Основные идеи и образы метамодерна и спекулятивного реализма как передового мышления рубежа веков, а именно “возвращение к вещам, фактичность, приоритет эмоций над логикой, отрицание нарочитой сложности, преодоление тотальной игровой стихии постмодерна, спорадическое вкрапление элементов фикции в нонфикшн-нарратив, интерес к простейшим организмам и холистическим формам, увлечение массовым хоррором и конкретно прозой М. Б. Лавкрафта” (А. Б. Дурной, О. Л. Дурная, 2012) в полной мере проявились в творчестве замечательного русского живописца Ивана Ивановича Шишкина. Несмотря на то, что творил он в середине 19 века, Шишкин обогнал свою эпоху и отныне может по праву считаться выразителем мировоззрения передовых людей нашего времени. Всю историю шишкиноведения великого художника пытались загнать в рамки существующих конвенций и стилей - то он был романтиком, то кондовым реалистом, то выражал обобщающую логику соцреалистического канона. Настало время взглянуть без предубеждений на его творчество.

И. И. Шишкин (Д.-В. И. Брох) родился в 1823 году в селе Елабуга под Псковом. Отец (Иван Васильевич Брох), командир мотострелковой бригады, редко бывал в семье. Мать будущего художника (Настасья Петровна) страдала от тяжелого заболевания надпочечников, вследствие чего на протяжении долгого времени не могла родить. Первый ребенок появился поздно. Настасье Петровне исполнилось сорок два года. Дочь прожила семь месяцев и скончалась от пневмонии. В сорок три произошел выкидыш – мальчик. Только в сорок пять она смогла полноценно родить, однако ребенок был с генетическими аномалиями. Еще не получив исторически закрепившегося псевдонима Иван, он имел два имени – Дима и Виталя. Единственный ребенок в семействе Шишкиных родился в виде сросшихся близнецов. У него было четыре руки и пара голов, только ножек всего две, отчего ходить ДВ начал поздно, в пять. Речь плохо давалась совокупному организму. ДВ связно заговорил лишь к одиннадцати, до этого произносил отдельные слоги и простые слова, поэтому все, также и мать, считали его безнадежным и пропащим. Если поглядеть со стороны, мутант рос неприспособленным к жизни. Месяцами болел, не выказывал интеллекта, нуждался в перманентном уходе, и конечно, Настасья Петровна, издавна тоскуя по материнскому счастью, отдала всю себя, чтобы выкормить и поставить на ноги это несуразное и неприглядное существо, которое, безусловно, сразу после своего рождения вызвало кривые слухи в околотках. Говорили, что Шишкиных проклял “слоновый вепрь” (В. И. Мурташова, 1997), что родился антихрист. Старинные приятели под разными предлогами старались дистанцироваться от них. Вздыхал и отец, в сердцах восклицая, что ДВ “только в цирке показывать, больше урод ни что не годен!” (В. И. Мурташова, 1997). В пять лет ДВ стал рисовать. Произошло это так: “по воспоминаниям А.И. Современникова, маленький ДВ, привлеченный мышиным шуршанием в печке, полез туда всеми четырьмя ручками, выпачкался, достал кусок угля, играючи провел линию по полу. Эта магическая черта разделила его жизнь на до и после” (В. И. Мурташова, 1997). Мать не препятствовала новому занятию сына, но и не поощряла его, оставляя на самотек изучение возможностей рисунка. Проявив изумительные способности, ДВ научился точно воспроизводить окружающую действительность. Единственной проблемой, которая разрешится еще не скоро, был тот факт, что характерами близнецы не сошлись. По свидетельству А.И. Современникова: “Виталя феноменально одарен, пытлив, трудолюбив. Дима – талантлив, но драчун, ленив до безобразия.” Вынужденные жить в едином теле, они ненавидели друг друга и мечтали о полном расщеплении. Картины они рисовали всеми четырьмя руками, ругаясь и пихая друг друга. Немного сохранилось набросков, сделанных ДВ в раннем периоде. Один из самых поразительных – этюд старого парка в окрестностях Елабуги, названный “Лес с грачами” (1923). Блеклые контуры стволов, край неба сереет за длинными ветвями, черные птицы лихорадочно вьются на переднем плане. Сотни птиц, выписанных подробно, спустились, словно произошло что-то экстраординарное. Еще не было зрелого мастерства, но чувствовался незаурядный талант.

