память so true (сборник стихотворений)

Автор: Борис Кутенков

Жанр: поэзия

Издательство: Формаслов

Год издания: 2022

Похожие произведения:

• Поль Верлен «Избранное»
• К.Н. Батюшков «Надпись на гробе пастушки»
• П.И. Чайковский. Шестая симфония («Патетическая»)
• Г. Канчели «Стикс»
• А. Блок «Соловьиный сад»

(Не)постоянство памяти (1)

Название «память so true» — двуязыкий парадокс. С англоязычной стороны, память есть so true = столь истинна, столь правдива. Слова «истина», «правда» выглядят незыблемо устойчивыми, безоговорочными. Но когда используется наречие «столь»/«настолько» или «так», фраза всегда будто требует продолжения: так — как? или что? настолько — насколько? Это продолжение в языке почти никогда не конкретизируется, оно существует исключительно в сознании, ветвясь множеством сюжетов, полифонией мыслей. Подобное происходит и при употреблении указательного местоимения «такая», которое используешь, невольно желая перевести имя сборника, раскрыть потаенную суть — сочетанием русского и английского Борис Кутенков к переводу нежно подталкивает.

Русскоязычная сторона открывает иной ракурс: so true = сотру. Рождается самостоятельный вариант названия. Сотру — избавлюсь, уничтожу, умертвлю — уверенное намерение, безапелляционность, волевое изъявление. Но в этом глаголе первого лица единственного числа будущего времени есть ощущение мимолетного действия: память легка, как пыль — ее можно смахнуть ладонью; она — карандашный росчерк, исчезающий под ластиком, надпись палочкой на песке. Память хрупка и уязвима.

Название сборника подобно почке древа, выпустившей сразу несколько побегов: они пойдут в рост, и тонкими прутьями будут переплетаться незыблемость и хрупкость, постоянство и временность, смерть и жизнь.

…Дни человека как трава, как цветок полевой… (2)

Лирический герой Бориса Кутенкова проживает осмысление смерти и, рефлексируя, оказывается настолько близко к ней, что почти дотрагивается, почти осознает. Смерть не просто существует в парадигме его бытия: она сосуществует с героем, досягаемая, невыразимо понятная и, как ни странно, всегда живая. Естество смерти — метафора сада, тучного, пышного, рождающего, непременно цветущего (цветника):

где небесная живность болит человек

и цветущая рана легка

где в земельном разломе стоит человек

с молчаливым лицом цветника

или

в прицеле параной всевидящей чека

твой умный лунатизм но окуляры стрёма

не различат тебя сквозь линзу цветника

по запчастям портрет — и вроде всё знакомо

вот андрогинный фас вот хрупкий лепесток

тут — простоты ярлык на образ метамета…

Герой приведенных текстов будто вглядывается в умерших, которые уже прошли телесную метаморфозу, став растениями, и теперь молчат о своем знании. Трансформация происходит таким образом, что принявшее облик цветка/цветника человеческое обличие сохраняет частицу собственной самости, но уловить сходство с прежним воплощением почти невозможно — только память способна удержать крохи прошлого.

Цветением отмечен сам процесс умирания: «цветущая рана легка», «рана светла и легка», более того! — из нее звучит музыка, симфония… Впрочем, об этом позднее.

а саша, ставшая зерном, уже проросшая внутри,

зовёт: на ад и волнолом смотри, отец, смотри,

на этот луч из ясных глаз, бегущий на кровавый лёд;

земля, отторгнувшая нас, в ночном беспамятстве цветёт;

не помешай жиреть и петь, цвести со мной вдвоём,

так плодоносна эта смерть и чёрен чернозём;

простим забывших, будем стыть в пальтишке

с ветреной губой;

не надо быть, не надо быть, не надо быть собой

Смерть живородяща и плодовита, как зрелая рыба. Умерший человек переживает бесконечные трансформации: зерно, корица, пыльца, брезент, мать, дом… Простые слова, кирпичики нехитрого цикличного бытия. В диптихе о Саше выводится авторская философия всей книги: смерть равна жизни, живое и мертвое суть одно и то же. Вспомним еще одну строчку из текста Кутенкова:

так в человеке смерть сидит малюткой мотыльком

Мотылек, бабочка во многих культурах символизирует вечную душу, бессмертие, воскрешение. Таким образом, легкими крылышками смерти в человеческом существе трепещет бессмертие…

Если попытаться увидеть два явления в единовременности, немощный человеческий мозг закипает и взрывается. Думается, неслучайно в первом тексте сборника (выбор стихотворения-зачина важен и зачастую мучительно труден) вводится метафора медали, и слово «медаль» повторяется дважды: рассматриваются обе стороны, взгляд фокусируется на каждой, и автор ненавязчиво добивается эффекта целостности, неподвластного зрению и осознанию. Эта дублированная «медаль» пересекает в голове читателя параллельные прямые, распахивает перед ним четырехмерное пространство. Каждый текст сборника — медаль со смертью и жизнью на разных сторонах. Приходится буквально перепрыгивать через возможности собственного мозга, чтобы чуть приблизиться к полноценному восприятию диалектического единства противоположностей. (3)

Медаль зарыта в саду. Ключи от сада — слова «зерно», «плод», «яблоко», «ягода», все с корнем -цвет-. Все библейские, первозданные, райские.

