площадке:

– Увезли уже её.

– В каком смысле?

– В дежурную, в Максимилиановскую. – Соседка заплакала. – Не померла бы там, в этом гадючнике...

– Как это? – спросил он тупо. – Зачем увезли?

– Сказали, тяжёлый инфаркт. Что ж ты наделал, мальчик?

Как, и мама тоже?! «Я что, теперь один?» – удивился он вслух. Трофейный мобильник что-то там квакал, но это было неважно. Павел обхватил виски руками, выдавливая прошедший день, как пасту из тюбика.

Друг Миха примчал к Техноложке на своей тачке, едва Ленка вздумала рожать. Его лавчонка располагается как раз на Загородном проспекте. Она самостоятельно вышла из универа, пошла к стоянке, тут-то её и толкнул своим джипом какой-то мудак. Номера записали, а толку? Миха отвёз пострадавшую в роддом, что на Канонерской улице, это ведь было рядом. В маленьком Питере всё рядом.

Паша поднял макаров и посмотрел в чёрный зрачок ствола. Кажется, я сегодня уже стрелял в себя, внезапно вспомнил он. И, кажется, впустую. Наган дал осечку... Что за наган? Да тот самый, который я уронил с колоннады Исаакия...

Открылись шлюзы, воспоминания пошли волной. Нет больше Ленки. Вместо родильного зала – сразу реанимация. Нарушение тазовых функций – вследствие удара. Роддом бы с удовольствием отказался принимать такую роженицу, но куда им деваться? За ребёнка не боролись, мамашу бы вытащить... Не вытащили мамашу. Ни её, ни безымянного младенца.

«С травмой надо было везти в нормальную больницу! – хрипел врач, которого Паша, прижав к стене, чуть не задушил. – Зачем сюда?» «Не я привёз!» – бесновался Паша. И правда, пока он добирался с работы, история закончилась... «Почему ты тупо не вызвал «Скорую»? – выл он, тряся Миху за грудки. – Что ты натворил, придурок?»

А при чём здесь Исаакий?

Народу в сквере было немного. Он дослал патрон и приложил ствол к подбородку. Девушка с коляской, закрыв себе рот рукой, зачарованно смотрела, что он такое делает.

Держа мобильник второй рукой, Паша набрал наконец Миху. Какая-то женщина сообщила бесцветным голосом:

– Михаил только что скончался.

Это была Михина мама. Не узнать.

– Что? – прошептал он, уронив руку с пистолетом.

– В машине «Скорой». Не довезли.

Отрывистая речь, без эмоций, без слёз. И вдруг – прорвало:

– Как ты мог, Павел? КАК? ТЫ?! МОГ?!!

– Я – мог? Что я мог?

О чём она? О чём они все? «Дайте-ка трубочку», – произнёс кто-то на заднем плане, и голос сменился:

– Старший оперуполномоченный Бесов. Мы соболезнуем вашему горю, молодой человек. Вашей, так сказать, потере. (Очень, очень неискренне это прозвучало.) Но будет лучше, если вы придёте сами. Когда мы вас найдём, не факт, что удержимся в рамках приличий.

Паша дал отбой. Не выдержал злого напора. Мать Михи – женщина пожилая, могла напутать, но это чужое присутствие в трубке, этот издевательски-вежливый бред...

Чему они соболезнуют, сволочи? Тому, что не понадобилось ни одно из имён, которые они с женой придумывали для девочки? Он мечтал назвать будущего ребёнка в честь мамы, Лена хотела, как положено, по святцам... а ведь это была девочка – тот младенец, за которого не боролись в роддоме...

Что-то пробивалось сквозь заслоны в памяти, рвалось в Божий мир – к свету солнца. Что-то огромное, страшное. Надёжнее, чем Миха, друга нет. Начинающий торговец антиквариатом и – параллельно – «чёрный копатель». В его подержанном «ровере» всегда что-нибудь этакое валяется, с полей былых сражений. Было время, возил в багажнике настоящий моргенштерн. Эту штуковину потом конфисковал один наглый мент, плохо кончивший, которого, говорят, выловили из канала Грибоедова. А сегодня Михино авто брошено поперёк Канонерской улицы. В «бардачке» лежит копаный наган, снаряжённый и готовый. Берём! До кучи Паша прихватывает лопатку из-под сиденья. «Не сходи с ума!» – орёт Миха, бросаясь в погоню. Куда там! Взбесившийся муж возвращается в роддом. В приёмном покое Паша тормозит, и вот тут Миха виснет на нём, пытаясь забрать оружие, и тогда друг детства стреляет.

Первый выстрел – в Миху...

«Всё правильно, – отчётливо шепчет кто-то. – Ты всего лишь спасал рассудок».

Новые и новые воспоминания лопаются в голове, растекаясь гноем. В роддоме были заслоны из дверей, каждая – под ключом. Медсестра, загипнотизированная наганом, открывает их все. Врач хочет жить, срывается с места, а пулю ловит на пороге зала, который они называют обсервацией. Там его Паша и добивает – лопаткой. Переступает через тело, входит. Из пациенток – цыганка и две бомжихи. Несколько студентов-медиков лезут под столы. Не люди вокруг, а стая шпаны; беременная женщина для таких – добыча. Головы их лопаются, как арбузы. Паша достреливает боезапас, седьмой патрон пытается отправить в себя, курок бьёт вхолостую – и... вдруг он на колоннаде Исаакиевского собора. В несбывшемся будущем. Какой силой перенесло его на эту верхотуру, что за телепортация?

«Ты хотел покончить с собой, – объяснила сестра. – Тебе дали шанс».

Будущего нет, это иллюзия, созданная кровью.

Как же болит башка...

На Исаакиевскую площадь торжественно въехали байкеры. Устрашающая вереница трижды накрутила вокруг памятника Николаю I и остановилась перед Мариинским дворцом, то бишь Законодательным собранием. Расположились, развернули простыню с лозунгом «Дорогу – молодым». Ага, показательный выезд, манифестация. Никто их не гнал с площади. Флагманским байком рулил известный всем Цирюльник – пожилой бородач, никакого отношения к молодёжи не имеющий. Да и прочие – солидные дяди, плохо выбритые и плохо одетые. Из молодёжи – разве что девчонки на задних сиденьях, мужеподобные и вульгарные.

Вот она, настоящая стая.

Интересно, если я выстрелю себе в рот, что будет, отстранённо подумал Паша. Встречусь с Ленкой, с сестрой, с Михой? Или – осечка? Меня снова перенесут на Исаакий?

Потом проверишь, сказали ему. «Вперёд, мой герой». Кто с ним говорит? «Ты всё делал правильно, но не доделал, осталось кое-что важное». Это точно. И теперь у него две обоймы, хватит на всех.

Отчаяние превратилось в ярость.

...Когда чудной парень, улыбаясь, встал со скамейки, девушка с коляской наконец закричала. В одной руке у чудака был шпалер, в другой – сапёрная лопатка, вся в засохшей крови.

– Здравствуй, сестра, – сказал он ей.

Волки на площади красиво расслаблялись, сытые хозяева жизни. А юные волчицы вдруг забеспокоились, – почуяли опасность, самки. Они любили спортивный секс и охотно шли на аборты, им в страшном сне не приснилось бы придумывать имя ребёнку. Они – первая мишень.

Гирлянды цветных лампочек перемигивались в душе героя, петарды рвались в его груди. Всё было правильно. Голова была ясной и прозрачной, как небо над городом. Кто-то должен отстреливать зверьё, кто-то должен это делать.

Кто как не тот, кому умирать молодым.