DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Вилар Кафтан «Галатея»

Galatea (2007)

Я умираю с тех пор, как я переехала в город, — буквально разваливаюсь на кусочки. Виноваты вовсе не смог, не толпы прохожих и даже не моя квартирка над арабской книжной лавкой — словом, ни одна из вещей, которые обычно тревожат остальных. Дело в том, как люди снуют вокруг, вперив глаза в тротуар, бегают по улицам, точно муравьи по трупику ящерицы. Жизнь города разбита на тысячи осколков, граненых, как взгляд насекомого. Может, муравьи — неплохое сравнение. У девчонки из маленького городка, вроде меня, от этого голова кругом.

Проблема в том, что я здесь достаточно давно, чтобы начать умирать. На прошлой неделе я потеряла два пальца. Они отвалились во сне. Я нашла их утром рядом с подушкой и убрала в коробку для обуви, где уже лежал большой палец ноги.

***

Каждую ночь, возвращаясь домой на автобусе, я вижу умирающих людей. Не все из них теряют части тела, как я. Есть один тип, заросший щетиной старик, похоже, ветеран войны или, может, бывший коп. От него пахнет нафталином, а на щеке участок омертвевшей серой кожи. Выглядит как обморожение, и оно разрастается — вчера протянулось по его широкой переносице. Еще есть девушка моего возраста — из ее ушей капает кровь. Я стараюсь не садиться с ней рядом, потому как кровь пачкает обивку. А еще есть черная дрэг-квин, которая блекнет. Когда я видела ее в последний раз, она была почти прозрачной. И пока мы ехали, я замечала, как мерцающий свет фонарей проходил сквозь нее. Она заметила мой взгляд и подмигнула очерченным блестящими тенями веком, а потом вышла из автобуса. С тех пор я ее не видела. Полагаю, она умерла.

Одной пятничной ночью я, допоздна печатая показания, задержалась на работе и села в автобус позже, чем обычно. Едва ступив в салон, я заметила, как водитель уставился на меня зияющим дырами. Его глаза сгнили, но конечности помнили дорогу и ловко управлялись с рулем и педалью газа. Я села к нему спиной, чтобы его не видеть. Автобус полз среди машин так медленно, что вряд ли сбил бы кого-то. На перекрестке вспыхнул зеленый свет и горел три минуты, пока мы не проехали. В этом автобусе, поглядывая на его водителя, я поняла, что, если останусь в городе, совсем потеряю себя.

Добравшись до дома, я взбежала по наружной лестнице. Нога провалилась в дыру в металлическом каркасе, пока я пыталась выудить из кармана ключ. Рванувшись на волю, я сунула его в замочную скважину и вздрогнула от резкого звука дрели. Взгляд метнулся через лестничную клетку — к другой квартире над книжной лавкой. Я не знала соседа, но видела его — высокого, лохматого, вечно в пятнах краски. Зуб даю, он художник. Здесь их полно.

Я поставила сумочку на кухонный стол, и в дверь постучали. Я помнила правила большого города: никому не открывай, только не здесь. Теперь ты уже не в своем городишке. В глазок я увидела соседа-художника. Он стоял на нашей лестничной клетке, со вскинутой рукой, готовый вновь постучать. Я открыла дверь.

Он был выше, чем мне казалось, — сильно за шесть футов. На голове вились имбирные непослушные кудри. На нем была хиппарская футболка с надписью «Освободите Тибет», с зеленой полосой на груди, как будто он вытер пальцы о ткань. В руках парень что-то держал.

— Привет, — сказал он. — Я твой сосед.

— Знаю, — ответила я. Протянула ему ладонь.

— Я Трент. Пожал бы тебе руку, но моя в клее.

Сосед выглядел целым — ни следа характерного для жителей этого города умирания. Я стала гадать, сколько он уже здесь.

— Джули, — сказала я, пряча левую руку за спину. Не хотела, чтобы он увидел, что на ней не хватает пальцев.

— Слушай, я тут подумал… Не поделишься ли со мной одной чашечкой? Только одной.

— Чашечкой чего? — Мне показалось, что я ослышалась. — Солнечного света? Тараканов?

— Не… Коричневого сахара, если можно.

Я заметила: глаза у него бледно-зеленые и огромные, как у лягушки.

