DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Дмитрий Костюкевич «Переход»

Иллюстрация Ольги Мальчиковой


Прошло двадцать лет, а я помню тот день до мельчайших подробностей. Он повторяется во снах.

Конец учебного года, за спиной восьмой класс, впереди бесконечность летних каникул. Я закинул портфель домой — родители были на работе — и выбежал во двор. Никого из знакомых ребят не нашел, только мелюзга играла в «квадрат» на асфальтированной площадке возле горба теплотрассы. Я обогнул дом, но и в соседнем дворе не увидел знакомых лиц. Прикинул, к кому зайти, и уже двинул было к Гуле, но у подъезда развернулся — решил: сначала сгоняю к бабкам за жувкой.

«Сгоняем к бабкам за жувкой» — именно так мы тогда и говорили, я в этом уверен. Не за «резинкой», а за «жувкой». «Резинкой» мы называли другое, хотя имели лишь смутное теоретическое преставление об ее использовании.

Бабки торговали на углу жилого дома, где на первом этаже работал продовольственный магазин. Сидели на складных стульчиках и ящиках вдоль глухой стены со стороны короткой улицы, что упиралась в оживленный проспект.

«Бабки» звучит грубовато, но что вы хотите от тринадцати-четырнадцатилетних мальчишек? Чтобы говорили «пожилые женщины»? «Бабки», «старухи» — такова реальность подростков. У меня не было своих бабушек и дедушек (если бы были, я, наверное, называл бы их именно так): родители отца умерли до моего рождения, а мама выросла в интернате.

Я вернулся к своему подъезду, пересек двор наискосок. Воздух был свежим, вязковатым, пахло яблоками и солнечной пылью. Я рванул по растрескавшемуся асфальту между пятиэтажками, мимо промелькнули котельная и турники, я пролетел сквозь арку другой пятиэтажки, приклеившейся к угловому зданию с продовольственным, взял направо и вприпрыжку двинул к ряду торгашек.

Купил парочку «Турбо» и «Бумеров». Жвачки лежали в картонной коробке из-под обуви. Пока выбирал, хотел прикарманить «Типпи Типа», но бабка неотрывно следила за моими руками, да и вор из меня никудышный: постоянно отдергивал себя, заранее сгорал от стыда. Вот Гуля творил чудеса: копался, торговался, в итоге ничего не покупал (хотя деньги были), но уходил с полными карманами.

Назад пошел тем же путем — через арку. Сунул в рот «Бумера» и тщательно пережевывал, предвкушая огромные пузыри. Возле котельной остановился, замер.

Со стороны проспекта, на дорожке, диагонально пробегающей через двор и сворачивающей в арку, появились двое. Парни с заводского района. У нас, южных, был с ними конфликт: у всех южных со всеми заводскими, и конкретно у нашей дворовой компании с компанией этих ребят; конфликт, начатый Гулей…

Я сглотнул слюну, едва не проглотив жвачку, и огляделся кругом, надеясь увидеть кого-нибудь из наших.

Никого.

Зато были эти, заводские. Один рослый, костистый, носатый, с маленькой круглой головой на длинной шее. Светлые волосы торчали во все стороны обломками соломы. Кличка — Жига. Другой — смугленький, чернявый, как цыганенок. Его погоняла я не знал.

Заводские заметили меня и тоже остановились.

Жига был одет в темно-синюю футболку и потертые джинсы, цыганенок в красную спортивную кофту, наброшенную на голое тело, расстегнутую, с засученными рукавами, и «армейские» штаны с большими карманами.

Что здесь забыли? Пришли к подружке? Или клеить разборки? Вдвоем? Вряд ли… хотя вот он я, и вот они, два против одного. У меня неприятно закололо ладони. Я уже убегал от Жиги раньше, даже успел немного подраться. Случайно пересеклись у моста, шансов у меня было мало, поэтому я поступил не очень по-пацански (но с выбитыми зубами тоже не очень): харкнул в Жигу, отвлек плевком, удивил — и налетел, работая кулаками, Жига отступил, запнулся, упал, а я деру…

Глупо было надеяться, что Жига это забыл.

