DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Дарья Лионтарис «Мрамор»

На смертном одре матушка наказала мне:

— Никогда не играй с мертвыми детьми, как бы ни умоляли. Ученые говорят, мертвые дети безопасны, но как можно верить современным ученым?! Ты понял, малыш?

Я ничего не понял.

Только разве я мог спорить?

— Я понял, матушка. Я не буду играть с мертвыми детьми, как бы ни умоляли. Можно я пойду погуляю?

— Нет!

Она вцепилась в меня и держала до тех пор, пока не отслоилось последнее из ее лиц, самое красивое, самое любимое, самое любящее.

Никто не позаботился о том, чтобы сохранить его, высушить, вложить в фотоальбом.

Я поклялся, что не забуду, как выглядела матушка.

Живые тем и отличаются от мертвых, что помнят.


Так я поехал к тетке в деревню.

Меня зачислили в обычную школу, где учились одни мертвые дети.

Я спросил у тетки, нельзя ли вернуться в частный пансион для живых. Она ответила:

— Пора отвыкать от роскошеств. Я сколько раз мамашке твоей говорила — деньги не транжирить, в долги не залезать? Хватило бы денег лицензию на бессмертие купить обоим, если бы слушалась меня!


В школе, где учились одни мертвые дети, преподавали историю мертвых времен, читали книги мертвых авторов и зубрили мертвые языки.

В классе было семь человек.

Четыре девочки: одну засыпало во время бомбежки, вторая подорвалась на мине, третью забили кирпичом за гаражами, четвертая упала с пятого этажа.

Три мальчика: высоченные близнецы с перерезанным горлом (веселый и грустный) и одинокий тихоня, к которому в итоге меня подсадили.


Перед уроками все подошли знакомиться.

Спросили, как меня зовут и что люблю.

Я не хотел отвечать, потому что они дурно пахли, а в открытых ранах ползали кровяные змеи и вили гнезда колибри-падальщики.

Я отступил, чтобы не надумали погреться об меня.

Только тихоня сбоку не приставал с дурацкими расспросами.

Он был белый, весь белый, из цельного куска мрамора. Разве что правый локоть отбит. Это хорошо: не толкнет во время контрольной, чтобы спросить ответ.


На первом уроке изучали мертвую поэзию.

Живая учительница зачитала стихотворение о мертвом малютке, который принял Смерть за маму и просит его согреть.

— Дети, — сказала учительница, — кто-нибудь хочет прокомментировать стихотворение?

Так странно, что она живая. Как-то неестественно живая. Суетливая, суматошная. Боится. Наверно, ее в наказание сюда назначили. Совершила что-то ужасное, вот и мучается посреди вони.

— Девочка, которую засыпало во время бомбежки, ты не хочешь прокомментировать?

— Нет, — ответила девочка, которую засыпало во время бомбежки.

— Тебе понятно и близко это стихотворение?

— Нет.

— Но ведь это про тебя.

— Нет, не про меня.

— А как тогда было?

— Что — было?

— Что с тобой было?

— Я не помню.

Учительница схватила стопку книг.

На корешках написано: «Как пережить свою смерть», «Как проработать посмертную травму», «Как вернуться к жизни» и что-то еще, розовенькое, рекомендованное министерством просвещения.

Учительница потрясла этими книгами.

— Но ты должна вспомнить, что с тобой было. Ты должна вспомнить каждую деталь, реконструировать произошедшее. Иначе ты не избавишься от непосильного груза прошлого.

— А кто сказал, что прошлого можно избавиться? — спросила девочка, которая подорвалась на мине.

— Разве недостаточно того, что выяснили судмедэксперты? — спросила девочка, которую забили кирпичом за гаражами.

— Ну, мы должны попробовать! — сказала учительница. — Почему бы не попробовать? Пожалуйста…

Попробовать никто не захотел.


На втором уроке пришла живая писательница.

Она объяснила, что хочет написать книгу о девочке, которая упала с пятого этажа.

— Это будет трогательная и проникновенная книга, — сказала писательница, — она достучится до самых черствых сердец. Вот художник подготовил иллюстрацию. Мегасуперкруто, правда, чуваки и чувихи?

На иллюстрации ангелочек в белом платье летел вниз головой, пока разрушенный город горел соцветиями взрывов.

— Красавицей тебя нарисовали, — сказал веселый близнец, — постарались.