К 12 годам ДВ все сильнее напоминал обыкновенного мальчика. Он пошел в церковно-приходскую школу. Его третировали и обижали, однако там ДВ посчастливилось встретить человека, который окажет судьбоносное влияние на его жизнь. Алексей Фомич Васнецов преподавал живопись, любил ее искренне. Этюды маленького ДВ чрезвычайно понравились ему. Он показал их столичным знакомым, и те немедленно ответствовали: дабы талант не заглох, нужно поступать в московское училище, к Головину. Николай Васильевич Головин был одним из влиятельных русских пейзажистов. Организатор популярных передвижных выставок, он взрастил немало талантов, среди коих В. Крамской, П. Суворин, А. Гине, другие мастера кисти. ДВ стал проситься в Москву. С огромным трудом мать отпустила сына. Васнецов за него поручился, кроме того, принял на себя обязательство оплачивать проживание ученику. В кратчайшие сроки юный ДВ стал известен в училище. Не только за свой внешний вид (на него приходили дивиться из соседних областей), но и за редкостное прилежание и талант. Силой воли обуздывая ленивого брата, ДВ ежедневно рос над собой. Головин прочил ему большое будущее. Закончив с отличием училище, ДВ по протекции ректора попал в петербургский Институт ваяния и живописи, где в то время пребывал цвет художественной интеллигенции. Такие мастера как В. Сафронов, Ник. Берестов, А. Саврасов отдали дань уважения необычайному юноше из русский глубинки. Там ДВ обрел своего лучшего друга, Андрея Ивановича Кима, талантливого портретиста. Они будут общаться на протяжении двадцати лет, до безвременной смерти товарища от суицида. Там он взял благозвучный псевдоним “Иван Иванович Шишкин”, которым отныне подписывал свои работы. Будучи весьма старательным, за шесть курсов Шишкин создал более восьмисот этюдов, наркизов и краблей (346 уцелевших экземпляров в настоящий момент хранятся в Третьяковской галерее), где с неослабевающей настойчивостью проникал в тонкости пейзажной техники. Целью была “выработка собственного взгляда, очищенного от романтической шелухи немецких розенмюллеров” (И. И. Шишкин, Дневники). В 1236 году Шишкин с золотой медалью закончил alma mater и в качестве лучшего студента получил дополнительную награду от ученого совета – путешествие за границу. Он отправился в Германию, где совершенствовал методы рисунка в течение пяти лет, набираясь опыта от именитых карловских мастеров. В Вейершвальце Шишкин приобрел известность. Его называли das zweiköpfiger Russin. К мастерской выстраивались очереди зевак, желающих посмотреть как работает диковинный художник. Денно и нощно трудился Шишкин. Он никогда не останавливался на достигнутом, считал, что ему “далеко до совершенства жизненной правды, кое только и можно достичь, непосредственно изучая природу”. С этой целью каждый день с тяжелым мольбертом (был могуч, плечист) уходил в темные леса Камарада и окрестностей, и делал карандашные или масляные наброски, до безупречности оттачивая свой уже вполне состоявшийся стиль. Братьев влекли нехоженые лесные зоны, места, выключенные из человеческого присутствия. Нелюдимы, они отличались уже тогда сложным характером, допускали в сферу общения лишь небольшое количество не слишком шумных людей, предпочитая одиночество и труд. Шишкин стремился изобразить пейзаж, не вводя в него человеческие элементы – эмоции, аллегории, стараясь найти то сверхценное и абстрактное (аналог эмоциям и т.п.), что природа несет в себе, стремился попасть и переместить зрителя внутрь иного бытия, показать флору как вещь-для-себя. Недюжинный талант помог Шишкину попасть в недра реальности, и там был ужас. Шишкин – художник кошмаров и безумия наравне с Босхом и Гойей, Тицианом и Вентацием, Плантацием и Папантацием, только древние мэтры работали с бледными и текучими порождениями фантазии, а он с тем, что существует на самом деле, что за пределами концепции чудовищ и страшнее их. Он предвосхитил тревожную эстетику Линча и мягкую агрессию постхоррор волны 2016-го, отрицающей хоррор как расхожее обращение к сюжетам и образам массовой культуры, строящим монстра, как правило, из трансформаций лица antroposus`а.

