Richard Gavin, “Breathing Black Angles”, 2016 ©

1. Смерть психбольницы

Мы собрались, чтобы посмотреть, как умрет психбольница, как ее пожрут волны холодного белого огня.

«Казнь свершится на заре», — сказала Дездемона, гадая по внутренностям. Увидела в них огромную, пламенеющую звезду и здание, которое сложилось, как карточный домик. Для меня это были просто исходящие паром кишки, но я не обладаю ее талантом.

У каждой из нас есть врожденный дар, умение, развитое до предела изматывающими тренировками. Элен говорит символами, ее шепот — живое Таро. Мой талант — слежка, охота.

Эти способности разнятся, и, проявляясь в одиночестве, причиняли боль, пока мы не собрались вместе. Тогда наши таланты обрели смысл. Они были кусочками целого. «Мы — осколки разбитого зеркала, — однажды в полночь в Зале Сна прошептала нам Мелани, — а теперь собираем зеркало вновь. Скоро мы сможем видеть».

Они — моя семья, хотя и не по крови. Мы связаны неразрывно, наше доверие обоюдно и безусловно.

Послушав прорицание Дездемоны, мы смирились с тем, что солнце расколется и из раны хлынет кровавая лава. Испепелит психбольницу Калигари. Такова воля Манифеста, и она будет исполнена.

По моей команде, мы на животах проползли по больничному саду: вместо одежды — грязь, в зубах — столовые ножи.

2. Змеиная Яма

Будущие историки станут говорить об этом периоде, захлебываясь от восторга. Немыслимые годы мук — до нашего бунта, который в свою очередь превратится в очередную кровавую сноску в книге жизни. Несколько изящных строчек — взглянув на них, любитель ужасов вскинет бровь, схватится за сердце. Я не против. Мне самой нравились такие истории. Легенды о головах, падавших из-под скошенного лезвия гильотины, казни сельских ведьм, романтическое искусство отравительниц. Но то, что происходит сейчас, — слишком личное. Для меня, для нас. Раны еще кровоточат.

У Змеиной Ямы много историй. Я могла бы рассказать вам, что видела. Повседневные, почти методичные изнасилования женщин и девочек. Пациенток, обколотых, лежавших, как улитки, в огромной бетонной зале, утопая в дерьме. Ночные казни, когда несчастных, смеясь, сбрасывали в колодец лестницы позади психушки.

Ужаса слишком много. Я расскажу о своем.

Рок настиг меня в пепельную декаду Оккупации. В год моего совершеннолетия, Манифест — прежде кучка политиков и журналистов — разросся до того, что начал устраивать парады, бряцая винтовками и штыками. Его милиция не сместила наше правительство, она с ним объединилась. Радикализм и умеренность могут договориться — дело в нюансах. Любые амбиции сливаются, как металлы в печи. В результате всегда получается нечто застывшее, твердое и безжалостное.

Женское образование запретили, когда мне исполнилось двенадцать. Все школы преобразовали в военные академии, где будущие солдаты Манифеста совершенствовали тела и оттачивали боевые навыки, пока государство промывало им мозги и абортировало души.

Права, за которые умирали наши предшественницы, были преданы забвению в один миг. Мы больше не могли голосовать, водить машины, владеть недвижимостью. Мужья и родственники, еще признаваемые Манифестом, стали нашими хозяевами, а не семьей.

Затем появился национальный комендантский час. Нам запретили появляться на улице, сперва после девяти вечера, потом после заката и, наконец, вообще. Манифесту было мало и этого. Издали указ, согласно которому женщин не должны были видеть в окнах хозяев. Мы с мамой и младшей сестрой ютились на чердаке. Мама старалась создать уют и не унывать — ради сестренки, но со мной говорила как со взрослой, мрачно и решительно. Знала, что это не конец.

Она начала тренировать меня. Домашнее обучение мы забросили, разве что притворялись перед отцом или во время внезапных инспекций. Она показала, как красться по дому — так, чтобы ни одна древняя половица не скрипнула. Научила растворяться среди теней и стропил чердачного потолка. Бесшумно и незаметно дышать. Ее уроки помогли мне в ситуации, о которой я не могла и помыслить.

Вскоре издали указ о Ликвидации. Она распространилась, как пожар. Хозяевам велели избавиться от нежеланных питомцев. Отказ карался казнью. Мой отец был одним из несогласных — сопротивлялся, и смело, но это привело к бойне. Я не умерла только потому, что мама успела спустить меня в потайной люк, прежде чем пули прошили ее тело.

