Иллюстрация Антонины Крутиковой

Ряды идеальных, словно с картинки, грядок, парников и кустов расходятся в стороны, тянутся вдаль. Тамара прикладывает ладонь козырьком ко лбу и щурится, зорко высматривая: есть ли у этого захватывающего дух огорода окончание.

Через сотню метров проходы между грядками-парниками становятся едва различимыми, а дальше и вовсе теряются среди буйной, великолепной ботвы картофеля, моркови, редиса, свеклы, кочанов капусты, кабачков, гороха, упругих стрелок лука и остального…

Тамара убирает ладонь. Океан множества оттенков зеленого доходит до горизонта, срастаясь с бездонной лазурью неба. Желание подпрыгнуть и полететь между голубым и зеленым — такое же неизмеримое; оно стучит в висках, до отказа наполняет душу, трепещет в мышцах ног.

«Давай, Тамара!»

Она смыкает веки, приподнимается на носочки, расправляет руки. Это же так просто — взлететь!

— Поглядь-ка, Томочка, каков лучок, а? Богатырь-красавец. И остальное на загляденье, витаминов будет — у-у-у… Душа не нарадуется.

Тамара открывает глаза.

Лидия Артемовна по-птичьи склонила голову к плечу и смотрит на огород с нескрываемой, почти материнской любовью. От сухощавой, крепкой старушечьей фигурки веет готовностью упасть на колени и поклониться растительному царству, как божеству, не единожды доказавшему свое могущество.

— Шикарный лучок, — кивает Тамара. — По-хорошему, в Книгу рекордов Гиннесса такую тему стоит заявить. Я чуть глаза не сломала, искала, где конец… Вы одна-то вообще как успеваете, не тьма рук же?

Лидия Артемовна переводит взгляд на нее. У глаз старухи есть сходство с небом, только не чистым голубым, а темно-серым, готовым в любой миг обильно растревожиться непогодой.

В голосе Лидии Артемовны — отчаянная гордость и скверно скрытая издевка.

— Как-как… Волшебство, Томочка, без волшебства бы давно умаялась. Да и помощнички есть, а как же… Разные есть, а этот очень старательный. Вона он, поглядь-ка…

Она машет рукой за спину, и Тамара разворачивается посмотреть, о ком идет речь. Невольно делает шаг назад, втягивает голову в плечи.

«Это что за… пугало огородное?»

Здоровенная голова-луковица стоящего в нескольких шагах существа возвышается над Тамарой самое малое на полметра. Глаза-редиски с припачканными землей хвостиками и наполовину утопленные в луковичную чешую, неотрывно смотрят на Тамару. Длинный, едва заметный разрез на месте рта неподвижен.

Могучий торс сделан из спрессованной ботвы, руки — из толстенных кабачков и моркови, массивные ноги — сросшиеся кочаны капусты.

— Сла-а-а-авный помощничек, Томочка, — теперь издевка показывает себя во всей красе. — Не то что ты — горе луковое… Какой от тебя прок, если по уму рассудить? Маета да огорчение.

Слова старухи вызывают у лукоголового широкую улыбку. Тамара охает и пятится, потому что во рту у него — частокол из луковичных стрелок. Изумрудные клыки зверя, способные без труда вырвать шмат плоти или перегрызть кость.

Лукоголовый грузно шагает вперед, тянет к Тамаре длинные руки. Кабачки похожи на мускулы, морковные пальцы хищно сгибаются, готовые схватить Тамару.

— Не бойся, Томочка, — умильно бормочет Лидия Артемовна. — Витаминчики сразу в кровушку попадут, тебе витаминчики позарез нужны, польза от них — у-у-у…

Холодные ладони в животе Тамары мнут внутренности, шершавые кончики пальцев грубовато массируют сердце. Она оглядывается на старуху и цепенеет.

Лидия Артемовна — одного роста с лукоголовым, на ее плечах — мантия из капустных и смородиновых листьев, на шее — ожерелье из крупных горошин, крыжовника и редиса, на голове — корона из моркови и свеклы. Во взгляде старухи — наслаждение чужим страхом.

— Все равно боишься? Горе ты луковое… Тогда пойди-ка, полежи в землице, успокойся. Мои детки сейчас тебе местечко уступят.

Зелень и овощи начинают вылезать из земли. Они тянутся друг к другу и ввысь, образуя огромную человеческую голову. Тамара узнает черты Лидии Артемовны. Грядки быстро проседают, воронка делается все больше, все глубже…

Сзади на плечи Тамары ложатся морковные пальцы, и лукоголовый подталкивает ее к воронке. Тамара хочет вырваться, но хватка крепка. Черная жирная земля еле заметно колышется, будто приглашая лечь, чтобы забыть все — и проблемы и радости.

