Jeffrey Thomas, “The Mayor of Ephemera”, 2016 ©

1

Время — мясо. Его тело — алое зарево рассвета, обрамленное жирными тучами, в которых скрыты всевозможные обещания. Время режут на части и поглощают — по кусочкам. Постепенно его становится все меньше, и неиспользованные минуты портятся, чернеют, гниют и уходят в небытие.

Время не нуждалось в лице до того, как кто-то решил за ним следить. С этих пор оно обрело форму, и корона на его голове — золотой секундомер, охвативший диск сырого красного мяса. Впрочем, иногда время надевает маску и, неузнанное, идет по своим тайным делам.

Жители Эфемеры давно не слышали его тихих шагов. Много лет назад им наскучило унизительное, животное существование — диктат брюха и гениталий. Обратясь к передовым технологиям, они нашли иной способ жить и общаться, на их взгляд, более возвышенный и значимый. Изменили тела и обманули инстинкты. Наконец, превозмогли свои слабости.

Каждый житель Эфемеры сбросил, как кокон, недолговечную плоть, оставив лишь самый главный орган — мозг — в механическом теле, разработанном собственноручно или с помощью специалистов. Более не заключенные в темницу случайно соединившихся клеток, люди выражали себя, воспевали красоту искусственной жизни, и некоторое время были счастливы.

Затем им надоело и это. Механизированный мир требовал все меньше и меньше трудов, и они проводили время в неге… расслаблялись… грезили… видели сны… Спали — дольше и дольше.

Грезы стали для них развлечением, утешением и смыслом жизни. Они уносили горожан за пределы синтетических тел, избавляли от тяжкого и неловкого общения в реальном мире.

Затем людям расхотелось просыпаться — Эфемера к этому времени заботилась о себе сама.

2

Чаще всего Эфемера стыла в молчании.

Множество сновидцев грезило в своих домах — темных альковах, между которыми узкие улочки и еще более узкие переулки змеились, как извилины мозга. Со временем сейсмические сдвиги в глубинах земли и капризы погоды в небе над Эфемерой, искривили и вздыбили их, повороты стали внезапней и резче. Одна улица смыкалась, превращаясь в тупик, другая ножом рассекала здания. Дома склонялись друг к другу, соприкасаясь фасадами, точно лбами, или отшатывались, пугаясь собственных уродств, отражавшихся в окнах соседа.

Бездумно, как дыхание спящего, продолжали действовать системы жизнеобеспечения — скрытно и тихо, словно боясь разбудить хоть одну живую душу. Чужак, оказавшись в Эфемере, не понял бы большинства их функций и действий.

На уровне второго этажа некоторые улицы пересекали металлические провода — из углубления наверху время от времени появлялся автоматон, похожий на сложенную из бумаги птицу: она скользила по проводу, останавливалась на середине улицы, открывала клюв, выдыхала маленькое облачко пара и скрывалась в нише в противоположной стене.

Проснувшись, некто услышал бы тихое тик-тик-тик, сопровождавшее спешное приближение робота — сороконожки с головой куклы. Верхняя часть ее черепа была срезана, открывая пустоту, доказывая, что это не искусственное тело жителя Эфемеры, а механизм, один из служителей, обличья которых и без того разнились. Сороконожка замрет у воздухоотвода в стене дома, поросшего черной плесенью от влажного дыхания спящих. Лезвиями на передних конечностях счистит грибок, подушечками на задних — отполирует поверхность добела.

Из люков на крышах выползали куклы, все как одна с пустыми черепами и безмятежными лицами, облаченные в атласный костюм арлекина. Длинные тонкие паучьи лапки осторожно несли их вперед. Они сметут в мусоропроводы крупицы сажи и мертвые листья, прилетевшие из-за городской стены. Все это совершалось под абсентовым, больным солнцем. Огромные, полные газа ртутные пузыри поднимались из труб Эфемеры и плыли по зеленоватому небу, чтобы лопнуть и пролиться дождем в лесу за стеной, избавляя город от ядовитого металла и выхлопов.

Другой служитель разъезжал по улицам на чем-то вроде трехколесного велосипеда — алая краска на раме давно облупилась и висела лохмотьями. Сам служитель тоже был красным, остроголовым, как птица-кардинал. Со своего сиденья он сканировал штрих-коды на стенах домов, раз за разом, подтверждая непрерывность дозора. Еще одна остановка, и он двинется дальше, скрипя древними колесами.

