DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Екатерина Волкова «Зараженное небо»

— Ремарка надо обсуждать под кальвадос, а Амаду под кашасу. Сегодня у нас ром, так что? О ком хочешь?

— Милый, я просто хочу, — сказала Рита, подумав, что час дня для рома не очень удачное время, а вот для секса любой час хорош.

В этот раз шло немного лучше. Ну, как немного: если самой себе вот тут потереть, чуть развернуть бедра, то почти приятно. Однако хотелось фейерверков, а не мыльных пузырей. Рита закрыла глаза, стимулируя главную эрогенную зону — воображение. Белье с серыми зайчиками «Плейбой», зеленые обои, шторки в затяжках поглотило небытие. Под закрытыми веками расцвели золотистые цветы. Цветы сменила тьма, вырвавшаяся из закутка, где хранились самые мрачные и грязные фантазии. Порождения пыточного порно, амарантовой некрофилии Буттгерайта, лилового шелка декаданса. Запахи пыли и свежего белья сменили ароматы утонченного порока, резины, железа и кожи. Бедра сжимали не волосатые ляжки, а чешуйчатую упругость змея. Пальцы впивались не в молодую плоть, а в упоительную черноту греха. Хотя какой там грех, вот сейчас:

— Да, папочка, да!

Папочку сменили оба брата. Сожаление вызывало только, что, как ни представляй двойное проникновение, члена в заднице не прибавится.

— Сильнее, сильнее.

Вялую попытку удовлетворить просьбу восполнил Барон Самеди и контраст белого хлопка на черной коже удерживающих ее руки негритянок. Рита почти слышала бой барабанов и крики истязаемых плетью женщин, вклинившиеся в перешептывание многоквартирного жилого дома в центре Пензы.

Закончилось все как и раньше. Быстро. Прозаически. Не очень чисто. Михаил удовлетворенно хрюкнул, Рита разочарованно застонала. За стенкой у соседей бубнил телевизор, солнце царапало кожу, а желание требовало удовлетворения.

Рита встала и пошла в ванную, помогать себе сама. Кого обсуждать? Ремарка? Ок, с Равиком у нее еще не было. Дополнили картину серые стены в бурых потеках, выбитые зубы, лужи крови на бетонном полу и пара офицеров в форме от Hugo Boss. Да, вот оно. От болезненных спазмов она на сегодня избавилась.

Дым сигарет с ментолом наполнял ее легкие фантомами раковых клеток. Это было лето Бредбери и Кинга. Земля продолжала свое движение к гибели. Живые организмы старели, мертвые разлагались. Под асфальтом по трубам бежало дерьмо. Дом на краю кладбища, очаровательный у Фульчи, в городе Пензе был жалким. Покосившееся строение, затесавшееся в ряд таких же архитектурных убожеств с пристроями, полусгнившими сараюшками и нужниками во дворе.

Кладбище было старое, у входа — церковь начала девятнадцатого века. На территории пара склепов-бомжатников. Могила местного исторического деятеля и железные кресты. Митрофаньевка, не Лафайет. Возвращаясь домой, Рита окинула его равнодушным взглядом. Еще в детстве смирившись с тем, что все самое интересное происходит ночью и не на этом конкретном могильнике, она не ожидала увидеть ничего примечательного, когда взгляд зацепился за темную мужскую фигуру рядом с облупившимся памятником. Человек смотрел прямо на нее. Его взгляд мурашками ползал по коже и под ней. Бледное лицо с глубоко запавшими глазами, обведенными синими, почти черными кругами. Уложенные на пробор темные волосы. Строгий костюм.

«В таких только в гроб кладут» — стоило мысли проскользнуть в мозг, как Рита увидела, что глаза мужчины побелели. В них что-то закопошилось, зашевелилось, заелозило. Черви. Могильные черви, обожравшиеся мозгом, прорвались сквозь плоть наружу в поисках пищи. Все органы чувств свидетельствовали, что сейчас день, а она бодрствует, и все же поверить своим глазам Рита не могла. Она перешла дорогу, отделявшую ряд домов от кладбища. В нескольких метрах от входа христарадничали бабки, завернутые в лохмотья. Мимо пробежала дворняга, на «покойника» даже не взглянув, а он все так же стоял под сенью кленов, обглоданными глазницами вглядываясь в нее. Девушка подошла ближе. Скрипнувшая под ногой консервная жестянка осталась незамеченной, значение имел только не желавший признавать суверенитет дня осколок мрака. Рита видела, что он был не один. Рядом с соседней могилой стояла женщина в коричневом замшелом платье. Ее сходство с фотографией на памятнике нельзя было игнорировать. Каждую могилу стерег свой покойник. Те, где было зарыто по два, три тела, берегли все постояльцы, за годы сросшиеся, слипшиеся, связанные гноем, костями и корнями в единый разлагающийся организм. Они смотрели на нее. Просто смотрели и все. А черви просто шевелились, поглощая куски кожи и мяса, ползали по костюмам и платьям, волосам и мху.

