Vylar Kaftan, “The Suicide Witch”, 2012 ©

Надев кожаные перчатки, ведьма самоубийц ломает стекло. Осколки крошатся, как печенье над миской супа, наполняя металлическое ведро. Кожа скрипит, когда пальцы ведьмы сплетаются во влажном подвальном воздухе. Мертвая крестьянская девушка лежит на погребальной доске — платье прибито к дереву в тринадцати местах.

Имя ведьмы Им, но никто ее так не зовет. Она служит великому дому Дзян в провинции Кун-лао — живет в подвале, среди луж, огромных, будто на рисовых полях. Летом у ее лица жужжат жирные мухи, пока она их не прихлопнет. Зимой у нее болят колени, и она кашляет от сырости, словно старуха, но неровно остриженные волосы Им черны — в них нет серебра, как и нет морщин на лице. Она еще видит в темноте.

Ведьма расплетает косы девушки и обрезает их у щек, оставляя длинными сзади. Смешивает смолу курао с водой и втирает в волосы. Клей, похожий на пасту, делает их черными, как уголь. Девушка бедна, и у нее нет сережек, так что ведьма бормочет короткую мантру и касается мочек ее ушей. Когда Им умрет, у нее тоже не будет украшений, поэтому она и заботится о крестьянке. Она ласкова с бедняками, а богачей ненавидит.

Ветерок струится в окно, вплетая в вонь клея благоухание цветущих вишен. Ведьма фыркает. Дом Дзян стоит на холме, и ее окно выходит на городскую площадь — из него она может смотреть на пляски и фейерверки. Иногда, как сейчас, ей вспоминается детство: жизнь на улице, пока семья Дзян ее не купила, а прежняя ведьма не передала ей свое искусство. В те дни Им было одиннадцать. Она помнит, как играла в весенней грязи и танцевала под мелодии маминой бамбуковой флейты. Помнит капли дождя на волосах.

Но улица была царством голода и болезней — воспоминания об этом отгоняют благоухание вишен. Им кашляет и погружает руки в клей. Наносит еще один слой, превращая угольные пряди в седины вдовы, рыдающей на могиле мужа. Волосы готовы. Им вплетает в волосы ленты, складывает пряди в буквы — расчесывает, заплетает, связывает узлами. Когда клей медленно застывает и становится похожим на смолу, она добавляет стеклянные шарики размером с горошину — закрепляет их в особых точках, где трупа будут касаться предки из Вечной Зимы.

Большинство мертвецов покоятся с миром — под изящными столпами или нищенскими камнями — нужны лишь несколько взмахов гребнем и сухие цветы вместо сережек. Но самоубийцы требуют особых ритуалов. Их волосы привлекают предков, еще не забывших жизнь. Пряди нужно спутать, чтобы сбить призраков с толку. Иначе неупокоенные души вцепятся в волосы самоубийцы, войдут в его грудь, и так появится ходячий мертвец. Человек, покончивший с собой, привлекает злых духов, а стеклянные шарики умаляют их гнев.

Засов на ее двери отходит в сторону. Она поднимает глаза. Ее стражи никогда не отпирают дверь. Боятся призраков, живущих внутри. Им выплевывает долгую нить мокроты из глубины легких. В комнату входит высокий военный — зеленая форма сидит на нем как влитая, широкие плечи украшены золотыми императорскими галунами. В левом ухе — три кольца. Черная бородка подстрижена коротко, как у воина. Гость смотрит на нее свысока, с отвращением на лице.

Им вытирает рот рукавом. Она знает этого человека. Дзян Кай-ху, младший сын герцога. Она видела его из окна: он раздавал приказы солдатам. Однажды велел сжечь крестьянскую хижину и убить за непослушание трех ее обитателей. Ведьма отворачивается от военного — она занята делом. Закручивает белые пряди спиралью на девичьей шее. Клей сохнет, а крестьянка достойна тех же почестей, что и аристократка. Им добавляет в прическу стеклянный шарик, оплетает его волосами.

Кай-ху молча наблюдает за ее работой. Когда она зачерпывает пригоршню стеклянной пыли, он рычит:

— Ведьма, приветствуй меня, как должно.