Сделав, что должно, почти все служители вернутся в свои крохотные альковы, пропахшие машинным маслом гаражи, похожие на пещеры склады и замрут до нового дня. Иногда во мраке их тела гудели или содрогались, ведь они были очень древними. Все чаще и чаще служители застывали на улицах Эфемеры, не способные продолжать свой труд: не осталось никого, чтобы о них позаботиться.

3

Первичный элемент снов — тоска.

Доктору Феморусу постоянно снилось, что верхушка его головы — головы куклы с огромными стеклянными глазами, белоснежными волосами и кожей, напоминавшей раскрашенное папье-маше, — срезана, как у тыквы. Из бледного кратера поднималась выдвижная лестница, кренившаяся вперед и, наконец, упиравшаяся в огромную голую стену. Он не мог видеть этого с земли, но знал, что с другой стороны был лес с красными, алыми, багряными, карминовыми, вишневыми, кровавыми и рубиновыми листьями. Прекрасная осенняя чаща, где он играл в детстве, устраивал пикники с возлюбленной в юности, задумчиво бродил в студенчестве. Место, давным-давно скрытое от него стенами Эфемеры.

Если бы в этой длинной, непрерывной цепи сновидений он гулял по лесным тропинкам в прежнем теле из плоти и крови, держа за руку девочку, свою первую любовь, или вторую, ставшую затем его невестой (и оплаканной, усопшей женой), его бы это устроило. Феморус не раз говорил другим и самому мэру, что будет ошибкой погружаться в бесконечный мертвый сон, менять бодрствование на грезы. Это неестественно, утверждал он.

— А что естественно? — отвечал мэр. — Все изобретения становятся частью нашей жизни. Ты — создатель тела, в котором ныне находишься, говоришь о естественности, как напуганный, слабоумный старик из смертного прошлого.

Мэр сказал, что в мире яви люди достигли всего, чего могли. Больше не нужно было есть, спать, бороться за жизнь. Теперь, заявил он, пришло время почивать на лаврах. Забыть о времени. Сбросить оковы реальности.

— Мы сможем достичь большего, оставшись в сознании, — возражал доктор Феморус. — Есть вещи, которые невозможно предусмотреть или постичь. С чего ты взял, что не будет новых открытий?

Мэр и остальные не стали его слушать, хотя раньше Феморус считался выдающимся человеком, создателем первых машин, которым жители Эфемеры доверили свои мозги, а тело, в котором он грезил, являлось одним из прототипов.

— Тогда, по крайней мере, позволь мне не спать и присматривать за вами, защищать город, — настаивал он. — Кто знает, какой враг может воспользоваться нашей уязвимостью? Я буду совершать объезды, считывать штрих-коды и следить, чтобы все системы работали, как надо.

Но нет, мэр запретил и это. Издал указ. Каждый житель Эфемеры должен спать — вечно.

— Вы об этом пожалеете, — горько предсказал доктор Феморус.

— Каким образом? — ухмыльнулся мэр. Мы ведь будем грезить.

— Однажды этот день придет.

— Не будет никаких дней. Ночей тоже. Лишь сон. Прекрасный, как никогда. Дивный, глубокий и бесконечный.

Если бы мэр не ошибся, говоря о прекрасных снах, все было бы иначе. Но Феморус постоянно видел кошмар о лестнице, поднимавшейся из чаши его черепа и упиравшейся в стену. Он не мог забраться наверх. Лестница принадлежала ему, и она же придавливала его к земле. Пригвождала, словно жука в пыльной музейной витрине. Во сне он не гулял по красному лесу, держась за руки с первой любовью или будущей невестой.

И через некоторое время проснулся.

4

В смятении он открыл глаза. Знал, что очнулся, что это не сон во сне. Сперва было неясно, как он оказался на складе, где антропоморфные служители с кукольными лицами стояли в два ряда по четыре. Пустые головы напомнили ему сны о лестнице, по которой нельзя подняться. Тусклый болезненный свет сочился в грязные окна, падал на стропила, увитые паутиной, — слишком высоко для служителей, даже если они замечали ее, направляясь по своим строго определенным делам.

Его сюда привезли? Если да, то кто? Неужели кто-то очнулся раньше него, тоже не выдержав сна? Или это был чужак — пришелец из земель, лежавших за стенами Эфемеры, за огромным лесом, вторгшийся к ним, один или с войском, чтобы нарушить мертвую тишину города? На краткий и горький миг Феморус даже задался вопросом: что если мэр и его приближенные обманули горожан, дав им уснуть, в то время как сами решили бодрствовать. Но зачем?