Рита инстинктивно подняла руку перекреститься — и безвольно опустила, почувствовав, как что-то ползет по голой ступне. Белый червячок. Неуклюже подпрыгнув и взвизгнув от отвращения, она стряхнула его. Развернулась и пошла к дому, надеясь, что реальность не начнет прямо вот сейчас расползаться, как кадр кинопленки, слишком долго бывший под лучом проектора. Вынимая дрожащими пальцами из сумочки ключ, автоматически отметила, что сосед, стоящий на крыльце рядом расположенного дома, почесывает пузо, обтянутое майкой-алкоголичкой, явно не замечая наблюдающих за частным сектором мертвецов. Перед тем как войти в дом, она оглянулась. Все было как прежде. Клены, липы, памятники, покойники.

Поздравив себя с приступом безумия, девушка залезла под холодный душ. Истерически хихикнув мысли, что психиатрическая больница совсем рядом и крепкие айболиты со смирительной рубашкой приедут быстро.

Приступ был серьезный. День сменил вечер. Мягкие тени ползли от деревьев и фонарных столбов. Колокола отзвонили к вечерней службе, мертвецы равнодушно смотрели на дома. Единственно верным решением показалось сбежать подальше в надежде, что галлюцинация не последует за ней.

Мишка не обрадовался ее приходу, но и прогонять не стал. Причина была очевидна: на мониторе красовалась заставка шутера, а гостью надо развлекать. Вот только гостье было не до развлечений. Оставив молодого человека у компьютера, Рита пошла на кухню, готовить ужин. Шинковала овощи, тушила мясо, стараясь убедить себя, что безумие не такая уж вредная штука. Это просто невозможность объяснить другим, почему в твоей картине мира отсутствуют некоторые фрагменты, а каких-то деталей слишком много. «Просто». Что за дурацкое слово? Ничего простого не было. Теребя серебряный крестик, сразу после душа извлеченный из недр шкафа, она старалась найти объяснение увиденному. Единственный вариант, кроме самого очевидного, ее не слишком радовал. Она экстрасенс, способности которого по какой-то неведомой причине перестали быть латентными.

Ночь наползла на город, забралась в квартиру и под одеяло. После вялого секса Михаил уснул. Рита лежала, глядя в потолок на скользящие от деревьев тени, думая о том, как покойники стоят на своих местах, вникая изъеденными червями и тленом мозгами в бесхитростность провинциальной жизни. Мертвые уши улавливают лай собак, а носы запах чая со свежесорванной мятой. Ветер шуршит почерневшими листьями и одеждой трупов. Было в этом что-то успокаивающее. Под гнилостную, убаюкивающую меланхолию склепа она провалилась в сон.

Он был в ней целиком. Темный, живой, упругий, горячий. Он был на ней. Нет! Он обволакивал ее всю. Растопленным дегтем скользил по коже, гладя и лаская каждую клетку, не обделяя вниманием ни один волосок. Она растворялась во мраке удовольствия. Принадлежность была полной. Слияние на космическом уровне внетелесных оболочек. Бесформенность и внематериальность. «Я» отсутствовало, не было и «Оно». Только нечто, чему нет названия. Он проникал во все отверстия. Антрацитовые ленточки и ниточки обвивали матку, ввинчивались в анус, ползали по языку, впивались в зрачки. Зыбкие формы, не успев принять очертания, ускользали из сознания. Слюна, капавшая с призрачных клыков, разъедала кожу, обнажая мясо, которое сразу же обволакивала тьма. Боль мешалась с удовольствием. Клыки впивались в бедра. Кровь пачкала простыни. Когти царапали спину. Ее тело отрывали от кровати и физической реальности. Ее тело терзали и ласкали. Все фантазии воплотились в одном миге боли и наслаждения. Вспышке. La petite mort. Der müde Tod. Santa Muerte.

Рита закричала от ужаса, когда воля превозмогла чувственное наслаждение, а сон стал слишком реальным. Темная бесформенная масса отпрянула от нее, выйдя сразу из всех закоулков ее тела. Отрезвляющей болью резанув по слизистым оболочкам и нервным окончаниям. Казалось, что еще секунда — и мозг просто разорвет от напряжения. А осколки черепа и ошметки скальпа раскидает по стенам в припадке дикого подражания экспрессионистам сила чистого дионисийского творчества.

