Кажется, он дышит. Кажется, он — поет. Июльский сборник «Темной поэзии» объединил под своей обложкой поэтов и музыкантов. Авторы не похожи друг на друга; прислушайтесь: «р-р-разломы!»; прислушайтесь: «вечность»; прислушайтесь: «о чем же это, о чем?». Пусть в круговерти рифм и слов каждый читатель найдет здесь то, что поразит его в самое сердце. А если не поразит: вернитесь к началу. Прокрутите, переиначьте, наполнитесь тем, что…

Памяти неизвестного поэта

Глаза мои полны вина и крови, словно потир афонского храма,

Но сердце до сих пор видит чайку, плещущую в пене над пучиной.

Уши мои — кладовые эха и чутки только к самим себе,

Но сердце до сих пор слышит волны, уносящие птиц, убитых ветром.

Язык мой сменил три рубахи за три года и трижды я забывал его,

Но сердцу до сих пор внятен язык отзвучавших литургий.

Ноги мои гудят, ибо посох мой не ломается,

Но сердце до сих пор ищет пепел твоих слов.

Ибо глух, ухожу к берегам, где тебя облаяли волны.

Ибо слеп, ухожу к островам, живописавшим твоим слезам.

Ибо после птичьей песни остаётся имя некого ветра.

Язык мой сменил три рубахи за три года и трижды я забывал его,

Но сердце надкусило камень твоих земель и узнало вкус огня.

Я ученик поэта, которого нет, певца без песен.

(Милорад Павич)

Иллюстрация Владимира Григорьева

ИЗ ЭТОГО МИРА ПОЮ МИР ИНОЙ

НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВ

***

лишь два облака в небе кипят, айвазовская пена

на возлëте пучины синеющей и корневой,

и стоит человек перед умопомраком апреля,

на волну распахнувшись, как здравствуй отец мой родной

я горжусь твоим мужеством струйки кадимого дыма,

той, что хлещет, как бич, и несёт на себе, как трава —

если даже и ты был оставлен, то что остальным нам,

пережитым за чëрною стенкою от божества?

вот любовь и свобода сплетаются в пару витую,

а другую, позор наш и смерть, кто расщепит собой?

я не дам похвалы, я гвоздëм в твоих жилах бытую,

видишь, небо швыряет в лицо тебе пену святую,

я люблю тебя так, что Ты Бог

***

щёлкают пальцы, отхваченные болгаркой,

в небе летят безумные облака,

всех нас, всё заслуживших, безумно жалко,

жалость моя, пир на весь мир, шагай!

чтоб под землёй наши лица уже не гасли

под проливным в колеблющихся степях,

словно огни оставшейся навигации

в море конца, открывающемся в себя

бегает солнце лета по карте леса

с компасом, струнный оркестр в ночи поёт

что-то из недр детства

смерти, души её

Иллюстрация Антонины Крутиковой к стихотворению «и чёрным днём ночным, во тьме пред морем…»

***

и чёрным днём ночным, во тьме пред морем,

в чужой стране, в грязи и нищете

я вижу вдруг безумие моё

и узнаю твой подбородок, щёки

во свете нежном рухнувшей волны

и глаз не вижу, но угадываю, как

слова на вывеске вдали,

вокруг заметных звёзд —

ту как бы пыль, что дальше и огромней

я обручён с тобой, безумие моё,

подкожными стальными обручами,

и свет на них, катящихся с горы —

как на церковной утвари в час службы,

когда темно под куполом, и только

мерцает чтение чтеца

на холодке подсвечного металла

как фонари в порту на тёмных водах

все дома спят

все дома, да, но спят

так глубоко, как море,

осыпанное галькой и песком

в тьму омовения, от берега в шагах

мне тридцать пять, меня манит на свете

высокое и тёмное окно

череповецкой девятиэтажки —

там света нет, мы спим с тобой,

все дома спят

вернувшись в забурьянившийся сад

кося ночную мокрую траву

смерть это сон последний наяву

***

эту грязь не отмыть, и покров над нею разодран,

но дано мужчине выбраться на балкон

и дремучий лес у самой черты горизонта

взять и остановить, когда уже так далеко

часть души забралась безвольной лосиной рысью,

пахнет августом юность, и от неё не скрыть,

сколько лет по грибы отец, и больные листья

осыпаются с чресел, и серебро коры

так восходит хлеб и плоды любого извода,

христианское солнце встаёт из земли в зенит,

словно стебель из ржавой лужи на крыше завода

над болезнью и нищетою моей семьи

***

гранит, как дети в темноте

или ребёнок в сумерках ли,

на ветру,

южающем сквозь дрожь

(там никогда собора не стояло)

я заезжал и видел перекрёсток:

он был один

стань хлебом, алчущий, стань, жаждущий, водой,

родителем, поломанный инфант,

будь, умирающий, живящим,

так, что ли? да

и стала нежной чернота твоя,

как не бывает нижнего белья

прожжённый шёлк, так не бывает нежной

перед святилищем окна завеса шторы

(бугры, грязь, стройка, синий лес

в блажном чаду простора помутился)

кто поит воду, кормит хлеб, пьянит вино,

кто красоту?

(благая бесконечность

разверзлась, воздух — дым её огня,

и ни в огонь, ни в дым не упереться,

так горячо ничто)

и стала нежной чернота твоя,

как двери гроба

отворены на Летний сад,

и с лепестков угля пыльцу уносит чайка,

на плату вечную живое нанося

залив сверкает, и оттуда

вопросов нет назад

АЛЕКСАНДР ЧЕРНИКОВ

13

Газовая плита сгорает оранжевым и синим,

Пахнет прогорклым и застарелым синти,

Попом ближайший к дому бар.

Кажется жар, назревает пожар

В старых и ржавых газовых трубах,

Электрическим разрядом по трупам

Дёргает мышцы бытия.

Наискосок по тексту — это ты была или я,

Не помню, чья это была фраза,

Про то, что всё, что ржавеет годами, может полыхнуть с первого раза,

С первой неудачной затяжки.

Звенят ремни, подминая кожу под пряжку

Реки Пряжки, с которой так дружил Блок.

