Это пространство под открытым ночным небом было безлюдно, глухо, пустынно и бело от вездесущего искристого снега. Безжизненное поле уходило в бесконечность, терялось во тьме за неведомым горизонтом. Помню, было очень холодно, и даже снежинки на этом белом волшебном покрывале будто бы трепетали от неумолимого мороза. Ежась, дрожал всем телом и я. Здесь никого не было, однако я всё же был не один. Мы не настолько одиноки, как нам кажется: почти неуловимая, призрачная, иллюзорная жизнь окружает нас, где бы мы ни находились, будь то шумный, запруженный покупателями рынок или пустые комнаты давно покинутого, даже воспоминаниями, дома. Я всегда, с детства, верил в это. И уже будучи зрелым мужчиной, убедился в подобном, так как непосредственно пережил необычный, потрясающий опыт, по своей природе скорее походящий на сон, нежели на реальность.

Я ступал по снегу еще достаточно долго, пока наконец не набрел на низкие холмы, укрытые белоснежным, сверкающим в свете луны и звезд покрывалом. То были камни, твердые, ледяные камни, невесть откуда здесь взявшиеся: по пути от моего уединенного, затерянного в белом мире дома мне не встречалось ничего подобного, ничто не нарушало девственной чистоты снега, кругом застыла лишь немая, серебрящаяся пустошь. Разве что это могли быть какие-то отдельные куски, отколовшиеся от когда-то пролетавшего высоко над землей метеорита. Я что-то слышал об этом удивительном явлении, но, кажется, это было так давно, что уже почти стерлось из короткой людской памяти.

Тогда, в свою первую позднюю прогулку, я еще не знал, что эти притиснувшиеся друг к дружке камни станут своеобразным символом моих последующих необыкновенных встреч или свиданий. Позднее место это приобретет для меня особенное значение, сделается чуть ли не священным. Но в тот раз я еще ничего не мог об этом знать: мне просто было несколько странно видеть перед собой эту каменную, застывшую в оцепенении семейку — вот и всё.

Я стоял у камней и вдруг почувствовал, что на меня кто-то смотрит — такой пронзительный, всеохватный взгляд, который нельзя не заметить, невозможно не ощутить. Прямо за камнями, совсем рядом, кто-то стоял. Я вгляделся пристальнее и различил некую смутную, однако вполне реальную фигуру, темнеющую на белом фоне. Было довольно сумрачно, однако слабое сияние снега, звезд и луны позволяло более-менее рассмотреть незнакомца. Каких-то мелких деталей я различить не смог, но некоторые общие черты всё же разглядел. Он был худ, узкоплеч и, кажется, абсолютно лыс, а может быть, голову его покрывала плотно натянутая на череп шапка; руки вытянулись по швам, кистей не было видно; на нем было не то пальто, не то плащ; и вот что странно — на лице что-то вроде маски.

Мне тут же вспомнились наши с отцом давние походы в цирк и на кукольные спектакли. Тогда, в детстве, что уже изрядно поистрепалось и поистерлось моей взрослой жизнью, наполненной бесконечными неурядицами и грубостью, я немного побаивался загримированных актеров, клоунов и всех этих разряженных кукол, марионеток и петрушек. Мне почему-то всегда казалось, что за тонким слоем грима, за масками и пестрыми, цепляющими зрительский взгляд костюмами скрывается что-то страшное — то, что попросту замаскировалось и еще не проявило себя.

Незнакомец просто стоял за камнями и молчал, и чем дольше длились эти молчание и неподвижность, тем всё больше росла во мне тревога. Я не мог с определенностью сказать, представляет ли этот подозрительный тип какую-то опасность или нет, но его словно бы окружала некая аура, на некотором расстоянии воздействующая и на меня. По крайней мере, нас разделял барьер — камни, однако надежности это нисколько не прибавляло, а скорее, наоборот, еще более усиливало ощущение загадочности, неясной, неопределенной угрозы в связи с положением недвижимой фигуры, которую я не имел возможности полностью рассмотреть из-за камней. Также не шевелясь, я мельком окинул взглядом местность за незнакомцем, но не увидел каких-либо транспортных средств, на которых он мог бы сюда добраться, — ни машины, ни снегохода, ни чего-то еще. И тогда я представил, как всё это время он безмолвно, незаметно наблюдал за мной, скрываясь за камнями, выслеживал, когда я подойду ближе. Мне даже показалось, хоть я и не был в этом уверен, что вдалеке темнеют какие-то пятна. Сообщники?