Наконец он остановился на мысли, что, недовольный снами и неспособный сбросить их саван, он превратился в сомнамбулу. Блуждал — кто знает, как долго? — по лабиринту города, протискивался в узкие переулки, сплетавшие Эфемеру, и все это время грезил о недостижимой красной чащобе за ее стенами. Видел сны, в которых бодрствовал и потому действовал. Ему показалось странным, что он не очнулся у городской стены, рыдая от отчаянья.

Щелкнув суставами, Феморус шагнул вперед, пытаясь удержать равновесие и не упасть — он не шевелился слишком долго, по крайней мере, осознанно. Уловив движение краем глаза, повернул растрепанную голову и увидел, как автоматон, похожий на помесь огромного белого мотылька и открытой книги, трепеща, влетел в комнату через черное круглое отверстие в стене. Его потряхивало в воздухе — за годы рутины шестеренки внутри разболтались. Изящными передними лапками он соскребал сажу, оседавшую на фасадах домов. Феморус смотрел, как машина возвращается на свое место и опускается на торчащий из стены винт, который заведет ее вновь. Крылья автоматона сложились, как ладони в молитве.

Как только мотылек-чистильщик замер, все служители, кроме одного, подняли безвольно висевшие головы и, словно взяв пример с доктора, ожили. Он отошел в сторону, чтобы не мешать. Семь автоматонов двинулись к проему в дальней стене склада. Феморус смотрел им вслед, затем заинтересовался оставшимся и подошел поближе.

Этот служитель еле заметно дрожал, словно от холода. Его веки трепетали, огромные ресницы казались черными крылышками. Феморусу стало горько: оставшийся был его детищем, ранней моделью, изобретенной до того, как другие инженеры отодвинули его в сторону. Он подумал, что неполадка, вероятно, вызвана возрастом — этот автоматон был старше прочих, — и решил понять, в чем дело.

Вскоре Феморус обнаружил нечто необычное, хотя и не причину поломки. Голова машины была склонена, подбородок почти касался груди, и заглянуть в чашу черепа не составляло труда. Птица, вероятно, влетевшая в комнату, как и мотылек-чистильщик, свила там гнездо из веточек и обрывков ткани. Оно было очень старым: среди скорлупок лежали бесперые, умершие от голода птенцы — серые и усохшие.

Феморус вынул гнездо и отложил его в сторону, но служитель также быстро моргал и дрожал: главные механизмы скрывались в его торсе — без инструментов не починить. Стоило взять автоматон в мастерскую — рядом с квартирой.

Но эта мелочь могла подождать. Сначала нужно было узнать, есть ли другие бодрствующие, понять, как обстоят дела в Эфемере.

К дальней стене большой сумрачной комнаты была приварена лестница. Подойдя к ней, Феморус взялся за перекладину и полез наверх — к люку на потолке, почти скрытому паутиной. Он стряхнул ее — белесые сети облепили руку, как саван. Потянулся вверх, толкнул крышку — так, что заскрежетали ржавые петли, и выбрался на плоскую крышу здания.

Он думал, что в зеленоватом сумраке, проникавшем на склад, виноваты старые стекла, но теперь видел, что все небо приобрело гнилостный оттенок.

Феморус смотрел на разномастные, перекошенные, пьяно кренившиеся крыши магазинов и домов Эфемеры. Подошел к парапету и на секунду вцепился в него, почувствовав, что теряет сознание. Проваливается в милосердное забытье, если, конечно, его сны можно считать прибежищем. Если бы у Феморуса осталось сердце, оно бы колотилось о ребра в ужасе и тоске, пока он смотрел на Эфемеру и великий лес за ее стеной.

Он увидел, что деревья больше не алеют, не пышут жизнью. Листья, еще висевшие на иссохших ветвях, посерели и сморщились. Земля под деревьями была усеяна этими пепельными чешуйками, старейшие из них стали пылью и кружились в дыхании ветра.

Он глядел на мертвый лес, и отчаянье постепенно сменилось гневом, жарким и алым. У него на глазах ртутный шар, выблеванный одной из труб, скользил над городом. Огромный, распухший от газа пузырь проплыл над стеной — к деревьям — и, влекомый вниз силой тяжести, напоролся на скрюченные, как когти, ветви. Взорвался, выпустив газ, и пролился ртутным дождем на груды серых листьев.

Феморус не мог сказать, что удивлен. Он знал: процесс утилизации отходов отразится на состоянии леса, и поведал Эфемере и ее главе о своих опасениях. Его убеждали, что леса приспособятся. Урон будет минимальным и приемлемым. К тому же все будут спать и не расстроятся.