В белом венчике неусыпный пророк

С фонариком наперевес не может никак упокоиться,

Между фонарём, аптекой и закладкой с мефедроном и совестью.

Эта команда апостолов из двенадцати —

Сто лет как пахнет костями из общей их пасти,

Что же ты бродишь, зараза, ты и так божественен,

Пересыпан стразами и эйфоричен, как серотонин,

И пускай клином вышибают клин, клацают магазины и затянуты ремни бронежилетов —

Мы хотели бы на соседнюю станцию, мы хотели бы обычного лета.

Беспечного, неподсудного, в полный рост на пляже,

Нет, не ляжем мы под тебя, отче, точно не ляжем.

Скручены счётчики и затянуты гайки, как будто специально, чтобы их сорвало,

Не хватило тебе в расчётных листах безумного двадцатого, тебе было мало??

Жестяная банка с кокаином пуста, как деменция, и летит на соседнюю крышу,

Серебряный век, марафетчицы, Фридрих Ницше,

И предчувствие конца, и дроны над полем,

И женщины, воющие смертельным воем,

Газовая плита тлеет оранжевым и синим.

Прогорклым запахом от сгоревших волос и сизым на щеках инеем.

Манифест

Земли — крестьянам,

Алкоголь — пьяным,

Нервным — сижку,

Недотраханным — интрижку,

Перетраханным — детскую мазь,

Свиньям — забористую грязь.

Бодипозитивным — побольше тела,

Больным — поцелуй в лоб, чтобы не болело,

Олегам — Ольгу

Полигамным — койку,

Моногамным — минорную гамму,

Движовому Эдипу — мажорную маму.

Депрессивным — синдром,

В пуп казаку — палиндром,

Алчущим страсти — на шее синий засос,

Тебе — весёлого смеха без слёз.

Фабрики — рабочим,

На наличку дрочим,

Не хватает на долги —

Бери и беги.

Вратарю — гол,

Коллекторам — кол,

Ебут в телефонный динамик,

А ты не порть спину, сиди прямо.

В дороге ж/д вокзалу — табло,

Нищим продукты с кредитки в ебло,

Среднему классу —

В пятёрочке в пакет на кассе.

Гусарам — гондоны гусарские,

Цыганам — блестящие как сопля цацки,

Крепкошеюю Дездемону — Отелло,

Тебе — мягкий закат в окне загородного отеля.

Корчма под окном корчится в пьяных криках,

Пахомам — ногой в пах,

Космонавтам — рукой в космос,

Ведьмам — словом в седые космы.

Шкафам — скелеты и кости.

Бывшим — тугое в губы прости,

Трактористу — извини, больше нет, но триста,

Всё убрал, спасибо, теперь снова чисто.

Собакам — мясо,

Боксёрам — сотрясы,

Локальным конфликтам — пепел и тлен,

Альтернативным полам — резиновый член.

В общем всем за свой счёт в этом угаре,

Каждой твари — по витой паре,

Кому повезёт — тем по потребностям,

А тебе — нагого ночного неба, пересыпанного млечным путём густым…

Пуля

По английски звучит как bullet,

Блядь, даже на слух это как-то больно.

У нас есть для тебя линия фронта и пули,

И нет для тебя слова вольно.

Есть слово volley — это как будто бы лилии или воля

Перекатились с языка на губы летним воскресеньем.

У нас есть для тебя в слёзы перепаханное снарядами поле,

Сизый выевший глаза дым и кровавое во рту варенье.

Salvo of missiles — как будто бы сало под водку и глубокие мысли

Зависли в стопке и теперь воют со скоростью в офонаревшие три маха,

Переменным штрихом комья почвы, корни зубов, вывернутые конечности и костыли —

У нас есть для тебя вкус земли с нотками заледеневшего внизу живота страха.

Как будто бессонница перед отправкой слово anticipate —

Как самое большое и самое страшное в твоей жизни приключение.

У нас есть для тебя позиционные, гробовые и наступательные,

И нет для тебя вариативности решений.

Есть выгоревшие многоэтажки, гулкие города и промзоны,

Осколки стекла и бетона и переломанная в брекеты челюсть.

Звучит как ролтон или доширак твоя берцовая big bone,

Как протяжный в дорожной грязи стон, как бытия бренность.

Крытые рынки, покрытые трупами и крылатыми ракетами,

Разъебанные посёлки, места для подвига или бесчеловечности,

У тебя есть возможности в этом аду звучать как better than me,

Или остаться в лимбе чувства вины на оставшуюся после вечность.

Бодрее и злее себя надо настраивать как-то,

Умирать или жить с чувством страха безумно жутко.

Английское или русское для автомата extractor

Звучит как вылет в лобовое стекло вместе с водителем маршрутки.

По-английски как будто похоже на слово war,

Типа, воу, приятель, можно полегче,

Как будто бы кто-то дыхание спёр,

Старайся, дыши глубже, человече,

Ведь твой срок здесь вышел, пора, вставай и иди.

Звучать как the fault на английском или звучать как remedy,

Или как не нажатый вовремя курок.

Или как нога, бесчувственно запутавшаяся в стремени.

Наполовину

Наполовину обломанный,

Наполовину починенный,

В груди так пусто и холодно,

Позвони, обними меня.

Выстужающим ветром

Бредёт вдоль канала

Под сигаретным пеплом

И под мостками причала,

Над головами и под

Ногами, сбоку и рядом,

Вдыхает изморозь в рот

И выдыхает долгим взглядом

Мое одиночество бесконечных прогулок.

Стоп

слово, потерянных слов переулок,

Дуло паузы в плеере смотрит мне в лоб,

Меня снова продуло,

У меня снова приступ.

Этот вот жизни выступ, за который нужно держаться

Так напрягает пальцы, что сложно что-то писать.

Я больше трёх недель как абсолютно чистый,

Я брожу, потому что боюсь в кровать.

Я устаю к вечеру, шакалят датчики, воет мотор,

Я знал, что меня пропалят,

Я хотел узнать, до каких пор

Смогу удержаться, выдавливая стихи из нор

подсознания.

Знание — это ебучая сила.

Хорошо бы знать, где наступишь на грабли,

Обойти и напороться на вилы

Шпагоглотателя, подавившегося саблей.