Я стоял недвижно, будто фишка в настолке. Жалел, что нельзя слиться с воздухом. Пока гордость и страх перетягивали канат, пока Жига и цыганенок не рвались в мою сторону, я снова осмотрелся. Куда бежать? К дому? В арку, а потом… к проспекту? К школе? Я мазнул взглядом по окнам пятиэтажки с аркой, глянул на подъездную дверь, потом на соседнюю, вернулся к окнам. За окнами были квартиры, а за квартирами…

*

Двадцать лет спустя — не день в день, но очень рядом — я стоял на бордюре и смотрел на те же окна второго этажа между двумя подъездами. Подъездами не совсем обычными, с секретом.

Мало что изменилось в облике дома. Вместо деревянных окон (рассохшихся, темно-коричневых — несколько осталось на память) вставили пластиковые. Опустели деревянные пеналы-цветочницы под окнами. У подъездных дверей появились пестрые рекламные стенды. Фасад со стороны двора не утепляли и не штукатурили — грязно-белый кирпич, крошащиеся цементным раствором швы. На растяжках сушилось белье. На первом этаже размещался «Общественный пункт охраны порядка №2», что бы это ни значило; на окнах — решетки, клумбы поросли какими-то цветущими лопухами и кустами с белыми ягодами, никогда не знал, как они называются. Дальше — рампа продовольственного магазина, затянутая металлической сеткой, груда фанерных коробок, стопки деревянных поддонов. На рампе курил грузчик с грязными рукавицами под мышкой. Подъехал грузовик «Продукты», сдал задом, и грузчик сплюнул бычок под ноги.

К дому с секретом я попал, пройдя дворами от школы, которую закончил шестнадцать лет назад. Вглядывался в лица мамаш с детьми: вдруг — повзрослевшие одноклассницы, знакомые? Вдоль пешеходной дорожки протянулся небольшой рынок: лавки со столами под навесом — теперь торговали здесь, а не на углу. Ягоды, овощи, чай, кофе. Я поискал взглядом коробки со жвачками, но не нашел. Эпоха «Турбо», «Бумеров» и «Типпи Типов» ушла, пришла эпоха «Орбитов» и «Диролов». «Турбо» и других я не видел в продаже лет сто, остались лишь «Лав из» — антикварный привет из прошлого. Тучная женщина перегородила дорогу коляской, я остановился, она лениво глянула на меня и отвернулась, не пропустила, коза. Я обошел по выгоревшей на солнце траве, перешел тупиковую улицу, бросил взгляд в сторону проспекта, на открывшиеся с лицевой стороны здания магазинчики — дискаунтер, бытовая химия — и нырнул в арку. Арку утеплили: в дырах, наверняка проделанных молодежью, виднелся пенопласт и армирующая сетка, из пробоины торчал обрывок кабеля.

Я отвлекся от окон и осмотрелся вокруг.

Сам двор изменился более решительно. Пропали островки для сушки белья. Появилась современная детская площадка с песочницей, горками и лазалками. Баскетбольное кольцо. Новенькие скамейки с пластиковым настилом. В торце дома напротив арки открылся ортопедический салон.

Я устроился на скамейке и продолжил рассматривать дом. Вспоминать детство, которое, несмотря на яркость отдельного дня, казалось очень далеким.

*

Жига небрежно оперся о плечо цыганенка, улыбнулся нехорошо и сказал:

— Ха, вот так встреча! Какие люди и без охраны!

Нас разделяло порядка десяти метров, но голос Жиги словно прозвучал у меня под ухом.

Цыганенок посмотрел на товарища снизу вверх и спросил одними губами: «Это тот?» Жига кивнул, безотрывно глядя на меня.

— И что делать будешь, вафельница? Доплюнешь оттуда?