Она осыпает стеклом волосы мертвой. Узелки и спирали кажутся заснеженными хребтами.

— Придворный этикет мне неведом.

— Обращайся ко мне Ваша Светлость.

— Да, Ваша Светлость, — повторяет она, закручивая последний локон над девичьей грудью.

Сузив глаза, он подходит к одру. Застывает рядом с Им. Она почти представляет, что он ушел, оставив ее наедине с хрипами в легких и могильным хладом подвала. Она поправляет узоры, приглаживает выбившиеся прядки. Готово.

Кай-ху тихо говорит:

— Твоя работа прекрасна, хоть воспитания тебе и не достает.

Ведьма вскидывает на него глаза. Опускает перчатки в прокисшее вино и вытирает их о фартук, пачкая кожу полосками клея. Отвечает:

— Манеры мне ни к чему. Зачем вы здесь?

Он чуть опускает голову:

— Мне нужна твоя помощь. Тебя ждет награда.

— Меня? Какая же?

— Свобода. Я люблю девушку по имени Ло Мэй-шен. Она должна выйти замуж за моего отца, герцога — старше ее на полвека. Мы сбежим.

Им хмурится.

— Вы так просто предадите отца?

Пощечина. Ведьма отшатывается, прижимает пальцы к щеке. Сын герцога прожигает ее взглядом — его рука еще в воздухе. На ней перстень с изумрудом — вот почему от удара так больно. Продав эту драгоценность, большая семья сможет не работать по крайней мере три года.

— Ты забываешь свое место, — говорит он. — Мои родные купили тебя. Мы кормим тебя рисом и курицей, даем одежду, но можем и убить. Спасем другую девчонку, плачущую по маме… или шлюху, которой бы ты стала без нашей милости.

Им мнет в руках фартук — костяшки белеют на черноте кожи. Горит оцарапанная кольцом щека.

— Что вам нужно?

— Я раздобыл зелье, от которого Мэй-шен уснет мертвым сном. Она оставит записку, что не может больше так жить. Как самоубийцу ее будут оплакивать полдня, а потом принесут к тебе. Ты поможешь ей сбежать. В награду получишь постель в деревенской ночлежке и право работать в поле.

На миг ведьма думает о каплях дождя на волосах — память дразнит ее. Она снова может стать свободной, не служить больше этим аристократам. Но потом Им понимает, о чем он. Она фыркает.

— С чего бы мне этого хотеть? Здесь я живу одна и не гну спину на солнце ради вашего блага. Не хочу быть прикованной к здешним землям — это не свобода.

— Я предлагаю тебе вольную жизнь, а ты на нее плюешь?

— Я никому не подчиняюсь, и мне это нравится. Я — ведьма самоубийц. Планы влюбленных меня не интересуют. Кроме того, если ваш отец о них узнает, он запытает меня до смерти. Нет. Я не буду помогать.

Кай-ху улыбается — одним уголком рта. Лезет в карман формы и что-то достает. Им щурится. В его кулаке болтается кулон — красный кровавик с дырой посредине. Он блестит в свете факелов. Кай-ху спрашивает:

— Знаешь, что это?

— Нет.

— Амулет плодородия. Если ты не подчинишься, я застегну его на твоей шее. И ты станешь рожать детей, год за годом, так часто, как только возможно. Я продам твоих сыновей, а дочерей возьму в наложницы — всех, кроме младшей, которая повторит твою судьбу.

Она шипит:

— Скорее я убью себя. И у вас не останется никого, кто бы причесал мои волосы.

— Если ты это сделаешь, я обрею тебе голову и разрублю твое тело на куски. Предки будут мучить твой бессильный призрак. Ты будешь ползти по Вечной Зиме, умоляя помочь тебе, бесконечно орошая снег кровью.

Ведьма плюет на пол — от ненависти.

— Что же вы задумали?

Он убирает амулет в карман.

— Отец подозревает, что Мэй-шен попробует ускользнуть. Он приставил к ней стражу. Она выпьет зелье, и ты спрячешь ее, пока я не приду. Мы сбежим с ней вдвоем — до похорон.

Им подходит к окну и смотрит на площадь, размышляя. Ясными вечерами, вроде этого, до нее долетает далекий гул рынка.