Ее последним словом было:

— Беги, — и я подчинилась. Оглянулась лишь раз, чтобы увидеть: все дома на нашей улице охвачены пламенем.

Несколько месяцев я пряталась в одном из последних чащоб, цепляясь за жизнь, питаясь объедками, которые находила. Тогда-то и началось возведение великих столпов. Казалось, целый лес вырос в мгновение ока. Строителей было много, и они работали без устали. Столпы поднимались над городом урожаем бетона и стали, все ближе подступая к съежившейся роще, что стала мне домом.

Манифест удвоил усилия. Теперь рейды проходили почти ежечасно. Вооруженные отряды переворачивали каждый пресловутый камень. Охотились на моих сестер. Вскоре нашли меня. О договорах и штрафах речи не было, о суде не стоило и мечтать.

Меньше, чем через сутки, после того, как меня окружили и вырубили снотворным, я оказалась в Змеиной Яме. Ужасное место, я уже говорила. Не знаю, сколько я провела в этих залах без окон, но думала, что там и сгину.

Я так отупела от мрака и безысходности — от дней, сменяющихся ночами без сновидений, что когда перемена случилась, почти ее не заметила. Просто решила, что меня ликвидируют. В то время психушки были переполнены нежеланными и Ликвидации проходили почти каждый день. Так что, когда пухлая карикатура замерла перед моей камерой, уставилась на меня поверх огромных очков в черной роговой оправе и, наконец, указав на меня скрюченным пальцем, прошипела: «Ее», — я подумала, что настал мой смертный час.

Я не плакала, просто зашаркала по коридору меж двух охранников, утешаясь тем, что если в историях, которые мама рассказывала мне перед сном, есть хоть крупица правды, скоро моя душа сбросит оковы плоти и воспарит к небесам. Воссоединится с ней, отцом и сестрой.

Женщина передо мной, как я узнала позже, Дездемона, возглавляла марш сомнамбул к Залу Ликвидации. Еще двух, Элен и Мелани, вытащили из камер и заставили присоединиться к роковому шествию. Остальные заключенные опускали глаза. Охранники свистели нам вслед, хлопали в ладоши, а один не удержался и, в последний раз, грубо схватил Дездемону за задницу.

Круглая фигурка маячила впереди. Бесформенное пальто и смятый цилиндр — оба черные, как сажа, — наводили на мысль о фокуснике с карнавала. Мы вышли из Зала Ликвидации в длинный главный коридор.

— Можете звать меня доктором Калигари, — почти напевно объявил человечек. — Прошу сюда, дамы.

Взмахом руки он указал на выход. Жест вышел небрежным — Калигари явно скучал. Держался так, словно освобождение из Змеиной Ямы было обычным делом.

3. Белая полночь

Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем, как именно доктор Калигари заслужил доверие Манифеста. Я слышала, что в давние времена он был шарлатаном — ездил по селам и деревенькам, продавал местным олухам лекарство от всех болезней и дурил их фокусами, походившими на чудеса.

Не так давно, придя на первую сессию, я увидела, что Калигари сидит за большим покосившимся столом и с любовью рассматривает старую афишу. На пожелтевшем листе вытянулась тонкая черная фигура. С порога я различила лишь пару строк — что-то о лунатизме и Сомнамбуле.

Наверное, решила я, это одно из представлений доктора, чтобы пудрить мозги.

Вскоре мне стало ясно, что Калигари был либо самым искусным шарлатаном на свете, либо настоящим волшебником. Я настаиваю на последнем. Не потому, что хочу верить в магию, но из-за его деяний — попросту невозможных в этом бледном застывшем мире.

Взять, к примеру, психбольницу. Только человек невероятной хитрости и очарования мог убедить Манифест построить лечебницу, напоминавшую скорей уютную загородную усадьбу, а не дурдом. Калигари это удалось. Выйдя из железной утробы грузовика, что увез нас из Змеиной Ямы, мы с сестрами оказались в саду, полном ярких и душистых цветов. Резные каменные скамейки окаймляли круглый двор. Небо затягивала проволочная сетка — вовсе не для того, чтобы мы не могли сбежать. Купол удерживал внутри редких певчих птиц — они порхали по тенистому двору. Я так давно не видела зелени, что забыла ее цвет. Если бы не тени высоких бетонных столпов, видимые сквозь сетку и кроны деревьев, я бы и не знала о Манифесте за стенами нашего убежища.