Жига убрал ладонь с плеча цыганенка, и обе его руки повисли вдоль тела, как длинные костяные нунчаки. Я чувствовал его напряжение, готовность атаковать.

У меня сдавило грудь. Я лихорадочно прикидывал варианты отступления, все больше склоняясь к подсказанному окнами второго этажа. Вряд ли мне удастся убежать от длинноногого Жиги второй раз. Драться? Боец из меня немногим лучше, чем вор, к тому же меня пугали диковатые глаза цыганенка — этот будет рвать и грызть даже с дырой в брюхе. Оставалась надежда на то, что все-таки появится кто-то из наших, но она улетучилась с первым шагом Жиги.

— Хана тебе, вафля! А если заставишь бегать — еще больше хана!

Я пулей помчал к подъезду. Добежал до двери и обернулся.

Заводские летели по мою душу, точнее, тело. Не так я представлял начало летних каникул.

Я рванул дверь — домофонов еще не было; появление их и сотовых телефонов все облегчило и усложнило — и юркнул в подъезд. Окутанный запахом мочи и какой-то плесени, взлетел через два пролета на межэтажную площадку и выглянул в окно. Высокое вертикальное окно, разделенное по горизонтали на узкие створки, выходило на козырек с нанесенной на рубероид землей и мусором.

Снизу, скрипнув, открылась дверь. Одновременно с этим из-за края козырька показался цыганенок — он отступил на бордюр, заглядывая в окна. Заметил меня и закричал:

— Он там! На втором!

— Отлично! — победно ответил Жига, эхо его голоса застучало по стенам.

То, что я торчу в окне, похоже, убедило их, что это не мой подъезд. Я пожалел о своей недальновидности — было бы проще, отстань они от меня сейчас.

Только проще не бывает. Ни когда тебе тринадцать, ни когда тридцать три.

Я взбежал выше. На площадке второго этажа не было привычных дверей с номерами квартир. Прямо — глухая дверь с навесным замком, наверное, служебное помещение. Слева — дверь со стеклянной вставкой в верхней половине.

Заводским казалось, что они загнали меня в ловушку. Возможно, так и было. Потому что, если окажется заперта дверь, перед которой я стоял, или другая, которую я видел сквозь грязное треснутое стекло в конце длинного коридора, то мне конец. Хана, как сказал Жига.

Звуки шагов на лестнице. Я прислушался, но не смог понять наверняка, сколько человек поднимается. Что, если они знают секрет? Что, если цыганенок караулит под козырьком смежного подъезда?

Тогда я попал.

Я протянул руку и толкнул дверь.

Она не поддалась.

Тогда я взялся за скобу, прикрученную на уровне роста ребенка и заменяющую дверную ручку, и потянул на себя.

Скрипнули петли, и дверь открылась.

У меня отлегло от сердца. На краткий миг. Тот, кто поднимался по лестнице, не спешил, наслаждался моей загнанностью, но еще один пролет — и меня заметят, если я продолжу торчать в дверях.

Я шмыгнул за дверь и осторожно ее притворил.

А потом, стараясь не шуметь, побежал в противоположный конец коридора.

*

Я встал со скамейки и направился наперерез девушке, появившейся из арки. Тротуара у самого дома не было, только клумбы, поэтому девушка шла по проезжей части.

— Извините, — сказал я, завладев ее вниманием, — можно вопрос? Вы не из этого подъезда? — Она остановилась и посмотрела с опаской, я поспешил объясниться: —Просто я жил здесь раньше, то есть в соседнем дворе… Мы иногда прятались в этом доме, в переходе между подъездами… Интересно вот, остался ли переход.

Она расслабилась и кивнула. Совсем молодая, старшеклассница или студентка.

— Остался. У меня здесь бабушка… жила.

— Никогда больше не встречал таких планировок. Это только на втором этаже?

Девушка глянула на окна между объединенными подъездами с неприязнью и чем-то еще, очень похожим на тревогу. Я списал это на воспоминания о бабушке.

— Нет, на всех. Со второго по пятый.