— Ей опасно здесь быть. Стражи приносят мне еду. Нужно отправить ее из города, как можно скорее. Одну.

— Не забывай о манерах, ведьма. Здесь я раздаю приказы.

— Она может идти или у нее лотосовые ножки?

— Ступни у Мэй-шен крошечные, но идти она может. Хотя будет трудно вывести ее отсюда.

— Дайте ей плащ, — говорит ведьма, думая о своем. Она потирает руки в перчатках, слушая шепот кожи, и смотрит на Кай-ху. — Темный плащ — тяжелый, вроде того, что ваш слуга надел бы в холодную ночь. Распорите швы и зашейте внутрь золотые монеты. Пусть приедет на боевом коне, может, даже на вашем собственном. Если дадите ей герцогскую печать, вопросов не будет.

Он запрокидывает голову и смеется.

— Ты правда думаешь, что я позволю тебе сбежать?

Она краснеет и отворачивается, устыдившись того, насколько прозрачны ее замыслы.

— Я просто пытаюсь освободить вашу невесту. Почему бы не подкупить стражников, чтобы ее выпустили? Скажите им, что она жива и может идти на все четыре стороны. Они верны вам?

Обдумав ее слова, он кивает.

— Да. Я куплю их преданность. Мэй-шен выпьет зелье завтра вечером — перед свадьбой. Я отправлюсь в Гуиншао и подожду ее там.

— Нет. Вы должны остаться на ее похороны. Иначе отец заподозрит, что это ваших рук дело. Ей нужно ехать одной. Вы сможете присоединиться к ней позже.

— А-а, ну конечно. Нечто подобное я и задумал. — Он улыбается, блеснув белыми, не испорченными сладким зубами.

— Ей все равно нужен плащ, — медленно произносит Им. — Девушка из знатной семьи изнежена. Не хочу быть виноватой, если она подхватит лихорадку от этой сырости.

— Считаешь меня глупцом, ведьма? Я обо всем позабочусь.

Она пожимает плечами, смотрит в окно.

— Да, Ваша Светлость. — Ее голос звенит от гнева

— Тебе понравится жить в деревне. Сможешь спать под открытым небом, если захочешь.

Мелкие камешки скрипят под его каблуками, когда он уходит. Дверь захлопывается у него за спиной.

— Гад! — кричит ведьма, возвращаясь к одру. Она кашляет и плюется, представляя, что слюна летит на его сапоги. Загребает из ведра стеклянные осколки и давит их в пыль. Выглядывает из зарешеченных окон, смотрит на крыши, холмы и алеющие вдали сады императора. Им помнит время, когда носилась по улицам босиком, вольная как ветер. Теперь она может сбежать, но где окажется без денег? Снова на улице, конечно. Может, если уехать из провинции… но нет, без денег она будет никем — куда бы ни занесла ее жизнь. Потаскухой, как он сказал. Голодной, больной и несчастной.

Она идет вдоль стены, ведя пальцем по трещинке в камне. На площади дети смеются, вдыхая вечернее благоухание цветов. Уличный музыкант перебирает шелковые струны лютни. Мысли Им мчатся по кругу, завиваясь, как пряди волос вокруг стеклянного шарика. Жизнь в подвале лучше голодной смерти. Если бы у нее только были деньги…

Опускаются сумерки, музыкант прекращает играть, дети разбегаются по домам. Где-то неподалеку поют сверчки. Им останавливается и, не отрывая руки от стены, хохочет, пока горло не начинает болеть. Здесь ей никто не указ. Никто. Наступает ночь, но она раскладывает стеклянные шарики и смешивает новую порцию клея, пока тьма не становится настолько густой, что не по глазам даже ведьме.

***

На следующий вечер слуги приносят девушку. Она лежит на дорогой погребальной доске с узором из птиц. Им поднимает легкую красную вуаль с девичьего лица и откладывает ее в сторону. Мэй-шен кажется мертвой, кожа ее бледна, как клей. Рубиновые сережки оттягивают мочки ушей, указывая на ее богатство и положение. Две тоненькие косички бегут вдоль висков и перекрещиваются на груди, остальные волосы рекой омывают бедра. Руки в перчатках сложены на алом брачном платке. У нее на ногах свадебные тканевые туфельки, теплые носки и гетры. Им измеряет волосы девушки. Семь ладоней. Они и правда хороши. Но ведьма не готова — пока еще нет.