Слишком много раздумий,

Слишком мало крупиц текста.

Это набережная промороженных мумий,

Выброшенных в канал из контекста,

Наполовину починенных, наполовину обломанных.

Гниение плоти и сомнительная химия дезинфекции огня.

В этой точке схождения параллельных прямых

Всё наконец окончательно. Отключи уведомления. Забудь про меня.

Мир кроет волнами

Мир кроет волнами,

Волны безумия считают по порядку,

Взвешенные ебутся с пассионарными —

И тем и другим нужна разрядка.

Давай перечислять числительные

И снимать перед струями душа нательное,

Шершавые ладони со стороны тыльной,

Скомканное постельное.

Чёрных и красных тонов нижнее,

Пьяная тушь размазана,

Нагие до потери лишнего —

Мы оттиск будущего на хрусталике твоего глаза.

Зачитай мне про Дидону и Энея,

И я возьму тебя за волосы в горсть,

Карфаген и засыпанные пеплом Помпеи,

И воздуха под ногами пропасть.

Что такое интеллект телесности?

Какой у тебя возраст?

Пойдём на улицу, здесь тесно,

Добавим картинке уровни и контраст.

В кедах из секонда трахаться на львином мосту,

В городе мостов людно и никогда не поздно,

Часовые с оружием у автозаков на посту,

Над скоротечно бегущими облаками — звёзды.

Мир содрогается и кроет волнами,

Энтропия безумия не сходящегося числового ряда,

Стоящие стонут в унисон с беспрекословными,

Удар по капсюлю воспламеняет порох заряда.

Нет запаса времени ждать и прятаться,

Отрицанием смерти юность плавится между людьми.

И если после нас от нас ничего не останется —

Я зайду за тобой завтра после семи.

---

НА ГРАНИЦЕ СТОЯЩИЕ

ГООРИ

Иллюстрация Антонины Крутиковой к стихотворению «От земных благ до небесных проблем я лечу…»

***

От земных благ до небесных проблем я лечу,

Обрубая крылья ангелам, чтоб прикрепить их к кораблю,

А после из их нимба, благословения и чувств

Сделаю посадочный модуль и аварийный люк.

Не волнуйся,

Ведь солнечный свет тусклей любой люстры,

Мол, любовь — курсы,

Меж которых стрелка компаса юлит,

Но,

Я знаю, что только на Марсе можно любить.

И вот,

Под ногами земля трещит,

А ангелы сыпятся метеорами —

От их крыльев остались хрящи,

Что разносит ветер орами

И воплями по литосфере

Прямиком от юга на север.

Но мне

Не по душе земные угодья и жизнь —

А давай на Марс убежим?

Без прикрас виражи

Тащат приказ для вражин

Данного побега, мы

Можем мыслить лишь кометами,

А потому держись, это обратный отсчёт! —

Мы полетим ввысь, а потом падение отсечём.

Мне

Сотни световых лет приходилось практически падать,

Но сейчас

Нас домчит на Марс

Космический корабль.

Коллаб ль

Всех цветов космоса

В твоих глазах цветком разносится?

Ангелы давно погибли —

Добит ли

Бесконечно небрежный ледяной простор?

Постой —

Всё уже под небом, пора лететь!

Мимо нас буран, метель.

У ран теперь

Есть зов, глас и имя — глаз

Не своди, но Марс не принял нас.

Ах,

А было-то надежд — вера кормит

Даже самый сложный терраформинг.

Но

Среди грунта призраки — красный фактор,

Что не найти здесь астронавтов.

Возвращаться нужно домой, бежать от инопланетных картин,

А после наладить режим.

Скажи, а звёзды тоже порой ведут отсчёт? —

3.

2.

1.

Убежим?

***

Больно? Да. Будет больнее.

Руки, ноги переломай.

Я убью себя как сумею.

Я люблю этот дивный май.

Отражение холит окошко.

Спрятать солнышко да в карман —

Я убью себя светлым прошлым,

Я люблю этот дивный май.

Слом стиха — отторжение:

Если больно — пиши, давай!

Я готов давно от рождения

Полюбить этот дивный май.

Май, мой май,

Вытравить бы зеленеющие тела

Из лелеющего тепла,

Чтобы вещи и дела

Вешались на стенах.

Нежные мастера

Любят жечь колорит,

Дабы на костре сгорело тысячи чернокнижных Маргарит,

Но потом среди расправ и мести,

Где горящие глаза вымостят

Что-то большое, что вместит

Май в себя из пепла головы — пустяк!

А

Для любви

Так важен

Ад

И клыки

Со стажем —

Потому-то и горит месяц, кошмар горит;

Странно, но я не слышу вопли Маргарит.

И всё же,

Я

Буду душу на весы сыпать, дабы жар мая

Вёл к тебе — мёртвых тел

Больше, чем слов у Шалтая,

Но меньше май и не позволит, так что прячем их среди твёрдых стен.

А потом будет ветер и дождь —

Пусть потухнет вечный огонь, я знаю, ты этого ждёшь.

Больно? Да. А май ещё не сошёл,

Но пепел и прах говорят, что всё хорошо.

Моя Солнце-тьма, скажи, а как тебе жара месяца?

Я люблю те костры, на которых можно повеситься.

Сложно и весело —

Таковы речи мастеров в дрожи генезиса,

Но

Самое прекрасное среди пожара,

Что во мне ничего никогда не дрожало,

А значит, боль — обман,

А любовь — это дивный май.

Больно? Да. Будет ещё!

Не люби, но не умирай.

Обещаю тебе: освещён

Будет дивами этот май.

А пока догорают Маргариты под гимн и флаги —

Я стою у кострища и готовлю следующий факел.

***

Под моими речами

Даже смерть не встречали —

Осмотрись! А я

Заверю тебя, что небеса раскалят, но

Это будет зваться распорядком.

День за ширмой за днём, только полемика в корпусе —

Если всё-таки мир раскалён, то даже каменья в пропуске —

Небу запрещено кровоточить — заря толком

Солнышко не подняла —

Но приветствуется лёгкий разряд тока,

Что разойдется по глади, как полынья.