— Везде коридор между лестницами и квартиры вдоль коридора?

— Да.

Я не нашелся, о чем еще спросить, поэтому поблагодарил и вернулся на скамейку. Девушка прошла до внутреннего угла соседнего дома, свернула направо и позвонила в домофон. Обернулась на меня, я потупил взгляд. Наверное, живет там с родителями, а может, к подруге пришла… да какая разница? Наверное, дело в моих нынешних отношениях, в которых я застрял, будто между этажами или подъездами: ни семьи, ни детей, одни воспоминания о том, чего не случилось. В скользнувшей за дверь девушке была скромная красота и притягательная грусть.

Я немного слукавил, говоря, что больше не встречал подобных планировок. Похожую структуру имели дома-книги на Набережной — двенадцатиэтажки с тремя соединенными подъездами: в левом и правом крыльях находились лифты, в «переплете» — лестница. Правда, квартиры располагались, как и в большинстве жилых зданий, секционно. Дом же, на который я сейчас смотрел, имел коридорную структуру: попасть в квартиры можно было не с лестничной площадки, а из общего закрытого коридора, напоминающего улицу. По этажам коридоры соединялись лестницами.

На этом двадцать лет назад строился мой план: пробежать по коридору до лестницы смежного подъезда и выскочить на улицу, тем самым оставить заводских с носом. Ну, или как минимум заработать фору.

Я прогулялся к подъездной двери и прочитал трафаретную надпись слева от ячеистого окошка:

«2 этаж кв. 1 — 3Б

3 этаж кв. 4 — 6А

4 (замазано) 7 — 9Б

5 (замазано) 10 — 12В»

Номера квартир подтверждали слова девушки: коридоры-переходы и сблокированные вдоль них квартиры были на всех этажах, кроме первого.

О коридорной планировочной структуре и прочих умностях я прочитал в Сети. Там же нашел статью о советском доме-корабле или лежачем небоскребе, легендарном сером гиганте. Четырнадцать этажей, четыреста метров в длину, девять подъездов, объединенных бесконечными коридорами, по которым можно кататься на велосипеде. По одной из городских легенд, «дом атомщиков» (еще одно название: здание возводили атомщики) был способен пережить атомный удар. По другой легенде — а их наросло множество, — в лежачем небоскребе таились пустоты: то ли строители замуровали «лишние» помещения, то ли в скрытых комнатах некогда прятались чекисты — следили за жильцами или пытали политзаключенных. Хватало страшилок и про подвальные помещения….

Но дом-корабль был далеко, я никогда не видел его вживую, а в двенадцатиэтажных домах-книгах не было тайны. Тогда как в доме с аркой жило нечто запредельное, сама сущность этого места нашептывала о переходах в другие миры, совсем как в научно-фантастических фильмах и книгах.

А еще были сны. Кошмары, если точнее.

С этим домом меня связывала незримая нить; возможно, более крепкая, чем я думал.

*

Коридор внушал смутную тревогу.

Квартиры располагались по обе стороны: четыре слева, четыре справа; потертые коврики на пороге; из щелей между косяком и дверью торчали пучки сухой травы, а может, клочья волос — уж больно тонкие. Простенки облюбовали деревянные ящики для картошки, на стенах висели самодельные полки, одежда на крючках — сплошь ватники и бушлаты, грязные, заношенные до дыр, похожие на реквизит. Я пробежал мимо сломанных детских санок с ржавыми полозьями. Что-то прилипло к моему лицу — я почувствовал краткое давление, а потом гадливую инородность на коже. Паутина? Поперек коридора? Я отер лицо, но на ладони ничего не осталось, словно ощущение было фантомным.

Мои легкие наполнял тяжелый воздух запустения: спертый, теплый, плесневелый. Коридор-переход показался мне гораздо длиннее, чем обычно. Я все бежал и бежал — казалось, целую вечность. Это измотало меня.