Девушка вцепилась в мокрые от пота волосы, пытаясь удержать рвущееся наружу желание разбить голову о спинку кровати. Ибо то, что только что вышло из нее, было чудовищно бесформенно и бескомпромиссно реально. Оно всасывалось в стену, а по его черной, переливчатой поверхности скользили тысячи лиц и сущностей. Среди которых безмятежной веселостью застыла железная улыбка и угольки глаз, под их взглядом ужас вновь набухал желанием, соски твердели, а лоно истекало соком. Мышцы сводило судорогами, слезы боли смешивались с потом и стекали по обнаженной груди. Оно пропало, ушло куда-то за грань мира, оставив по себе воспоминанием только жар и холод внутри.

— Это было, было! — Рита зарылась лицом в одеяло и кричала, кричала, кричала, пока тело не перестало ломать, а горло не начало саднить. Когда истерика закончилась, девушка встала с кровати и дрожащей рукой включила свет. Ощупала стену в том месте, где в свой мир впитывалось владевшее ею существо. Холодная, шершавая бумага. Она вышла из спальни. Михаил сидел у компьютера в наушниках, сносил голову пиксельному монстру. Встал среди ночи, чтобы закончить игру. Это было так выворачивающее обыденно, привычно, что мысль о безумии снова ласково постучалась в черепную коробку. Рита пошла на кухню, выпить воды. Не успев щелкнуть выключателем, она увидела сидящую за столом женщину в длинном черном платье и платке. Женщина держала на коленях младенца. Малыш радостно агукал мерцавшей в опасной близости от его личика спице. Пытался поймать призрачный металл пухленькой ручкой. Женщина что-то тихо напевала.

— Баю-баюшки-баю.

Спица воткнулась в глаз.

— Не спи больше на краю.

Оглушительно тихо вышла из глазницы и вошла в другую. Рита заскулила, включила свет. Женщина, продолжая напевать, тетешкалась с ребенком. Кровь из изувеченных глазниц капала на стол. Рита протянула к ней руку и дотронулась до мягкого кружева платка. Ткань была осязаема. Она положила руку женщине на плечо. Под материей были кости, мясо, свернувшаяся в венах черная кровь. Убийственно и неоспоримо физическая оболочка чего-то убийственно и неоспоримо нефизического.

Рита хотела позвать Михаила, но все еще затянутый в кошмарный сон мозг говорил, что женщины он не увидит, так же, как не видели люди стоявших на кладбище мертвецов.

Девушка вынула спицу из ледяной руки. Женщина не обратила внимания. Она напевала, как будто в комнате никого не было.

— Но я есть. — Рита надавила окровавленным, покрытым чем-то неприятно белым острием на ладонь, почувствовала укол. Надавила сильнее, из ранки потекла кровь. Отчаянно захотелось позвать маму и обмочиться. Еще сильнее было желание выколоть глаза и себе, а затем проткнуть барабанные перепонки. Содрав кожу и мясо по кусочкам, добраться до вен, чтобы расковырять их по одной.

Вместо этого она положила спицу на стол. Стараясь не задеть даже складку на платье женщины, подошла к шкафу. Достала стакан. Взяла бутылку «Святого источника» из холодильника.

Горлышко бутылки тренькало о край стакана, аккомпанируя колыбельной.

…и ухватит за бочок…

«Это существует, просто существует. Принять, успокоиться, главное успокоиться. Не выбегать голяком из квартиры, будя соседей и устраивая ментам потеху. Тем более, кто его знает, что там ждет в подъезде…»

Рита заставила себя отпить воды. Стакан звякал о зубы.

…под ракитовый кусток…

Боясь поворачиваться к женщине спиной, девушка боком направилась к двери. Ребенок закашлялся от крови, стекающей ему в рот. Краем платка женщина обтерла личико.

…где волки воют…

Рита вышла в коридор, выключила свет. В ночной тишине похрапывающей многоэтажки лилась колыбельная. Она прошла в зал. Дрожащими пальцами дотронулась до Михаила, от чего тот совсем не по-мужски вскрикнул и подпрыгнул на стуле, выматерился.

— Ты че? — спросил молодой человек, стягивая наушники, в которых ревело и трещало.

— Кошмар приснился, — голос почти не дрожал, — я с тобой посижу. — Она села на диван, поджав под себя ноги, стараясь не вслушиваться в повторявшийся припев.

…тебя схватит за бочок…

— Хера се кошмар, ты бледная, как труп.

— Играй, я подожду, — сказала Рита и отвернулась к окну, в котором отражалась комната, освещенная настольной лампой и экраном компьютера; бледная девушка с растрепанными черными волосами и контур рогов склонившегося над ней черта.