Да, мой мир —

Дамой мил

Свет, что доконал небеса, что до смерти домолил,

Но

Соотношение абсурда — прелестно,

И дополнения к небу — прекрасно.

Лампочкам над тропой — не место,

Ведь только раскат небу остался.

Ах, люди! Всё

Забито и скомкано

Обидой искомой, но

Открыть в себе силу, дозу неявную —

Стать десятой частью звёзд над плеядами

Среди позабытых угроз — пили яды мы.

У гроз миллиардами

Слов

Просил прощение небосклон:

«Боже, боже! Грозная, помилуй, я мазком краски решил разбавить! Но моя память — раскол! Дай свою милость в мазках...»

И случился раскат.

Кто-то умер под тяжесть моих речей —

Не важен характер убийства, главное — труп ничей.

Руки чернь

Скрывают, но грозовые тучи летят вплавь — надрыв —

Никто не умер, просто рай закрыт.

И я

Под ливнем корпею

Да прячу труп, как умею.

А казалось, что вначале

Невозможно убить речами,

Но за грозой всегда следует наводнение,

Которое мы и встречали.

***

Выплёскивай.

Вылепливай.

Вытаскивай.

Вырывай.

Ни блёстки нам

Нелепые,

Ни краски нам

Вылил рай,

Но что-то перекрёстное,

Что ветками

И гроздями

Распознаёт неведомое,

Неясное —

Выбирай.

Если море разозлить, то оно корабли захлестнёт,

Карабин кистенём

Покажется,

Паруса выстроятся под ряд ветру,

Это скажется

На водный поток, что хотел понять смертных.

А грёзы там —

Нечто больше, чем роза ветров,

Нечто меньше, чем посох святой,

(Выплёскивай!)

Но нужно помнить, что воздух — веток

Главный,

Даже если судно разобьётся о гавань.

Судный день —

Чудный бал:

Я хотел,

Но не стал...

Ах, море, моё море, плеснуть бы краску из стакана,

Чтобы хоть кто-то соизволил найти мне скулы океана.

Вот я,

Допустим,

Глиномес,

Но в руках лишь застывший пластилин,

Что вряд

Напутствий

Или мест

Дальних слышит, что нужен пластик им —

Им

Дивидендам культуры, дай материал, что повсеместно красится —

Так бывает, что дровосеку нужно сердце, а мне — побольше пластика.

Дотошно пласт никак

Не вымолить у творца, что боль лелеет уговором,

Но творец — это не то чтоб демон

Оголтелый,

А просто ангел без ореола.

Так что я выл лептами,

Но слышал лишь тишь —

(Вылепливай!)

Почему ты больше не говоришь?

Верёвка тяжела, но если просунуть руку в реку,

То можно вытащить джинна или труп человека —

Не велик размах отличий,

Если они там ради приличия.

Но

После погребения только грунт близь ног,

Ибо солнце лишится к утру висков,

А мир разрешетит —

Не бойся, ещё бесконечность смертей впереди,

(Вытаскивай!)

Так что просто на приказ кивай.

Завести бы сказ о разрыве, но думы ведут к бумаге,

То есть распинаться — сопоставимо глупо на январь,

Если в этом забавном мире история ходит кругами,

То лучше расписаться, попрощаться и не... (Вырывай!)

Выплёскиваю.

Вылепливаю.

Вытаскиваю.

Но не вырву.

За звёздами

И кометами

Рассказано,

Что миру

Свет необходим

Сразу после бесконечных смертей впереди,

Ведь светлей еретик

Горит,

Пока звезда ложится в образ рифм.

Потому

Моментами

И сказками

Я найду только край:

Неведомое/неясное? —

Выбирай.

***

Не страшнее ветров, не страшнее штормов, но страшнее зимы несносной —

Наше время — линкор, что разбился шатром на осколках земли и космоса.

Но не слушай ни вдохов, ни шёпота вод или струны виолончели:

«Если спрятаться в гофру и вывернуть ток, то стихия прервёт течение». —

Так грозился нам бог, извергая кровавые всполохи и ложась на распятие.

Но дрожать и препятствовать, как вожак в неприятностях, —

Это божий ханжа для приятелей,

Но не наш,

Ведь карт-бланш

На стихию — дорожать для принятия

Собственных сил,

Даже если бог нас не полюбил.

Знай,

Что во тьму и во свет

Я люблю тебя — скажу прямо,

Коли буря придёт во сне,

Перед ней я встану упрямо.

Небо водицей щедрится,

Солнце от неба щурится —

А я прячусь в плаще — лица

Не скрыть мне на божьей улице,

Но стихия перемотана:

Ей — шипы, бергамота — нам.

Не ужаснее града, не опасней сели, но зыбучей конца времён

Божий жар в лоб, что тоже жалок

В присутствии перегара от целебных зелий на местах краёв.

Но

Что в ненастье, и что в безветрие

Я люблю тебя — скажу боем в зной:

Бог давно не любит образность

Ну а я ненавижу конкретное.

А ветра и бураны картаво звучат за окном,

Пока я гоняю печаль испокон

Веков,

Где божий замысел

Готов

Кричать, что сами все

Мы потеряли неоспоримый закон,

Но на деле это горны зависти.

А сейчас помни слово и подпись — тесна, запечатана,

Но

«Я люблю тебя» — противодействие и сна, и печали нам,

А воды — Бермуд —

И пугает их наш триумф.

Не боюсь я богов, не страшусь я ветров, и не будет противоречий —

И вести я готов за собою веток — даже бога он покалечит!

А ты руку держи и шагай далеко, ведь за штормом будет пролив —

Я готов дорожить даже строчками в лоб, если легче тебе от них.

НИЦХОНА МАГЕН

Иллюстрация Антонины Крутиковой к стихотворению «Не подходи к нему близко…»

***

Не подходи к нему близко.

У него внутри огонь,

Около рта пляшут искры —

Не позволяй ему

Целовать тебя, деточка.

Он расстроен, как пианино

В школьном актовом зале.

Он нескладен, как сломанный шезлонг.

В его зубах после ужина застрял кусочек кожи.

Говорят, что в полнолуние

У него отрастает крысиный хвост,

И он этот хвост в брючину прячет.