Палаты в этой психбольнице закрывались лишь на время инспекций Манифеста, а они были редкими. Большую часть дня мы могли гулять где вздумается. Калигари только заметил, что не следует выходить наружу — ради собственной безопасности. Нам не нужно было повторять.

Доктор заверил, что «сессии» начнутся очень скоро, но первые недели (как здорово было вновь следить за временем) мы выздоравливали. Калигари сказал, что каждой из нас предстоит долгий и трудный путь и нужно воспользоваться отдыхом. Никто не возражал. Повара готовили нашу любимую еду. Мы с сестрами уже не походили на скелетов Змеиной Ямы. Загорели на солнце. Чувствовали себя сильными, чистыми, стали ясно мыслить.

Я почти забыла, каким безжалостным был Манифест, пока он не убил ночь.

Крепко спала, когда взрыв света опалил мне веки и расплавил мой сон. Подскочив на постели, я услышала далекий шум голосов в коридоре. Лампа на столике у кровати не горела, но комнату заливал яркий свет, обжигавший, как солнце на хроме. Обернувшись, я увидела, что, хотя шторы были закрыты, белое пламя освещает каждый уголок комнаты.

Доктор Калигари пробегал мимо, когда я вышла в коридор. Все вокруг заливал тот же безжалостный свет.

— Что происходит? — спросила я.

— Начинается, — пробормотал Калигари себе под нос.

Дездемона бросилась ко мне, лепеча, что предвидела это, что Манифест приступил к следующей части своего плана. Тогда я от нее отмахнулась, но вскоре передумала.

Часа через два ослепляющая белизна померкла. Мы обрадовались — все, кроме Калигари.

— Это была проверка, — заметил доктор. — Скоро они завершат испытания. Пора начинать.

4. Эксгумация

На следующее утро Мелани, Элен и я пришли в большую круглую залу без окон. Единственным источником света были два факела на каменной стене. Они мерцали, как адские глаза.

Между ними — внизу — стоял Калигари.

Доктор жестом подозвал нас к себе, а затем тихо и подробно объяснил, как Манифест использует гигантские столпы, чтобы держать город освещенным и навсегда изгнать тьму. Это был следующий шаг правительства после успешной «Ликвидации внутренней ночи».

Элен спросила доктора, что это значит. Калигари пояснил, что мы — носительницы «внутренней ночи», и поэтому так ненавистны Манифесту. Ночь могла спать внутри нас, но и малой тени, объяснил он, достаточно. Одним женщинам она даровала предчувствия, других превращала в воительниц, способных яростно защищаться. Не важно, как именно тьма проявилась в нас — это только предстояло открыть. Калигари назвал это «эксгумацией оружия». Таким был наш первый урок.

Вскоре я и выяснила, что являюсь охотницей, а Дездемона узнала, что ее предчувствия — слабые отголоски скрытого провидческого дара. Богатое воображение Элен таило образы, понятные только нам, ее сестрам. Эмпатия Мелани удерживала нас от безумия, позволяя не шагнуть за грань, творя то, что, по мнению общества, женщины не должны были (или не могли) делать.

Столпы включались все чаще. Но когда Манифест установил вечный день, Калигари уже научил нас гулять во сне.

Доктор был уверен: пусть белый огонь и выжег каждый дюйм города, Манифесту потребуется некоторое время, чтобы устранить неполадки. Новый мир не мог сразу стать совершенным. Калигари понимал, что отдельные здания и фигуры будут отбрасывать тени на белизну. Доктор рассчитывал именно на этот дефект — от него зависели все наши тренировки.

Мы научились красться в лентах нежеланных теней — проникать на чердаки, в спальни, в камеры. Каждая из нас теперь умела охотиться, но мы с самого начала понимали, что не сможем победить Манифест, даже с новыми умениями.

Вместо восстания мы занялись поиском. Каждую ночь выбирались из больницы Калигари и призраками летели по городу. Безмолвные, как замурованные гробы, легкие, словно ветер, яростные, как тигрицы на охоте, мы скользили по лепесткам ночи, которые пока не смогли оборвать лучшие инженеры Манифеста.

Первое освобождение я провела в спальне девочки-подростка. Отец прятал ее от ликвидационных отрядов, не для защиты, а чтобы забавляться, когда захочет.

