Иллюстрация Антонины Крутиковой

КПЧ мы создали весной.

Март грязно растекался по дорогам, небо хмурилось, а я подслушивал разговор двух девочек лет пятнадцати. Одна, синеволосая, заметила это и сказала другой, коренастой и остриженной наголо:

— Старики такие мерзкие. — И ткнула в меня пальцем. — Вон, глянь на этого, плешивый весь, пузатый. Зачем они вообще? Чем они полезны?

Мимо промчалась, окатив меня грязью, машина.

Мне было приблизительно сорок три, и я считал себя человеком умеренной плешивости и приемлемой пузатости. Забрызганные брюки я почистил, а вот как оттереть душевную грязь, не знал. Так что, спустившись к Рустику, запричитал:

— Дети эти… Пузатый, говорят, бесполезный. Ничего себе.

Появилась Тася — она выглядела теперь по-новому — обняла меня, поцеловала в расцарапанную щеку, сказала:

— Денис, ты полезный и не очень пузатый.

— И не тотально плешивый. Вот я да, теперь налысо. — Это уже Рустик.

— Как бандит, — улыбнулась Тася.

А я пылал:

— Ребят, мы столько лет собираемся, смотрим все подряд. Давайте реально нужным делом? Будем делиться, анализировать. Блог… Нет! Канал соберем… Или тик-ток. Не знаю. Такое, чтобы не в пустоту, а с пользой.

— И чего анализировать?

— Да что угодно. Фильмы про кайдзю, про ниндзя. Нет! Гонконгское кино про вампиров кен-си. Или…

Рустик саркастически скривил рот, а Тася внезапно предложила:

— Перестроечную чернуху?

Рустика и Тасю я знал с детства.

Сперва мы ходили в секцию настольного тенниса. Однажды я Рустика крупно обыграл, он разозлился, кинул в меня ракеткой. Во время драки треснуло настенное зеркало, и нас исключили. А Тася ушла сама.

Потом мы занимались в шахматном кружке. На соревновании Рустик поставил мне детский мат, в ответ я ударил его по лбу доской. Рустик разразился матом недетским, и нас снова выгнали. Тася ушла сама.

В третий раз мы пересеклись на секции плавания. Опять двадцать пять — драка, исключение. Тася ушла сама.

А потом мы случайно встретились в видеопрокате. И оказалось, что все мы — отчаянные киноманы. Тогда и родилась наша «голливудская» бухгалтерия: выгоднее брать кассеты вместе, чем каждому по отдельности. В тот день впервые посмотрели кино втроем. Сперва было неуютно — уж больно чужими мы казались друг другу. «Врата» Тибора Такача и «Останься со мной» я запомнил плохо, косился то на прямую, как палка, спину Таси, то на протертые пятки зеленых Рустиковых носков. А вот на «Балбесах» мы уже освоились: обсуждали, спорили и хохотали.

Никаких кружков нам больше не требовалось — мы сами себе сделались кружком. Брали кассеты, смотрели все подряд: мультики и ужасы, боевики и комедии, триллеры и драмы. Однажды мы добыли «Основной инстинкт» — потом с Рустиком на стоп-кадре всматривались и спорили, есть ли трусы. Тася бешено ругалась, потом сбегала на кухню, вернулась с ножом, сделала несколько коротких махов, будто колола невидимый лед, и пообещала устроить нам «Психо». Рустик заметил, что она больше похожа на куклу Чаки. «На гремлина», — заспорил я. Тогда Тася сказала, что, как эксперт в женских вопросах, она точно видит трусы на Шэрон Стоун. Мы с Рустиком страшно огорчились.

Во вдохновлявших меня фильмах дружеские шайки всегда состояли из колоритных персонажей — пошлый толстяк, бедовая девчонка, ботан. Но мы были другими: не толстые и не худые, никто из нас не носил очков. Нас не травили, и мы ни с кем не враждовали. Будни утопали в дымке забытья — я их не замечал, и помнил только дни, когда мы собирались и смотрели кино.

Мы никогда не клялись на крови и не отправлялись раскрывать загадки… Наверное, мы потому и полюбили фильмы с их приключениями, мистикой и страстью, что у нас все было прозаично: комната, три кресла и кассеты.