Я нырнул за ящик и замер на корточках у пыльной стены. А вдруг Жига заметил и теперь скалится, расплющив горбатый нос о стекло? Остро захотелось выглянуть и проверить — если Жига там, за дверью, то я успею убежать, — но я заставил себя не рыпаться; услышу, если откроется дверь.

Поэтому сидел, тихо-тихо. Дверь на лестничную площадку в спасительном конце коридора загораживал другой ящик, так что мне, зажатому между двумя «картофелехранилищами», был виден лишь кусочек коридора: дверь в квартиру и простенки. Ящик слева был достаточно высоким, чтобы не пригибать голову и даже задрать ее и посмотреть на потолок. Я так и сделал.

Потолочные лампы, которых было слишком мало для такого длинного коридора, испускали мутное свечение. На другие источники света рассчитывать не приходилось — разве что кто-то из жильцов распахнет входную дверь: естественный свет добирался сюда в полуобморочном состоянии. В матово-белых плафонах метались мошки, и гибли, и скапливались черным слоем; трупики копились годами, да что там — тысячелетиями, а тот, кто менял лампочки, помнил, как зажглась Вифлеемская звезда. С потолка свисали огарки спичек — черные закорючки на грязно-белом. Плюешь на побелку, скребешь, поджигаешь, подбрасываешь и смотришь, как горит и коптит… или делаешь ноги, потому что взрослые за такое с чувством таскали за уши.

Мои нервы натянулись и подрагивали, по спине бежали мурашки. Я понял, что никогда не был здесь один. Когда играли в прятки или войнуху в пределах нескольких дворов — переход пользовался популярностью, точно подземный тоннель между двумя крепостями. (Странно, я не помнил, чтобы на шум от наших маневров хоть раз кто-то вышел.) Чаще всего я оказывался в коридоре на пару с Гулей…

Гуля был старшим в нашей дворовой компании. После девятого, в прошлом году, ушел в техникум, но там почти не появлялся. Гуля, с его слов, «крутил бизнес»: толкал сигареты и аудиокассеты дальнобоям, которые скучали в медленных, как старость, очередях на пропускных пунктах; всегда был при деньгах, всех угощал и баловал. У него одалживали со всего района — а одолжив, пропадали, часто с концами. Гуля был человеком широкой души и улыбки, прямой и честный. За своих стоял горой. А своими считал весь двор. С заводскими схлестнулся из-за какого-то дворового шкета: шкета зацепила под железнодорожным мостом (граница двух районов) свора Жиги, попинали, попугали, шкет прибежал во двор и рассказал Гуле, Гуля метнулся к мосту и постелил двоих, третий ушел кустами.

Я сплюнул в ладонь потерявшую вкус жвачку и прилепил к ящику.

Один. За ящиком. Прячусь, но уже не понарошку. Если найдут — «пали-стукали» не закончится… А чем? Кровью?

Я подался вперед, чтобы выглянуть в коридор, но снова передумал. Затем глянул перед собой и понял, что дверь напротив моего убежища приоткрыта.

*

Воспоминание текло, как сон, но я проснулся — зная, что чуть позже смогу заснуть и продолжить с того же места, — чтобы сходить за сигаретами. Не курил полгода (пришел к тому, что табачный дым не приносит удовольствия), а вот теперь захотелось.

Нырнул в арку, вынырнул, свернул направо. Со стороны улицы дом подмарафетили: утеплили, поштукатурили, покрасили в болотно-желтый. Когда-то родители продали квартиру в похожем доме после капремонта, преобразившемся внешне, но внутри по-прежнему пахнувшем резонирующей древностью.

Продуктовый тоже обновился, сменил вывеску и начинку. Я купил на кассе пачку тонких сигарет с полым фильтром и распаковал на улице. Сунул сигарету в зубы, похлопал по карманам и вернулся в магазин за зажигалкой.

По пути во двор я зачем-то перебирал в голове короткий разговор с девушкой у подъезда. Что-то добавлял, спрашивал мысленно. «Этот коридор изменил мою жизнь». Что бы она на это ответила, как глянула? А если не так, а: «Этот коридор испортил мою жизнь… пустил по другому пути…»

Выкурил сигарету под сводом арки, поискал взглядом урну.