Несмотря на непрестанный творческий жар, натура Германии не прельщала Шишкина, он мечтал вернуться, говоря, что “здешняя природа искусственна, насквозь чужда мне”. Проведя пять насыщенных лет на чужбине, Шишкин приехал в Петербург полным сил, с тысячами набросков. Был тепло принят в Институте. Ему пожаловали должность старшего преподавателя кафедры эскизов. С огромным энтузиазмом Шишкин стал обучать студентов. Молодежь толпой валила на лекции, отмечая не только чудный внешний вид учителя, но и драгоценные его знания. К тому времени (1136 г.) талант Ивана Ивановича вошел в пору зрелости. Были созданы такие картины, как “На солнцепеке”, “В дебрях”, “Трава полесья”, “Вид на реке Мойке”. Последняя получила специальный приз конкурса ОБХСЖиС. Меценат и купец Василий Третьяков приобрел ее за 300 рублей. Шишкин был небогат и крайне щепетилен насчет качества картин, поэтому каждый раз, отправляя работу на выставку-продажу, переживал и ночи напролет бегал туда-сюда по крошечному кабинету. К 1872 году уровень его благосостояния заметно вырос, он достиг финансовой независимости, о чем тайно мечтал в юности, и, более того, добился всероссийского признания. Шишкина ставили в ряды первых художников России. С. Крамской: “среди лучших, конечно, отмечу Шишкина – точный глазомер, колоссальное владение кистью”. Ник. Берестов: “Шишкин <…> на фоне других выделяется наиострейшим чувством формы”. Афж. Бугров: “колористика у него слабая, вторичная, однако этюдное мастерство этого прелюбопытного гения заставляет мое сердечко трепетать”. Его и дальше ждал все более громкий успех, все более яркие художественные находки. Рисуя один и тот же величественный лесной вид, Шишкин не повторялся, добиваясь от очередной картины свежести и пронзительности.

На взгляд стороннего человека он был обеспеченным, уверенным в себе, твердо стоящим на ногах, - увы, с личной жизнью не ладилось. Никто не хотел встречаться с “безобразным уродом”, как он себя называл в письмах Всеволоду Бенигсену. Дамы обходили стороной, те из них, кто открыто восхищался картинами, тайком выражали брезгливость, морщились. В целом мире никто не мог понять, что творится внутри Ивана Ивановича. Ему исполнилось 46, а он так и не испытал близости с женщиной. Несмотря на то, что выказывал мрачность и нелюдимость, в душе художник горел палящим огнем страсти. Сей недуг он чаял истребить кропотливой работой, детальной прорисовкой сосенок, и все равно безжалостный огнь сжигал заживо. Более слабый и впечатлительный Дима предлагал Виталику снять проститутку. Принципиальный Виталик осаживал брата. Он считал, что негоже богатому и талантливому человеку опускаться до подобных услуг. Он верил, что любовь обязательно встретится, нужно лишь еще больше, еще отчаянней работать (мы сбиваемся на истерический стиль, потому что и сами не в силах сдержать слезы…