— Отпустите! — кричит Тамара. — Я не хочу!

Лидия Артемовна смеется — громко, торжествующе. Из ее рта летят почерневшая луковая шелуха и подгнившие овощные очистки, в воздухе разливается запах крови. Его быстро перебивает сильный аромат лука. Резь в глазах заставляет Тамару крепко зажмуриться. Новый толчок, и она падает.

Падает.

Падает…

Мелодия вызова выдернула ее из трясины ужаса. Тамара ошалело вскинулась, вслепую нашаривая смартфон на подлокотнике дивана. Чугунные веки отказывались разлепляться, будто не желая выдергивать ее из сна как можно дольше, задумав посадить в рыжеватую шевелюру первые седые волоски.

Тамара нащупала смартфон, так же вслепую мазнула пальцем по экрану.

— Да, слушаю!

— Тома, это я. Тома, тут такое… короче, у нас проблемы.

***

Больше всего Герман напоминал хорошо ощипанную, но еще живую курицу, которую несут к густо исходящей паром кастрюле. Бледный, дерганый, осунувшийся. В светло-карих глазах и откровенно растерянном голосе — не желающий исчезать страх.

— Тома, я реально не знаю, как он так ушатал…

— А кто знает? Смешарики, да? Или Илон Маск?!

Тамара вдавила кулак в доску бульварной лавочки, звучно хрустнула костяшками пальцев. Ей до зуда в руках, до одури, до невменяемости хотелось вломить Герману по смазливой физиономии. Чтобы слетел с лавочки, пополз на карачках, повизгивая и широко размазывая кровавые сопли в неярком свете полуночных фонарей безлюдного бульвара.

«Купилась, идиотка, на понты и упаковку! Принц, у которого — как у коня! Вот и расхлебывай теперь!»

— Вы, два дауна… — Тамара перешла на злой, царапающий шепот. — Бабку не можете ограбить без сложностей… У меня теперь вопрос — жопы вы, утырки, сами себе вытираете или с этим тоже проблемы?

— Чего ты сразу…

— Башкой по унитазу. Что сложного — связать бабку, забрать деньги и уйти спокойно?

— Ничего…

— А что тогда? Стаса злые бабки в детстве чморили, и он решил, что самое время это припомнить?!

— Он говорит, что как будто затмение нашло…

— Вы перед приходом где-то по стакану засосали, что ли?! Я же сказала — на трезвую голову все делаем! Вы ж, сука, клялись, как не знаю что!

Герман испуганно поднял ладони перед собой.

— Не, не, Тома… Вообще ни капли, отвечаю.

— А что тогда?

— Да не знаю я, — забормотал Герман, глядя себе под ноги. — Все по теме было сначала, Стасон бабке кастет под нюх сунул, стремного в уши нагрузил. Она очканула круто и про лавэ сходу слила — где, сколько… А потом, когда коробку забрали, в нее как демон вселился. Начала шипеть как ссанина на сковороде, что от лавэ этого ништяков ни хрена не отломится, только горя хлебнем…

— Лукового? — машинально перебила его Тамара.

Герман удивленно покосился на нее.

— Да нет, кажись… Простого. Точнее — не сказала. Луковицами швыряться стала, у нее ящик под рукой был. Их вообще в доме навалом было. Как булыжниками… больно, блин. Стасону в бровь прилетело. Ну, он после этого и вломил по башке. Ногами еще добавил в живот. Хотя говорил, что не собирался, реально было затмение…

— Стас где?

— Дома у меня, дрыхнет бухой в жопу. Но после такого и я бы набухался.

— Дурное дело хитрости не тетка… — процедила Тамара. — Вы небось еще и засветились где?

Герман замотал головой:

— Не, не! Никто не видел, сто пудов. Мы у бабки дома заныкались, ждали, пока стемнеет. Ее потом запихали в здоровый ящик такой. На огороде который стоит. Чтобы подольше искали. Трава в нем, ботва, всякая шняга.

— Шняга у вас вместо мозгов. Точно никто не видел?

— Тома, отвечаю… Кроссы и перчатки сожгли потом, все как ты сказала.

— Парики, остальное — не потеряли?

— Не, все дома.

— Говоришь, никто вас не видел?

— Никто, реально.

Тамара задумчиво потерла висок.

«Не было печали, два дауна зачали…»

Идея ограбить Лидию Артемовну целиком принадлежала ей. Соседка недавно умершей бабушки по матери жила одна и, сколько Тамара помнила, чаще частого торчала на огромном огороде, по выходным выбираясь на городской рынок — продавать овощи, ягоды и банки с компотами, маринадами, вареньем и тому подобным. По словам бабушки и других соседок, денег у Лидии Артемовны было как огурцов в урожай — кадушка доверху.