— Конечно, — сказала я и направилась в кухню. В моем родном городке соседи всегда приходят с такими просьбами. Я с запозданием поняла, что стоило закрыть дверь на случай, если он задумал что-то дурное. Слишком много лет провела в глуши — правила большого города были мне чужды. Я узнавала их из брошюр, туристических гидов, интернета — все это были способы удержать каменного монстра на расстоянии, не позволить ему сделать мне больно.

— Спасибо. Ты чудо, — сказал сосед.

Я сняла с кольца пластиковый мерный стаканчик и наполнила его коричневым сахаром. Трент внимательно наблюдал за мной. Я увидела, как его взгляд опустился на мою изувеченную руку.

— Вот, — сказала я, протягивая ему сахар.

— Можно я оставлю чашку себе?

Я молчала, подбирая слова.

— Мой мерный стаканчик?

— Ага. Можно?

— Ты купишь мне новый?

— Нет, — сказал он. — Но расскажу, почему у тебя отвалились пальцы и полгорода умирает.

Я взглянула на него: силуэт в дверном проеме на фоне бетонной стены.

— Хорошо, — сказала я. — Забирай.

— Спасибо, — ответил он, выходя на лестничную клетку.

Я направилась следом.

— Постой. Ты обещал рассказать мне.

— Да, — ответил он, открывая дверь и заходя в свою квартиру. — Забеги ко мне утром, и я тебе покажу.

Той ночью я лишилась волос. Утром они лежали на подушке — длинные, прямые и выцветшие, как сухая трава. Я собрала их, перевязала черной лентой и положила в коробку к другим утраченным вещам. Посмотрела на себя в зеркало — казалось, я похожу на онкобольную. Надо было выбираться из города. Завтра вечером соберу вещи.

***

Утром я сразу постучала в дверь Трента. По городу все еще гуляли ночные холодные ветра, и только взошедшее солнце говорило о том, что уже день. Оранжевый лист пронесся у моего лица, я поплотнее запахнулась в куртку, чувствуя дыхание ветра на лысой голове.

Трент открыл дверь. Он был в той же футболке, и я задалась вопросом, спал ли он в ней или вообще не ложился. В квартире пахло маслом пачули. Его взгляд скользнул по моей голове, но Трент просто сказал:

— Джули. Входи.

Я шагнула за порог — в гостиную, где царил хаос. На стенах висели странные раскрашенные поделки: большеносые дельфины, гигантские бумажные морковки, портреты людей со странной анатомией. В углу был плюшевый зеленый диван с подушками в форме рыб. Рядом с ним стоял журнальный столик о пяти ногах — все они согнуты в одну сторону, отчего столик покосился. Ни книг, ни телевизора, ни музыкального центра — ничего, что могло бы указать, как Трент проводит здесь время, виден был только результат — произведения искусства.

Трент заметил, как я оглядываюсь по сторонам.

— Извини, — сказал он. — В этой комнате бардак. Я живу в спальне. Мне бы хотелось, чтобы ты с ней познакомилась.

— С кем?

— Не думаю, что смогу объяснить. Лучше тебе увидеть.

Я пошла за ним мимо кухонного закутка крохотной, совмещенной с туалетом ванной. В спальне было темно. В свете из коридора я заметила поставленные одна на другую банки с краской, электроинструменты, трубки и кучи мусора, в которых не могла различить отдельные предметы. Все это лежало по углам, отчего спальня походила на комнату старухи-кошатницы — место, которое она захламляет квитанциями из соцзащиты и пустыми пластиковыми контейнерами, пока кто-нибудь не пожалуется на вонь. Но здесь царствовал запах растворителя, и я подумала, что Трент без труда сможет выудить из этого хаоса нужную ему вещь.

Он шагнул в темноту.

— Постой, я включу свет. Выключатель напротив входа. Экономили при строительстве, знаешь ли. Не было времени это переделать.

Когда зажегся свет, казавшийся ослепительным и странным для привыкших к темноте глаз, я заморгала. А потом увидела ее. Она сияла передо мной — тело из металла и пластика, из краски и дерева, собранное с любовью. Она была сложена как женщина, но из тысячи вещей: автобусных жетонов, карандашей, бумажных пакетов — из всего, о чем я только могла подумать. На секунду мне показалось, что все составные были прямиком из мусорки, но потом я поняла: каждая ее часть — в хорошем состоянии, и с некоторыми вещами люди бы вовсе не расстались, например со стодолларовой банкнотой, прилепленной к ее шее. В одну из ее ног был встроен пульт от телевизора, а вместо позвоночника поднималась ножка антикварного стола. Часть ее левой груди занимал мерный стаканчик, который я отдала Тренту ночью. В ее глазах сияли драгоценные камни, коричневый и голубой. Она рождалась из хаоса, и все же была цельной.