Но вред оказался огромным. Сколько хватало глаз, тянулась серая пустошь — до горизонта, окутанного зеленой мглой.

5

С инструментами, взятыми в мастерской, было легче легкого вскрыть замок на двери мэра.

Феморус не сразу пошел туда. Спустившись с крыши склада, он кипел от гнева и отчаянья и бросился по улице, колотя в двери гладкими, фарфоровыми руками, сжав суставчатые пальцы в кулаки.

— Проснитесь! — кричал он искусственным голосом, доносившимся из миниатюрных мехов в груди. — Проснитесь, глупцы!

Но ни одна дверь не открылась и, после дюжины попыток, он сдался.

Неужели только его сны были с изъяном и не дурманили разум, обволакивая слоями смоченной в эфире ваты?

Феморус понял, что ноги несут его, повинуясь механическому телу, а не мозгу, к величественному мавзолею на площади, от которой раскручивалась спираль улиц. Матовый белый куб, вырезанный из цельного куска мрамора, вставал из земли огромным костяным наростом. Металлическая дверь жалобно скрипнула, когда Феморус ее распахнул. Ему не требовалось смотреть на цифры, выведенные под плитами, чтобы найти нужную. Встав перед надгробием умершей жены, он протянул белую руку и нажал на кнопку под номером. Свет вырвался из-за темной плиты, открыв стеклянную витрину, а за ней — крохотную освещенную лампочкой нишу. Там стояла музыкальная шкатулка, которую Феморус создал для жены на их первую годовщину. Он почувствовал гордость, увидев, что фигурка балерины на крышке еще вращалась, словно тоже не спала, и это зрелище смягчило его гнев и очистило разум. Из мавзолея доктор ушел, точно зная, что делать.

Он никогда прежде не бывал у мэра, и к чести градоначальника его дом не слишком бросался в глаза. Феморус решил, что это естественно, учитывая страстное желание мэра сбежать из реальности. Он нашел его в дальней спальне — искусственное тело лежало в гамаке. Не являясь творением Феморуса, оно было более роскошным, чем дом, вероятно, из-за необходимости появляться на публике — величественная черная машина, украшенная золотистой филигранью, с длинным и тонким золотым клювом и металлическим цилиндром, венчавшим череп.

Встав над ним и посмотрев вниз, Феморус спросил:

— Не хочешь проснуться?

Он стал потихоньку раскачивать гамак. Наблюдал за его движением, медленным, как у маятника останавливающихся часов.

Когда гамак застыл, Феморус склонился к мэру, взял его на руки и прижал к груди.

6

Доктор Феморус обнаружил, что металлический цилиндр мэра отвинчивался. Он снял его, отложил на верстак и вернулся к распростертому телу.

В полости, которую скрывала шляпа, покоился исчерченный извилинами мозг, похожий на спрятавшегося в норку осьминога. Орган окружала эластичная, прозрачная мембрана, между ней и мозгом лежал защитный слой зеленоватой жидкости. Феморус еще не вытащил мэра наружу — нужно было аккуратно перерезать и вновь срастить с носителем две одинаковые резиновые трубки в самом низу. Спящий мозг не мог погибнуть. Феморус не был убийцей.

Он посмотрел на второе тело, принесенное в мастерскую и лежавшее рядом с мэром на узком столе. Сломанный служитель со склада, в пустой голове которого однажды свила гнездо птица. Створка на груди автоматона была распахнута, и за ней открывался механизм, но Феморус еще не починил его, чтобы перепрограммировать. Он займется этим теперь и установит новую, более простую программу.

Ловкими фарфоровыми пальцами, он вынул одни шестеренки и поменял местами другие. Вытащил пару тонких латунных перфокарт, нашел чистые, пробил в них несколько новых дыр и поместил в грудь служителя, меж тем обнаружив причину поломки. Один зубчик погнулся. Мелочь.

Феморус утратил сноровку. Мысли путались, возможно, из-за долгого сна. Решив развеяться, доктор вышел из мастерской и занялся другим важным делом.

Он ждал на углу — недалеко от дома. На белой как мел стене красовался штрих-код — огромный гребень с разномастными зубьями. Феморус следил за временем по часам на ближайшей башне — они все еще шли, неведомо зачем, — и знал, что один из служителей вот-вот появится.