Нехитрый план ограбления Тамара придумала сама. Работа гримером в местном театре помогла до неузнаваемости изменить внешность Германа и Стаса. Взять в сообщники блондина со стылым взглядом змеи и повадками уверенного в себе человека предложил Герман. Тамара не протестовала. Лучше делить добычу на троих, чем сидеть вдвоем, если Герман не вытянет дело в одиночку. Идти сама Тамара хотела меньше всего, память у Лидии Артемовны была феноменальной: может и в гриме узнать…

— Думаешь, пронесет? — вздохнул Герман. — Нет, ну вот реально, не засветились…

— Несут на кладбище, — огрызнулась Тамара и мысленно шлепнула себя по губам: наговоришь, дура. — Может, и прокатит… Если деньгами направо и налево швыряться не начнем и тихо сидеть будем.

— Не вопрос, посидим. Но лавэ там реально солидно. Глянуть хочешь?

— В смысле?

— Я с собой взял.

Герман кивнул на черный пакет-майку, стоящий у него в ногах. Тамара икнула, ошарашенно посмотрела туда, перевела взгляд на Германа.

— И биться сердце перестало… Ты совсем ебобо, а? Больше ничего с собой не притащил? Бабкину голову, например?

— Чего ты начинаешь… Просто стремно оставлять было. Вдруг Стасон с ним подорвется куда?

— Он же нажрался и спит?!

— А вдруг проснется и слиняет с лавэ? Стремно.

«Будет офигенно, если он Стаса вместе с бабкой в ящик засунул, — холодные ладони смяли мочевой пузырь. — А теперь мне хочет по голове дать и чух-чух куда-нибудь на юга. Деньги есть, свидетелей нет… ОвощЯгодПром — мечты сбываются».

Герман качнул головой, с надеждой посмотрел на Тамару.

— Тома, давай слиняем куда-нибудь… Стасону лавэ отлистаем без кидалова и рванем сразу. Там реально хватит.

«Не засунул, похоже».

— Показывай, раз уж притащил. Стоп, куда?! Не вытаскивай. Просто крышку приоткрой, я увижу.

Вид квадратной коробки из-под женских полусапожек разогнал тревожные мысли. В памяти сами собой воскресли бабушкины рассказы, что Лидия Артемовна купюры меньше пятисот рублей за деньги не считала. Тысяча, пять — вот душевно, вот радость.

Тамара медленно вдохнула-выдохнула, облизала пересохшие губы. Коробка притягивала взгляд идеальным магнитом, вызывала приятное томление в груди.

«Это сколько же там?!»

Герман приоткрыл крышку. Тамара всмотрелась, озадаченно кашлянула.

— Ты их накрыл чем-то? Ничего не понятно…

Герман нахмурился, заглянул в пакет.

— Шняга какая-то… Где лавэ? Э, я не понял?

Он вытащил коробку, откинул крышку в сторону. Тамара на всякий случай отодвинулась подальше, понимая, что в очередь странностей встала еще одна и очень может быть — не последняя… Приятное томление в груди сменилось колючим холодком.

Коробку доверху заполняли земля, сухая ботва, подгнившие овощные очистки и луковая шелуха. Герман запустил подрагивающие пальцы в коробку.

— Как так-то… Были же, реально были…

Тамара видела по его ошалелому лицу: это не розыгрыш, не ложь. Герман попросту не способен сыграть такое изумление, из него лицедей — как из парика мультиварка.

Герман продолжал судорожно рыться в коробке, выбрасывая ботву и остальное под ноги. Тамара невидяще смотрела на его старания, в памяти стояли лицо Лидии Артемовны и вылетающие из ее рта отходы. Следом прицепилось ублюдочное ощущение, что из коробки высунутся старческие руки с длинными колючими огуречными побегами вместо пальцев. Они цепко обовьют Германа, неудержимо потащат в коробку. А потом из нее хлынет поток крови, смешанной с зеленым травяным соком…

— Нашел!

Тамара тряхнула головой, прогоняя одолевавшую мысли чертовщину, посмотрела на Германа. У него в кулаке подрагивала тысячная купюра — сильно помятая и испачканная черноземом. Огорошенный взгляд Германа переползал с нее на опустевшую коробку и обратно.

— Больше нет… Это почему вообще так?

— Я в землицу не пойду… — прошептала Тамара. — Не пойду.

— Куда? Тома, ты чего?

В отдалении на бульвар вышел кто-то массивный, высокий. Тамара уловила появление незнакомца краем глаза, повернула голову. Силуэт был темным, неразличимым в деталях, но огромную голову-луковицу нельзя было перепутать ни с чем. Лукоголовый повернулся к Тамаре и раскинул руки, словно приглашая обняться.