Думаю, из-за того, что нам оказалось нечего делить, шайка и протянула столько лет, пережила четыре брака Рустика, рождение Тасиных тройняшек и мои приступы боли.

— Тась, Руст, почему у нас никогда не было названия?

— Как это не было? А «Рустик-Денис-Тася», РДТ?

— Две недели, пока не узнали, что это регулятор давления топлива. В общем, раз мы теперь не просто три балбеса…

— Два балбеса и очаровательная молодая женщина.

— Да-да. Раз мы не просто балбесы и женщина, а исследователи чернушного перестроечного кинематографа, то нам бы как-то называться.

— Давай «Черные»!

— Давай нет.

— Тогда «Перестройка»! Денис у нас будет Горбачевым, с такой-то плешью.

— Руст, хорош, ты вообще лысый…

— Ребят, а давайте просто «Клуб перестроечной чернухи»? КПЧ.

— А такого сокращения еще нет? Какой-нибудь «Клуб папилломы человека»?

— «Коммунистическая партия Чехословакии». Но вообще нормально. Будем КПЧ.

Так вышло, что раньше перестроечное кино мы не смотрели.

Спагетти-вестерны, фильмы нуар (Тася всегда кричала героям: «Не доверяй человеку с именем Скользкий Пит!»), пеплумы — и только несколько перестроечных драм. Рустик видел «Беспредел» и почерпнул оттуда всю известную ему тюремную мудрость. Тася любила «Курьера» Шахназарова, но к чернухе он был с боку припека. А больше мы не смотрели ничего.

Пришлось начинать с остросоциальных азов — с «Маленькой Веры», «Интердевочки», «Дорогой Елены Сергеевны» и «Аварии — дочери мента». Потом мы спустились глубже, в мир «Меня зовут Арлекино», «Шута», «Соблазна» и «Куколки».

Я писал отзывы. Рустик и Тася делали видеоэссе. Сперва выходило не очень: нас все время выносило на более удобные темы. Рустика — на гангстерскую драму, Тасю прибивало к любимым Хуциеву и Асановой. Но мы становились лучше. Приходили подписчики, появились комментарии. Нам нравилось переубеждать людей, которые думали, что перестроечное кино — это когда кто-то сидит в кресле и разлагается.

Однажды я вновь увидел девчонок, обвинявших меня в пузатой бесполезности, и сказал:

— Девушки, вы в прошлый раз размышляли, зачем я существую. Погуглите «Клуб перестроечной чернухи», если будет время.

— Дед, ты очень-очень ненормальный, — глухо ответила синеволосая.

Она была права, конечно. Но я впервые чувствовал себя при деле, нужным и не пустым. Моей душе после потемок наконец включили свет.

Хотелось прыгать, вопить, смотреть кино и писать про него.

Примерно тогда я и узнал про фильм «Рыба кричит от боли».

Легкодоступная перестроечная чернуха закончилась. Мы начали изучать старые газеты и журналы в поисках редкостей. Как-то я листал подшивку бюллетеней «Новости видео» за девяностый год и наткнулся на кино «Рыба кричит от боли».

Буквально пара строк: «Чернее фильма вы в жизни не встречали. Если у вас не лопнет сердце во время просмотра, дождитесь финального титра! Режиссер: Д. Рябцев».

Зацепило. Я вообразил сумеречную драму, заканчивающуюся надписью: «И они умерли, а ты живешь». Меня передернуло от неловкости, и захотелось срочно этот фильм посмотреть.

Но в интернете его не нашлось.

Собрание КПЧ открылось «битвой фактов». Каждый из нас рассказывал что-то интересное, и тот, чья история была сочнее, выбирал кино для просмотра.

— Скорсезе снимался в СССР, — сказала Тася. — В фильме «Анна Павлова» Эмиля Лотяну. Это про балерину, в честь нее назван десерт. Вместо голоса Скорсезе записали Ролана Быкова. Не перестроечная чернуха, конечно, но такая нажористая драма.

— Уильям Гибсон, который «Нейромант», — рассказал Рустик, — втрескался в фильм «Игла» и работал над сиквелом, «Цитадель смерти». Это должен был быть хоррор с Цоем в главной роли. Про киберпаука с атомной бомбой внутри. Паука назвали в честь Ельцина — Борис.

— Знаю оба ваших факта.

