Курочка, открой дверь! (сборник рассказов и повестей)

Автор: Михаил Лазарев

Жанр: хоррор, детектив, фантасмагория, пастораль, мистика

Издательство: Пламень

Год издания: 2021

Есть произведения, которые нужно проглатывать залпом, как водку. И тогда прокатывается по пищеводу, тогда — огонь. И, зажмурившись, шаришь, чем бы таким закусить. Но бывают книги, вкус которых нечем заесть. Они ничему не подобны. После них остается лишь ошеломленность, как от хитрого деревенского самогона.

Одна из таких книг — повесть ужасов «Курочка, открой дверь!» молодого писателя Михаила Лазарева. Сборник, в который также вошли тематические рассказы и еще одна повесть, вышел в петербургском издательстве «Пламень» в 2021 году. Событие долгожданное и, без сомнения, легендарное. Дело в том, что «Курочка» — единственный мем современного русского хоррора. «Курочковатость» означает нарастающую странность, не фантасмагорию и не абсурд, а последовательный слом нарратива, когда пастораль разворачивается в бездну. Курочковатость — это что-то настолько нелепое, насколько же страшное. Передача предельно чудовищного через предельно обыденное. Фырк, и в то же время понимание — да…

Писать что-то о «Курочке» — занятие затруднительное. Все равно что документировать кошмар, упорядочивать болото, дискутировать с шизофренией. О «Курочке» не получается сказать чего-то достаточного, ценного, полезного — повести это вообще не требуется. Она даже не людям посвящена, а полосатым труженицам:

Спасибо, пчелы. Без вас я бы никогда не дописал.

У деревенского мужика Прохора начинают пропадать куры. Так, по одной-две в неделю. Приставленный к ним пес гибнет. Прохор с ружьем садится в засаду и ночью слышит, как кто-то с жуткими заикающимися паузами заклинает курятник: «К’у’роч’ка, от’кр’ой дв’ерь».

А дальше…

А дальше шизоидный почвенный детектив превращается в «Секретные материалы», где важную роль сыграют казацкие чубы и комки из кур. Затем «Секретные материалы» отшелушиваются в метафизику, а метафизика эманирует в… В «Курочке» очень важен этот переход — ну ясно, невзыскательная деревенская проза, бабайка какая-то, мужик ей сейчас задаст, и… понеслось. Начинается полный бред, развал вообще любой логики, и всякий умник, подступившийся к «Курочке» с пресыщенных литературных позиций, оказывается посрамлен. «Курочка» часто читается с пренебрежением — и всё? а разговоров-то было! — но это ложное квохтанье, обман куровода. Ведь вы знаете, кто такой куровод? Знаете?!

О, вы не знаете, кто такой куровод…

Будучи русской почвенной психоделией, «Курочка» связана с подпольной западной литературой. Циклопический разворот финала похож на запрещенный у нас «Шаманский космос» Стива Айлетта. Дикая ритуалистика схожа с «Трави трассу!» Тони Уайта. Конспирологическая озабоченность роднит с Филипом Диком. Собственно, именно Лошадник и писал бы что-то подобное, родись он «между небесами и преисподней, на бескрайних просторах зеленого холма».

Как и творчество Филипа Дика, «Курочка» является абсолютной графоманией. Безыскусный, вязкий, намеренно грошовый язык вкупе с плоскими героями и плотной экспозиционной фабулой совершенно неожиданно разрывает мир на части. Суть «Курочки» в полной выкрученности, в том, что контраст поставлен на сто. Отсюда понятие курочковатости. А еще понимание, что бывает и такая литература: низкокачественная, шаткая, но превосходящая премиальные тексты по своей пробивной силе.

Секрет в ступенчатом нагнетании бреда, когда предыдущий бред оказывается превзойден еще большей дичью, а та покрывается чем-то совсем невыносимым. И думаешь — ну куда еще эскалировать, ну достаточно, — но курочка только приоткрыла дверь. Так, повесть рассказывает умопомрачительную версию человеческого прогресса, напоминающую шизотеорию Теренса МакКенны. Чем объясняет всю человеческую историю, и веришь — некуда дальше, впереди развязка, но тайна рода людского всего лишь пшик перед будущими откровениями.