Запах лука защекотал ноздри. Тамара без раздумий дернула Германа за руку, взвизгнула, не узнав своего голоса:

— Бежим!

Герман посмотрел в сторону лукоголового. Выронил коробку и сдавленно выматерился.

«Он тоже его видит, — обреченно поняла Тамара. — Видит, ой, мамочки…»

На несколько минут город стал смазанным темным пятном с такими же вкраплениями светлых. Сердце прыгало и билось под самым горлом, под ребрами кололо, дыхание все чаще обдирало легкие жесткой нагретой губкой. Герман бежал сзади, ни разу не обогнав Тамару. Она пару раз оборачивалась: никого не было видно. Но мысль, что лукоголовый вот-вот может догнать их, гнала дальше, без выбора дороги, куда глаза глядят. Несколько раз город исчезал, и Тамару окружала зеленая бесконечность грядок, хотя это длилось миг-два, не больше. Тамара не успевала даже понять, что это — реальность или искусанный страхом мозг вытаскивает картинку из недавнего сна, рождая иллюзию.

Наконец, Тамара остановилась, с трудом переводя дух.

— Что это… было… реально… — морщась, выдохнул Герман.

— Бабкин… — Тамара замешкалась, не зная, какое слово подобрать. — Во сне… видела… Перед… тем как… ты позвонил.

— Дичь какая-то…

На языке у Тамары вертелось слово похлеще, но она промолчала.

— Хули ей… надо?

— Остался бы… спросил…

— Ага, счас…

«Надо ему за бабку всех натянуть, — прикипевшая к страху тоска уподобилась огороду из сна, такая же бесконечная. — Мы во что вообще вляпались? В волшебство, что ли? Какое, в жопу, волшебство?!»

Тамара начала судорожно вспоминать детство, пытаясь выловить хоть что-то, способное подсказать, насколько опасна огородная владычица.

Вскоре Тамара тихонько застонала сквозь зубы: ни одно из воспоминаний не могло даже насторожить, не говоря уже про то, чтобы напугать всерьез… Если Лидия Артемовна в самом деле обладала потусторонними способностями, то обитатели деревенского мирка никак не реагировали на них. Пенсионерка-огородница была для жителей своей, привычной, как колодезное ведро или печная труба.

«Не делали зла — не получали зла, — подытожила Тамара. — Все, сука, просто… А нам что делать? С повинной идти?!»

— Что делать-то? — ткнул в больное Герман. — Всегда так бегать?

— Уехать надо… Хотя бы попробовать.

— Так с лавэ напряг…

— У меня есть немного на карте. Или в полицию пойдем, вдруг поможет…

— Э, совсем, что ли?

— Тогда надо ехать.

— Сейчас?

— Да. Деньги сниму, вещи соберу и все.

Тамара сделала паузу, решая, стоит ли задавать последний вопрос.

— Ты со мной?

Причина, все-таки заставившая спросить, была проста. По большей части Герман станет обузой: защитить от лукоголового вряд ли сможет, денег нет… но бегство в неизвестность и в одиночестве гораздо страшней.

Герман удивленно моргнул:

— Ты ж не думала, что я тебя брошу?

— Не думала… Куда поедем?

— Давай в Тулу. У меня там тетка, и ехать реально недалеко. А Стасон?

— Стасу расскажем все, чтобы знал, а дальше пусть сам решает.

— Согласен. Только… он же лавэ видел. Скажет — гоним, что в коробке всякая хрень появилась, кинуть его хотим. Бли-и-ин, вот засада…

— Придумаем что-нибудь, — неуверенно протянула Тамара. — Данные паспорта помнишь?

— У меня фотка в телефоне есть.

— Хорошо.

Приобрести билеты со смартфона не получилось. При оплате выскакивала ошибка, и Тамара пошла к ближайшему банкомату. За наличные на вокзале купить проблем не будет…

Банкомат проглотил карточку, но вместо привычного меню на мониторе выскочило: «Выберите, как вас покарать».

Ниже, красными буквами на зеленом фоне — шли пункты.

«Посадить в живот сорняки» «Накормить перегноем до отвала»

«Опрыскать душу отравой» «Забрать мозг на удобрение»

«Зарыть заживо» «Превратить в пугало»

Тамару затрясло.

