DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

ПРОКЛЯТИЕ

Анастасия Липинская: «Могу встать за кафедру с ног до головы в черном и, ласково улыбаясь, заговорить об “ужасных ужасах”»

Horror studies, Gothic studies… До сих пор кажется необычным, что академическая наука интересуется столь «несерьезными» вещами, как хоррор. И в то же время каждого фаната жанра это обстоятельство греет признанием. Об академическом исследовании жанра DARKER постарается рассказать в цикле публикаций, который откроем разговором с Анастасией Липинской, кандидатом филологических наук, членом Международной готической ассоциации, автором академических и популярных статей о готическом жанре.

Анастасия Андреевна Липинская — филолог, переводчик, исследователь готической традиции. В 2000 году закончила филологический факультет РГПУ им. Герцена. В 2003 защитила диссертацию по современной американской литературе («Роман Джона Гарднера “Грендель” в контексте филологических исследований автора», 2003). В 2020 году вместе с профессором ТверГУ Александром Сорочаном опубликовала статью «Этюды о странном (Категория «weird» в современном литературоведении)» в журнале «Новое литературное обозрение». А в издательстве Тверского университета вышла книга «Странная классика: weird fiction и проблемы исторической поэтики», в написании которой Анастасия также приняла участие.

Что вообще за направление такое — Gothic studies?

Оно родилось как раздел истории литературы. Классической называют работу Дэвида Пэнтера «Литература ужаса» (The Literature of Terror: A History of Gothic Fictions). Но после направление пошло в разнос. Это одновременно и литературоведение,¬ и культурология. А в англоязычном мире оно отвечает буквально за все, потому что позволяет через страшное говорить о предельных вещах. Gothic studies оказались мета-языком, при помощи которого можно говорить на темы гендера, расы, инакости, страха. Поэтому есть ядро — готическая литература и ее язык; и границы — которые очень широко расползаются. Например, в 2020 году, когда мы только начинали воспринимать коронавирус как пандемию, канадские коллеги предложили провести конференцию на тему «Готика и заражение» (Contagious Gothic). Gothic studies — это не только культурологическое академическое направление, но и метаязык.

Как вы сами заинтересовались хоррором?

Я много занималась наследием фольклора, мифа, эпоса в современной литературе. Поэтому переход был не головокружительным. Я всегда любила повествовательные стратегии, которые в хорроре и готике сконцентрировались. Но, наверное, тому, что это совпало с мистикой, больше всего обрадовался муж. Потому что он любит сновидческую литературу в духе Лавкрафта.

И как Gothic studies стали вашей профессиональной деятельностью?

Это длинная история, вполне weird и uncanny. Когда-то я защитила диссертацию по американистике. Году в 2010 мне позвонил мой друг и научный руководитель Александр Анатольевич Чамеев (к.ф.н., доцент СПбГУ, 1944–2019) и предложил написать предисловие для сборника готической литературы в издательстве «Азбука». Я ответила, что это не моя специальность. Александр Анатольевич умел феноменально верить в своих учеников. Он убедительно заявил: «Понимаю. Три месяца на то, чтобы освоиться с темой». (Всего в серии вышло более десяти книг. Это ставшие известными «Карета-призрак», «Проклятый остров», «Зеленые призраки» и другие. Трудность каталогизации в том, что серия не была обозначена как единое целое. Однако читатели предпринимали попытки собрать ее — например. Средний тираж каждой книги составлял 5 тыс. экземпляров, но некоторые достигли в переизданиях и 15–20 тысяч.). Вот так я неожиданно и очень поздно пришла к тому, что жить без готики не могу. Я уже и по внешнему виду, и по стилю жизни вылитый готицист. Кстати, если для хоррора уже есть имя, то для нас имени по-русски нет. По-английски я называюсь Gothic scholar, по-русски я не называюсь никак. Поэтому пока приняли неформальный рабочий вариант — готицист.

Какие темы вам интереснее всего рассматривать через готическую оптику?

Мне интереснее всего исследовать повествовательные стратегии. Как хитрый автор манипулирует читателем через текст. При том, что это, по сути, очень манипулятивный жанр. Не как порнография, конечно, но читатель должен постоянно отзываться — должно быть страшно и тревожно. И мне нравится смотреть, как это сделано.

Чьи подходы вас впечатляют больше всего?

В безусловных любимцах у меня Монтегю Родс Джеймс. Он работал так, что даже я, которая понимает, как устроена его проза, иногда пугаюсь, когда читаю его одна в своем кабинете. Он великий мастер. В известной мере, Артур Грей. Он был кембриджским краеведом, историком и писал своеобразные автофанфики. Брал за основу местную историю и доращивал в совершенное безумие. И, как ни странно, мне нравятся некоторые вещи Джона Бакана. Его не все любят, потому что колониальная готика, белый человек… Да, но он взламывает эти конструкции изнутри. Любят говорить, что ghost story (история о привидениях, готическая новелла) умерла после Первой мировой. Все насмотрелись на реальные ужасы, и якобы никто больше не хотел про них читать. Это абсолютная неправда. И Бакан тому подтверждение — его герои, рассказывая истории друг другу (новеллы с обрамлением), борются с военными травмами. Как оказалось, тема травмы и ПТСР отлично легла на готическую основу.

Знаете, про российский хоррор постоянно говорят, что он не может быть популярным потому, что в России и так жизнь страшная.