Покоилась на кровати — на красном покрывале, как императрица. Она была прекрасна, и я почувствовала себя живее, чем когда-либо с тех пор, как приехала в город.

***

— Ее имя Галатея, — сказал он, направляясь ко мне. — Назвал в честь скульптуры Пигмалиона.

— Она просто невероятная, — прошептала я, протягивая к ней руку, и остановилась. — Можно?

— Конечно, — сказал он. — Она создана для прикосновений.

Я дотронулась до Галатеи и только после заметила, что делала это изуродованной левой рукой. Осторожно ее отдернула.

— Ты один ее сконструировал? — Я представила, как она оживает от поцелуя, обнимает своего творца. Взглянула на Трента, воображая, как тело Галатеи обовьется вокруг него — металл смешается с яркими красками.

— В том и дело, — сказал он, тяжело опускаясь на кровать. — Я ее не создавал.

В этот момент я почувствовала холод, как если бы меня окатили водой.

— А, — сказала я. — Значит, ты ее купил. На выставке?

— Нет, — резко ответил он. — В этом смысле я ее действительно сотворил. Добавил каждый гвоздь, каждую каплю клея, каждый мазок краски. Она мое произведение — всецело.

— Извини, — искренне сказала я. — Мне просто показалось…

— Нет. Уверяю тебя. Она мой проект. Я хотел создать скульптуру из предметов, которые выманю у других. Из вещей этого города. — Трент вздохнул и потер виски. — Но я ее не строил. Думаю, это она строила меня.

Я посмотрела на него — на непослушные волосы, торчавшие в разные стороны — и на секунду подумала, что он спятил. Безумный художник, разговаривающий со своими проектами.

— Как она могла тебя строить?

— Изначально я использовал все, что получал от людей. Пытался быть предельно наглым, чтобы увидеть, что же мне дадут. Внутри у нее есть даже просроченный пропуск в Пентагон. И плацента, конечно, высохшая, и пенни 1900 года — он стоит кучу денег — или стоил, пока я не приклеил его к кукольной головке и не закинул в живот Галатее. Но после того, как я создал ее торс и голову… кажется, месяцев шесть назад… она начала отторгать части.

— Что?

— Ты решишь, что я спятил, — точно извиняясь, проговорил он. Сказанное им и его интонации вселили в меня стыд за мои мысли. — Но да. Она отторгала их. Некоторые я приклеивал ночью, а когда приходил в комнату утром, на месте их не оказывалось. Словно я этого и не делал. Иногда я даже находил куски на полу, будто она их отбрасывала. Мне стало жутко. Я даже установил видеокамеру — очень хотел увидеть, что происходит, но все впустую. На записях был белый экран, как бы я ни старался.

Я провела рукой по лысой голове, удивляясь собственным ощущениям.

— И она строила тебя?

— Уж точно научила приносить ей то, что нужно, — ответил он.

— И как это связано с моими отвалившимися пальцами?

Трент встал и подошел к окну. Вгляделся в серое утро и побарабанил по стеклу. Несколько листьев летели в воздухе.

— Это просто теория. Я знаю не больше твоего.

Он отвернулся от окна и посмотрел на меня.

— Думаю, город делает то же самое.

— Что именно?

— Строит себя. Превращается в то, чем хочет быть.

Я взглянула на него.

— Как Галатея?

— Ага. Город выбирает, чем хочет быть, а чем — нет. Если он что-то принимает, то цементирует так глубоко, что иногда оно теряется в его глубинах, как пенни 1900 года. Если что-то отторгает… Знаешь, у меня была девушка… — Он не закончил.

Я села на кровать рядом с Галатеей.

— Думаешь, город отвергает меня?

— Ты здесь счастлива?

Я покачала головой. Живот свело.

— Может, ты прав. Это не важно… Я уезжаю. Решилась этой ночью. Сбегу, пока еще чего-нибудь не лишилась.