— Да пошли вы! — она ткнула пальцем в «отмена», но клавиша еле слышно треснула и легко провалилась внутрь. Ногтевая фаланга целиком ушла в землю — жирную, сыроватую и, кажется, живую…

Монитор зазмеился трещинами. Из них поползли тонкие, молодые усики гороха и стрелки лука, крепко запахло свежескошенной зеленью. Щель картридера выставила уголок Тамариной карточки, больше похожую на лист редиса, испятнанного кровавыми брызгами. Тамара выдернула палец из земли и схватила карточку, потянула на себя. Та разорвалась пополам — легко, словно и в самом деле была листом.

— Сука!

Несколько гороховых усиков выстрелили вверх, распрямляясь иголками. Ладонь обожгло болью, и Тамара ахнула, отдернула руку. Посмотрела на ранки. Они саднили, набухали красными каплями. За стеклом павильона снова возникло и сгинуло овощное царство Лидии Артемовны.

Тамара выскочила на воздух, метнулась к недоуменно округлившему глаза Герману.

— Тома, что?!

Она хотела рявкнуть «хрен в пальто», но прикусила язык, вспомнив, что хрен тоже растет на огороде — вдруг его упоминание как-нибудь подскажет лукоголовому, где они находятся? Молча повернула ладонь к лицу Германа. Он растерянно посмотрел на кровь, скрипнул зубами.

— Ты лавэ совсем не сняла?

— Совсем ебобо? — пораженно выдохнула Тамара. — Там чуть… всякого в живот не посадили, какое лавэ?!

Герман поднял ладони перед собой.

— Извини, ну, реально… Просто не ожидал всей этой дичи. И фиг ли теперь делать?

— Раком вставать и в Тулу ползти. Или просто раком вставать и ждать, когда тебе… сто одежек и все без застежек в жопу затолкают.

— Харэ шутить…

— Да я не шучу!

— Может, у Стасона лавэ есть? На крайняк, могу приставку сегодня скинуть, есть кому… На билеты и первое время протянуть хватит. Потом что-нибудь сообразим.

«Хоть обе почки скидывай, лишь бы убраться отсюда».

— Нормальный вариант, — Тамара взяла Германа за рукав и потащила прочь от павильона. — Давай сначала ко мне за вещами, потом к тебе.

— А если этот догонит? — Герман изобразил руками большую голову и луковичные перья. — Или дома ждать будет?

— Один раз убежали и еще убежим. Или можешь бензопилой его.

— Лучше тогда этих… чирбельме-бюльбюльхан со стройки или овощебазы нагнать, — бледно улыбнулся Герман. — Сказать, что халява. Они его в пять сек раздербанят и продадут.

— Смешно. Иди быстрее, ну…

К дому Тамары они подошли спустя час. Кошмарных выкрутасов по пути не случилось, лукоголовый либо безнадежно отстал, либо (эту мысль Тамаре никак не удавалось прогнать) поджидал в другом месте. Либо «волшебство» Лидии Артемовны не было всесильным и взяло передышку. Тамара надеялась, что она продлится как можно дольше.

Дверь Тамара открывала медленно, с замиранием сердца, готовая при любом шорохе повернуть ключ в обратную сторону. Но в квартире стояла тишина.

Открыла дверь, умоляюще взглянула на Германа.

— Иди первый. Выключатель слева.

Он угрюмо посопел, но осторожно шагнул через порог. Щелкнул выключателем, яркий свет исправно залил прихожую. Тамара приободрилась: возникло впечатление, что здесь все пройдет без поганых сюрпризов. Герман на цыпочках прокрался вперед, заглянул в комнату, на кухню, в ванную, туалет, везде зажигая свет и оставляя его гореть…

— Тома, чисто.

Тамара заскочила в квартиру, заперла дверь на «ночного сторожа», с облегчением выдохнула.

— Спасибо…

— Да ладно, делов-то, — небрежно отмахнулся Герман. — Если что помочь, ты не стесняйся.

— Теперь сама справлюсь.

На заполнение дорожного чемоданчика хватило десяти минут. Тамара сунула в карман небогатую коллекцию своих драгоценностей: сдать в ломбард, если совсем прижмет. Кивнула на чемодан.

— Тащи. Теперь к тебе.

Герман жил в паре кварталов от ее дома. Свою дверь он открыл смелее, с порога позвал:

— Стасон!

Из комнаты донеслось невнятное, протяжное мычание.

— Жив, алкаш, — хмыкнул Герман, закрыл дверь и тут же погрустнел. — Что про лавэ-то вчесывать будем, я хэзэ…

— В глаз ему вчеши, если не поверит, — проворчала Тамара. — Можешь в нос дать. Ты мужик или смешарик?