Через три дня Рита пошла на улицу Лермонтова, 28. Адрес, хорошо знакомый по шуткам и поговоркам каждому пензяку с детства, как и в любом другом городе — любой другой адрес психиатрической больницы. Ничего не сказав Михаилу, не позвонив родным. Она до последнего надеялась, что это пройдет. Не проходило. С каждым днем становилось хуже. Оно накатывало волнами. Жилые дома и административные здания сменяли хтонические скалы Леонардо. Зараженное сифилисом небо нависало над стеклом и арматурой. Из нарывов и язв охряного свода сочились гной и кровь. Метастазы въедались в черноту тела Вселенной. Трупы умерших некрещеными младенцев ползали под ногами, хватая за щиколотки бредущих по тверди покойников. Саваны свисали с почерневших деревьев, хлопали влажными лохмотьями, падали на покрытую чумными бубонами землю. Мертвые, высохшие цветы алчно тянулись к разверстым венам умерших от голода стариков. Менялись и живые люди, прохожие, друзья, любовники. Лица искажала злоба, глаза краснели от зависти. Жирная, вязкая похоть сочилась из пор. Ненависть ломала кости, выгибая позвоночники под самыми невероятными углами. В каждой склонившейся над новорожденным матери читалось желание разорвать его на части, впиться зубами в нежное мясо, хрустеть сладкими хрупкими суставами. В каждом мужчине виделся насильник, готовый поработить, уничтожить, растоптать. Этика и эстетика не имели смысла. Люди были не личностями, а набором черт, символическими оболочками. Только мрак и злоба. Ни лучика света. Ни одного бесполого ангела, парящего над бездной. Волна уходила — и снова провинция, летний день, маршрутки, зелень и крики стрижей.

Комплекс психиатрической больницы состоял из дореволюционных и советских построек. Рита автоматически отмечала выкрашенные желтым, прямо по Достоевскому, стены. Карету «скорой». Табличку с перечеркнутой сигаретой и окурки прямо под знаком. У входа в приемное отделение она остановилась. Очередная волна. За завесой реальности она видела сотни умерших больных. Призраки скользили по асфальту, шаркая разношенными тапочками, шурша полосатыми застиранными пижамами, перебирая пальцами с обгрызенными и содранными ногтями полы халатов и лохмотья сознаний. Призраки их мыслей копошились в ее мозгу, рождали чудовищные картины и ощущения. Сотни веревок и простыней скрипели от тяжести повесившихся на них самоубийц, по их холодным ляжкам стекала моча. Воздух смердел аммиаком. Поглощаемые в приступе безумия тараканы скрипели на ее зубах, а съеденные вместе со столовской баландой застревали в горле. Ее руки болели от ремней и уколов, синяки и язвы ползали по коже, меняя формы и местоположение, но совсем не исчезая. Теплое летнее утро наполнилось стонами, стенаниями, криками, рычанием. Солнечный свет сменился призрачной миазматической серостью. Обрывки видений сводили с ума. Она была агонизирующим в приступе белой горячки алкоголиком, для которого зеленые черти играли на скрипке, заставляя отплясывать вприсядку. И она отплясывала. Отплясывала с яростью, с желанием угодить, а улыбка Гуинплена раздирала ее лицо. Она была старушкой, желавшей сварить борщ из молока и собственной сморщенной руки, которая никак не поддавалась тупому ножу. Чужое безумие впитывалось в ее мозг, отделить собственное сознание от бури образов было почти невозможно. Рита медленно развернулась и осторожно пошла к выходу, старательно обходя каждую человеческую тень, встречавшуюся ей на пути. Наклоняя голову, чтобы не задеть лоскуты саванов, но не увернувшись от холодной ступни с желтыми грибковыми ногтями повешенного, скользнувшей по ее лицу. За воротами мир вернул летние краски, а безумные многоножки перестали копошиться в ее мозгу.

Рита глубоко дышала, до красноты растирая влажной салфеткой лицо, стараясь очистить кожу от прикосновения смерти. Отвернувшись от ограды, от призраков, запертых в солипсизме своих диагнозов, сквозь морок и туман скользивших по территории лечебницы.

В памяти всплыла где-то вычитанная фраза: «Если у вас паранойя, это еще не значит, что вас не преследуют». В ее справедливость с каждой секундой хотелось верить все отчаяннее, ибо к увиденному, почувствованному за оградой добавились воспоминания о слухах, бродивших по городу. Об обнаженных пациентах, привязанных к остовам кроватей, на которых нет не то что белья, но и матрасов. Потому что матрасы пациенты едят, а на белье и пижамах вешаются. Реальность, подразумевавшая уколы успокоительного, отползала с дороги фантазии, а сожранная вата, набившая желудок, была почти материальна. Она переваривалась, впитывалась в организм, становясь ее, Риты, частью, под глухое «клац» молотка по инструменту для лоботомии.

