Иллюстрация Антонины Крутиковой

Божья долина Салахара два месяца не видела воды. Засуха привела за собой лесные пожары, густой дым от которых окутывал крошечный поселок, опускаясь иногда настолько сильно, что серебряный круг солнца в руках у статуи бронзового священника на центральной улице уже почернел от сажи и копоти. Все белое стало желтым, серое — черным. В среду, двадцать пятого мая, на шестьдесят первый день засухи, местный наемный техник с говорящим прозвищем Хорек по заданию комитета управления общиной попытался оценить ущерб, который невыносимая жара нанесла местной водонапорной башне.

Испепеляющее солнце застало его на вершине стальной конструкции, когда он стряхивал истлевшие останки птиц с крыши, чтобы пробраться к люку. Каблуки на его ботинках стремительно таяли, и Хорьку пришлось отступить, сначала на ступени башни, а потом и вовсе за пределы участка. Когда он завалился под деревянный навес сгнившего курятника, тяжелая белая хлопковая простынь, из которой он вырезал пончо для работ на открытой местности, уже впитала в себя литров пять пота. Он бросил ткань на песок, из хлопка начала испаряться вода.

«Наверное, уже градусов пятьдесят, может, больше», — мысленно прикидывал он, вытирая грязное лицо мокрой салфеткой. Колокол на центральной башне пробил три длинных удара — «высокое солнце». Пончо к третьему удару уже высохло, и теперь белая ткань начала приобретать желтоватый оттенок. Хорек палкой подтянул его к себе, вытряхнул и затолкал в рюкзак. Очередные два часа безделья — можно было бы вздремнуть, но на той неделе сон едва не лишил его жизни, когда ветер погнал дым от лесных пожаров на мануфактуру, в которой он подрядился залатать крышу. Он задумчиво провел рукой по непривычно длинной бороде, поправил кепку и решил, что пара часов чуткого сна ему не повредят. Ночью, когда железо остынет, у него будет очень много работы.

Примостившись на остатках соломы, Хорек смотрел, как под воздействием чудовищной температуры предметы на участке теряли свои контуры и превращались в длинных причудливых вертикальных змей. Жара искажала пространство, делала его изворотливым и неудобным для глаза, а самого наблюдателя она превращала в липкую и невыносимо вонючую массу. С мыслями о ванной, полной ледяной прозрачной воды, он закопался поглубже в остатки соломы и задремал.

Из прерывистого тревожного сна — смеси температурного бреда и забытья смертельно уставшего человека — его вырвал скрип песка под автомобильными покрышками. Он приподнялся, нащупал в кармане рюкзака бутылку воды и в несколько глотков выпил половину запаса. Из машины к нему под навес, прикрываясь от солнца папкой, тяжело бежал плотный мужчина — пастор Илия, один из местных руководителей. Хорек попытался приладить бутылку назад, но рюкзак перевернулся, и на землю выпал контейнер с кашей, в которую превратился бутерброд с ветчиной.

— Еда киснет, едва достаешь ее из холодильника, — произнес Илия, глядя, как Хорек сливает через край салатную жижу. С его крашеной черной шевелюры на лоб стекали блестящие полосы геля. Поверх хлопковой рубахи с коротким рукавом пастор носил черный солнечный круг — отличительный символ власти в общине Салахара.

— Ничего не поделаешь, это же погода, — пожал плечами Хорек.

— Тоже верно. Нам удалось силами жителей защитить склады с продовольствием, с едой точно проблем не будет, а вот электрическая подстанция чувствует себя не очень хорошо. Так что, если у тебя есть хорошие новости, самое время их выкладывать.

Хорек достал из кармана небольшой камень величиной в фалангу большого пальца и передал его пастору.

— Что это? — своими тяжелыми пальцами он мгновенно превратил его в пыль.

— Фундамент, — ответил Хорек, — я успел осмотреть эту сторону, точно долго не простоит, и это еще при том, что она северная. Юг наверняка будет еще хуже.

— Всевидящий, великий, дай нам надежду, услышь наши молитвы, — затараторил пастор, обняв кулак исполинской ладонью. Хорек продолжил говорить, он привык к тому, что молитвы пастора нужно перебивать, потому что их длительности могут позавидовать самые скучные фильмы самых знаменитых фестивалей.

— И еще бочка кипит.

Молитва оборвалась на полуслове.

— В каком смысле кипит?

— Она не рассчитана на такие температуры, вода уходит. С какой скоростью, я не знаю, но пока могу сказать, что ее точно осталось меньше половины. Вечерние сливы нужно прекратить ну или хотя бы перенести на другие мощности, скажем, юг?