— Ладно, разберусь…

Он поставил чемодан к стене и пошел в комнату, не снимая обуви. Тамара вздохнула, двинулась за ним, ей до жути не хотелось оставлять Германа и Стаса наедине. Сложно сказать, как сильно может переклинить и выбесить Стаса, когда он узнает, что деньги превратились в луковую шелуху и овощные очистки…

Герман включил свет, подошел к дивану и хлопнул полуголого, лежащего на боку и лицом к спинке дивана Стаса ладонью по плечу.

— Хорош валяться. Стасон, ау-у-у…

Стас снова замычал, и Тамаре стало не по себе. Его мычание мало походило на пьяное: теперь, когда она стояла рядом, в звуке отчетливо слышались нотки страдания. Так выдает терзающую его боль человек, не способный кричать в голос.

— Стасон, ты размягший какой-то, — Герман поднес ладонь к носу. — Еще и потный. Блин, чем шмонит-то?

Тамара узнала запах раньше, чем он. Потянула Германа назад — медленно, как во сне.

— Отойди от него… Это лук…

Она только что осознала — запах появился после хлопков ладонью, словно они растревожили-разбудили нечто вселившееся в Стаса.

Герман озадаченно моргнул.

— Какой лук… Е, реально, лук.

Тамара взвизгнула. Кожа на месте хлопка медленно расходилась в стороны, неровные края выглядели так, словно разорвали подгнившую тряпку. Из прорехи — как джем из порезанного дой-пака — вылезала полужидкая кашица с желтоватым оттенком. Красноватая струйка — чем-то разбавленная кровь — лениво потекла по лопатке Стаса.

— Стасон, э, ты чего… — сипло бормотал Герман. — Тома, может скорую?..

«Две скорых, даун!»

Стас захрипел и мягко, словно мешок с опилками перекатили, перевернулся на спину. Тамара дрожала и пятилась, в ушах стоял кастаньетный перестук ее собственных зубов. Ужас прыгнул, беспощадно вкогтился в душу.

Стас открыл рот и протяжно рыгнул кашицей, сдобренной россыпью зубов. Запах лука делался сильнее, кожа начала расползаться на груди, животе, руках. Из ран напористо лезла все та же кашица, желтоватые островки опоясывала бледная кровь, струйки стекали на диван.

Стас опять рыгнул и царапнул обивку. Ногти отошли беззвучно и сразу, словно их ничего не удерживало, кожа на кончиках всех пальцев слезла с легкостью промокашки.

Герман сбивчиво бормотал что-то матерное. По щекам Тамары покатились слезы — то ли из-за лука, то ли от нахлынувшей беспомощности перед силой, способной нашпиговать человека луковой кашицей, замариновать как шашлык…

Кашица выдавилась у Стаса из ушей, из-под век. Он снова замычал — жутко, надсадно и, кажется, из последних сил. Кожа у него на лице напоминала корявую паутину, лоскуты медленно и плавно наползали друг на друга, падали на диван. Открытый рот выставил напоказ беззубые лунки и тяжело ворочающуюся, распухшую блямбу языка.

Герман неожиданно рухнул на колени, лихорадочно огляделся, будто хотел увидеть кого-то еще, невидимого Тамаре.

— Простите меня! Я не хотел, реально! Это она подговорила!

Он ткнул пальцем в Тамару, а потом сложил ладони у груди, как богомолка в церкви. Тамара вытерла слезы и смотрела на него с омерзением, разрываясь между желанием бежать и как следует шарахнуть Германа по голове чем-нибудь твердым, увесистым.

— Не трогайте меня! Эта сука виновата!

«Ах ты, гнида… Слякоть».

Грузные шаги за спиной заставили Тамару обернуться. Лукоголовый стоял в коридоре, полностью загораживая дверной проем. Герман тоже обернулся, перекошенное мольбой и страхом лицо вспыхнуло безумной радостью.

— Заберите ее! Да!

Лукоголовый переступил порог комнаты. Тамара шарахнулась в сторону, схватила небольшой кальян — первое, что подвернулось под руку, замахнулась.

— Уйди, тварь!

Герман жил на пятом, прыгать с балкона — это верная инвалидность, если не смерть. Но лукоголовый подошел не к ней — к Герману. Морковные пальцы легли ему на плечи, сжались, вздернули, поднимая на ноги.

— Простите меня! — по-бабьи взвизгнул Герман. — Я раскаиваюсь!

Лукоголовый приблизил лицо к его лицу и разинул рот, как анаконда. Тамара решила — он откусит Герману голову, и не угадала. Стрелки-зубы скользнули вперед, удлиняясь, делаясь похожими на изумрудных змеек. Отовсюду зазвучал тихий, издевательский смех Лидии Артемовны. Тамара выпустила кальян из пальцев и крепко закрыла уши ладонями, чтобы не слышать торжества огородной владычицы.