Рита вернулась домой, перешла дорогу и пошла в церковь. Мертвецы все так же стерегли собственные могилы. Солнечные лучи, натыкаясь на сгнившие тела, проходили насквозь и выходили с другой стороны. Бегали зайчиками по отвратительно живой траве, выжигали краску на крестах и памятниках, не калеча мрамор и гранит. В церковь Рита войти не смогла. Ее кожу обожгло, как огнем, вход преградил невидимый, но плотный барьер. Она наблюдала, как тысячи заупокойных служб тянули души на тот свет под плач и стоны давно сгнивших родственников. Толпы людей исходили надеждами, горем и потом. Молитвы, сталкиваясь одна с другой, не долетали до нарисованного Бога. Тихое позвякивание сотен золотых колечек, цепочек, крестиков, поднесенных иконе Девы Марии, сливалось со звоном колоколов и разрывало сознание на части.

— Пожалуйста, помоги, господи, пожалуйста.

Ее мольба не долетела даже до надвратной иконы. Девушка собралась уходить, но барьер исчез, растворились горюющие и молящиеся толпы. Она вошла и сразу же об этом пожалела. Суровые лики святых сменили свиные рыла, черты распятого деревянного Христа исказила самодовольная, садомазохистская улыбка. На алтаре гипсовые Каин и Авель трахали почти живую Еву под благословляющим взором нарисованного на стене Адама. А Бог… Бога не было, под куполом клубилась тьма.

Захлебываясь рыданиями, Рита вернулась домой. Когда мир сузился до ее спальни и в нем не осталось ничего, напоминающего чужие мысли, инородные предметы и сверхъестественных тварей, она очень старалась не замечать копошащееся в подполе существо. Рита начала обзванивать родственников и друзей, интересуясь, нет ли у кого знакомой ведьмы или колдуна. Надеясь и боясь, что существо в подполе было недотыкомкой.

Две таблетки атаракса приглушали воздействие окружающего мира. Электричка ехала в Мокшанский район, где в одной из полумертвых забытых деревенек жила ведьма, которая несколько лет назад вылечила печень троюродному брату Риты.

От станции до деревни пришлось идти пять километров по разбитой сельской дороге и тропке, вьющейся вокруг древнего кургана. В советские времена его разрыли, обрадовавшись черепкам и гривнам, но не докопались до мумифицированных останков глубоко под землей. Девушка-призрак наблюдала за Ритой, стоя на верху холма, длинные волосы и льняная рубашка трепетали от ветра, что дул по ту сторону света, а из пустых глазниц, изъеденных тьмой, мрак ниточками проникал в мир сущий. Резко запахло падалью: впереди на дороге лежала мертвая лисица. В свалявшейся шерсти копошились черви, рядом три бабочки «павлиний глаз» складывали крылья, так что получался круг.

Деревня была почти заброшена, только у пары домов стояли машины. Городские приехали, как на дачу, отдыхать вкалывая. Заколоченные окна и двери попадались чаще сушащегося на веревках белья, а запах запустения был гуще, чем запах навоза.

На одном заборе вместе с горшками сушились человеческие черепа и тронутые разложением собачьи — нет, присмотревшись, поняла Рита — волчьи головы. Похоже, это именно то место.

Рита постучала в низкую деревянную дверь и вошла после скрипучего:

— Входи.

Глаза, еще не привыкшие к полутьме, едва различали очертания стариной мебели, кружевные занавески на низких окнах и сухонькую старушонку в белом кружевном платье, сидящую на кожаном диване начала прошлого века. Зато сознание сразу отметило перемену. Мертвецкий покой разливался по комнате, здесь не было ни одного сверхъествественного существа, кроме самой ведьмы. Абсолютная тишина. Рита и забыла, что это такое — не слышать призрачных мыслей, не улавливать скрежет забытых снов и галлюцинаций. Которые с каждым днем становились все хуже. Уже не накатывая волнами, а гудя на низкой ноте. Не вторгаясь в ее мир, а присутствуя в нем постоянно.

Она вздохнула с облегчением. Бабка ее разглядывала.

— Здравствуйте, я… — Рита не успела закончить фразу.

— Ну, здравствуй, знаю, зачем ты пришла. Принеси мне воды из колодца, старая я стала, тяжело ходить. Потом поговорим, — сказала бабка, сухим сучковатым пальцем указав на жестяное ведро рядом с печкой.

Рита взяла его и вышла на улицу. Эффект был страшный. После минутного покоя избы изнаночный мир набросился на нее с новой силой раненого, но все еще опасного зверя. В призрачных силуэтах, едва различимых, когда она только подходила к дому. Рита теперь отчетливо видела сотни и сотни покойников, что кружили за забором. Одни перетаптывались с ноги на ногу, беспокойно шамкали истлевающими губами, что-то бормотали себе под нос. Другие стояли неколебимо, как камни у древних гробниц, века назад вросшие в землю. Мужчины, женщины, старики, дети. Скребли отросшими в гробах ногтями твид, бархат, хлопок гниющих одежд. Сцарапывали мох и плесень, покрывающие тела. Сдирали кладбищенскую грязь вместе с гнилым мясом. Все они чего-то ждали от ведьмы, о чем-то молили, а не дождавшись, уходили, освобождая место для других, тащившихся по тропинкам и выползавших с погостов.