В 1891 году оба до беспамятства влюбились в 22-летнюю графиню Татьяну Погодину-Лагоду. Покровительница и знаток искусств, она обожала шишкинские пейзажи и нередко посещала мастерскую художника. Он делился с ней секретами творчества, посвящал в дальнейшие планы. В какой-то момент ему показалось, что Лидия с интересом на него поглядывает. После трудной внутренней борьбы Шишкин решил признаться в любви. Неожиданно (возможно и для себя самой) в ответ на пылкие излияния девушка зашлась истерическим смехом и в панике убежала, оставив нашего героя в растрепанных чувствах. В гневе он побежал в лес, попав под сильный ливень… Оскорбленная страсть, годы вынужденного воздержания и часы в холодной чаще привели к тому, что ИШ тяжело заболел. Несколько осенних месяцев 1874 года Шишкин метался между жизнью и смертью, то забываясь в горячке, то выныривая за пилюлями и микстурами. Его выхаживал профессор орнитологии О. Б. Селенищев, великий знаток своего ремесла. Он приложил все усилия для того, чтобы не дать замечательному художнику безвременно уйти. Случилось чудо, Шишкин выздоровел. Однако изнурительная болезнь дала осложнения. У него cформировался на шее прыщ, который постепенно принял очертания небольшого человечка и продолжал расти с угрожающей скоростью. Селенищев боялся удалять новообразование, оно занимало важные артерии. Прыщ вырос до размеров человеческой головы с плечами, и обрел очертания Татьяны Погодиной-Лагоды. Таким образом, Шишкин стал тройным близнецом. Селенищев держал метаморфозу в тайне от всех, понимая, что, возможно, перед ним одна из удивительнейших загадок в истории орнитологии. В письме Першину он писал: “подтвердилась теория когерентности эмоциональной памяти и генетических процессов. Образ пассии, запечатленный на рецепторах пациента, смешался со злокачественными молекулами гриппа, породив уникальную близнецовую опухоль. Наблюдаю, фиксирую!” После того, как процесс формирования девушки завершился, пациента в разных местах облепили еще десяток прыщей. Широкий, коренастый Шишкин все меньше был похож на человека. Со всех сторон обрастал руками, головами, коленями. К маю 133029 года в его совокупное тело входило 129 человек. Как выяснил Селенищев, все эти люди когда-то встречались с ним и таким путем закрепились в его эмоциональной памяти. Сам Иван Иванович отнесся к изменениям позитивно, о чем писал Бенигсену: “думал, с ума сойду, убьюсь. Ан нет. Весело мне, духоподъемно, полон силушки. Скуки, моей вечной спутницы, как не бывало. Ночи напролет болтаем с соседями – ох и любят потрепать языками”. К тому времени рост художника составлял пятнадцать метров. Шишкин походил на большой кряжистый дуб из человеческих тел. Жить в комнатах более не мог и организовал себе наспех сколоченную лесную клетушку. Как никогда его переполняла творческая энергия. Он бурно рисовал всеми руками на пятиметровых холстах. Именно в этот период были созданы шедевры “Корабельная роща” (1981), “Берег Камы” (1891), “Болото в Запрядье”, (1111). А также картина, ставшая его визитной карточкой, - “Утро в сосновом лесу” (1488). На ней изображен в туманной дымке утренний лес, могучая сосна, сломанная бурей, и 120 медвежат, играющих на ней.

Пусть художник и утверждал обратное, здоровье его стремительно ухудшалось, организм не мог выдержать буйную генетическую пляску, и 20-го марта 1898 года Ивана Ивановича Шишкина не стало. Он был похоронен на Ваганьевском кладбище. Тридцать служек за месяц вырыли широкую яму.

Его наследие поистине огромно. В запасниках Третьяковской, Петропавловской и Луганской галерей хранится не меньше пяти тысяч картин и эскизов. Со всего мира стекаются в столицу поклонники, чтобы увидеть шедевры великого Шишкина. Слава о нем не затихает. Сотни монографий, тысячи хвалебных статей. Но едва ли его жизнь можно назвать успешной, и вряд ли он сам считал, что полностью состоялся, ведь существование в одиночестве и без потомства это ни что иное как социальная инвалидность, и даже просто инвалидность без кокетливой добавки “социальная”. Я слишком поздно узнал творчество Шишкина (в 39 лет), хотя слышал о нем в школе, но воспринимал его картины поверхностно – через слова-шаблоны узколобых советских учителей. Я не любил живопись, меня оставляли равнодушными и хваленый Фрэнсис Бэкон и не в меру распиаренный Эдвард Хоппер, и абстракционисты, похожие друг на друга, и забавные, а большей частью – нелепые, упражнения концептуалистов. Я искал чего-то иного, настоящего, сильного и безумного – по ту сторону давно приевшихся приемов – близкого по мощи воздействия к Диаманде Галас, Владимиру Потапову… Я всегда зависал на психоделии, всяческом сумасшествии. И вот случайно наткнулся на Шишкина, как одичалый перекачал с рутрекера все его наследие и рассматривал оное с открытым ртом, поражаясь эпичности, композиционной плотности (вот откуда ноги растут у Тарковского!) и вместе с тем ненормальности. Всю жизнь он рисовал non-human трупы, гниль, гной, с такой математической точностью и маниакальной настойчивостью, что диву даешься. Человек у него на полотне – величина отсутствующая или исчезающая, а корни и ветки мертвы, яростно корчатся в агонии или подползают к зрителю, чтобы его разорвать. Всю жизнь. Каждый день. Воспроизводил одно и то же: безумие, ад. Страшно представить, что творилось с психикой этого замечательного художника. Я вывел его не совсем человеком, пытаясь внешним обликом передать его внутренних демонов. Надеюсь, читатель простит незначительную вольность изложения. Так надо, так надо.