Скамейку, на которой я предавался воспоминаниям, оккупировала бабушка в платке, из-под которого выбивались рыжеватые крашеные завитки. Я подошел.

— Здравствуйте. Извините, можно вопрос?

Она медленно кивнула.

— Я тут когда-то жил рядом, играл в прятки. Помню, подъезды были соединены переходами. Так и осталось?

Она снова кивнула, будто нехотя.

— А зачем, не знаете? Это коммунальные квартиры?

Глаза бабушки смотрели недоверчиво. Ее морщинистое коричневатое лицо казалось застывшим, залитым прозрачным засохшим клеем, который скрадывал работу мимических мышц; неудивительно — старость. Но все равно мне захотелось побыстрее закончить разговор.

— Общежитие было, — сказала она наконец, глядя исподлобья; голос был глухой и ровный. — Называлось жилье какого-то типа, не помню…

— Малосемейного?

— Наверное. Однокомнатные квартиры. Сейчас некоторые выкупили и объединили комнаты, расширились.

— Ясно. Спасибо.

Я отошел, чувствуя ее взгляд. Выбрал скамейку возле детской площадки. Ставни песочницы были распахнуты, в песке лежало пластиковое ведерко — забыл кто-то.

Я посмотрел на дом, на окна второго этажа.

На меня тоже смотрели.

*

Я почувствовал чей-то взгляд до того, как увидел просвет между дверью и откосом. Кто-то смотрел на меня в широкую щель… или сквозь дверь.

Дверь приоткрылась шире. Наверное, сквозняк — хотя я не чувствовал сквозняка. Воздух был неподвижным, густым, как суп. Настороженную тишину нарушало мое сбивчивое дыхание. А потом что-то еще — как если бы по квартире пробежались на тонких паучьих лапах.

Я нехотя заглянул и увидел тощую фигуру в халате, сидящую за столом спиной ко мне. Она что-то грызла. Я услышал тяжелое дыхание вперемешку с рычанием зверя.

Фигура резко повернулась и продемонстрировала мне огромные плоские белые глаза и желтые искалеченные зубы. Старик — это был похожий на скелет старик, коричневый и сморщенный, как печеное яблоко, халат распахнут на костлявой груди, — смотрел не на меня, а в угол слева у двери.

Возникло чувство, что меня застали за чем-то плохим, неправильным: мне нельзя здесь находиться… Отчасти так и было, но ведь это общий коридор, я не забирался в чью-то квартиру. Не открывал дверь. Всего лишь невольно взглянул.

Старик отвернулся и продолжил грызть. Стол стоял у окна, задернутого плотными бардовыми шторами. Неразборчиво болтал телевизор.

Оцепеневший, я сместил взгляд на прихожую. На стертом паркете, около телефонного столика, валялась куча старых башмаков. В проеме проглядывалась крохотная кухня: темно-зеленый линолеум, деревянные шкафы со стеклянными дверцами, эмалированная посуда. Рядом с проемом — дверь в санузел. Я вытянул шею, пытаясь увидеть больше — угол за дверью.

На кого смотрел старик за столом?

Страх подсказал ответ: «Паук. Огромный паук на длинных лапах из тонких косточек и хрящей».

Меня затрясло, лицо онемело, в горле запершило. Тревога, заполнившая меня до краев, внушала горькую уверенность: скоро случится нечто плохое, а все хорошее потеряет смысл.

Я подался прочь от этой тревоги, выполз на четвереньках в проход, развернулся — и подпрыгнул, вскочив на ноги, когда захлопнулась дверь.

Я даже не обернулся — ни на дверь, через которую попал в коридор, ни на хлопнувшую дверь в квартиру с грызущим стариком. Просто побежал вперед.