Больше я не мог выносить этой давящей, гнетущей тишины и первым нарушил неловко затянувшееся молчание.

— Кто вы? Что вы здесь делаете?

Никакой реакции, ноль эмоций. Человек продолжал стоять не двигаясь, молча, пронизывая меня своим взглядом. От моих вопросов мне легче не стало, и я вдруг заметил, уже с опозданием, как невыразительно и неуверенно прозвучали мои слова — в них почти отсутствовала вопросительная интонация. Это были просто жалкие фразы, несколько скупых слов, произнесенных растерянным, испуганным, одиноким человеком. Затем тревогу во мне внезапно захлестнула злость, и я уже было снова открыл рот, чтобы, бодрясь, спросить странного субъекта, что ему, черт возьми, здесь нужно, когда внезапно и изумленно обнаружил, что тот уже отвернулся от меня, а его немая спина каким-то непостижимым образом отдалилась на значительное расстояние.

Никчемные, ненужные, нелепые слова так и застряли в моей онемевшей глотке. Я метнулся к камням, но тот эксцентричный тип уже исчез, будто испарился. Вцепившись перчаткой в камень, я с открытым ртом смотрел прямо перед собой и не верил своим глазам, самому себе не верил. Возможно ли такое?

— Эй! — Я постарался крикнуть громче, однако в этом оклике было еще меньше уверенности, чем в прошлых моих словах. Это не прояснило ровным счетом ничего и только еще больше подчеркнуло всю нелепость, странность ситуации.

Тогда я быстрым шагом обогнул группу камней и ошарашенно уставился себе под ноги: следов на снегу не было; вообще отсутствовали какие-либо признаки недавнего постороннего присутствия. Тщетно, ошарашенно и потерянно метался мой взгляд по чистой белой пустыне, судорожно силясь хоть за что-то зацепиться. Следы от обуви, рифленый орнамент шин, полосы от полозьев — ничего. Здесь никого не было. Или все-таки был? Я медленно перевел неверящий взгляд вперед. Но там был всё тот же сумрачно-белесый, призрачный горизонт, размыто переходящий в темное, молчаливое небо, и снег, снег — снег повсюду. Знаете, я не алкоголик и не наркоман, не употреблял всякую галлюциногенную дрянь. Хотя надо признать, что мое физическое и душевное состояние далеки от нормы. Ведь, будучи молодым отцом, я потерял всех, кто был мне дорог: мой сын утонул, а моя молодая жена всё еще неуклонно угасала от рака.

И тогда, еще в тот самый первый раз, стоя в одиночестве рядом со странными камнями посреди белого безмолвия и набиравшей силу и глубину зимней ночи, я вдруг со всей шокирующей, пугающей ясностью осознал, что тот, кого я видел, — не человек.

***

Что мы знаем друг о друге, вообще об окружающем мире? Тысячи лет пути человечества пересекались и соседствовали между собой так тесно, так плотно, что люди волей-неволей могли сказать о своих соседях довольно много. Они научились понимать товарищей, научились взаимодействовать, выстраивать партнерские отношения и извлекать из этого взаимную выгоду. И всё кажется нам таким знакомым, таким обыденным и простым, что мы почти даже не задумываемся о том, кто же мы на самом деле. Что на самом деле есть окружающие нас вещи и предметы? Что есть наши изобретения — машины, компьютеры, новейшие технологии? В чем же суть каждой, пусть даже самой простой вещи?