Не прекращай смотреть ему в глаза,

Будь сильнее. Не отводи взор —

Такие, как он, не выносят прямого взгляда

И норовят забиться в щель.

Не прикасайся к нему.

Не толкни его даже случайно плечом в толпе.

Пусть он вернется в свою трещину в полу или стене

Нетронут.

Тогда, если только ты всё-всё сделаешь правильно,

Он снимет с балкона бельевую веревку

И в шифоньере повесится среди сорочек и пиджаков,

В темноте едва угадывая,

Как в зеркале у его двойника вываливается язык.

И однажды

Сквозь закрытую дверь его квартиры

Прорастёт тонкий белесый побег, крохотная лиана

С живым глазком внутри каждого цветка,

И если коснётся его больной — вмиг выздоровеет.

Но только если ты все сделаешь правильно.

Не подходи, не подходи к нему.

***

В детстве собирали всё,

Что можно найти,

О чуме.

Перерывались все энциклопедии,

Если не тонны, то десятки кг бумаги.

До сих пор помню эти желанные страницы «Древа познания».

Ни один школьный доклад не готовился

С таким энтузиазмом.

Затаив дыхание, читали

О блохах, бубонах и чумных докторах

С волнением сродни эротическому.

Или вот Ван Гог.

Того обстоятельства, что он убил себя,

Было достаточно, чтобы распечатать

Все доступные его картины

И носить в специальной папке.

Кстати, про картины.

Что можно было рассматривать часами?

Не какую-нибудь «Девочку с персиками»,

Не какое-нибудь «Утро в сосновом лесу»

(Разве что на конфетной обёртке,

И то — чего её рассматривать, съел, и всё),

А «Последний день Помпеи».

Мама, они же все умрут?

Все-все?

Мам, а у нас рядом есть вулканы?

А почему?

Ложились спать и не могли уснуть,

Вдруг какой-нибудь вулкан

За ночь решит вырасти прямо под окном.

А наутро доставали снова

Энциклопедию живописи.

О, блаженные страхи детства!

Благословенны будьте, ледяные мурашки по коже

После фильмов о Фредди Крюгере!

Выросли.

Прочитали Камю.

Ну и что та чума.

Ни кожи, ни рожи.

Тьфу.

***

А однажды ему не разворотило кишки.

Однажды не оторвало голову.

Хотя, даже если бы оторвало,

Он бы вряд ли заметил,

И кровь, бьющая фонтаном,

Была бы убедительнее всех приказов.

Однако голову, как мы помним, не оторвало.

Но Смерть осталась в нем,

Как осколок.

Это было не больно.

Только ныло иногда

К непогоде,

Да иногда как будто внутри

Зудело тоненько-тоненько, как комар,

И тогда становилось грустно.

Слишком много вспоминалось тогда.

Зато он теперь

Откуда-то знал,

Кому скоро умирать.

На войне он об этом молчал.

Просто его никогда не удивляли радиосводки.

Зато после

Начал махать пальцем туда и сюда,

С какой-то садистской радостью:

«Ты умрёшь!»

Прыщавому клерку в банке,

Симпатичной контролерше в трамвае,

Ребёнку на руках плачущей матери.

Сначала его считали безумцем,

Потом пророком.

«Колдун, колдун!» — кричали соседские ребята,

Кто посмелее.

Сколько раз он тыкал пальцем в зеркало,

Сколько раз говорил ему: ты умрешь.

Но что-то не срабатывало.

Чего-то не хватало.

Не зудело внутри.

Он начал пить.

И однажды допился до того,

Что увидел Смерть.

Она ходила и что-то искала,

Как рассеянная бабушка ищет спицу.

Потом она повернулась к нему,

Обрадовалась:

«Вот же он!»

И разворотила ему кишки,

А для гарантии — оторвала голову.

Вот тогда все встало на свои места.

П₽оектъ АнДРЮ’ МельМа'нъ

***

Аптека. Улица. КБ. Гештальт

Либо другой «гранатный» магазин

Где утолить свою печаль

Приходит грустный господин

Ливень и покосившийся трамвай

Ступают люди под вагон

Невыносимо депрессивный май

Четверг. Толпа. Свадебный салон

Развод. Психушка. Снова в морг

Она и он. Психолог не помог

Вопрос один и тот же всегда вслух и словно в такт

Где бог? И почему он не выходит на контакт

Ответ: Как мы относимся к низкочастотным особям, пахнущим так зловонно,

Так к нам относятся высокочастотные силы

Пьём молоко коровье целый год для деградирующих Нейронов

И не выходим из сна невыносимого

Перегораю

Бывают дни, совсем не критические

Бывает, длится это месяцами даж

Совсем не хочется делать что-то систематически

Перегораю петь, играть, мозг устраивает саботаж

Спираль совсем не та, что противозачаточная

Как будто лопается от перенапряжения и негатива

Как будто в мозг загружают потоки гигабайт палаточных.

И в неокортексе как будто лишь Ретроспектива

Сожаление о том, что родился не в то время

Когда ценности обесценились, люди обмельчали

И нравов и целомудрия почти не осталось,

бремя

Моё. Нести эти воспоминания из прошлых жизней от радости до печали

Но радости всё меньше и меньше

Напряжения всё больше и больше

И спираль, о которой твердил выше, всё тоньше

А жить моей душе всё же хочется слаще

И дольше

Если кто-то радуется в данный момент

Значит, кто-то где-то страдает

Возможно, пинает бабулю ублюдок мент

А олигарх на Мальдивах отдыхает

Ощущения у меня такие, что я должен жить лучше…

А я перегораю, вроде стараюсь развлекаться

Кто объяснит моей душе заблудшей

Что хватит по измерениям скитаться?

Кто объяснит моему мозгу, что это все суета? Я?

Кто объяснит моему мозгу, что систему управления загружают извне?

А философы современности описывают вечные проблемы бытия

Я в книгах ищу того, кто ответит на вопросы и объяснит их мне.

А Я это кто? Кожа да кости и мясо?

Или Я это то, что я вижу, когда закрываю глаза?

Или я это некто, что прикрывает невидимые бреши за меня?