— Пусто, — сухо заметил пастор.

— Восток?

— Пусто.

— Резервуар на лесопилке? Он меньше размером, но это поможет хотя бы продержаться.

— Отрезан палом. Мы даже не знаем, в каком лесопилка теперь состоянии. Хотели узнать и потеряли там группу Игоря.

Хорек молчал. Практически за год работы он понял, как в этой общине обстоят дела, и выделил темы, которые лучше не поднимать. В общении с жителями, например, он не касался религии и быта. А в разговорах с руководством — ежедневных омовений, когда весь поселок выстраивался в очередь и смиренно ждал, пока пастор прикоснется к каждому смоченной губкой; и мануфактуры, которая выпускала черно-белые газеты радикально-религиозного толка и содержала поселок на плаву. У мануфактуры была собственная система водоснабжения, но трогать ее было строжайше запрещено. Зимой Хорек уже пытался уговорить Комитет управления общиной перенести на отапливаемые склады мануфактуры часть погибающего тепличного хозяйства, но ему четко дали понять, как именно здесь расставлены приоритеты. Пастор догадался, о чем молчит техник, и хлопнул его по плечу, прощаясь.

— Великий не оставит нас в этом тяжелом испытании, мы свидетели величия его, несем бремя выбора его, — кинул он через плечо, удаляясь к машине. Как только дверь захлопнулась, водитель дал по газам.

Хорек проводил удаляющийся багажник взглядом, и на ум ему пришло ровно три слова — жирный лживый мудак. Даже сквозь удушливую вонь кислого пота он чувствовал от Илии аромат лавандового мыла.

Техник поднял рюкзак и посмотрел из-под навеса наверх, башня обрела устойчивые очертания, и он мог закончить работу. Где-то под ногами едва слышно что-то очень жалобно запищало. В том месте, где только что стоял его рюкзак, лежал мышонок. Он тяжело дышал и испуганно жался носом к земле.

— Ну что, приятель, тебя тоже достала эта жара?

Хорек открыл бутылку с водой, налил немного в пробку и поставил ее перед мордочкой. Потом смочил водой землю рядом с мышонком, достал из рюкзака леску с грузом и поставил сумку обратно так, чтобы она накрывала животное. Облачившись в пончо, он вышел из-под навеса и взялся двумя руками за стальные опоры лестницы, ведущей на самый верх башни. Резина на перчатках зашипела. Он выругался, но продолжил подниматься наверх.

Добравшись до вершины, техник откинул в сторону крышку люка и швырнул в резервуар шар на леске. Прозрачная нить начала стремительно убывать, пока с грохотом груз не коснулся дна бочки. Последний источник воды в поселке был исчерпан.

***

Когда засуха перевернула семьдесят третий лист календаря, лесные пожары отрезали поселок от единственной в районе реки. Комитет управления общиной постановил не прекращать вечерние омовения — сначала люди несли воду с собой, потом нести стало просто нечего.

Хорек заметил, что местные жители начали понемногу, несмотря на строгий запрет, таскать воду из баков мануфактуры. Он же брал питьевой запас из системы теплоснабжения здания поселковой администрации. Воды в ней оставалось немного, и цвет был сомнительным, но выбирать не приходилось. Ежедневно он ходил в администрацию и убеждал Комитет обратиться к руководству региона за помощью, в ответ все местные «чиновники-солнценосцы», как про себя окрестил их техник, выдавали ему дежурную порцию молитв. Уходя от них, он спускался в подвал здания и стравливал несколько литров воды. Пластиковая бутылка, которая служила ему уже не первый месяц, за это время изрядно поистрепалась, а вторую он пустил на самодельную фильтр-систему. Весь этот комплект он носил в сумке с инструментами и календарем, в котором он каждый вечер отмечал дни до окончания контракта.

— Девятнадцать человек, — Илия сидел в своем кожаном кресле, обливаясь потом, и следил за тем, как Хорек смазывает петли на двери в его кабинет, — мы потеряли девятнадцать человек. Девятнадцать сынов, отцов и братьев. Лучших из нас. Воистину великий призвал их и признал их заслуги.

Хорек посмотрел в окно, с третьего этажа здания открывалась отличная панорама на поселок — россыпь одинаковых рыжих крыш, уходящих за стену черного непроходимого дыма. В его кармане лежал обрывок календаря, но теперь кресты выходили за пределы дат и шли по пустому месту. Его контракт закончился еще неделю назад.