Собственно, как откровение этот текст и нужно воспринимать.

Но у «Курочки» есть два существенных недостатка.

Во-первых, повесть превысила необходимый объем. Шизофазическое произведение должно читаться за один присест. Всегда. Так сильнее удар. Разделять или утомлять непозволительно. Объем шизофазического произведения — один вечер. Или одна ночь. «Курочка» этому не соответствует: шесть авторских листов могли ужаться до пяти. Вводная деревенская часть («Пастораль») правильно сделана затянутой — так отсеиваются малодушные и слабаки. Читатель погружается в медитативный куроводческий транс. А вот часть «Секретных материалов» затянута зря — ее можно было сократить, тогда как «Черного командира» — расширить. Причем расширить на ином семантическом уровне: в финале потерян очень важный регистр, когда о предельной чужой метафизике говорят унылым эволюционным языком «лысых обезьян». Замени «пресмыкающихся» на «предыдущих» — о, какая жуткая дистанция бы образовалась, но текст, раскрыв бездну, огласил ее самым неподходящим языком.

Во-вторых, осевой конфликт «Курочки» не пронизывает фабулу произведения. Он подан блоком, просто как нашлепка на повесть, а должен был пресуществляться в легких намеках, незаметных деталях, подсказках, пасхалках, частностях и оговорках. Миру «Курочки» не хватило подробностей, но не в каких-то сгущенных блоках, а в рассеянности, в той наполненности, которая гудит вокруг любой мифологии. Пока что мифология «Курочки» повисает в воздухе — хронологически, типологически, исторически. Ее колоссальность требуется прострочить, но не в новых пришитых кусках, а в ткани уже созданного текста. Но он чист. А «Курочка» — такое произведение, которое можно запить только им самим, и при повторном, «зацепистом» чтении оно бы раскрылось совсем иначе, полнокровнее и полновеснее. Но этих зацепок нет, что не позволяет назвать «Курочку» однозначным шедевром.

Тем не менее это веселый, озорной текст, не похожий ни на что в русских ужасах. Даже работая с хтонью, наши ужасоводы лишь пересаживают былички в разработанный голливудский сюжет: не маньяк будет кошмарить студентов, а мавка. И не людоедский реднек заведет не туда, а леший. Так пишет, например, Дарья Бобылева: качественно прилаживая русский фольклор к старой, давно разведанной схеме. Это не может ни напугать, ни заинтересовать. Тогда как Михаил Лазарев пишет посредственно, зато вообще в иных координатах. Этого не понимаешь до самого финала, когда из использованных шаблонов подымается простой советский… И даже страх у Лазарева другой — думающий, долгий, мысленный, поражающий хронотопом и безысходностью. Это страх концепции, большой мерзкой идеи, корни которой тянутся к нашему Серебряному веку, к прерванным гностическим построениям, не завершенным и по сю пору.

В других рассказах Михаил Лазарев показывает понимание тех звуковых напряжений, от которых вздрагивает душа. Например, посреди тихого заброшенного рассказа раздается окрик: «Тамара, режь козленка!» — и мир лопается. Или неожиданно взбадривает письмо совсем сорокинская строка: «Мое безответное сало пусть мама намажет на хлеб». Человека-клеща с кабачокообразной головой крестят в борще, а Сатана занимается хозяйством в деревенском доме — рассказы Лазарева неплохи, но не представляют собой чего-то особенного. Исключение — краткий рассказ «Лисица», по меньшей мере гениальное произведение, которое можно рассматривать как пропедевтическое чтение к «Курочке».

«Курочка, открой дверь» — это повесть-самородок. Она случайно проклюнулась. Намеренно такого не написать. Это культовая вещь, про которую одни скажут «срань», а другие — «шедевр». Но человек посвященный, иногда заглядывающий в курятник, знает, что о «Курочке» допустимы любые слова.

Главное, чтобы они были сказаны рад’и все’о’б’щего благ’а.