Я это кто? Кто Я? Вопрос остаётся до сих пор открыт для моего Я.

Дурачки вокруг

Дурачки вокруг, в офисе и в поле

Дурачки окружают меня везде

Дурачки на станциях и на ледоколе

Один я Д’Артаньян, блядь, прибитый на кресте

Дурачки управляют и возделывают землю

Дурачки пытаются управлять мной

Дурачки вшивают мне в мозг микросхему

Самоутверждение за счёт всех спасает порой

Дурачки на орбите и на дне океана

Дурачки программируют и пишут стихи

Я врастаю как овощ в лоно дивана

Гордыней горд я, я лучше всякой чепухи

Поищу, похожу по свету белому

Поброжу в поисках счастья райского все ближе и ближе

Поищу дурачков глупее дурака оголтелого

Но глупее не найду, чем кого я в зеркале увижу

---

ТЬМА ИНЫХ МИРОВ

АЛЕКСАНДРА ИМАЕВА

Иллюстрация Антонины Крутиковой к стихотворению «Смерть шамана»

Смерть шамана

Только лишь тело усеялось пятнами смерти —

Коршун с небес распознал себе отнгел.

Первыми к пиршеству прибыли духи

Призванных ране.

Тризну отпраздновать жаждали предки,

Славя и силу, и смелость погибшего парня.

Внутренность было несложно достать —

Брюхо ножами умельцы вспороли.

Новые органы с туши оленя забрав,

В пустоши трупа отшельника вдели.

Дважды по три дня не ел он, взывая

К жизни кончине.

Выколов, сбросили в пропасть глаза.

Новые очи в глазницы вложили страдальцу.

Зрение сокола приняло тело бесстрастно,

Долу лежащее древа святейшего вскрай.

Уши бедняге пробили по голову глубже —

Слышать зов кровников тихих, но строгих.

Знаки умом, чтоб читал он и ведал —

Требу створили.

В пуп заползла враз змея длинной ночи темнее,

Стала внутри по-хозяйски разделывать тушу.

Выползла с глотки, язык заменивши на жало —

Тут же открыл воин веки над птичьей зеницей.

Сбросив обноски с себя, он в новьё изрядился —

В шубу, что сам обшивал из оленя и волка.

Новый наряд, в чем отправится некогда дальше,

Празднует ныне.

Верной рукою за бубен хозяйский берётся.

Знаки ладьи и земли, не стихая, грохочут.

Ратует племя, что есть между ними защитник:

Новый шаман теперь будет изрядной опекой!

Руки как крылья расправил, от края до края.

Звёзды посыпались бисером с маски оленьей.

Огненный круг очертя, кружится в пляске:

Кам пробудился!

Преемник

Говорили потом, что с востока пришёл,

Кто стоял у стены с позавчерашним лицом.

Он у мрачного стражника вымолить рад

Был дорогу себе в этот сумрачный град.

Караульный не внял его слёзной мольбе:

«Не своди до хулы, убирайся к себе!

Обнесён кирпичом этот город не зря —

Им святые отцы вмуровали себя!»

Горят у демона глаза языческим огнём,

Копытный звон замест шагов,

И хвост скрыт под плащом.

«Неспроста нечисть я обречён заслонять —

Пока жив, неустанно держу рукоять!»

«Не пришлось чтобы впредь у ворот тут стоять,

Счёт по высшей цене можешь мне предъявлять!»

«Град с дождём этой ночью особенно бьёт,

Своей службы тобой завершу я учёт.

В этот город тебя приглашаю, входи —

Будешь вместо меня ты стеной на пути!»

Горят у демона глаза языческим огнём,

Копытный звон замест шагов,

И хвост скрыт под плащом.

Скрип дверей возвестил, что подняли засов.

Путник вмиг очутился в кошмарном из снов:

Сотни лиц вкруг стоят, озарённых костром, —

В каждом видится бес, что покинут крестом!

«Городил, что монахи сомкнуты стеной!»

«Зарекусь, им не выйти! С приездом домой:

Будешь сторожевым, пока ночь не спадёт,

Только я не видал солнца век напролёт!».

Горят у демона глаза языческим огнём,

Копытный звон замест шагов,

И хвост скрыт под плащом.

Медея

Владыко-солнце! Кровь твоя во мне! Услышь, прошу, куренье гекатомбы

И благостно прими се подношенье во имя дочери царя, твоей же внучки.

Я молю! Уж мойры бросили мой жребий на алтарь, и в путь отправиться готов Арго,

но — без меня мой чужеземец синеокий грозится плыть. Глядь, я ему постыла.

Боюсь остаться без него вовеки, тогда не мил мне свет, твоя не в сладость вечность...

Волны морские взвиваются в гневе

И скалы ломают шутя.

Безумная, ищешь того, чего нет,

И тем ты губишь себя.

За поворот судьбы колеса

Заплатишь тем, чем жизнь мила.

Играли в детстве мы, пускались друг за другом по полям быстрее ветра.

Я соколом звала тебя, родного брата. Ты мне срезал для лука ветку, я украшала лавром твои кудри.

Коварно соблазнив тебя своим отъездом, взяла тебя я в плен. Ты нужен был, чтоб задержать родных,

В погоню припустившихся за мной, твоей убийцей. Но план сработал:

Лежащие по берегу отрубленные от тела части отбили им охоту ворачивать меня.

Волны морские взвиваются в гневе

И скалы ломают шутя.

Безумная, ищешь того, чего нет,

И тем ты губишь себя.

За поворот судьбы колеса

Заплатишь тем, чем жизнь мила.

Забрал меня с собой мой чужестранец, и стала я царицей тех земель, но не в сердцах его.

Не в силах гнев сдержать, к тебе, владыко-солнце, обращаюсь. Мольбы мои приемли!

Вкруг земель уж не вернуть потерянных садов отцовских, гор высоких.

Как не грустить о прожитой весне в родном дому, покуда здесь мне всё немило!

Кроме крошек-сыновей, глядящих на меня сапфировыми взглядами супруга...

Волны морские взвиваются в гневе

И скалы ломают шутя.

Безумная, ищешь того, чего нет,

И тем ты губишь себя.

За поворот судьбы колеса

Заплатишь тем, чем жизнь мила.