— Я соболезную, — произнес вслух техник, мысленно выругав пастора. Начав диалог с потерь, этот жирный увалень не оставил ему пространства для словесного маневра, — но мне нужно с вами поговорить.

— Я знаю о чем, но, к сожалению, сейчас твое увольнение невозможно. Могу уверить тебя, что мы заплатим за каждый день переработок. Тяжела ноша того, кто сбит с пути, ибо он несет сразу два груза.

Хорек вернулся к работе и воспринимал остальную тираду пастора как белый шум, поток, который проходил сквозь его уши, дальше в приемную. Разговор состоялся, и он услышал то, что хотел. Конечно, он знал, что сейчас он не может покинуть город — дорога к поселку отрезана лесным пожаром, зарево с обеих сторон поселка ночью освещает улицы вместо фонарей. Согласно условиям трудового контракта, Хорек должен был прожить в общине год и приводить ее в порядок по мере возможности. Все это время он рыл канавы, красил, штукатурил, латал, белил, пилил, чистил сортиры и делал все, чтобы этот маленький населенный пункт на пару сотен человек жил своей причудливой высокодуховной жизнью. Таких, как он, по-хорошему, нужно десять, но мало кто согласится выпасть из жизни на целый год, уйдет со связи и подрядится работать на культ, потерявшийся в лесу, в семи сотнях километров от ближайшего города. Из двадцати пяти приглашенных кандидатов он был единственным, кто приехал сюда прошлым летом.

Пастор продолжал рассуждать о великом, когда Хорек закончил с дверью и с досадой швырнул в рюкзак баночку с маслом. Материя, истонченная солнцем, лопнула, и из него вывалилась половина бутылки с песком, через которую он фильтровал воду. Пастор замолк. Бутылка остановилась у носка его лакированного туфля, качаясь из стороны в сторону. Хорек поднял ее и положил назад, зажав дыру в рюкзаке рукой. На полу осталась длинная полоса влажного песка.

— Я уберу.

— Не утруждайтесь, свою работу вы уже окончили. Оксана, — позвал пастор, в кабинет, склонив голову в белом платке, вбежала девушка.

— Приберитесь здесь и пригласите руководителя мануфактуры, нам пора подумать, как отправить господина Хоренкова в город, когда эти напасти покинут нашу землю.

Девушка собрала песок веником, замела в совок и выбежала из кабинета. Пастор дождался, пока дверь за ней закроется, и произнес.

— Мануфактура приостановлена, тираж полностью отпечатан, но доставить его в город и разослать мы пока не имеем возможности. Думаю, что мы сможем направить вас тем же путем, каким привезли — вы поедете с доставкой на одном из фургонов. Пожалуй, вы были правы, когда несколько недель назад предлагали открыть производственный резервуар, жажда толкает людей на немыслимые поступки. Думаю, мы так и сделаем.

— Я рад это слышать.

Хорек вышел из кабинета. Проходя мимо стола Оксаны, он заметил, как девушка пальцами собирает песок в плотные кубики и отправляет их в рот.

***

Поздним вечером, когда Хорек закончил собирать по частям прогнивший деревянный комод в доме одного из местных жителей, по улицам разнесся гул колокольного звона. Вся семья обрядилась в белые одежды, отец снял со стены длинный шест с серебряным солнцем на конце. В его глазах читалась радость, проповедник собирал паству на вечернюю молитву и омовение. Хорек был лишним на этом празднике жизни, как нищий на паперти, он стоял у порога с ручкой и блокнотом и просил подписать акт выполненных работ, по которому он должен получить дополнительный расчет.

— Пожалуйста, — бормотал он, легко постукивая ручкой по листу.

— Великий услышал наши молитвы, — шептал ему в ответ отец семейства, — вода вернется в долину. Оставьте дела, пойдемте.

Хорек вышел из дома за мужчиной в попытке добиться подписания бумаги и попал в белый человеческий поток, который понес его прямиком к фабрике. Заказчик исчез среди сотни белых капюшонов. Он попытался выпасть из толпы, но дорогу к обочине ему перегородила девушка, которой однажды он помогал привести в порядок кухонный стол.

— Отец не пил воды уже очень давно, — шепнула она, — он очень ослаб. Пожалуйста, поддержите его, я подпишу ваши бумаги, как будто вы опять чинили нам стол.