— Ну да, ты всегда знаешь то, что мы рассказываем, — сказала Тася. Она подошла, обняла меня и поцеловала в щеку, оставив зелено-черный след: — С днем рождения, Денис!

А я ведь совершенно забыл! Никто меня и не поздравил — ни на работе, ни родные.

Выпили шампанского, мне вручили подарки. Я так растрогался, что пришлось украдкой смахивать с глаз слезы. Но Рустик это все равно заметил и, сокрушая неловкость, громогласно заявил, что выполнит любое мое желание.

Я попросил найти фильм «Рыба кричит от боли».

— Вообще не проблема, — ответил Рустик.

У Рустика везде были связи — скользкие приятели, которых никто никогда не видел. Все они назывались «человечками».

Человечек нашел фильм примерно за неделю.

«Рыба кричит от боли» оказалась дешевой и чернющей камерной драмой про бездомную женщину. По сюжету она тайно живет в подвале дома и воспитывает ребенка-инвалида, витающего в мире фантазий. «Когда болит, кричи как рыба», — постоянно просит его она. Женщина не понимает, как сыну жить после ее смерти, потому решает его убить, но погибает сама, оставляя сына в царстве грез и боли.

Фильм казался деревянным и больше походил на черновик — не хватало многих реплик, отсутствовали звуки окружающего мира и музыка.

Вместо финальных титров была мутная заставка. Сквозь пляску царапин и помех я разобрал текст: «Ищи аудиокассету “Верный звук” и включай с фильмом».

— Что за бред?

— О! — Кира от восторга аж хлопнула посиневшими ладошками. — Это, наверное, как альбом The Dark Side of the Rainbow «Пинк Флойд»! Если его запустить одновременно с фильмом «Волшебник страны Оз», то они склеиваются в чудное целое.

— И где мы найдем такую кассету?

— Есть у меня человечек, — сказал Рустик.

На следующий день меня крутило от боли, так что в собрании КПЧ я участвовать не смог. Лежал в кровати, обливался едким потом и запрещал себе кричать.

Рустик и Тася не звонили. И я сперва расстроился, а потом догадался, что они ищут кассету.

К вечеру стало хуже. Я глотал все таблетки подряд, а после отключился.

— Поехали! — крикнула Тася и захлопала в ладоши. Хлопки почему-то были не звонкими, а вязкими и глухими, будто в комнате изменилась акустика.

Мы запустили «Рыбу кричит от боли» и — одновременно — аудиокассету.

И все стало иначе.

Фильм больше не ощущался дубовым. Идеально подобранная музыка управляла кадром, картинка размякла, словно пластилин под жарким солнцем, диегетический звук вдохнул в экранный мир жизнь. А потом герои заговорили — и я услышал, что все реплики записал один человек. И говорил он очень странно.

В оригинальной дорожке мать горячечно просила извивающегося от боли сына быть потише. Теперь она сама визжала на множество голосов, выкашливая из глотки ошметки звериного рыка. Сын отвечал обезьяньим смехом и криками умирающего осла. Редко из воя просачивались слова, и звучали они как гитарный перебор по голосовым связкам сумасшедшего.

С каждой минутой просмотра мне становилось хуже. И я уже хотел встать, нажать на паузу, просить воды, но вдруг заметил, что сидящие по бокам от меня друзья странно изменились. И сама большая комната Рустика тоже исказилась: опустился потолок, съехались стены, потемнело, воцарился тяжелый смрад. Мы теперь будто были не на высоком этаже новостройки, а под землей, в могиле.

Кассетный магнитофон светил красными глазами, исторгал вопли и рычание. Поскрипывала, качаясь, дверка исполинского шкафа, забитого видеокассетами.

С бешено стучащим сердцем я шагнул к столу, заваленному тарелками с гниющими остатками еды, и заглянул в монитор старого компьютера. Увидел пост канала «Клуба перестроечной чернухи» — под ним сотни комментариев, восторженных, гневных, подбадривающих, со смайликами, сердечками, стикерами. И все их оставил человек, подписанный «Д. Рябцев».

На столе лежал пожелтевший выпуск «Новостей видео» за девяностый год. В него шариковой ручкой было вписано: «Чернее фильма вы в жизни не встречали …»

— Да что происходит! — Я в ужасе заорал, но крик растворился в визге и рычании магнитофона.