Луковые стрелки нырнули Герману в ноздри, в уши, забрались под веки, проткнули кожу — на лице, на груди, еще ниже… Герман захрипел, заелозил ногами по полу, судорожно царапнул щеку лукоголового. Тот без труда вздернул жертву повыше, подошвы кроссовок замельтешили в нескольких сантиметрах от линолеума. Ранки набухли кровью — чистой, яркой…

Тамара не смогла прогнать впечатление, что глаза-редиски лукоголового увеличились, будто в предвкушении непонятного ей удовольствия.

Стрелки-зубы начали пульсировать — мелко, часто. Герман трепыхнулся рыбешкой на крючке, скрюченные пальцы бесцельно пробороздили воздух — раз, другой, и руки безжизненно повисли вдоль тела.

Тамара убрала ладони от ушей и услышала приглушенное, многослойное чавканье. Лукоголовый высасывал Германа, как из мозговой кости ее содержимое. Тамара смотрела, как быстро вваливаются щеки и кожа жутко обтягивает лицевые кости. Мышцы, внутренности, мозг, кровь — все неспешно переползало по пульсирующим стрелкам в лукоголового, он становился больше, макушка подбиралась к потолку. Оранжево-коричневатая шелуха багровела, еле заметно подрагивала в такт ненасытности стрелок. Руки и ноги лукоголового покрыла вязь красноватых прожилок.

В глазницах Германа с глухим влажным чпоканьем один за другим исчезли глаза. Через несколько секунд по двум соседним стрелкам рывками поползли округлые утолщения, напоминая Тамаре змей, заглотивших крупную добычу.

Герман болтался в морковных пальцах куклой из театра ужасов, которую наказывали за непослушание. Он мало напоминал Тамаре прежнего мускулистого сердцееда: лукоголовый высосал его почти досуха, оставив лишь кости, кожу и волосы. Реальность в очередной раз выдала перевертыш, сделав Тамару жалкой фигуркой, досадным мазком на зеленом полотне владений Лидии Артемовны. Видение продлилось чуть дольше, чем в прошлые разы, но снова вернуло комнату Германа.

Это встряхнуло Тамару. Она заставила себя сделать шажок в сторону двери: между ней и лукоголовым было достаточно места, чтобы проскочить. Тот даже не посмотрел в ее сторону, сжал ладонями голову Германа и сдавил — резко, сильно.

Сухой хруст костей совпал с прыжком Тамары. Она метнулась изо всех сил и выскочила из комнаты. Лихорадочно прокрутила головку дверного замка, надавила ручку вниз, толкнула от себя. Больше всего Тамара боялась, что Лидия Андреевна не позволит двери открыться, но та распахнулась как обычно.

Десяток лестничных пролетов Тамара одолела за считаные секунды. Двери-потолки-стены-перила слились воедино, промелькнули тускло освещенным туннелем. В этой неразличимости отчетливо пахло укропом и петрушкой, и эти запахи сейчас были для Тамары хуже каких-либо. На ступеньках шуршала луковая шелуха и хрустела высохшая ботва, а последние проминались под ногами, будто земляные.

Тамара выскочила из подъезда, побежала прочь от дома. Неважно — куда, главное — подальше от лукоголового, от двух смертей, от смеха огородной владычицы, от всего, что может напомнить ее…

Реальность искажалась все чаще. Совсем скоро Тамара поняла, что чувствует прикосновения зелени к ногам, ветки кустов цеплялись за рукава. Мир из сна понемногу подменял собой привычный, затягивал Тамару в себя.

Она побежала в другую сторону. Отчаянная надежда, что это будет верный путь из кошмара, оказалась ложной. Грядки стали окружать Тамару на пять секунд, на десять, на полминуты…

Подошвы давили ботву и зелень, время от времени Тамара спотыкалась о плоды и с трудом сохраняла равновесие, с ужасом думая, какой будет расплата за порчу урожая. Но остановиться было выше ее сил. Пока реальность продолжала показывать ночной город хотя бы на секунду, пока хоть один шаг из ста приходился на асфальт, а не на землю, Тамара продолжала бежать…

Силы все-таки кончились, и она упала между грядками редиса и морковки. Закрыла глаза, уронила голову на руки, затравленно дыша.

— Полежи, горе луковое, отдохни. Тебе сил еще много понадобится, хозяйство у меня превеликое и непростое…

Умильное, как во сне, бормотание Лидии Артемовны заставило Тамару поднять голову и найти огородную владычицу умоляющим взглядом.

— Отпустите меня…

— Просто взять и отпустить? — усмехнулась Лидия Артемовна. — Нечестно как-то выходит, нет? Вы меня убили, ограбили и думаете, с рук сойдет?