Хорек воспринял это предложение как работу, схватил старика под локоть, взял у него из рук тяжелый посох и повел его к месту общего собрания. Далеко идти не пришлось, через пять минут он оказался в плотном кругу на поляне у водонапорной башни. Фундамент украсили венками из еловых веток и колосьев, в центре стоял пастор общины Салахара Илия, облаченный в плотный белый костюм, несмотря на жару, которая отступала ночью едва ли на полшага. Плечи пастора казались розовыми из-за ярких отблесков лесного пожара, играющих в низком черном небе разноцветными линиями. За его спиной стоял комитет в полном составе — двенадцать человек в белых одеждах, смиренно опустили головы, готовые к проповеди.

— Имя ему — Иуда, — пастор начал медленно, отчеканивая каждое слово. По толпе пробежал испуганный шепот, — предатель и отступник, но я говорю: «Хвала ему!».

Пастор выкрикнул последние слова надрывно, вверх взмыли руки Комитета и некоторых верующих. Девушка, стоявшая рядом с Хорьком, взяла его под руку и крикнула «Хвала!».

— Потому что Иуда показал нам, истинно верующим, что за вознесением стояла великая жертва истинного предателя. И я говорю «спасибо ему!»

На этот раз уже вся толпа хором подхватила «Спасибо», Хорек нервно сглотнул и почувствовал себя некомфортно. Лицо пастора было похоже на стеклянную маску, оно дрожало в неистовстве.

— Спасибо тебе, Иуда, за то, что показал нам, истинно верующим, высокую цену предательства!

— Спасибо тебе, Иуда! — закричали люди. Хорек увидел, как несколько человек из толпы упали на колени, он попытался сделать шаг назад, но уперся в плотную человеческую стену.

— И я говорю вам, покажите языки свои, и они будут рассечены полосами, как плетьми, сухими бороздами, — пастор выступал артистично и с выражением, люди показывали ему языки и смеялись, — а вы, Хорек, покажете нам свой язык? Или лучше назвать вас Иудой?

Пастор достал из-за спины бутылку-фильтр и высыпал из нее остатки песка. Хорек понял, что в толпе, пока он вел старика, кто-то обшарил его рюкзак. Он развернулся и попытался пробить себе путь локтями и кулаками, но несколько десятков рук вытолкали его в самый центр поляны.

— Что ты делаешь, Илия? — прошептал техник и попытался схватить пастора за плечо, но его тут же сбил с ног мощный удар по затылку.

— Вот вода Иуды, — пастор поднял в воздух бутылку, — примете ли вы этот дар?

— Нет, — завопила толпа.

— Тогда говорю я вам здесь и сейчас — по делам его и награда его.

Белые одежды закружили неистовый танец, пастор что-то кричал, подняв руки в воздух, бегали из стороны в сторону огни и факелы, плясали кулаки и посохи, лица и зубы. Тело Хорька, как резиновый мяч, поднималось и снова падало, переходя от одной команды избивающих к другой. Одним из факелов кто-то попытался прижечь Хорьку лицо, но он увернулся, и горящая тряпка приземлилась на сено, где он еще недавно отдыхал. Огонь быстро перекинулся на навес, люди начали давить бегущих от огня мышей, весело смеясь. Удары стали настолько частыми, что слились в один большой, Хорек закрыл глаза и растворился в яркой вспышке, беззаботном смехе и предсмертном писке.

Когда он пришел в себя, проклятое солнце долины Салахара уже висело напротив его лица, как огромная, невыносимо яркая лампочка. Он был обнажен, почти вся кожа на его теле была черной от побоев, песка и кровавых струпьев. Руки онемели и не слушались, Хорек с трудом приподнял голову, но увидел только тонкую полосу леса, перечеркнутую черной линией пожара. Очень высоко — он точно на крыше водонапорной башни. Внизу никого нет, ни единого голоса. Проклятые контуры деревьев уже начали расплываться и искажаться. Похоже, что сейчас городской колокол пробьет первый удар. Он попытался передвинуть ногу и тут же вернул ее назад, услышав шипение горящей кожи. До лестницы примерно два метра. До земли пятнадцать. Верная смерть. Оставался еще другой вариант — броситься внутрь резервуара, пролететь десяток метров и понадеяться на удачу. Пожалуй, так он и сделает, прыгнет и будет молиться неистовее этих сумасшедших о дожде и спасении. И когда он выберется отсюда, уйдет вдоль реки, он обязательно выживет и вернется обратно с полицией, которая разберет этот райский уголок по кирпичикам. Он собрался с силами, слегка приподнял руку и услышал едва уловимый неприятный железный скрежет. Хорек почувствовал, как натянулась железная цепь.