Вскоре издалека донеслись ритмичные звуки. Пауза, скрип, пауза, скрип. Наконец, виновник шума вырулил из узкого переулка — разновидность трехколесного велосипеда, на котором восседал красный служитель с острым, как у птицы-кардинала, хохолком. Покачивающийся маленький трайк остановился неподалеку — у другого «гребня», наездник вытянул руку. Щелчок и яркая вспышка, облачко дыма — служитель считал штрих-код, как и всегда во время объезда. Вновь взялся за руль и покатил к доктору.

Прежде, чем автоматон добрался до угла, Феморус двинулся к нему. Служитель его не замечал — глаза-бусины смотрели вперед, даже когда доктор протянул руки и сбросил беднягу с седла. Автоматон упал на неровный, растрескавшийся асфальт, трайк завалился набок. Прежде, чем служитель смог встать и снова забраться на сиденье, Феморус бросился к велосипеду и оседлал его. Покатил к дому, бешено крутя педали и поминутно оглядываясь. Служитель застыл посреди улицы, глядя ему вслед, не возражая, не пускаясь в погоню.

Феморус оставил трайк в доме, даже услышав щелчок и шипение за окном. Служитель считал ближайший штрих-код, бездумно продолжив нести вахту — уже пешком. Феморус вернулся в мастерскую.

Он работал медленнее, чем раньше, но не останавливался — и так спал слишком долго. Трудился до ночи, когда зеленоватый небосвод почернел, и до рассвета.

Когда небо вновь окрасилось призрачной зеленью, он вышел из своего высокого узкого дома вместе с фигуркой на красном трехколесном велосипеде.

Автоматон, что послушно ехал за ним по лабиринту улочек Эфемеры, прежде был пустоголовым служителем с кукольным лицом, но его веки больше не трепетали. Вместо этого чашу черепа увенчивал черный металлический цилиндр.

Они добрались до ворот города. Служитель снял ноги с педалей и терпеливо ждал, пока доктор Феморус вернется из привратницкой. Внутри за пультом управления сидел точно такой же автоматон с лицом ребенка. Его голова безмолвно повернулась к доктору. Привратник покорно смотрел на Феморуса, когда тот открыл створку в его груди. Вытащил три латунных перфокарты и убрал их в карман. Кукольная головка не шелохнулась, когда доктор прошел мимо и сдвинул рычаг, распахнув двойные ворота.

А потом вернулся к служителю. Положил руку ему на плечо.

— Иди, — сказал он, хотя нужды в устных указаниях не было: за все отвечала программа. — Поезжай по дороге, а когда она кончится, не останавливайся. Прочь отсюда — вперед, не сбиваясь с курса. Если твой трайк перевернется, подними его и отправляйся дальше. Если упадете в лощину или ручей, выбирайся на другую сторону и вытащи велосипед. Если наткнешься на овраг или озеро, обогни их, но никогда больше не возвращайся в Эфемеру.

Служитель, в черепе которого грезил мозг мэра, не кивнул и не сказал ни слова в ответ, просто покатил вперед — из Эфемеры в бескрайнюю серую пустошь. Широкая дорога уводила в лес, по которому Феморус так часто гулял, исчезала среди насыпей мертвых листьев и курганов праха. Служитель без труда ехал по серой пыли.

Доктор глядел ему вслед, пока фигурка на велосипеде не пропала из виду и яркий трайк не затерялся среди пней и пепла, словно последний алый лист, сорвавшийся с ветки.

Отвернувшись, Феморус снова вошел в привратницкую. Передвинул рычаг и закрыл ворота. Они сомкнулись с громким лязгом.

Он шел домой и думал, как переделать старые рыночные тележки и другие грузовые машины, чтобы перевозить в них грезящие мозги — в мембранах с питательной жидкостью. Чтобы горожане не погибли, их кабели нужно было подключить к системе жизнеобеспечения. Он сомневался, что в Эфемере хватит автоматонов для сновидцев, но решил использовать всех служителей, которых найдет. В любом случае уборка и прочие их функции больше не имели смысла.

Остальные жители послушно отправятся за мэром, как и прежде — в бодрствовании. Он навсегда запрет за ними ворота. Пусть грезят в неведенье, очнутся однажды, испуганные и потерянные, или умрут под ртутным ливнем. Они выбрали беспомощность и не стали его слушать. После изгнания они будут сами по себе. Бегство случилось давным-давно — он просто сделает его необратимым.

Мысли роились в его голове, походка стала упругой. Он словно стряхнул последние паутинки сна и больше не был сомнамбулой. Великий изобретатель опять обрел цель.

Он станет новым мэром Эфемеры, ее единственным гражданином. Неспящим.

---

Перевод Катарины Воронцовой

Иллюстрации Ольги Мальчиковой