— Но я не знаю, была красивой или нет, — ответила девочка, которая упала с пятого этажа, — сейчас уже не понять.

— Давай решим, что ты была красивой, — сказала писательница.

— Нет. Я же не знаю. Я не могу додумывать себя.

— Послушай, читателю будет проще сочувствовать красивой девочке.

— Почему?

— …давай придумаем тебе имя. Тебе какое имя нравится?

— Я не помню, как меня звали.

— Да я понимаю, что ты не помнишь, понимаю. Но у героини книги должно быть имя.

— Я не хочу придумывать.

Писательница вытащила из сумочки трехтомник писательского мастерства.

— Такова природа искусства, что надо придумывать. Смотри, что здесь написано: «Прежде всего необходимо прописать герою полную анкету: имя, биографию, взаимоотношения с другими персонажами…»

— Зачем?

— Потому что читатель не сможет сочувствовать…

— Почему?

— …не сможет сочувствовать герою, о котором ничего не знает…

— Почему? Почему?

— Нельзя сочувствовать безликому персонажу…

— Но у меня действительно нет лица, его размазало, когда упала.

— Пожалуйста, успокойся, пожалуйста, не могла бы ты…

— Чем я хуже тех, у кого есть имя? Чем я хуже тех, у кого есть биография? Разве я хуже? Разве я хуже?

Она вскочила и набросилась на писательницу, будто хотела припасть ошметками нижней челюсти.

Писательница выронила трехтомник писательского мастерства и выбежала из класса.

Учительница, которая сидела на последней парте, закричала вслед:

— Не бойтесь! Они так часто шутят!

Девочка, которая упала с пятого этажа, вернулась на свое место. Веселый близнец приобнял ее, погладил по плечу.

— Молодец, — сказала девочка, которую засыпало во время бомбежки.

— Так с ними и надо, — сказала девочка, которая подорвалась на мине.

— Я бы тоже так сделала, — сказала девочка, которую забили кирпичом за гаражами.

Грустный близнец подобрал трехтомник писательского мастерства.

— Будет что почитать на досуге, да, челики?

Уже с улицы писательница заглянула в нашу аудиторию.

Она казалась не напуганной, а, напротив, довольной.

— Напишу-ка я книгу о нашествии зомби, — сказала она.


Затем была большая перемена.

Я бы хотел посидеть в тихом уголке, но учительница выгнала всех во двор.

— Там свежий воздух, — сказала она, — вам полезно.

Она выдала бумагу, чтобы мы делали кораблики.

Потому что весной ручьи тоскуют по каравеллам, галеонам и драккарам.

У меня получился уродец, который не поплывет, усади на весла хоть сотню рабов. Я скомкал его и выбросил.

Тем временем веселый близнец подсел к девочке, которая упала с пятого этажа.

— Покажи свой красивый кораблик.

— Я не могу сделать кораблик.

— Почему?

— А вот так.

— Ты чего лапки прячешь?

— Их крыса подъела.

— Покажи… Блин! Сильно-то как.

— Что тут попишешь? Животным тоже кушать надо.

— А мы это сейчас исправим.

— Как?

Веселый близнец сбегал в класс, выпросил скотч.

Оторвал свои пальцы, чтобы прикрепить к девичьей ладони.

— Ну зачем ты так, — сказала девочка, которая упала с пятого этажа, — ну что я дам тебе взамен?

— А ты погладь меня по щеке.

Она погладила его по щеке пальцами, прикрепленными скотчем.

— Что же это, — сказал веселый близнец, — выходит, я сам себя погладил?

— Выходит, что так. Шутник себя перешутил.

— Это лучше, чем недошутить.


Тем временем грустный близнец наблюдал за ними.

К нему подсели остальные три девочки.

— Почему ты такой загадочный, — спросила девочка, которую забили кирпичом за гаражами, — такой утонченный, такой безутешный?

— Мне предпочли другого, — ответил грустный близнец. — Как жить с печалью в сердце?

— Давай мы тебя утешим, — сказала девочка, которая подорвалась на мине. — Как хочется тебя утешить!

— Я не помню, что такое гаремное аниме, — сказала девочка, которую засыпало во время бомбежки, — но я уверена, что обожаю гаремное аниме!

Грустный близнец сдерживал улыбку изо всех сил.

— Я поцелую ту, чей кораблик будет самый красивый.

Все три девочки принялись делать нарочно кривые и страшные кораблики.