Утробный шепот толпы мертвецов вдруг разорвал дикий крик. Картинка вспышкой возникла у Риты в мозгу. Через два дома банник содрал с решившего попариться в неурочный час мужика кожу. Ошпарил его кипятком и с удовольствием и знанием дела принялся стегать березовым веником обваренное мясо. Эхо боли прошло по телу Риты. Отголосок прошлого, повторявшийся изо дня в день более ста лет.

«Я стальная пружина, я сильней под нажимом, слезы ерунда, я держу удар. Держу, держу. — Слабая попытка утешиться и противостоять. — Просто колодец и маятник. Это есть, просто есть. Все неважно. Главное набрать воды. Успокойся! Успокойся! Не будь как маленькая. Ты псих, но это нормально. Это почти лечится. Должно лечиться. Все пройдет. Мамочка, мамочка! — Ломая волю, выворачивая сознание, всхлипывая, она сделала шаг, другой. — Шагай, просто шагай. Инвайт. Просто добавь воды. Жажда — ничто, имидж — все. Спрайт. Седьмое небо. Отче наш иже если на небеси…»

Солнечный свет не проходил через мутный зеленый туман, окружавший мертвых. Липкий, влажный холод окутал девушку. Напрягая все оставшиеся у нее силы, она заставила себя подойти к колодцу. Скрип журавля прибавил еще пару седых прядей под черной краской к изрядно побелевшим за минувшие дни волосам. Ей так и не удалось заглушить тихий скулеж, вылезший из горла. Когда сквозь черноту колодца она увидела две белые руки с бледно-розовыми полукружьями от слезших ногтей, вцепившиеся играючи в ведро, и улыбку бледных губ, обнажившую зеленые острые зубы. Смех утопленницы, ядовитый, вредный, завязал кишки в крепкий узел. Рита заставила себя не видеть зеленые, как тина, клочки волос, которые потянуло с собой наверх ведро. С громким плеском упавшие обратно во тьму под тяжестью воды.

Рита чуть не расплескала воду, пока вернулась в избу. Бабка улыбалась беззубым ртом, глядя, как девушка садится напротив нее, не говоря ни слова. Поняла все или думает, что поняла. Лишь затравленным зверьком разглядывает образ Казанской Богоматери в углу. С намалеванными на лике черными слезами и чертями, вырывающими из жадных рук вопящего от ужаса младенца.

— То, че видишь, это тот самый тот свет. Видишь потому, что куню свою черту подставляла, — деловито шамкая, начала старуха, переходя сразу к делу. — Черта звала, вот он и пришел.

— Я не…

— Подставляла, подставляла. Всякий раз, когда с мужиком ложилась и другого себе представляла, да не одного, и не только мужика. — Бабка мерзко хихикнула, поправила платочек и ленточку, пересекавшую морщинистый лоб — Тьфу! В задницу, в передницу. Еврейская кровь. Все от еврейских суеверий. Это по ихнему верованию так, если любишься с кем-то, а вместо мужика себе другого представляешь, значит, черта обнимаешь, с чертом в люблю играешь.

Ведьма видела Риту насквозь. Со всеми ее жалкими попытками казаться умнее, самоувереннеей. В окружении равнодушных коллег. В компании таких же бестолковых подружек, чьи головы забиты «Давай поженимся» и мудростью, почерпнутой на кухне. В объятиях отношений, завязанных, чтобы было и как у всех. Со всеми ее мелкими «хочу», разбивавшимися о «могу». Лотерейными билетами, покупаемыми в надежде на легкие и быстрые деньги, с выигрышами два раза по рублю. Обычная девка. Хотя какая же она девка? Гулящая. Только прикрывается романтическим флером и выдуманными именами. Старуха выудила из сознания девушки обрывки фраз, цитаты из фильмов и книг, имена, картинки. Холодные рассветы Тересы Мендоса, пропахшие чужым мужским потом простыни Пилар Тернера. Но если копнуть глубже, ввинтить болт покрепче, то за всей этой мишурой блеснет лезвие опасной бритвы с потеками крови. Ведьма ухмыльнулась. Еще глубже, еще ниже. Все твари, знания о которых почерпнуты из массовой культуры, драли эту мелкую прошмандовку в самых невероятных сплетениях и позах. Видела ведьма и то, что именно внутренняя готовность принять сверхъестественное помогла девушке не сойти с ума, когда ей открылась изнанка мира. Старуха выудила из ее головы любимую фразу: «Не верю, но допускаю, что это существует».