И как-то я всерьез задумался над этими вопросами. Да, можно предложить множество ответов, точек зрения, можно привести в пример конкретные философские теории и концепции, так или иначе рассматривающие устройство мироздания, суть всех вещей и явлений. Однако это будет очень малая часть пространства мысли и материи, доступной человеку, — остальное поглощено космосом и пребывает во тьме. И то, что таится там, возможно, и есть истина всего сущего. Но подобная истина может оказаться сокрушительной, роковой для нас, людей. Во всеобьятной, бесконечной тьме человеческая мысль гаснет, как робкое пламя свечи на ветру: мы можем и не перенести того, что безостановочно кружит в беспредельном океане бесконечности.

Мы невежественны по отношению к миру и самим себе, и, быть может, эта невежественность и недальновидность идет нам во благо. Наверное, если бы мы знали и понимали суть всего на свете, у нас попросту съехала бы крыша: это непосильная задача для нашего ограниченного разума. Мы видим то, что видим, слышим то, что слышим, и ощущаем то, что ощущаем; мы живем по понятным и известным нам законам логики. И только во снах мы бродим по странным, прекрасным или пугающим территориям, восхищаемся иллюзорными дворцами или заглядываем в бездонные пропасти.

Наша жизнь, наше окружение — это декорации, внешняя сторона, оболочка видимой, осязаемой и познаваемой реальности; и если эти декорации сдвинутся, переместятся хоть немного — в прореху, в щель, пусть даже самую малую, может хлынуть хаос, черной волной смывающий и все наши зыбкие представления о мире, и нашу логику, и нас самих. Даже видимая нами сторона реальности может оказаться зыбкой и непостоянной.

В какой-то момент иные разумные существа вздумают произвести некоторые перемены, одни им ведомые рокировки, и тогда наша реальность поменяется местами с иллюзией, миражом. Люди угодят в ловушку, о которой даже не подозревали. Обычная, размеренная жизнь в таком случае обернется кошмаром. Да, думаю, правильно было замечено, что мы прозябаем на обочине Вселенной, довольствуясь тем, что нам от нее перепадает, подобно тому, как слуги довольствуются остатками роскошного королевского пира. И людям помышлять даже нечего играть в такие игры, ставить такие трюки. Немногие задумываются о подобном за чередой каждодневной рутины и суеты, массой громких, ярких событий и движений, которые запредельные обитатели даже и не заметят, пусть хоть целые народы разом поднимутся и двинутся куда-то одним мощным, единым потоком.

А вот слабые колыхания в безвестном мраке, легкие движения по ту сторону могут в мгновение лишить нас сна, покоя, рассудка, а кое-кого и жизни. Тьма шире, больше и на самом деле полнится своеобразной, уникальной жизнью, нам едва ли понятной и доступной. Но то, что пришло из тьмы — в нее же и уйдет. Всё туда уходит и кружится там бесконечно, иногда насылая нам смутные, сумрачные видения, — и мы вдруг вскрикиваем и просыпаемся в холодном поту или же цепенеем наяву, когда тот или иной образ вдруг ярко вспыхивает, проявляется четче, резче в нашем сознании. Тогда мы ощущаем мощную волну ужаса, страх, чьи тиски неумолимо и жестоко сдавливают всё наше существо, а мозг наш отчаянно, но безуспешно пытается постичь то, что предстает перед нами во всей своей страшной, потусторонней обнаженности, чуждое и непостижимое. Знаете, не каждый может похвастаться крепким здоровьем и крепкими нервами.

Одна только мысль о том, что окружающие меня люди по сути своей не те, за кого они себя выдают, обдает меня обжигающим космическим холодком. Ваши пассажиры, коллеги по работе, ваша любовница, сосед в лифте — кем они могут быть на самом деле? Действительно ли они являются теми, кого мы видим и знаем, и делают то, что делают? Или за их чертами, за их обликом притаилось что-то иное, нечто инородное, бесконечно чуждое, что направляет их волю и действия?

Кажется, что мир наполнен бесконечным мельтешением тысяч масок, натянутых непонятно на кого; масок, вырывающихся из тьмы и ей же поглощаемых. И тогда ты начинаешь сомневаться в людях, в окружающей действительности, и в конце концов — в самом себе. Со страхом и тревогой ты ожидаешь, что однажды лицо соседа или делового партнера скривится, сползает, как покрывало, или совсем исчезнет, являя напоказ настоящую суть, — и случится это так близко, что ты с содроганием ощутишь этот жуткий, потусторонний сквозняк, почувствуешь дыхание вечности.