Бесшумно она снимает с Мэй-шен перчатки и сережки, кладет их рядом с вуалью. Развязывает алый платок и убирает его, открывая кремовое платье. Снимает крохотные туфельки с ног девушки и взвешивает в ладонях. Осторожно разрезает шелковые каблучки и лезет в дыры пальцами. Да. То, что нужно.

Им метет пол бамбуковой метлой. Под ногами скользят волосы, колышутся на утоптанной земле, как травы в саду. Ведьма смотрит на погребальную доску. Вскоре веки девушки вздрагивают и поднимаются. Им берет гребень и делит волосы гостьи на пять частей, словно рисует морскую звезду. Мэй-шен моргает. Она стонет — слабо и сонно, когда ведьма начинает расчесывать получившиеся пряди.

Мэй-шен содрогается.

— Ах, какая ты мерзкая! — вскрикивает она. Достает из кармана мешочек с сушеной гвоздикой и прижимает его к носу.

— Лежи смирно, — говорит ведьма, дергая ее за прядь. — Если не хочешь испортить узор.

— Какой узор? Зачем ты расчесываешь меня? Кай-ху сказал, ты поможешь мне сбежать.

— Конечно. Но сперва мы подготовим тебя к похоронам. Если этого не сделать, наш обман раскроют слишком рано. Ты должна присутствовать на собственных похоронах и лежать тихо, как мертвая.

— Ох, — бормочет Мэй-шен, глотая недовольный вздох. — Тогда мне лучше подождать.

— Для начала распробуй здешний воздух, — раздраженно говорит Им, убирая мешочек с гвоздикой.

Мэй-шен вздыхает и роняет руку на доску.

— Это было просто ужасно. — говорит она. — Я слышала, думала, но не могла никому ответить! И, ах, когда меня подняли с кровати, моя юбка задралась, открыв ноги, а я не могла приказать, чтобы ее поправили. Не знаю даже, сколько солдат видело мои лодыжки!

В ответ Им прибивает платье девушки к доске — тринадцатью железными гвоздями вокруг торса, как сделала бы с любым трупом. Глаза Мэй-шен округляются, и она замолкает. Ведьма наносит клей на волосы девушки, равномерно распределяя его по правой и левой прядям, не касаясь косичек у висков. Она размазывает его — сверху вниз, и каждый волосок седеет.

— Как мне смыть этот клей с головы? — вопрошает Мэй-шен.

— Никак, — резко отвечает ведьма. — Хочешь выйти замуж за любимого? Для этого нужно сбежать.

— Мои волосы! Он не сказал мне…

— Цыц! Отрастут, если выживешь. Так надо. Я должна сделать тебе прическу.

Ведьма берет нож.

— Но почему…

Им кашляет в рукав.

— Хочешь выйти за старика или сбежать с любимым?

Мэй-шен хмурится и выпячивает губу.

— Фу! Не кашляй на меня, ведьма.

Им не отвечает. Она быстро работает с покрытыми клеем волосами — расправляет, скручивает, свивает их на доске. Перевязывает средние пряди у головы и отрезает их вместе с косичками у висков. Девушка всхлипывает. Ведьма погружает пряди в клей и кладет их сушиться на стол. Затем вытаскивает из получившихся хвостов три тоненьких прядки и закручивает их в подковы, превращая в буквы нэй, хан и ко-шу-но — в слова «отказ» и «ограда». Концы прядей она сворачивает в колеса и втирает в них новую порцию клея.

Девушка ежится.

— Холодно, — жалуется она.

— Так надо. Иначе клей высохнет слишком быстро, — говорит ведьма, закручивая спираль вокруг девичьей шеи.

— У тебя есть тапочки? Кажется, мои слетели по дороге. Ох, конечно, у тебя их нет. Пожалуйста, закрой мне лодыжки. Я не хочу, чтобы и ты их видела.

Им фыркает.

— Лежи тихо. Притворись мертвой.