— Я не еврейка, — только и смогла прошептать Рита, а в мозгу так и замелькали лица и морды (вампиры, оборотни, да и черти, чего уж теперь таить), что рисовало воображение, когда реальность отказывалась быть краше, чем фантазия.

— Прапрадед у тебя еврей. Капелька еврейской крови свое дело сделала.

— Бред, все так делают, почему меня… — Она снова не успела договорить.

— А чей-то нет? — Лицо старухи стало суровым, глумливая улыбочка, что блуждала в уголках сморщенных губ, пропала. — Ты ко мне за причинами пришла или за лекарством?

— Лекарством. — Рита пыталась собрать мысли воедино. Склеить расколотую вазу бытия и собственной сущности по осколкам. Отгоняя назойливые, как мухи, мысли, что все это галлюцинация, кошмар, а она сейчас в уютной палате с мягкими стенами. Но даже если и в палате, то лекарство ей нужно точно, а вопрос «почему?» и впрямь не так важен. — За лекарством, — повторила она.

— Понравилась ты этому черту, кровь твоя ведьмовская его приворожила, да ты не таращься,. — Рита хотела было сказать, что она и не ведьма, но старуха ее опередила: — Ублажаешь мужиков ты славно или еще почему, разницы никакой нет. Главное, пока ты его в себя не примешь, да не в фантазии, а во плоти, тебе от него не избавиться. Или дурой станешь, или пенькой шейку обмотаешь. Потому что из-за возникшей связи землю ты видишь, как он ее видит, а смертному такого не сдюжить.

Рита не сразу поняла, что значит «во плоти», а когда поняла, мурашки, бегавшие по коже, замерли льдинками и острыми иголочками впились в мясо.

— Я не смогу, — всхлипнула она. Сама мысль о том, что значит принять вот это вот все, смириться раз и навсегда с такой реальностью, наполнила ее самым чистым ужасом, как если бы она в зеркало наблюдала, как с нее сняли скальп, аккуратно распилили череп, а потом прижгли мозг раскаленным добела железом.

— Чай, ничего такого, чего бы ты сама не хотела, — улыбочка снова возникла в уголках губ, — призовешь черта на свою нечистоту. — Увидев, что Рита бестолково хлопает ресницами, старуха пояснила: — Кровь месячная как польется в первые дня два, три. Ночью, часа в два, зажжешь нечетное количество церковных свечек, чем больше, тем лучше. Прочитаешь «Отче наш» наоборот. Голой встанешь на четвереньки над треснувшим зеркалом. Когда грязная кровь упадет на зеркало, он придет. Связь твоя с ним уже сильная, этого должно хватить. Когда налюбитесь, попросишь его оставить тебя в покое или… — старуха улыбнулась, но теперь не глумливо, а грязно, зло, — не оставлять.

— Не оставлять?

Но бабка молча указывала на дверь.

Уже в электричке Рита поняла, что у ведьмы поперек лба была бумажка с молитвой, какую кладут покойникам.

До менструации оставалась неделя. На работе она взяла отпуск без содержания — еще когда поняла, что справиться и с работой, и с собственным разумом не может. Купила свечи. Разбила зеркало. «Семь лет несчастья, — мелькнула мысль, — если будет возможность их прожить». И стала ждать, не выходя из дома. Оставляла включенным ночью свет, который не мог разогнать окружающую ее тьму и прогнать чертей, терзающих ее тело и душу. Ведьма сказала «черт», но Рите казалось, что рядом целый легион. Хрюкающий, как забиваемые свиньи. Кричащий, как лошади, которым снарядами разорвало животы. «Те самые лошади, запутавшиеся в собственных кишках, из книги Ремарка», — хихикала она своим мыслям, вспоминая кальвадос и день, когда все началось. Слыша, как хихикают вместе с ней и над ней живущие в стенах существа.

«Я, как те лошади, жду, когда пристрелят. Уже все равно. Пусть трахает, пусть хоть в рот свой член сует. Только бы все кончилось. А что, если…» — но об этом было слишком страшно думать. Рита оглядывалась по сторонам, боясь, что ее мысли подслушивают, что одной только неосторожной фразы, которую и додумать толком не успела, достаточно, чтобы навсегда потерять связь со светом.

Постоянно работали телевизор или радио, иллюзии присутствия кого-то живого. Человеческие голоса. Неживые голоса где-то, когда-то живых людей. Мертвый шепот покойников, долетавший с кладбища. Не различимый раньше, теперь отчетливый. Очень тихий, но такой громкий. Радовало одно. Голосов было так много, что все они сливались в один, и она не могла разобрать отдельные фразы, сосредоточиться на них. Просто свыкалась. Терпела, как вынужден паралитик терпеть ползающую по лицу муху. С головой закутывалась в одеяло по ночам, глотая успокоительное. Выкуривая одну сигарету за другой. Коротко отвечала на звонки и смс от родных и друзей: «Жив, здоров. Суворов. Некогда», — чтобы не вызывать подозрений и избегать встреч. Потому что боялась увидеть, какие они в лучах зараженного света. Боялась, что они увидят, какая она в лучах дневного.