Мне представляется, что свинцовый ужас реальности способствует тому, что весь наш классический реализм очень даже готический. Достоевский, Гоголь… На одном англоязычном семинаре коллеги предложили разобрать «Вечер накануне Ивана Купалы», в контексте фолк-хоррора. Я посмотрела английский перевод, и мне стало страшно. В нем убрали все регионализмы, всю стилистическую окраску текста и получили такой нормальный английский фолк-хоррор, типа рассказов Шеридана ле Фаню про ирландскую глубинку. Важно уметь отделить готику как определенную английскую традицию, с небольшим проникновением в европейскую литературу. Но есть глобальная традиция разговора о страшном языком художественной литературы. Я не знаю страны, где ее нет. Ведь страх и смерть есть везде.

Но что привело к появлению именно готической традиции?

Ну, однажды в XVIII веке началось торжество науки. С другой стороны, люди подозревали, что одним только рациональным разумом дело не ограничивается… Впрочем, это можно не пересказывать. Интереснее, почему эта традиция, появившись, не умерла. Викторианская эпоха боялась «дикарей». Она боялась зверя в человеке, спасибо дедушке Дарвину. Все время возникали вопросы, которые гальванизировали и возрождали готическую традицию, пусть и в несколько измененном облике.

Легко ли вам было от готики перейти на территорию вирда? И что это вообще такое? Жанр?

Мне нравится, что возникает этот сложный вопрос, которому мы с Александром Сорочаном посвятили уже не одну статью. Я занимаюсь в основном готической новеллой — это очень локальный сегмент. Поджанр, который легко определим. Я делаю попытку построить ее структурную модель. Но вирд — очень странная вещь. С одной стороны, это нечто совсем не похожее на готику. А с другой, если мы возьмем Макена, Блэквуда … У них есть тексты, которые можно отнести и туда, и туда. Вирд — очень сложная категория метафизического хоррора.

— Чем вас лично заинтересовал вирд?

— Weird может быть очень глубоким в плане философии и психологии. Он о неклассифицируемом, о том, чему нет имени, и логично, что поколения, знающие о бескрайности космоса и черных дырах, в числе прочего будут искать подобное в литературе. Но интересно, что и более традиционные формы, вроде моих любимых историй с привидениями, востребованы — их переводят, переиздают, экранизируют, пусть и воспринимают уже иначе: контекст, мягко говоря, изменился, но эти формы как раз вызывают ностальгический интерес. Если видели бибисишные экранизации Монти Джеймса, то знаете, что они очень уютные, такая «старая добрая Англия». Но... они опять же служат метаязыком для современных проблем.

Знакомы ли вы с понятием «спекулятивный реализм», который… Это продолжение вирд-традиции?

Чем дальше, тем труднее работать над классификацией. Культура последних десятилетий насквозь цитатная. Наша культура очень медийная. Когда мы берем автора XVII века, то примерно понимаем, что он читал, какие картины мог видеть. А мы живем в море текстов. Любая лента фейсбука обрушивает на нас вал информации, которую мы не можем игнорировать. Даже если автор не хочет, то его текст обрастает повышенным количеством ложноножек, тянущихся в неожиданных направлениях. Такая ризома. Мы существуем в рамках гигантской грибницы. Я не очень люблю постструктуралистов, но в этом случае они оказались правы.

Амеба со множеством ложноножек, мне кажется, это очень вирдовый образ.

Учитывая, что у нее нет центра, и там бесконечно большое количество связей, которые могут быть очень произвольными.

Легко называть авторами вирда тех, кто конкретно об этом заявил. Как, например, Мьевиль или Вандермеер.

Несомненно.

Сопротивляется ли академическая среда такой несерьезной работе, как исследование «ужастиков»?

Прямой враждебности или попыток «усмирить» меня никогда не было. Все же среда не настолько консервативная. Но я вызывала, скажем так, некоторую озадаченность первое время: начала чувствовать себя этаким странным персонажем, вызывающим смесь интереса и недоумения. Я могу выйти делать доклад, встать за кафедру с ног до головы в черном, в перчатках без пальцев, и, ласково улыбаясь, заговорить об «ужасных ужасах». Вообще осознание «инакости» не тяготит, а, скорее, освобождает. Когда о страшном, о смерти говоришь рационально и даже с юмором — проявляется терапевтический эффект.

Я знаю, что вы сейчас работаете над трехтомником историй о привидениях. С издания «Кареты-призрака» прошло почти двадцать лет! Все мы заждались продолжения.

А я-то как ждала! Это, по сути, продолжение той «Азбучной» серии. Не трехтомник, но просто три новых антологии по тринадцать текстов в каждом. Я готовлю статьи и комментарии. Выйдут нескоро, первый том сдаем к зиме. Пока могу обещать отличные переводы: многое сделала Людмила Юрьевна Брилова, замечательный питерский мастер, знаток и любитель жанра. Будут и работы ее покойного мужа Сергея Леонидовича Сухарева (того самого, что переводил Китса). В Санкт-Петербурге сложилась целая команда «готицистов» — переводчики, редакторы, комментаторы. Предстоит большая и непростая работа. Мы сами очень ждали возможности поработать над таким проектом, надеемся, что он популяризирует жанр. А главное, подарит читателям немало хороших историй. Потому, что хорошие истории — это то, что мы по-настоящему любим и чем хотим делиться.

Комментариев: 0 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)