О, ты был прав, сияющий лицом суровый предок огненно-лучистый!

Всю жизнь свою и кровь твою пролив до капли в лице двух сыновей,

Волшебницей лечу в твои покои на колеснице золотой в упряжке из небесных ламантинов.

Не дам тела омыть земною скверной, но лишь бессмертия достойны отпрыски мои.

Прими же нас, своих потомков, царь-солнце, грозный господин!

Волны морские взвиваются в гневе

И скалы ломают шутя.

Безумная, ищешь того, чего нет,

И тем ты губишь себя.

Ты убила всех, кем жила,

Но бессмертие было лишь для тебя.

УЛЬЯНА ВЕРХОВСКАЯ

***

У хозяйки чудесные гладкие руки

И огромный горячий живот.

Кошки смотрят насквозь — но скорее со скуки —

Кошки видят, что в душах живёт.

У хозяйки уютно на тёплых коленях

Слушать скрипы и стоны дождя.

У хозяйки полно сердце мутных сомнений,

И она ненавидит дитя.

А старик-муженёк у неё много курит —

Дым ласкает разорванный рот.

Ненавидит меня, а хозяйку ревнует,

И поэтому скоро умрёт.

Но она так покорно морщины целует

И выносит из спальни горшок!

Вечерами, я вижу, хозяйка тоскует,

Когда сыпет в бокал порошок.

Её муж засыпает влюблённо и сладко,

До обеда совсем не встаёт.

А хозяйка моя тихо плачет украдкой

И любовника бледного ждёт.

Кошки смотрят насквозь: у любовника руки

Холодны, а улыбка как лёд

И бесшумны шаги. Отвратительны звуки,

Когда кровь из хозяйки он пьёт.

Он кладёт ей ладони на грудь и смеётся,

Гладит полный горячий живот.

Там дитя нерождённое плачет и бьётся,

Понимая, что мама уйдёт.

И когда, разрешившись от бремени тёплым,

Ненавистным орущим комком,

Она прыгнет в окно, тихо ставнями хлопнет

И покинет навеки наш дом,

Я с тоскою взгляну вслед ушедшим коленям

Той, что бросит меня и дитя.

Там, закутавшись в тени дубовой аллеи,

Твой любовник заждался тебя!

Так беги, госпожа! Знаю, дверь не закрыта,

Предлагая отправиться в путь.

Может, броситься? Но так безвинно забыта,

И малышке одной не уснуть.

Я отдам всё тепло материнских коленей

И, обняв её, буду мурчать.

Спи, дитя, и в одном из твоих сновидений

Возвратится заблудшая мать!

Яд познания

Говорят, до сих пор его видят в портах и тавернах.

Он поёт о любви и роняет слезу невзначай.

Говорят, он прожил свою жизнь и жестоко, и скверно.

Если спросит тебя, ничего ему не отвечай.

Это злой человек: злые мысли и страшные сказки.

Не ведись на соблазн словоблудья, не верь дуракам,

Он тебе не подарит хоть сколько счастливой развязки,

Мы ведь все его знаем, когда-то и мы были там.

Мы там были, у всех до сих пор страх животный во взоре,

Боль в дрожащих руках, огоньки догоревших свечей,

Он ведь всё прописал в том негласном пустом договоре

И послал на войну, где не надо щитов и мечей.

Там я враз потерял Отца, Сына и Духа Святого,

Я бы мог стать великим, но стал почему-то собой,

Я впервые прозрел и я много увидел такого,

Что война перестала казаться хоть сколько войной.

Я сражался за право иллюзий, за лёгкость бездумья,

За возможность не знать и не видеть, страдать и любить.

Безопасность во лжи, я был мудр, был на грани безумия,

Не мечтая быть кем-то, я страстно желал просто быть.

Он, как гвоздь, меня вбил в гладь реальности, серой и страшной,

Я ведь знать-то не знал, да и знать никогда не хотел:

Сколько боли способен принесть день забытый, вчерашний,

Сколько в нём захоронено милых нетронутых тел.

Так не слушай того, что поёт он в портах и тавернах,

Он не знает любви, он лишь разум — не пей этот яд,

Коль не хочешь закончить, как мы, и безбожно и скверно.

А не станешь — так, значит, во всём будешь сам виноват.

НАДЕЖДА ПЕТРУШИНА

Иллюстрация Антонины Крутиковой к стихотворению «Раз молчание — золото, песня — латунь и медь...»

***

Раз молчание — золото, песня — латунь и медь.

Мне бы сердце свое беспечное пожалеть,

Но, пока холодна небесная бирюза,

Под ладонью твоей гореть ему и мерцать.

В рыхлый снег, словно в пашню, алея, ложатся зерна.

Лозы всходят, но стоит тронуть их — в пальцах мерзнут.

Королева, мне грезится Север. Он нем и наг,

И любовь его амальгамная ледяна

В цвет глазам твоим. В тон бесстрастной твоей любви.

В подреберье своем баюкая феврали,

Север пристально смотрит в меня, отражая зверя,

В чьих зрачках вертикальных, волчьих — вихрят метели,

В ком давно узнаётся погибельный этот край —

Средоточие сновидений и склеп утрат,

Что боится тепла. Которым легко дышать.

Крыл вороньих твоих изящество, Госпожа,

Аметистово-чёрным клинком рассекая воздух,

С Гончих Псов филигранно точно срезает звезды,

Осыпая на землю расколотым хрусталём.

Здесь бы сбиться с тропы.. Но вновь нахожу её,

След со следом сковав прочнее звена к звену.

Чем плотней белизна, тем сладостнее тонуть.

Путеводной на коже — отметины колдовские,

Оберегом: где ты касалась — не тает иней.

Вьюга точит ветра, на загривке щетиня шерсть.

Раны множатся, поцелуями их зашей

Ненасытно, ревниво, словно сама зима.

Песня Севера — злато, в ней ли звучать словам?

Как на плаху идет обречённый: спокойно, ровно,

Так и нежность твоя однажды мне вскроет горло.

***

Что пробуждает демонов, скрытых в нас?

Страсть, за собой влекущая одержимость,

Прошлое, истязающее во снах,

Страх одиночества?