И всё же сад цветет на кровавой ране, как «поэзия после Освенцима».

Точка сохранения

Книга Бориса Кутенкова — стихотворный акт общения с читателем трепетного, искреннего автора через не менее трепетного лирического героя. На страницах этой книги в восьмидесяти трех текстах читающий встречается с сорока четырьмя людьми разных эпох и поколений, и все эти люди — поэты. Кутенков охватывает поэтический спектр с конца XIX столетия до сегодняшнего дня, и его лирический герой говорит с каждым упомянутым творцом, будто всех их знает лично. Имена возникают в эпиграфах, посвящениях; стихотворное тело наполнено им(енам)и, и порой они мимикрируют в новые слова, необычные, но простые и понятные без расшифровки. Например, в строчке

разве балла утащит под лапу

Балла — не столько пружинистая фамилия литературного критика, сколько наименование диковинного зверя, властного и запасливого.

Все упоминания существуют в едином смысловом поле, хотя «иных уж нет, а те далече» (4). Самый старший из упомянутых — Райнер Мария Рильке. Разными авторскими эмоциями овеяны давно почившие серебряновечные Александр Блок, Марина Цветаева, Борис Пастернак, Осип Мандельштам. В одном с ними списке почивших дорогие сердцу автора герои его диссертации — Борис Рыжий и Денис Новиков, почитаемый Учитель-вне-времени — Татьяна Бек, ведущая и критик проекта «Полет разборов» Людмила Вязмитинова… И здесь же ¬— множество ныне живущих и творящих литературных друзей Бориса, поэтов и критиков, соредакторов литературных журналов, рецензентов «Полета разборов»… Громадный длинный список, в котором сошлись прошлое и настоящее, молитвы об упокоении и о здравии, смерть и жизнь, но so true память хранит всех, цепляется за имена стихотворными строками, чтобы к любимым всегда можно было вернуться. Стихотворная строка с именем в книге Кутенкова — будто заветная точка сохранения в компьютерной игре, Гермионин маховик, символическая машина времени…

Борису Кутенкову созвучен Экзюпери (5):

Я пытаюсь рассказать о нём для того, чтоб о нём не забыть.

Память ухватывается не только за имена, но и за города. Шестнадцать городов, многие из которых лирический герой зовет по-свойски, как местный — Екэбэ, Челяб, Новосиб — отметки на карте литературных перемещений. Сколько городов объездил автор книги в связи с лекциями, семинарами, поэтическими школами, фестивалями, презентациями — и сколько еще предстоит!..

райский сад состоит из цитат

и душистых цветов амнезии —

слова Александра Белякова, выбранные эпиграфом для одного из стихотворений в сборнике Бориса Кутенкова. Поэтический диалог ведется не только через упоминания имен и городов, но и через многочисленные отсылки. Слова оригинала могут разрываться вкраплениями кутенковского слова, могут использоваться не целиком или незначительно варьироваться, но узнаются всегда безошибочно.

Райнер Марину светло оттолкнёт

всей полнотою сосуда («Некрасивая девочка» Николая Заболоцкого);

так первым делом — самолёт,

а человек — потом (песня Василия Соловьева-Седого «Первым делом — самолеты»);

ты — не ты, я породил тебя,

произвёл на время — и убью («Тарас Бульба» Николая Гоголя);

с перспективой из самого синего льда,

с голубым пулемётным огнём (песня группы «Сплин» «Выхода нет»);

Миллион охуительных роз (песня Раймонда Паулса «Миллион алых роз»);

С дырочкой в сильной груди (песня Татьяны и Сергея Никитиных «Ежик резиновый»);

мы шумный птенчик славный птах (песня Давида Тухманова «Соловьиная роща»);

дорогая моя нестолица

золотые мои не-слова (песня Исаака Дунаевского «Дорогая моя столица»);

шёл на ощупь — и каждому дереву дна

предлагал: повиси-ка на мне (песня группы Nautilus Pompilius «Прогулки по воде»).

Здесь приведена лишь часть аллюзий. Важно, что много песен, но об этом позднее. Примечательно, что поэт обращается к «Памятнику» Державина/Пушкина и размышляет над строкой со словами «весь я не умру» — это согласуется с общей концепцией сборника.

Пароли от точки сохранения: слово, зренье, память, помнить.

Песни (о) смерти

Когда умирают кони — дышат,

Когда умирают травы — сохнут,

Когда умирают солнца — они гаснут,

Когда умирают люди — поют песни, —

писал Велимир Хлебников. Последняя строка этого краткого стихотворения благоуханно раскрывается, ветвится смыслами. Действительно поют — умирающему, и сам он становится частью обряда, частью песни.