Говорят, что многое в жизни зависит от нас. Это не так: как раз это мы зависим от многих факторов, стечения обстоятельств, событий и явлений. Мы заложники случая, а их, этих случаев, может быть сотни, тысячи, сотни тысяч. И уж, конечно, мы никак не способны определить, где, когда и как произойдет тот или другой разрыв или сдвиг в том, что мы называем реальностью. Это и страшно, и в то же время избавляет нас от необходимости пугающего, беспокойного ожидания, предвкушения этих изменений. Это всё равно что знать точную дату своей смерти — такое знание сводит с ума, убивает.

Окружающее непостоянно, переменчиво, и в любой момент эта шаткая конструкция может содрогнуться, дать трещину и обрушиться в пустоту, где в беспросветной темноте безудержно клубится извечный хаос, где мечутся сотни теней и разевают рты безымянные создания. Мы с самого начала времен близоруко ходим по краю бездны, даже не подозревая об этом. Но случается в жизни такое, когда ты всё же соприкасаешься, пускай и ненадолго, даже мимолетно, с проявлениями запредельного, для многих скрытого мира. И тогда перед тобой проскальзывают перспективы непознанных пространств или образы чуждых существ, от одного только вида которых хочется забиться в какой-нибудь укромный угол или живьем зарыться в землю.

Вот и мне довелось соприкоснуться с чем-то иррациональным, запредельным, ощутить леденящие вибрации сверхъестественного ужаса. Я почувствовал это далеко в пустынном, заснеженном поле во время своих странных полуночных прогулок. Возможно, первая встреча у камней оказалась неожиданностью как для меня, так и для того таинственного визитера: просто наши пути случайно пересеклись, сошлись в одном месте.

Во второй раз пришелец материализовался словно бы из неоткуда. Я вновь увидел за камнями его темный, неподвижный силуэт. Как он появился, каким образом очутился так близко ко мне — оставалось лишь гадать. Мы стояли молча и неподвижно какое-то время, а затем он (или — оно) вдруг двинулся в мою сторону, обходя камни. Трудно было назвать это движением — точнее было бы сказать, фигура его как бы «перетекла» из одного местоположения в другое.

Пришелец неожиданно вырос почти прямо передо мной, при этом его руки, ноги и туловище, как мне показалось, оставались абсолютно неподвижными. Разве может человек так перемещаться? Подобное сближение заставило меня испытать ужас гораздо более глубокий и пронзительный, нежели когда я увидел этого типа впервые. Весь облик загадочного визитера, особенно что-то напоминающее маску на его лице, а также его неуловимое, непостижимое движение вдруг снова оживили мои далекие детские воспоминания о фокусниках, волшебниках и клоунах. Ожили, мерзко расцвели и гаденько зашевелились былые, давно, казалось, позабытые страхи.

Вроде бы я тогда коротко вскрикнул, не помня себя, бросился наутек и бежал без оглядки, ощущая на затылке холодное дыхание неведомого существа — но то был лишь морозный ветер. Остановился я только возле своего дома и тогда же, едва переводя дыхание, резко обернулся: никто не преследовал меня, было очень тихо и морозно, и казалось, что опасения мои напрасны. Однако вокруг словно бы витала тень неведомой, невидимой, но тем не менее явственно ощутимой угрозы, и в душе остался какой-то тягостный, неприятный осадок.

***

Третья встреча не закончилась для меня просто так. Появились товарищи пришельца, точные его копии, и вся троица взяла меня в оборот, телепатически передав мне особое сообщение. При этом некая невидимая сила властно удерживала меня на месте, не давая вскрикнуть или двинуться: будто сам морозный воздух январской ночи сковал меня в своих ледяных объятиях. Однако ни страха, ни паники я тогда не почувствовал. Я и сейчас хорошо помню те невероятные, ни на что не похожие ощущения.

Уже в следующий раз я сделал то, что от меня требовали. Я неловко вытащил спеленатое тело из багажника чужой машины, положил его на санки и побрел прямо в заснеженное поле, туда, где посреди белой искристой пустыни в свете звезд и луны неподвижно застыли нелепые камни.