Он вздохнул.

— Не уверен, поможет ли это. Не знаю, но…

Я кинула взгляд на Трента. Хотелось кричать, но вряд ли кто-то, кроме него, мог бы меня услышать. Солнце выглянуло из-за тучи и осветило комнату — странный контраст с охватившим меня отчаяньем.

— Так что мне делать?

— Не знаю, — повторил он. — Понятия не имею, почему так происходит и как с этим бороться. Просто вижу это, и все.

— Я не хочу уезжать. Я хочу стать частью города. Но не знаю как.

— Такое не знаешь, — ответил он. — Просто делаешь. Живешь.

— Может, у меня получится стать кем-то другим, — сказала я. — Именно об этом я мечтала, когда сюда приехала. Не слишком-то рвалась, но первая в семье закончила колледж, и мама сказала, что мне нужно ехать в большой город. Что я слишком умна для нашей глуши и должна быть там, где смогу помочь людям и добиться успеха. — Я покачала головой. — Так тяжело. Все надеются, что я кем-то стану.

— Может, оттого ты и умираешь, — мягко сказал он, — что желаешь быть кем-то еще.

Я не ответила. Думала о родном городке, где ничего не боялась. Трент сел рядом со мной.

— Порой, когда я пытаюсь приделать что-то к Галатее, надо просто найти нужный участок. Иногда она отвергает вещи потому, что я приклеил их не туда. Может, попробуешь найти свое место?

— Может, — эхом откликнулась я. Представила себя частью города — кусочком мусора, прилипшим к чему-то огромному. — Мне страшно, Трент.

— Мне тоже. Я постоянно боюсь того, что вижу вокруг.

— И что ты делаешь?

— То же, что делал бы, если б не видел.

***

Тем вечером я пошла в крохотный парк, где еще ни разу не была. Это был просто квартал — низкий забор, дюжина деревьев и скамейка для пикника. Там стояла сплетенная из проволоки урна, в которой кто-то оставил стопку старых журналов и сломанную метлу. Я выбросила обертку от злакового батончика, села на скамейку и попыталась вспомнить, какой я была до того, как приехала в город.

Вспомнила, что была щедрой — всегда находила время для семьи и друзей. Устроила вечеринку с сюрпризом на день рождения мамы — прямо перед самым отъездом. Часами делала украшения из бумаги, чтобы немного сэкономить. Оно того стоило — мать радостно смеялась, видя всех друзей, собравшихся рядом. Когда я в последний раз ей звонила? Мне не удалось вспомнить. Приехав, я делала это регулярно, но потом бросила. Я была доверчивой. Прежде чем попасть сюда, я никогда не закрывала дверь. Дома мне нравилось болтать с почтальонкой — я спрашивала о последних новостях. В городе нужно было возвести стены, чтобы огородиться от опасностей.

Я посмотрела на землю под ногами — на коричневый ковер, куда клены роняли свои похожие на вертолеты семена. Я зачерпнула их ладонью и бросила по ветру, глядя, как он швыряет их на кучу кленовых листьев, собранную кем-то неподалеку.

Если город отвергает меня, значит, надо либо найти свое место, либо сдаться. А сдаваться мне не хотелось.

Я поднялась со скамейки, оставив позади правую ногу. С любопытством на нее посмотрела. Нога была согнута в колене, словно все еще принадлежала телу. Она походила на часть скульптуры — одинокая нога, которой кто-то решил украсить парк. Крови не было. Просто чистый обрубок на уровне бедра. Я осмотрела его, чувствуя, что призрачная нога еще здесь. Поежилась, под мышками выступил пот. Ужас охватил меня, пронесся с кровью по венам — к конечности, которой она больше не могла достичь. Я представила, как раскатываюсь по городу, лишенная сердцевины. Надо заставить его принять меня — убедить, что я на своем месте.

Я выудила из урны сломанную метлу, чтобы использовать как костыль. Обертка зернового батончика слетела на землю — в кучу кленовых листьев. Я вызвала такси до дома и поднялась к Тренту.