Грустный близнец вытянул губы для поцелуя, намекая: неужели надо втягивать обратно?

Девочки велели ему закрыть глаза и досчитать до десяти.

Он закрыл глаза и досчитал до десяти.

— Что дальше?

— Как — что дальше? Какой смешной! Открывай же!

Он открыл глаза.

— Как вы успели?

Перед ним — три безупречных кораблика.

Первый — зеленый с веточкой сирени. Второй — синий в белый горошек. Третий — черный в блестках.

— Серьезно, как вы успели?

— Это секрет. Отвечай, кого поцелуешь.

— Не могу выбрать, какой красивее. Значит, поцелую ту, чей кораблик будет быстрее!


— Хватит пялиться на чужие миловашки, — сказал мраморный тихоня.

Сказал чуть слышно и прямо в ухо.

Я даже не заметил, как он приблизился.

У него что, и кораблик из мрамора? Тут месторождение поблизости? Или на себе вырастил мачту с палубой?

— Мертвых боишься? — спросил он уже громче.

Я ответил: нет, не боюсь, вот ни капельки не боюсь, с чего ты взял вообще, я на труса похож?

— Ты даже не представляешь, как завидуют мертвецы живым, как хотят испить горячей крови! — выкрикнул он.

Я кивнул.

Пусть прекратит об этом говорить. Тем более — во весь голос. Никто не оглянулся? Нет, к счастью, никто не оглянулся, только бы не услышали…


— Так, давайте кораблики пускать, — сказал грустный близнец, — а то перемена кончится.

Он отнес кораблики гаремниц к истоку ручья.

Веселый близнец и девочка, которая упала с пятого этажа, сделали один кораблик на двоих: левая сторона из воды, правая сторона из огня. Вода мешала огню разгореться, огонь мешал воде растечься. В мелодрамах, которые любила матушка, было много таких романтических жестов.

— Запускаем по моей команде, — сказал веселый близнец.

И махнул рукой.

— Это что, команда? — спросил грустный близнец.

— Да нет, просто эмоции переполняют.

Поздно. Кораблики брошены в пучину — все пять.

Мраморный тут же ушел на дно.

— Какая жалость, — сказала девочка, которую забили кирпичом за гаражами.

— Разве не глупо, — сказал мне в ухо мраморный тихоня, — жалеть мертвое?

Огненно-водяной кораблик спустился на глубину маяком, указал пылающий путь к сердцу земли рыбам и лягушкам.

Кораблики гаремниц подхватило ветром и унесло парить среди облаков.

— А где кораблик новенького? — спросил веселый близнец.

— Точно, забыл про новенького, — сказал грустный близнец. — Иди-ка сюда, не стесняйся. Ты не сделал кораблик? Не умеешь? Сейчас покажу как.

Я покачал головой: нет, не надо.

— Да ты чего? Тебе понравится! Это же кораблики! Или ты из фан-клуба самолетиков?

Я покачал головой: нет, не надо, отстаньте от меня, пожалуйста, чего прицепились…

— Почему ты не хочешь играть с нами? (пауза) У тебя что-то случилось? (пауза) Брезгуешь, потому что мы — мертвые? Потому что ты — живой, а мы — мертвые?

Я убежал с криком.


Я не помню, что было на третьем уроке.

Только мраморный тихоня говорил на ухо:

— Знаешь, а они ведь тебя уроют.


После занятий, когда все разошлись, я спросил учительницу.

— Зачем их… подняли из могил?

— О чем ты?

— Пусть они лежали бы там и дальше, зачем их подняли…

— Как ты можешь так рассуждать?

Хотел выпалить: меня вот матушка увезла, как только армия подошла к городу, а их не увезли, значит, они все равно никому не были нужны, зачем же их вернули, почему нельзя вернуть матушку?..

— Ты мал и не понимаешь. Мы должны поднять всех мертвых детей. Нельзя прятать их на кладбищах. Пусть все видят, как выглядят мертвые дети. Только так прекратятся войны. Эту войну развязали, потому что снова забыли, как выглядят мертвые дети. Пусть никто не смеет забывать!


Я боялся, что меня подстерегут перед школой.

Но там был только мраморный тихоня.

Я спросил:

— Меня ждешь?

— Тебя.

— А что ты вообще такое?

— Я — мертвый бог жизни. Так решили ученые, когда раскопали меня на территории акрополя.