Первой жертвой оказался начальник с моей работы — самодовольный мерзкий ублюдок, которого все ненавидели и только были бы рады, пропади он однажды пропадом. Собственно, такая участь его и постигла. Я не испытывал к этому типу ни малейшей толики жалости. Однако выследить, подкараулить и порешить его оказалось не так просто, как можно было себе представить.

Дальше всё оказалось несложно. Из тьмы у камней молча выступили всё те же фигуры и куда-то забрали закутанного мертвеца. Несколько мгновений, и пришельцы со своей жуткой ношей бесследно исчезли. Прежде похоронив дорогое авто начальника на глубоком дне одного из местных озер, я отправился домой — в эти пустые, неприветливые, угрюмые комнаты, словно бы постоянно погруженные в траур, свинцовой тяжестью давящие на сердце и душу.

И я больше не захотел, чтобы мой дом пустовал дальше, и тогда голову мою посетила невероятная, скорее даже безумная мысль: «А что, если…» Но я прекрасно отдавал себе отчет в том, что я собирался сделать. Когда я приволок им третье тело, моя мысль окончательно созрела в мозгу, и я собрался поделиться ей с ними; такой мыслью, какой бы я не поделился ни с кем из знакомых, ведь они просто сочли бы меня умалишенным. В конце концов, попытка – не пытка, я мог заново обрести счастье, казалось бы, утерянное навсегда. Без единого слова я попросил у них вернуть мне мою семью. Нет, это всё же безумие — просить вернуть живым и здоровым утонувшего в пруду ребенка. Но ведь они не были простыми людьми, и подобное деяние вполне могло оказаться в их власти.

Представьте только — они согласились! Я возликовал, всё еще не до конца в это веря. Затем мне пришлось пережить и лицезреть жуткое, омерзительное зрелище. Они настояли на том, чтобы я при помощи напоминавшего жертвенный нож предмета пустил у мертвеца кровь: мне пришлось перерезать ему горло. Однако им оказались не нужны кровь и мясо — были извлечены и отобраны только кости. Передо мной на снегу осталась лежать исковерканная аморфная куча, совсем утратившая человеческий облик. Я, весь в крови, уставший и опустошенный, точно это меня выпотрошили; кровь алела на камнях, и мне вспомнились древние ритуалы жертвоприношений чудовищным богам. И тогда я подумал: сколько же потребуется жертв их богу? Насколько он ненасытен? Потому что те, кто появлялся, были только посланниками, исполнителями, жрецами.

Ответы на подобные вопросы кроются за гранью человеческого понимания. Но впереди меня поджидали потрясение и ужас, куда более сильные, чем чувства, возникшие при созерцании изломанного трупа и при размышлениях о древних богах и жертвоприношениях. Всё это казалось таким далеким, нереальным, едва ли не фантастическим, тогда как то, что открылось мне впоследствии, было неотъемлемой частью меня самого, моей души, всей моей жизни.

Но сначала было другое. Я дождался. Это было чудо, на которое вряд ли мог бы рассчитывать смертный вроде меня. Жена моя, несмотря на сильно запущенную, тяжелую стадию рака, стремительно пошла на поправку. Медики оказались поражены столь разительной, почти невозможной перемене, в клинике случился настоящий переполох. Однако я решительно пресек всякие попытки использовать супругу в качестве подопытной, вовсе не желая, чтобы ее терзали всевозможными исследованиями, тестами и анализами. Мы отделались от врачей, и я отвез жену домой. Вскоре появился и мой сын — вошел в дверь, как обычно, будто возвратился с долгой прогулки.

После такого любой другой родитель на моем месте, вероятней всего, начал бы бранить свое чадо, выпытывая, где он был и что делал так долго и почему заставляет нервничать отца и мать. Но я этого не сделал. Мы с женой этого не сделали. Я кинулся обнимать сына, почти не сдерживая слез. И он был рад меня видеть, как и моя жена. Хоть это и было почти невозможным, но наша семья воссоединилась. Пусть и таким вот образом. Главное — мы были вместе.