Алый узор прожилок

Медленно проступает вокруг зрачков.

Вера ослабла в жарких словах молитвы,

Чёрной слезой с распятий сочится кровь.

Вся красота неминуемо ядовита

И оттого пленительна.

Если свет

Вышел из чрева ночи в своем начале,

Есть ли он в нашем проклятом естестве?

Вестников рая тиара скорбей венчает,

Сеявшим ад в геенне его гореть —

Кто же мы? Воплощение verbis diablo,

Зверь, что покорно ждёт у его колен,

Глядя в глаза?

Между пальцев сжимая карту

Чувствовать отдаленный раскат грозы,

Дрожь на губах, нетронутых поцелуем,

Жажду и смерть, чей привкус на них застыл

Так же незримо, как тени в тумане улиц.

Клык может только грызть, коготь — только рвать.

Тяжесть грехов, которые ты прощаешь,

Тихий щелчок взведенного вверх курка.

Мой скорпион, нежность слишком изящно жалит…

***

Как моя любовь оставляет шрамы,

Так твоя становится в нас отравой,

Разъедает ласково до костей.

Сколько ни отдашь её — будет мало,

Но иной не нужно теперь совсем.

Лунный серп дрожит в воде, искажаясь.

Нелегко страшиться своих желаний,

Проводя губами по волосам.

Смертоносней яда, острее стали

Аконит, цветущий в твоих глазах.

Зверю недозволенный, невозможный

Поцелуй когтями срываю с кожи —

Его нежность жжёт. Прорастет полынь

От твоих ворот да по бездорожью,

Где ложатся рысьи мои следы.

За беззвездной ночью приходит утро —

Терпкий сок на лапах. Мечта и мука

В каждой жизни принадлежать тебе.

Перевертыш скинет у двери шкуру.

Здравствуй, сердце. Ну же, целуй смелей.

---

ПЕРЕВОДЫ

АЛЕКСАНДР АНДРЕЕВ

Иллюстрация Антонины Крутиковой к стихотворению «Земля-Луна»

Земля-Луна

Давным-давно жил человек,

Бродил по свету

И встретил полную горящую луну,

Катившуюся прямо на него,

Сминая камни и круша дома.

Глаза закрылись, не стерпев сиянья.

Он выхватил кинжал,

Ударил — и ещё — всё бил и бил.

Крик, вырывавшийся из ран луны,

Всю землю обогнул.

Луна сжималась, как пробитый дирижабль,

Сжималась и сжималась — меньше, меньше,

Пока не стала пустотой,

Всего лишь рваным шёлковым платком,

Как слёзы мокрым.

Его-то человек и подобрал. И

Безлунной ночью брёл, держа в руках

Столь странную добычу.

Тед Хьюз

Перевод с английского

Оптимист

Убей людей

И дай природе шанс!

Глядишь, у ней

Найдутся про запас

Получше семена,

Не для такого дна.

Алистер Кроули

Перевод с английского

---

Об авторах сборника

Николай Васильев. Родился в 1987 году в Череповце. Живёт в Санкт-Петербурге, работает журналистом. Женат, воспитывает дочь. Автор книг «Выматывание бессмертной души» и «Нефть звенит ключами» (Москва, Стеклограф).

Александр Черников. Автор из Санкт-Петербурга — беспросветного города эйфории и депрессии. Лидер группы «Отморозок Че», играющей гранж, панк и тяжелую музыку в симбиозе с рифмованным погружением в реалии жизни лирического героя. Много строк, минимум припевов — вероятно, в какой-то мере это рэп. Со словом работает не первое десятилетие в формате прозы (немного), стихов, текстов к песням. В июльском сборнике DARKER опубликованы его стихотворения 2022–2023 годов.

Гоори. Первое стихотворение автор написал в возрасте одиннадцати лет по заданию учительницы литературы. Тексты, написанные до четырнадцати лет, не считает особо оригинальными, но после познакомился с творчеством небезызвестного рэп-артиста Оксимирона. Автора настолько поразил навык написания текстов артиста, что он принял решение достичь такого же уровня во чтобы то ни было. Сейчас автору 20 лет, и он всё ещё стремится к этой цели. Слова — конструктор; их можно комбинировать в совершенно неожиданные образы. Гоори безумно нравится смешивать разные приёмы и средства выразительности, это очень захватывает и даёт простор фантазии.

Ницхона Маген. Начинала, как многие, с силлабо-тоники, считая верлибр позорным трюкачеством. Потом долгое время не писала ничего. Потом прочитала Пауля Целана и поняла, что хороший верлибр написать не легче, чем хорошее стихотворение в классической форме. На настоящий момент верлибров хватило на одну небольшую книгу «Войдевиль». Хочет читать свои стихи так, как читает чужие.

П₽оектъ АнДРЮ’ МельМа'нъ. Человек, который сидит в психушке и пишет тексты из неё. Большего о себе не рассказывает.

Ульяна Верховская. Любительница смотреть в глаза бездне, тянется ко всему мрачному и готичному, ищет красоту в гротеске. Стихами заговорила практически с первых дней жизни, в три года озадачив родителей следующими строками:

«Почему шипят цветы в полной тишине?

Почему горят бока?

Почему смеются кони?

Почему звенят законы?»

С тех пор автор продолжает искать ответы на риторические вопросы, пытается законсервировать в стихах хрупкую красоту случайно возникающих в воображении образов, безумных идей и впечатлений, мимолётных всполохов вдохновения.

Надежда Петрушина. Поэт, ролевик, провизор. Пишет также под псевдонимом Временное Постоянство, является участником московского отделения Dark Romantic Club. Офлайн периодически выступает на литературных вечерах и открытых микрофонах, онлайн можно почитать в одноименном телеграм-канале и группе ВКонтакте.

Александр Андреев. Родился в Москве. Автор книг стихов «Тяжёлые токи» (2003), «Выключатель дня» (2003), «Каллиграфия пустоты» (2003), «Джаз переулков» (2023), «Письма Пьеру» (2023). Лауреат конкурсов «Музыка перевода» (2010, 2012), Есенинской премии «Русь моя» (2021), премии «Поэт года» (2021).