Девушка чихает. Им смывает с перчаток клей и трясет руками, чтобы смахнуть капли. Затем зачерпывает стекло. Она работает быстро — пальцы, как кисти каллиграфа, рисуют линии у висков — длинные волны, увенчанные морской пеной. Она красит брови девушки, превращая их в кремово-белые лепестки весенних цветов.

Мэй-шен бессмысленно смотрит в потолок, приколотая к доске, будто бабочка. Наконец она говорит:

— Дзян Кай-ху — добрый и богатый. Он позаботится обо мне. Будет любить даже без волос. Они отрастут, а до того я буду покрывать голову шарфом. Отдашь мне свой? Даже у такой, как ты, он должен быть — у каждой женщины.

Им выкладывает семь шариков у висков девушки и закручивает пряди, превращая их в раковины вокруг жемчужин.

— Думаешь, он тебя любит?

— Это ясно по его делам, — говорит Мэй-шен, и голос ее звучит повелительно. — В тайне ото всех он посылает мне нефритовые браслеты и чужеземные сладости. А еще пишет стихи красными чернилами.

— И ты любишь его так же сильно, как он тебя.

— Да, — беззаботно отвечает девушка. — Кай-ху не трясется, как его старик-отец. Он высокий и красивый.

— Похоже, плотская любовь — предел твоих мечтаний, — говорит ведьма, отодвигая ведро. Мэй-шен вздрагивает от скрежета.

— Мне правда холодно, — жалуется она. — Можешь убрать гвозди, чтобы я вытянула ноги? Или помассируй их.

— Нет. Клей должен высохнуть. Теперь надо ждать. — Им смеется, медленно и хрипло, в ее голосе слышится ликование.

Девушка ежится, хмурится, но молчит.

Ведьма замирает у стола, поглаживая отрезанные пряди. В углу подвала капает вода. Вечер — любимое время Им. Торговцы на площади в последний раз нахваливают свой товар, благовонный дым плывет из богатых домов. Мэй-шен начинает говорить, но ведьма обрывает ее.

Когда ночь сгущается настолько, что лишь немногие могут что-то увидеть, Им говорит:

— Пора. Клей высох.

На самом деле он застыл давным-давно.

— И что теперь? — спрашивает девушка.

— Теперь всё, — говорит Им. Снимает фартук и повязывает алый платок поверх грязного серого платья. Засовывает ноги в разрезанные туфельки. Да, если ступать осторожно, их хватит надолго. Она подносит отрезанные пряди к голове, приглаживает и закрепляет их с помощью косичек. Покрывает лицо тонкой вуалью — плохая защита, но пока довольно и этого — она ведь не заблудится во тьме. Им сбрасывает грубые кожаные перчатки и натягивает другие — из мягкого красного шелка.

Она встает перед девушкой и улыбается. Тонкий месяц глядит в окно, освещая лицо Мэй-шен. Глаза у нее лезут на лоб, когда она видит ведьму. Мэй-шен стучит ногами по погребальной доске, визжа.

— Что ты делаешь?!

— То, о чем говорила.

— Хочешь меня убить?!

— Нет. Ты переживешь свои похороны. — отвечает ведьма. — Передавай привет Кай-ху. Уверена, у его отца будут к вам вопросы. Если Кай-ху не бросится на меч, отец и брат убьют его. У тебя же есть выбор: жить в позоре или покончить с собой… Вот только меня не будет здесь, чтобы подготовить тебя еще раз, и твой труп станет блуждать с другими ходячими мертвецами, пока дом Дзян не обучит новую ведьму самоубийц.

Мэй-шен рыдает, слезы текут по раскрашенному лицу.

— Ты уничтожила меня, потаскуха, грязное отродье предателя!

— Поблагодари Кай-ху, когда увидишь его, — говорит ведьма. — Скажи, что он должен почитать предков.

Она отрезает кусок ткани с кремового подола Мэй-шен и затыкает ей рот. Стучит в дверь.

— Э-эй! — зовет она, голоском тоненьким, как у девушки. Кромешный мрак скрывает ее обман. Приближаются шаги. Скрипят ржавые петли, и дверь открывается. Им молча идет мимо стражей — в карманах мертвым грузом лежат рубиновые сережки Мэй-шен.

---

Перевод Катарины Воронцовой