Однако мой невероятный восторг длился недолго. Только спустя некоторое время я стал замечать перемены в моих близких, и в мозг мой закралось сомнение: а в самом ли деле это мои жена и сын? Они изменялись, и моему взгляду открывалось нечто иное, чуждое, совсем незнакомое. Кожа мальчика стала ледяной и какой-то бледной, он перестал играть, разговаривать и часами просиживал у окна, глядя в бесконечное, заснеженное поле и черное небо, словно видел там что-то, чего не видел я. А у моей супруги внезапно открылась потребность пить кровь… Но я, стараясь прогнать тягостные, горькие думы, свыкся и с этими обстоятельствами. Границы моего сознания и так расширились настолько, что мне открылись запредельные явления и вещи, — так что это можно было принять и пережить. Однако какая-то часть меня всё же упорно сопротивлялась, не желала соглашаться и принимать.

Между тем я продолжал поставлять для пришельцев новые тела с отточенной регулярностью, словно действовал некий чудовищный конвейер, отвергающий плоть, точно бесполезную кожуру, и принимающий только кости. Я сливал у трупов кровь и приносил жене, которая жадно пила ее вместо вина, воды и сока, пила, невзирая на трупный яд.

Затем ситуация резко усугубилась. Мне пришлось запереть супругу в отдельной комнате: она начала проявлять по отношению ко мне агрессию. От сына запахло застоявшейся, затхлой водой болота. И вскоре я вынужден был запереть и его: у меня больше недоставало терпения и душевных сил выдерживать его дикие гримасы перед окном, вдыхать его гнилостный запах.

Когда оба оказались заблокированными в комнатах, мой дом представился мне еще более пустым, угрюмым и тоскливым, чем прежде. Я стал жить под одной крышей с чуждыми созданиями, скорее бесноватыми, обезумевшими демонами, чем людьми. Они то и дело издавали множество странных, пугающих звуков: то стонали, то смеялись и плакали, то вдруг начинали по-звериному скрестись. А иногда и вовсе принимались колотить по двери, будто стараясь вырваться наружу. В конце концов я пришел в ярость, пламенем вспыхнувшую в груди: исполнение моего желания оказалось фарсом, обманом, иллюзией, жалкой пародией на полноценную семью, не более. И тогда я задумал нанести удар по виновным в этой несправедливости.

***

В ту ночь морозы усилились, и искристый, сверкающий в свете луны и звезд снег громко скрипел под подошвами моих сапог. Шел я налегке, поскольку не был обременен очередным мертвецом. В кармане куртки я стискивал нож и весь пылал жгучей жаждой мщения — все мои мысли и устремления были о мести.

У камней по-прежнему появилась неизменная безмолвная троица. Казалось, они не ожидали подвоха с моей стороны. Ведь, прознав как-то о моих недружественных планах, они могли заранее предотвратить нападение или же вовсе не прийти на встречу. Но они пришли и стояли не шевелясь, будто ожидая от меня объяснений, ведь труп я им не притащил.

Когда же они приблизились, я совершил молниеносный выпад и несколько раз быстро поразил ножом одного из визитеров — тот, не издав ни звука, столбом повалился прямо на руки своих товарищей. У меня стучало в висках, в голове шумело, в глазах всё дрожало, искажалось.

Я приготовился к вероятному ответному нападению, однако они не стали ни нападать, ни обороняться, а только спокойно, не торопясь, куда-то понесли своего раненого. И уже когда фигуры исчезли где-то впереди, я различил на лезвии своего ножа кровь. Она заляпала снег, пролилась на камни. Обычная красная кровь, какая бывает у людей и животных.

В тот короткий миг мне представилось вдруг, что я ранил человека, а не какое-то иноземное существо. Я напал на людей с ножом, ранил одного из них, и он, быть может, не выживет и умрет, и это моих рук дело. Мне подумалось: а что, если это я — монстр, демон во плоти, движимый запахом крови и смерти?