Преодолевая отвращение, я схватил покрытую разводами мышку, нашел одно видеоэссе, другое, третье. Нарезку кадров комментировали двое — точнее один и тот же человек, меняющий свой голос с искаженного женского контральто на мужской бас.

Я заорал, перекрикивая магнитофон. И согнутыми пальцами страшно полоснул себя по щекам, загадав проснуться. Под ногти набилось, лицо намокло. Я бросился к висящему в углу пыльному зеркалу, взглянул и увидел…

…Увидел старика.

Я почему-то его знал — это был режиссер Денис Рябцев. В восемьдесят девятом он снимал кино про свое жуткое детство, но деньги кончились, звук остался черновым, фильм не вышел. Тогда Денис Рябцев перебрался в подвал дома в немыслимой глуши, чтобы пересобрать всю звуковую дорожку.

Я отступал от зеркала, а старик, казалось, шел мне навстречу. А потом я споткнулся — подумал, что о скрученный ковер. Но это был не ковер, а два связанных друг с другом мумифицированных тела.

Рядом лежали еще два.

И еще два.

И еще.

Всегда парами.

Я завизжал, упал и пополз к выходу. Блуждающим взглядом напоролся на кресла. В одном сидела остриженная наголо девочка, из ее тусклых глаз подтекало, отвислая нижняя челюсть съехала в сторону, на вывернутых стопах зеленели протертые на пятках носки. Девочка была словно собрана из грязного гипса — настолько застывшим и бледным было ее мертвое тело.

Во втором кресле сидела еще одна девочка — с синими волосами и страшно прямой, как палка, спиной. Лицо девочки распухло, губы вздулись и покрылись черным.

— Что происходит?! — закричал я. — Кто вы все такие?

— Ты такой ненормальный, — едва шевеля черными губами, прошептала девочка. — Воображаешь себя молодым. Называешь нас Тасей и Рустиком, смотришь фильмы, говоришь с нами — и сам же за нас отвечаешь. Посмотри на Юльку, ей очень плохо. Она, может, совсем умерла. Дай, пожалуйста, водички?

Я поднялся и стал пятиться назад.

— Ты видео делаешь — и опять на разные голоса. Оставляешь комментарии и читаешь их вслух. Вынимаешь из шкафа кассету и сам ее себе протягиваешь…

В моей голове будто заработал миксер: тысячи дней и событий крутились в памяти и взбивались в пену. А потом я наткнулся спиной на кого-то жесткого и холодного. Обернулся — и понял, что стою лицом к лицу с безумным зеркальным стариком. Он вздохнул, на стекле проступила влажная клякса, и я уловил запахи нечищеных зубов и просроченной кинопленки «Свема».

«Этого всего не может быть, я в сцене из чернушного перестроечного кино», — подумал я.

А потом старик закричал по-ослиному и ударил меня в лицо зеркальной головой.

— Денис, нормально? — спросила Тася.

— Братух, — Рустик смотрел мне в глаза, на его лысине блестели капельки пота, — ты отрубился во время фильма.

Я потрогал лицо, ссадины кровоточили.

— Все хорошо, — улыбнулась Тася. — Вчера ты, наверное, выпил плохие таблетки и вот. — Она поцеловала меня в щеку распухшими губами. И ее синие волосы пощекотали мне шею.

Ее синие волосы.

Меня придавило правдой. Я будто застрял в отвердевшем кошмаре, затрясся от накатывающего ужаса и вдруг четко понял, что должен сию секунду все изменить.

***

Я шагал, радовался своей потрясающей задумке и млел под летним солнышком. Увидел на заборе ориентировку на исчезнувших супругов — кучерявого усача и чуть-чуть пластиковой длинноволосой блондинки — и искренне пожелал им поскорее найтись.

Я дошел и сразу поделился с друзьями грандиозной идеей организовать киноклуб, чтобы смотреть, писать, анализировать. Рустик заулыбался в пышные усы, пустил ладони в буйные кудри и с завистью ответил: «Да как я сам-то не придумал!» Тася восторженно кивала, и ее бесконечные платиновые волосы разлетались, как полотнища кинотеатральных кулис.

Потом мы развалились в креслах и принялись смотреть кино.

И это была лютая перестроечная чернуха.