— А зачем тебя… ну…

— Чтобы проверить, как работает мертвая вода на неорганическом материале.

— Понятно.

Фломастером он подрисовал себе зрачки, чтобы уставиться немигающим взглядом.

— Я — на твоей стороне. Я тоже считаю, что наш мир — для живых. Мертвым тут не место. Так устроен мир: живым — жить, мертвым — гнить в земле.

— Как думаешь, а когда вернут всех мертвых детей… мертвых взрослых вернут тоже?

— Даже не надейся. Обещают-то многое: и взрослых вернуть, и живую воду создать. Но как можно верить современным ученым? Не успеешь оглянуться, мертвые дети окружат со всех сторон, установят диктатуру — а ты уже в меньшинстве, а ты, живой мальчик, никакой не отброс общества, уже не при делах.

— Откуда ты…

— Я все знаю про жизнь. Я все знаю про живых.

— Я боюсь.

— Ты правильно боишься.

— Что мне делать?

— Я придумаю, что делать.


На следующий день перед уроками он прошептал мне:

— На большой перемене предложишь сыграть в прятки.

— Но матушка велела не…

— Ты просто так скажешь, а на самом деле это игрой не будет.

— Хорошо.


На первом уроке мы общались с мертвой картиной.

Нарисованные на ней мертвые люди никак не могли поверить, что уже двадцать первый век.

— Мы тоже хотим висеть в общественном музее! Пусть все нами любуются! Мы же хорошо прорисованы? Как вам композиция? Думаете, мы понравимся посетителям?

— А вы умеете говорить по отдельности? — спросила девочка, которую забили кирпичом за гаражами.

— Я умею, — сказала мертвая девушка в левом уголке картины.

— И я умею, — сказал мертвый юноша в правом уголке картины.

— А я вообще первый заорал, когда холст подожгли, — сказал мертвый старик по центру, — кто ж знал, что спустя века из трухи нас обратно соберут.

— А вы были живые или мертвые на картине, когда ее подожгли? — спросила девочка, которую засыпало во время бомбежки.

— Почитай буковки на раме, — ответил мертвый старик.

Учительница объяснила, что такое Страшный Суд.

— А сколько их будет, этих страшных судов? — спросил грустный близнец.

Учительница ответила:

— Ничего страшного уже не будет, дети, я клянусь.


На втором уроке клеили мертвые цветы в гербарий.

Один цветок ожил, и его пересадили в горшок на подоконнике.


На большой перемене я предложил сыграть в прятки, как научил мраморный бог.

— То есть ты все-таки нами не брезгуешь?

Я помнил, что лишь притворяюсь, что хочу с ними сыграть.

Я ответил:

— Не брезгую. Вчера я застеснялся. Я застенчивый.


Я отвернулся и досчитал до ста.

Как теперь искать всех в таком огромном школьном дворе?

Ручей совсем разлился, три моста через него поставили. На глубине по-прежнему горит маяк, приведший рыб и лягушек к сердцу земли. Мраморный кораблик протаранил бок затонувшей амфоры. А те кораблики, которые унесло ветром, стали маленькими облаками: зеленое с веточкой сирени, синее в белый горошек, черное в блестках.

Сад разросся. Это живые джунгли. Корни деревьев держат фундамент школы, ветви деревьев держат обезьян, кроны деревьев держат солнце. Висячий мох сам себя сплел паутинкой. На крыльях бабочек — пятна в виде человеческого глаза. Лианы изгибаются силуэтами бегущих людей.

Как здесь кого-то найти?


— Не бойся, найдем, — сказал мраморный бог.

Он протянул лопату.

Я спросил, зачем она.

— А ты не догадываешься?

Я догадывался.


Мраморный бог повел меня в чащу.

Первой мы нашли девочку, которая упала с пятого этажа.

— А вы вдвоем ищете? — спросила она.

— Бей, — сказал мраморный бог.

Я ударил лопатой по ее шее.

Подгнившая плоть легко сыпется, легко крошится.

Девочка, которая упала с пятого этажа, упала.

— Копай, — сказал мраморный бог.

Копать землю оказалось еще легче.

Яма вышла глубокой и радушной.


— Пожалуйста, не надо, — сказала девочка, которая упала с пятого этажа.

Как она говорит, если голова почти отделена от тела и болтается на лоскуте гнилой кожи?

— Не отвлекайся, — сказал мраморный бог.