— Но вы же живая…

— Это здесь живая, Томочка. И там тоже буду, надо лишь выждать чуточку. Новая жизнь, как новый урожай: я своим деткам все даю, и они меня на погибель нипочем не бросят…

Улыбка Лидии Артемовны не оставила сомнений в том, что все сказанное — чистая правда.

— Я в землицу не хочу… — прошептала Тамара. — Не надо, пожалуйста…

Лидия Артемовна погрозила ей пальцем.

— Поглядь-ка, в землицу вздумалось! Землицу еще заслужить надо, горе ты луковое. А пока, Томочка, поработать придется, поухаживать за детками моими. Вон их сколько…

Она кивнула на грядки, погрозила Тамаре пальцем.

— Поливать-удобрять надо, рук-ног не щадить, душой к каждому росточку прикасаться. Еще покажу, что в водичку добавлять нужно — будет лу-у-учшее удобрение… Поглядь-ка сюда.

Тамара оглянулась. Сил на крик не нашлось, и она заплакала — тихо, навзрыд. Слезы размывали очертания двух фигур — Германа и Стаса, голых и распятых на невысоких Т-образных перекладинах.

Рядом с ними стояли большая железная бочка, два эмалированных ведра и лукоголовый. Он выглядел так же, как до убийства Германа, но Тамаре было все равно. Этот мир не существовал в рамках привычных ей правил, он необозримо выходил за них, и Тамара чувствовала — в здешних жизненных устоях вряд ли есть что-то, способное облегчить ее участь…

— Пойдем-ка, Томочка, покажу-расскажу все… — голос Лидии Артемовны обрел властность. — Давай, поднимайся, детки пить хотят. Или помощничка позвать, чтобы поднял? Так он сюсюкаться не вздумает, ты же знаешь…

Тамара закусила губу и начала вставать. Тело умоляло о передышке, но ослушаться Лидию Артемовну было страшней всего. Та неторопливо пошла к распятым, Тамара — за ней.

— Покажу один раз, потом сама…

Ведро погрузилось в бочку, полную воды, набралось почти до краев. Лидия Артемовна с легкостью вытащила его, поставила под руку Германа. Вынула из кармана халата небольшой складной нож и порезала Герману предплечье. Он дернулся, протяжно застонал, не открывая глаз. Кровь закапала в ведро, вода легонько забурлила, зелень на ближайших грядках беспокойно качнулась, словно требуя — полейте, быстрее! Через несколько секунд рана затянулась, оставив лишь тонкий красноватый шрам.

— Держи, — Лидия Артемовна протянула Тамаре ножик. — Если потеряешь, будешь зубами своих дружков грызть. Только…

Она улыбнулась как человек, осознающий свое могущество.

— …меня даже не пробуй убить. Себе хуже сделаешь, горе луковое. И себя тоже не пытайся, не выйдет.

Тамара сложила ножик, сунула его в карман джинсов, поглубже.

— Как солнышко сядет — можешь отдохнуть, водички испить. А как рассвет — опять за работу. Все понятно?

Тамара покорно кивнула.

— Вот и славно. Работай, горе луковое, и помни — землицу заслужить надо. А я пойду, полежу, сил набираться буду…

Зелень и овощи на одной из ближайших грядок начинают вылезать из земли, она проседает: глубже, глубже… Черный прямоугольник выглядит могилой, Лидия Артемовна ложится в нее, закрывает глаза и улыбается.

Зелень и овощи закрывают свою хозяйку. Разноцветное покрывало еле заметно шевелится, и Тамаре хочется кричать, срывая связки. Она крепко зажмуривается, напоминая себе: «Землицу заслужить надо».

Потом тяжело шагает к бочке. Ощущения полета, как во сне, в ногах нет.

Наполняет ведро и ставит его под руку Германа. Вспоминает безумную радость на его лице, крик: «Заберите ее!» Достает из кармана нож, открывает его, скалится и наотмашь чиркает лезвием по руке Германа.

Кровь капает в воду. Герман стонет, открывает мутные, бессмысленные глаза.

Тамара смотрит ему в лицо, не зная, что сказать. И вообще, будет ли толк от сказанного.

Герман закрывает глаза, но на его лице — боль.

Рана затягивается.

Тамара прячет нож, поднимает неожиданно потяжелевшие ведра. Смотрит на вдруг ставшее беспощадно-палящим солнце, на зеленую бесконечность — один из ликов преисподней. На собственное отражение в воде — растрепанные волосы, грязное лицо, потухший взгляд…

Снова поглубже вкапывает в сознание: «Землицу заслужить надо», прекрасно понимая, что другой надежды у нее нет и вряд ли будет.

И делает первый шаг к ближайшей грядке.