А потом я всё увидел ясно и четко, и мое сердце словно бы сковал лед: на снегу лежали три мертвых тела — кажется, ни в чем не повинная молодая семья. Но разве я ударил ножом еще кого-то? Разве были другие? Я был до крайности шокирован этой новостью, и разум мой отчаянно забалансировал на краю бездны, где таились безумие и хаос.

Ощутив спиной и затылком чье-то близкое присутствие, я резко развернулся — и столкнулся со своей копией, точно это было мое зеркальное отражение. В ужасе и смятении я, как ошпаренный, отшатнулся от двойника, нож выпал из моих сведенных судорогой пальцев и воткнулся острием в снег. Однако мое отражение не отшатнулось: ухмыляясь, оно продолжало сжимать в руке смертоносное окровавленное лезвие. Другой рукой мой двойник потянулся к лицу и снял его, как театральную маску. И тогда космический, черный, нездешний ужас пронизал меня с головы до ног, и я узрел короткую вспышку истины… Затем окружающий мир обвалился, и всё погрузилось в беспросветный мрак.

***

Теперь вот и я заперт, скован, связан, спеленат, как трупы, которые я некогда таскал к тем странным, сбившимся в кучку камням посреди ночного заснеженного поля. Мне сказали, что я лично убил и освежевал более пятидесяти человек. Сказали, что я спалил свой дом с запертыми в нем женщиной и ребенком. Но я молчу — разве объяснишь им, что мною, моим разумом и движениями управляла некая высшая, чуждая воля. Даже если я всё подробно изложу на бумаге, это никак не поможет. Меня продолжают бить, как животное, применяют электрошок и насильно вкалывают львиные доли местных лекарств.

Вопросов миллион, а ответов нет. Одни жалкие, необоснованные догадки, домыслы и предположения. Что заставило меня совершить все эти убийства и пролить кровь? Чья зловещая, могущественная воля направляла меня? Какая во всем этом была моя роль? Кем или чем были те таинственные ночные визитеры, забиравшие трупы, и были ли они на самом деле? Действительно ли мне удалось свидеться с моим погибшим сыном и буквально вырвать супругу из лап смерти? И что это было за создание, как две капли воды похожее на меня?

Моя ничтожная, марионеточная жизнь, как и жизни всех остальных людей, что бы они о себе ни мнили, как бы себя ни возвеличивали, представляется мне гротескным, странным спектаклем, где все — не те, кем являются в действительности, как в общем-то и всё окружающее. Это походит на бредовый сон, сплошной, бесконечный кошмар. И через это всё иногда просачивается потусторонний хаос. И кто знает, может быть, именно за этим обманчивым, зыбким покровом, который мы зовем реальностью, на самом деле и сокрыта истинная жизнь; жизнь пышная, исполненная высших чувств и ощущений, представленная во всей свой поразительной полноте и красоте — как прекрасная женщина, сбросившая одежду.

Только нам, людям, всё, что находится по ту сторону, что таится в вечном сумраке, кажется тревожным и пугающим, потому что мы не понимаем этого, и, возможно, нам этого никогда и не дано понять. Однако оно есть и безусловно существует, функционирует по своим законам, прогрессирует или стагнирует, расцветает или приходит в упадок вне наших представлений, суждений и мыслей, вне нашей так называемой реальности.

Вероятно, я уже никогда не выйду из этого гнетуще-белого войлочного плена и умру здесь. Однако я этого не боюсь, ведь жизнь, смерть, реальность, время — понятия относительные.

Как только я закрываю глаза, каждый раз передо мной предстает одно и тоже: те затерянные в снегах, далекие, залитые кровью камни, словно жертвенный алтарь, куда жрецы бесконечно несут дары великим, могущественным, кошмарным богам, пребывающим в пустоте и чернильном, беспросветном мраке вечного космоса.

Мы не настолько одиноки, как нам кажется: почти неуловимая, призрачная, иллюзорная жизнь окружает нас, где бы мы ни находились, будь то шумный, запруженный покупателями рынок или пустые комнаты давно покинутого, даже воспоминаниями, дома. Или, как в моем случае, жалкий клочок пространства, тысячная ячейка в лабиринте безумия, раскинувшемся за высокой, угрюмой стеной психбольницы.