Знакомство с книгой Бориса Кутенкова огорошило необыкновенным совпадением. В текстах присутствуют:

– смерть как ведущий образ;

– множество базовых слов языка, знакомых с детства: отец, мать, ребёнок, сын, детство, дом, свет, тьма, огонь, лед;

– много «природных» слов: сад, мотылек, ягода, яблоко, небо, трава, цветок, лепесток, стебелек;

– наименования по какой бы то ни было причине важных для автора русских городов;

– имена драгоценных в жизни поэта людей, среди которых много усопших.

Ассоциация вспыхнула незамедлительно: «Стикс» Гии Канчели! Это один из «реквиемов» композитора, где альт с оркестром говорят о смерти и хор пропевает на грузинском языке:

– простые слова языка: мама, папа, жена, ребенок, бабушка, дом (мое гнездо);

– природные явления: ветер бушует, если выпадет роса, рассвело, светло;

– имена грузинских монастырей;

– имена любимых людей, покинувших земной мир: Гиви Орджоникидзе, Тито Калатозишвили, Теймураз Чиргадзе, Авет Тертерян, Альфред Шнитке.

Для не знающих грузинского языка текст этого сочинения звучит как магия, заклинание, молитва чужой страны. Он завораживает своей музыкальностью. Стихи Бориса Кутенкова таковы, что в них нужно погрузиться, как в транс, по собственной воле чуть изменив сознание. Они витиевато сложны, на первое прочтение совсем непонятны, текстово закрыты… Но в них есть музыка — мягкая, звучная мелодия длится сквозь всю книгу, видоизменяясь интонационно и ритмически, продолжаясь после пауз, повторяясь, варьируясь… Эти стихи музыкальны всей своей природой. Их приятно читать вслух, наслаждаясь произнесением, получая физиологическое удовольствие от прикосновений языка к деснам и зубам. Свежа и хороша красота созвучий рифмовки: взболелось — мелос, лепесток — жесток, лед — тенет — оттолкнет и т. д.

Присутствие музыки автор акцентирует в огромном количестве строк!

взять эту музыку в кредит

незолотым сачком;

лишь заблудший вспомнит как шли и пели;

в прежнем сне на музыку опершись;

музыки вдоволь у веток

бери

бери;

Ты пришёл и возник

репетировать музыку так и не данного рая… —

это малая часть примеров! Поет Бог, звучит человек, симфонией дышит смерть… Поэтический мир Кутенкова насквозь музыкален, и в связи с этим неприлично органично обилие песенных аллюзий. Песня для русского человека — особое состояние души, когда та размякает и доверяется, не боится быть ласковой, слезливой, сентиментальной… Это обескураживающе трогает в поэзии Кутенкова, потому что через лирического героя как-то внезапно сознаешь, как много любви в самом авторе.

У Канчели — «Стикс». У Кутенкова — «Стихс».

Сентиментальность напрямую связана со сквозным образом ребенка, детства в стихах «памяти so true».

проступает осколок из детской руки,

что на небо внезапно пророс —

лирический герой доверчиво открывает свой «секретик»: спрятанные под стекляшку фантик, бутон клевера, ракушечку, найденный у реки обкатанный водой круглый камушек… Эти строчки хочется прижать к себе и погладить по голове — настолько они теплые. И даже смерть где-то за ними представляешь улыбающейся — совсем не зловеще, скорее умиленно.

В стихах Бориса есть еще одно чересчур выразительное средство: обсценная лексика, которую про себя называешь, не церемонясь, матюками. Они, по-видимому, тоже возникают из переизбытка сентиментальности. Лирический герой, как Маленькая Разбойница в мультфильме по сказке «Снежная королева», бранится в лучший момент для собственной души: так, яростно разрезая путы своих зверей, девчонка прогоняет зоопарк с грубым: «Уйдите вы, уйдите все!» и рыдает, рыдает, утирая глаза и нос рукавом…

Завиток в завершение

кто мы боже ветвящийся боже

кто и что мы такое вообще — вопрошает лирический герой Бориса Кутенкова.

Мы — bibini, bibini, bibini по Канчели, звуки шелестящей травы в саду забвения ветвящегося Бога,

о большем и помнить не надо.

Но память — so true. Такая уязвимая.

Такая искренняя, как сам поэт.

Правдивая. Настоящая.

(1) Аллюзия на работу Сальвадора Дали «Постоянство памяти».

(2) Пс. 102:15.

(3) Сад прорастает и на обложке книги «память so true»: ветви тянутся прутьев кованого балкончика, в почве крашеной стены живут деревья. Крашеная стена становится небом, желтая лампочка — золотом солнца, а дверь созерцает все это молчаливыми филенками.

(4) Строка из финальной главы пушкинского «Евгения Онегина».

(5) Так пилот говорил о Маленьком Принце.