***

Сперва я его не заметила. Заглянула за угол балкона и увидела, что он стоит перед книжной лавкой — беседует с хозяином. Я никогда не говорила с ним — он был очень высоким и всегда казался мне угрожающим. Хозяин протянул Тренту коричневый хиджаб и сказал что-то по-арабски. Трент улыбнулся и повторил слова, медленно и с ужасным акцентом. Хозяин рассмеялся. У меня на глазах они обменялись рукопожатием и обнялись — левая рука каждого на мгновение легла на плечо собеседника. Затем хозяин вернулся в лавку. Трент посмотрел на свою дверь, увидел меня, опирающуюся на костыль, и помрачнел.

Он поднялся по лестнице, помог мне войти в квартиру и налил колы. Я сидела на зеленом диване, глядя на подушку в форме рыбы. Он разрисовал ее как радужную форель.

— Сколько времени у меня есть, Трент? Сколько, чтобы это остановить?

Он протянул мне стакан. Лед затрещал от газировки.

— Не знаю, — сказал Трент. — Город отвергает тебя очень быстро.

Я взяла стакан, отпила колы и поставила его на журнальный столик. В голове заплясали мысли: «Когда я потеряю сознание? Может ли моя голова отлететь? Или я умру, когда у меня отвалится торс? Не знаю, что от чего отпадет».

— Я тоже понятия не имею. — Я рассмеялась, потому что так думать о том, что происходит, было легче. — Может, я смогу сделать что-то, чтобы умаслить город, — что-то вроде жертвоприношения разгневанному божеству. В детстве я видела, как режут свиней. Думаю, что справлюсь, если кто-нибудь хрюшку подержит.

— Моя девушка пыталась сажать цветы вдоль главной улицы, — сказал Трент, опускаясь рядом. — Чтобы город стал симпатичнее. До того, как…

Его фраза коснулась моего сердца кубиком льда.

— Похоже, этого мало…

— Я не знаю. Ничего не знаю, Джули. Мне очень жаль.

Я потянулась за колой и сжала стакан.

— Должно быть что-то, что можно сделать. Я не собираюсь сдаваться. Слишком много людей рассчитывают на меня, даже если никого из них сейчас нет рядом. — Я глубоко вздохнула. — Хотела бы я получше с тобой познакомиться, пока была в городе. Все эти месяцы я вроде как пряталась в квартире.

— Многие делают так, пока еще не освоились в городе, — сказал Трент. — Им страшно. Они боятся заводить знакомства и пускать корни, если не уверены, что останутся. — Замолчав, он взглянул на меня. — А теперь тебе страшно?

— Не совсем, — сказала я. — А может, и страшно. Немного. Я боюсь умереть. А кто нет?

— Галатея, — ответил он.

С минуту мы молчали. Я попыталась поднести стакан к губам и поняла, что рука не слушается. Посмотрела налево. Рука держала стакан — лежала на подлокотнике дивана отдельно от плеча.

Я поджала пальцы ноги и стиснула зубы. Посмотрела на Трента. В глазах у него стояли слезы, когда он взял меня за оставшуюся руку. Его прикосновение утешало.

— Джули, — сказал он дрогнувшим голосом.

— Я хочу бороться. Хочу дать городу понять, что здесь не чужая. Может, я и приехала из глуши, но это не значит, что мегаполис меня убьет. Я не позволю ему, Трент. Не позволю.

***

Несмотря на готовность к борьбе, я больше не могла двигаться самостоятельно — или могла, но с огромным трудом. Сложно бороться с тем, чего не видишь, особенно если это отлетающие от тебя части тела. Остается лишь разум и надежда, что этого хватит.

Трент принес меня в спальню и положил рядом с Галатеей.

— Прости, Джули, — сказал он, повязывая коричневый хиджаб ей на голову. — Хотел бы я сделать больше.

— Ты очень мне помогаешь, — ответила я. — Просто тем, что рядом.

Это было правдой. Впервые за несколько месяцев у меня появился полноценный собеседник.

Он остановился у двери.

— Что-нибудь еще?

— У тебя есть что-то достаточно сильное, чтобы меня склеить?

Он слабо улыбнулся.

— Было бы здорово. Могу я тебе чем-то помочь?

— Наверное, нет.

— Хочешь, чтобы я остался?

Я думала об этом, но сказала:

— Нет. Мне лучше побыть одной, и все же спасибо. Это моя битва. Нужно справиться самой. Но… мне легче от осознания, что ты поблизости. Это очень помогает.

Я почувствовала, что Трент понял меня правильно, хоть я и не смогла подобрать слова как следует. Если бы мы жили в моем родном городе, я бы узнала о нем всё — все его секреты. Казалось странным, что здесь я даже не попыталась этого сделать.