— Пожалуйста, не надо! — закричала девочка, которая упала с пятого этажа, — меня зовут Анна, мне двенадцать лет, я ходила в школу, я хотела стать геймдизайнером, я не хотела умирать, но мама ушла и не вернулась, она велела сидеть тихо и ждать, я устала ждать, я ждала день, ждала два, на третий посыпалась крыша, я не выдержала, я не могла бесконечно ждать, я не могла слушать взрывы и выстрелы, я выбросилась из окна, надо было подняться на многоэтажку и выброситься оттуда, но я не успела подумать, я выбросилась из окна комнаты, в которой жила все двенадцать лет, там остались мои раскадровки, надо было их спрятать в надежном месте, об этом я успела подумать, когда летела вниз, я успела подумать, что не хочу умирать, и я не умерла, потому что смерть, оказывается, приходит не сразу, я пролежала долго, прежде чем умерла, а когда умерла, когда меня закопали, ты не представляешь, что там происходит, под землей, живым никогда не понять! Пожалуйста, не надо! Я не хочу обратно в землю!


— Она врет, — сказал мраморный бог, — сегодня с пацанчиком своим на задней парте шушукалась, он зачитывал самые интересные места из учебника писательского мастерства, предлагал посочинять вместе. Она врет, чтобы продавить на жалость. У мертвых нет памяти. У мертвых нет имен. Это безликая масса, как мошкара.

И, заметив мои сомнения, добавил:

— Не позволяй собой манипулировать. Ты же не позволишь собой манипулировать? Живые не должны вестись на уловки мертвых.


Я добил Анну.

То есть девочку, которая упала с пятого этажа.

И спихнул в яму.


К моей руке прилип скотч.

Я закопал его отдельно.


Сначала было тихо, потом под ногами что-то заворочалось, зашевелилось, задрожало.

Я спросил, что это.

— Разве ты не знаешь? — спросил мраморный бог. — Живая земля любит есть мертвецов.


Я услышал, как живая земля чавкает и хлюпает, давится и харкает, обсасывая кости девочки, которая упала с пятого этажа.

Я сказал, что нет, не могу больше, нет, ни за что, я хочу домой, нет.

— Как же ты пойдешь домой? — спросил мраморный бог. — Думаешь, мертвецы тебя по головке погладят, когда узнают? Раз начали, идем до конца.


Мы пошли до конца.

Мы нашли каждого.

Я бил каждый раз так, чтобы снести голову сразу.

Чтобы не слушать выдуманные биографии.

Чтобы не повестись на манипуляции.

Я закопал всех.


Я спросил мраморного бога, отчего так больно.

— Ты живой, — ответил он, — у живых неизменно что-то болит.

Мое сердце билось все громче, все быстрее.

Что-то оборачивалось вокруг него и сдавливало.

Что-то липкое и шелестящее.


Я спросил:

— Зачем ты позвал меня? Ты мог сделать все сам.

— Мог. Но я не люблю играть в одиночку.

— Ты сказал, что это не будет — игра.

— Да. Именно так я и сказал.


Я упал на колени, потому что меня тошнило.

Я запустил руку в горло, чтобы вытащить то, что мешало сердцу ровно биться.

Это был скотч.

Много скотча.

Бесконечная лента, перепачканная кровью. Моей и чужой, новой и старой, свежей и свернувшейся. Сколько же крови у меня внутри?

Я ухватился за мраморного бога:

— Помоги мне!


— Я ничем не могу тебе помочь, — сказал он.

— Я не умею помогать, — сказал он.

— Я не мертвый бог жизни, — сказал он.

— Я — живой бог смерти, — сказал он.

— Вечно живой, — сказал он.

— Единственный, кто никогда не умирал, — сказал он.

— Единственный, кто никогда не умрет, — сказал он.


Он был прекрасен.

Он был чист.

Потому что мрамор не пачкается.

Его не окрашивают в алый — кровавые дожди, кровавые бури, кровавые потопы.

Его не окрашивают в нестерпимый — раскаяние, стыд и совесть.


Я сказал:

— Пожалуйста, не надо.

Я сказал громче:

— Пожалуйста, не надо.

Я сказал быстрее:

— Пожалуйста, не надо.

Я говорил с пустотой. Она не захотела отвечать.

Мраморный бог исчез.

Я был один в чаще.

Я тянул бесконечную ленту из горла.