Огоньки церковных свеч мерцали и отражались в стеклах буфета. Рита зашторила окна, взгляд едва скользнул по бледным лицам мертвецов. Разделась, стянула трусы, вынула тампон. Руки дрожали, а мышцы сводили судороги, мозг оставался безучастным. Отупевшее от постоянного страха сознание не реагировало на раздражители. В голове теплилась и билась только одна мысль: «Пусть все кончится, так или иначе. Все равно как. Только бы кончилось». Она развернула листок с распечаткой молитвы, которую любезно нашел «Гугл». Читала сначала шепотом, оглядываясь по сторонам. Все увереннее с каждым богопротивным словом. Потом встала на четвереньки. Кровь стекала по коже. Разбитое зеркало ловило и множило ее призывно разведенные в стороны бедра. Бурая тяжелая капля упала на один из осколков, разорвав видимость преграды между мирами. Огоньки свеч заплясали, воск зашипел, некоторые погасли. Деревянная икона, в наследство оставшаяся от бабушки, обуглилась, расплавив оклад.

Рита закрыла глаза, она почувствовала всем телом, каждой клеточкой тень, накрывшую ее со спины. Присутствие инородного было остро физическим, как боль от прикосновения к разверстой ране. Горячая слюна с клыков упала ей на спину, она вздрогнула. Существо вцепилось лапами в ее бедра, заставило расставить ноги шире. Черные когти оставили на белой коже кровавые вмятины. Она чувствовала его покрытую чешуей кожу, горячую и сухую. Чувствовала, как он входит в нее, пыталась отключиться, но воображение впервые в жизни отказалось прийти на помощь, ведь теперь фантазия была реальностью. Большой, объемной и обжигающей реальностью, заполнявшей все ее тело и сознание. Слезы ползли из-под закрытых век. Изо рта рвался крик. Боли. Наслаждения. Именно такого, какого она всегда хотела, о котором грезила, читая де Сада. Маркиз был прав лишь отчасти. Воображение, несомненно, важная эрогенная зона. Уроборос из монашек с дилдо жутко прекрасен. Но ничто не сравнится с желанием, которое исполнено в точности. С фантазией, воспроизведенной до мельчайших деталей. Не имитацией, а абсолютным слиянием «хочу» и «есть». Страха больше не было. Рите не хватало только одного. Черт, прочитав ее мысли, вышел из нее. Рита перевернулась на спину, широко разведя ноги и вглядываясь широко раскрытыми глазами в его черты. Впитывая блеск огненно красных глаз, воспринимая черную чешуйчатую кожу, кожистые крылья, звериные когти, оскал, рога. Никаких личин, тайн, полутонов, недомолвок. Реальность не нуждалась в помощи воображения. Ошметками содранной кожи сходила пелена, застилавшая его мир, тот свет, от ее мира, этого света.

Женщины с оторванными грудями корчились под руками палачей, вставляющих раскаленные кочерги им в промежность. Щелкали кнуты, подгоняя плетущиеся к котлам с расплавленным свинцом души. Зародыши, вырванные из животов при абортах, пищали на высокой ноте несформированных ртов, когда их поглощало змееподобное чудовище. Содомиты облизывали с собственных рук кровь и дерьмо, что, ломая кости, выворачивая суставы, разрывая мясо и сухожилия, проталкивали сквозь свое тело насквозь из ануса в рот. Преисподняя была именно такой, какой ее рисовало воображение мечтавшим о распутной упругости чаши Блудницы аскетам. С криками и стонами земли, записанными в сверхглубокой скважине на Кольском. С пламенем, дымом, искрами и тьмой.

Когда внутри разлилось его горячее черное семя, смешавшееся с ее кровью, Рита потеряла сознание. Придя в себя, она почувствовала холод. Неповоротливо и неохотно вползала обратно картина ее привычной жизни. Оклеенные полосатыми обоями деревянные стены. Кожаный диван, в углу подушка-сердечко, подарок на День святого Валентина. Фотографии в привезенных из путешествий рамках.

Огарки свечей едва освещали комнату. Полутьма позволяла различить только контуры. Мощный торс, хвост с острым железным наконечником, который скользил, не раня, по ее груди. Черт все еще был в ней.

— Проси, — услышала она у себя в мозгу.

Отвечая, понимала, что покоя не хочет.

Комментариев: 2 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)

  • 2 Fakir 09-04-2019 17:37

    Впечатляющий рассказ, спасибо автору.

    Учитываю...