Я убедилась, что он видел мое появление. С наслаждением взирала, как распахнулись от ужаса его глаза, пока он убеждал себя, что тело не может так складываться и изгибаться, что женщина не может смотреть с такой злобой.

Когда я бросилась на него, дочь молчала. Совсем мне не удивилась. Ее первыми словами были:

— Дай мне.

Я протянула ей нож и позволила перерезать отцу горло.

Я принесла ее в психбольницу на спине. Той ночью Дездемона и Элен тоже привели новеньких к Калигари. Постепенно нас становилось все больше.

Две ночи назад Калигари пригласил нас в огромную круглую залу. Сообщил, что Манифест охвачен подозрениями, и нашу игру скоро раскроют. Объяснил, что это неотвратимо. Такое случалось прежде и случится вновь.

— Скоро они уничтожат это святилище. Вы должны затаиться на пустоши, пока я вас не найду. Встанем же в круг и восславим Богиню — в последний раз, — сказал Калигари. Бесформенное черное пальто и очки упали на каменный пол.

Только тогда я поняла, что мы тоже были обмануты доктором. Перед нами белело тело Венеры Виллендорфской. Мы замкнули круг — взялись за руки.

— Вы все — мои дочери, — сказала доктор, и слезы покатились из ее больших глаз — без грубых мужских очков они были темными и прекрасными.

Круг разорвался, когда Калигари выпустила наши с Мелани руки и плавно отступила к стене — под факелы. Их огонь тотчас померк. Мы подошли к ним, но нашей матери нигде не было.

5. Реквием

Этой ночью мы собрались, чтобы увидеть, как Манифест разрушит больницу Калигари, наш дом и храм. Столпы стали выше, а их свет ярче, теперь он проникает повсюду. Это новые солнца, которые скоро сожгут город своим сиянием.

Но наш круг тоже увеличился. Мы отточили свои умения, сделались осторожней. Каждая новая сестра, которую мы освобождаем, все легче и легче находит внутреннюю ночь. Мы научились молниеносным атакам. Этой ночью, например, уничтожили целый отряд прежде, чем первая жертва успела вскрикнуть.

В слепой гордыне Манифест не сознает, что странные кривые темные углы, нарушающие гармонию нового мира, обитаемы.

Если бы наши враги не строили светлое будущее так яростно, а обратились к страницам книг, то узнали бы: мы существовали всегда. Дочери Дианы-охотницы. Целительницы и повитухи, управлявшиеся в окровавленной родильной комнате, куда ни один из них не посмел бы заглянуть. Давным-давно мужчины называли нас эриниями. Теперь мы — пасти темных углов. Мы охотимся и защищаем своих сестер. Мы не боимся смерти, ибо наш род пережил восходы и закаты бесчисленных мужских империй.

Мы терпеливы.

Наши инстинкты остры и чисты.

Город уже меняется. Ночью мы питаемся страхами Манифеста, пока новая империя шатается. Дюйм за дюймом сверкающую симметрию мира искривляют странные углы. Здания распухают, как трупы, железные ворота растекаются пудингом.

Тени, в которых мы гнездимся — над головами, на краю окоема, — остры словно бритвы. Они — наши матери — наделяют нас новыми, кошмарными формами. Мы крадемся по городу на ногах, высоких, как башни, и тонких, как иглы.

Охотимся и освобождаем.

Мы — тьма, что ослепляет недостойных и открывает глаза избранным.

Перевод Катарины Воронцовой

Иллюстрация Ольги Мальчиковой

Об авторе:
Ричард Гэвин исследует ту область литературы, где встречаются ужасы и мистика. Его жуткие и загадочные истории появлялись в нескольких антологиях «Лучшие новые ужасы» и «Лучшие ужасы года», а также собирались в шесть томов, включая «Лесной кошмар» (Sylvan Dread) и предстоящую коллекцию гротеска. Помимо художественных произведений Ричард пишет об эзотерике и макабрических медитациях — например, «Путь во мраке: Первобытное знание и чудовищная душа» (The Benighted Path: Primeval Gnosis And The Monstrous Soul) и «Угасающий портал: Спектральный резонанс и сила виселицы» The Moribund Portal: Spectral Resonance And The Numen Of The Gallows). Живет на Севере. Присутствует в Сети по адресу: www.richardgavin.net.