Казалось, что мое сердце состоит из одного скотча.

Еще немного усилий — и оно размотается полностью.

Я не ошибся.


Когда я вытащил весь скотч, из моей груди выскочили те, о ком я терзался:

веселый близнец,

грустный близнец,

девочка, которая упала с пятого этажа,

девочка, которую засыпало во время бомбежки,

девочка, которая подорвалась на мине,

девочка, которую забили кирпичом за гаражами.

А последней выскочила матушка.


Когда в груди не осталось никого, о ком терзался, тело дрогнуло и рассыпалось на мраморный гравий, каким выстилают аквариумы.


Мертвые дети плакали в чаще, потому что не могли вспомнить, кто они и почему здесь. Живая земля успела набиться в их память, замарала черепа изнутри, заселила червями.

Мертвая женщина тоже не помнила, кто она и почему здесь.

Она помнила лишь то, что жила в мире, где на детей молились, а умерла в мире, где их убивали во имя счастливого детства и бескровного будущего. Может, и у нее был ребенок? Что с ним сейчас? А если один из этих… или все, пусть будут все.

Она обняла мертвых детей, потому что тепло не там, где живые, а там, где обнимают. Она помогла им очистить память от налипшей грязи, вынуть червей из черепов.

— Я помню, что любил кого-то, — сказал один из мертвых мальчиков, — и не могу вспомнить кого.

— Ты обязательно вспомнишь, — ответила мертвая женщина, — потому что настоящую любовь не забывают.

На самом деле она в это не верила.

Мертвый мальчик тоже не верил. Но он тоже сказал бы что угодно, если бы знал, что это кого-то утешит.


К ним бежала живая женщина.

— Куда вы запропастились! Я же такой интересный урок подготовила! Ну вы чего… чего такие смурные? Как в первый день занятий. Разыгрываете меня?

Откуда-то издалека прозвучала веселая музыка.

И грохот падающих деревьев.

И крики потревоженных птиц.


— Мы спрячемся в джунглях, — сказала одна из мертвых девочек.

— Мы не спрячемся в джунглях, — ответила живая женщина, — джунгли — это коллективная галлюцинация, которая берегла наш разум от реальности.

Стоит это объяснить, как джунгли исчезают.

Где лианы и деревья? Где бабочки и птицы? Где солнце и ручей?

Это же детская выдумка, их никогда не было.

Реальна только земля, которую приучили жрать без перерыва, жрать забитое, вскрытое, раскрошенное, молотое и перемолотое.


Веселая музыка оглушает.

Теперь ясно, что это марш.


— Мы гражданские! — закричала живая женщина, размахивая руками, жалея, что нет никакой белой тряпки. — Мирное население! Дети! Тут дети! Мы обычные гражданские!

— Не бойтесь, — сказала мертвая женщина, — поздно бояться.


Подъезжают танки.

Их легион.

Они из мрамора.


Современная индустрия войны может позволить себе игрушки из самых дорогих и непрактичных материалов.

Кто-то ляпнет: да ведь мрамор не годится для боевых орудий.

Истинный пророк войны лишь посмеется над таким доводом: какая разница, годится или нет? Пусть прочности мрамора хватит на один залп, пусть все разлетится вдребезги, пусть живое мясо за штурвалом станет мертвым мясом, зато эффектно! Главное, что эффектно.

А о деньгах беспокоиться не надо. Они всегда в избытке. Дефицита живого мяса тоже не предвидится, оно плодится по требованию.

До идеала, разумеется, далеко.

Идеал — компьютерный шутер, где одного и того же NPC можно убивать бесконечно, перезагружая игру.

Ученые работают над этим. Мертвая вода уже запатентована, живая — на подходе. Никто не отвертится от повторного прохождения.


Танки совсем близко.

Они прекрасны и чисты, потому что прекрасен и чист мрамор.

Из такого мрамора воздвигают триумфальные арки, колонны и копии Ники Самофракийской.

Из такого мрамора сооружают надгробные памятники благороднейшим из людей с безупречным генеалогическим древом.

Из такого мрамора строят виллы, над которыми никогда не пролетают истребители и не выстраиваются в шеренгу атомные грибы.


У каждого из танков — два дула, которые могут удлиняться, расширяться, крутиться в любую сторону.

Первое спроектировано, чтобы стрелять в живых.

Второе — чтобы сразить ко всему привычных мертвецов.

Комментариев: 1 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)