Трент кивнул.

— Думаю, я еще немного вздремну.

— Ладно.

— Я быстро просыпаюсь. Позови, если что-нибудь будет нужно.

— Ага.

Он ушел в гостиную. Несколько мгновений спустя я услышала храп. С тревогой смотрела на Галатею. Она едва заметно наклонялась ко мне, блестя глазами в льющемся из окна сером свете. Казалось, я смотрела на нее часами, хотя, наверное, прошло лишь несколько минут.

Я призвала на помощь фантазию. Представила, что город заключает меня в свое сердце. Призвала разум — перечислила все таланты, какие могу ему подарить, если он примет меня.

Как бороться с тем, чего нельзя коснуться?

Я почувствовала, как мое тело меняется. Уши отпали — уже не слышно и храпа. Пока я пребывала в задумчивости, отвалилась правая рука, и вот она грустным похоронным букетом лежит на кровати рядом со мной. Я боялась, но подавила страх.

— Галатея, — прошептала я. — Куда я пойду, когда все закончится?

Она не ответила. А если ответила, я не услышала. Она безмолвно лежала рядом — калейдоскоп предметов, слившихся с нею в одно. Свет за окном сделался из дневного вечерним, потом сгустились сумерки. Трент не вернулся. Мне было холодно, но дрожать я не могла. Разваливалась на куски, на отдельные части, как и весь город.

Как город. Я задумалась, смогу ли убедить мегаполис в том, что люблю его. Попыталась представить свое детство — отдельные фрагменты, как увидел бы незнакомец. Особенную трещинку на тротуаре. Снежную шаль на деревьях. То, как огни единственного городского светофора превращались в полосы, если посмотреть на них искоса. Все эти вещи я могла бы найти и здесь. Почему же дома они были целыми, а тут разлетелись на осколки?

А вдруг проблема в моей работе? Я могла бы найти другую — такую, где чувствовала бы, что помогаю людям. Ту, на которой могла бы говорить с ними. Я ходила на курсы, чтобы стать помощником адвоката, может, по вечерам могла бы где-нибудь волонтерить. Как-то помочь несчастным ветеранам войны, или дрэг-квинз, или еще кому-то. «Ты меня слышишь?» — спросила я город. — «Видишь, что я стараюсь?»

Я не знала, понял ли он. Галатея уперлась в меня взглядом. Она выглядела эклектично и странно, а еще знакомо. Я гадала, кто дал Тренту ластик для ее соска и йо-йо для плеча. Последний луч проник в комнату, скользя по ее фигуре. Я моргнула, и у меня выпали глаза.

— Я не вижу, — прошептала я во тьме, а затем закричала: — Не вижу!

Через секунду руки Трента гладили меня по щекам. Пальцы были мозолистыми и грубыми от засохшего клея. Без глаз и ушей мне оставалось только чувствовать. Жар его пальцев согревал кожу. От него пахло масляными красками и железными инструментами. Я хотела коснуться его, схватиться за единственную ниточку, соединявшую меня с миром, но рук больше не было. Я высунула язык, обводя им костяшки пальцев Трента, слизывая алхимические вещества с его кожи.

Их вкус изменил меня. Я чувствовала лишь его пальцы — там, где они прикасались ко мне, но знала, что они соединяются с рукой — частью Трента. Осколки моей жизни также затронут людей вокруг — если я позволю, если открою свое сердце. Трент был прав. Бороться не с чем.

Я распахнула фасеточные глаза, коричневый и голубой. Почувствовала в животе приклеенный к кукольной головке пенни 1900 года. Я дрэг-квин, ветеран войны, девушка, у которой кровоточат уши. Я обняла их, обнимая себя, моего творца и мое творение. Поднялась с постели, потянулась к Тренту, как к любому мечтателю, как к любому путнику, с надеждой устремившемуся в город. Прижалась к нему всем телом, впервые ощутив его плоть. Его тепло у мерного стаканчика моей груди. Я никогда не была одна.

— Теперь ты понимаешь? — спрашивает Галатея, город, мой спутник в этом теле.

Да. Понимаю.

Комментариев: 1 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)

  • 1 Дмитрий 14-02-2023 00:55

    Круто.

    Учитываю...