Дверь в конце коридора не желала приближаться. Я запаниковал: надо повернуть назад, иначе меня проглотит пространственная воронка — и никто не найдет, сгину без вести. Или найдет, но за тысячи километров от дома, в какой-нибудь Африке, куда меня отхаркнет, разумеется, ничего не помнящего. Назад, назад, пока не поздно! К двери с треснувшим стеклом — только она связывала меня с прошлым, с друзьями, с двором. Я остановился и обернулся.

И тут померк свет.

Я вскрикнул.

За криком пришла выморочная тишина. В ней жили старики, пауки, мое надсадное сердце.

Я не видел двери на площадку — там тоже выключили свет, солнце, каникулы, лето? Не видел ничего. Поднял руку — и не увидел ее. Будто мне выкололи глаза. Коридор исчез. Считай, не было. Я на чем-то стоял, но на чем?

Абсолютная тьма. Реальности больше не было нужды притворяться чем-то еще. Я попал в общую точку бытия, пространство между мирами. Возможно, именно в таком месте сошел с ума мальчик, который обманом не заснул во время джонт-рейса (этот рассказ я прочитал позже).

Сердце бешено колотилось. Я был уверен, что в коридоре — в бескрайней темноте — есть кто-то еще. Совсем рядом, передо мной.

Я будто закуржавел. Чувствовал в себе онемение, теперь — во всем теле. Резко, как по команде, начали трястись колени.

Несколько раз моргнув — тусклые вспышки каждый раз освещали разные места: джунгли, бетонный бункер, заснеженное поле, — включился свет. Лампы потрескивали, как насекомые.

Я попятился на дрожащих ватных ногах.

В конце коридора стояла старуха в коричневом бесформенном костюме. Рыжеватые, вылинявшие волосы были собраны над ее птичьим черепом в колючий пучок. Тряпичную кожу лица покрывали пигментные пятна, похожие на следы от старых ожогов. Нос был маленький и острый, как носовая кость.

Старуха смотрела прямо на меня с дикой ухмылкой на сморщенном лице. Секунду, две, десять — а потом замедленно двинулась вперед.

Я отступал, сотрясаемый необъяснимым страхом.

Старуха наступала от двери на лестничную площадку. Она напоминала марионетку с деревянными ногами — ломано шагала, подергиваясь. В запавших глазницах горели красные огни. Старуха подняла руку — просторный рукав соскользнул, и я увидел бледное сухое предплечье, похожее на голую крысу, увитое черными венами, и маленькую кисть с длинными когтистыми пальцами. Старуха зажала себе рот и приглушенно засмеялась сквозь жуткие пальцы. От этого звука меня едва не вывернуло наизнанку.

Одновременно с этим я услышал другие голоса. Они доносились из квартир. Рыдания, смех, шепот, воркование, какое-то клокотание.

Я уткнулся ногами в ящик и тут же обернулся, потому что за спиной громыхнул голос Жиги.

— Что, вафля? Бабка домой не пустила?

Жига хищно улыбался.

Я не ответил. Даже если бы хотел, не успел бы — все происходило слишком быстро. Слишком страшно.

Краем глаза я увидел, как старуха ускорилась. Это было немыслимо. До этого ее движения отрицали какую-либо стремительность, она надвигалась на меня, точно медленный зомби, но теперь…

Я резко повернул голову в сторону старухи.

Она мчалась на меня, вытянув перед собой костлявые руки, распахнув огромный рот с единственным зубом-крючком.

Я отклонился к ящикам, и старуха, на бегу задев мое плечо костяшками скрюченных пальцев, пролетела мимо и врезалась в дверь одной из квартир.

Я забился между ящиками и вжался в стену.

Прошла минута или несколько минут, прежде чем я понял, что в коридоре тихо, как в склепе.

Я выполз вперед и выглянул.

Старуха исчезла.

Зато не исчез Жига.

— Что это за херня была? — неуверенно спросил он.

Я медленно поднялся, отупело глядя на него. Невыносимо давило в груди. Я снова услышал шум: невидимые жильцы шоркали по потрескивающему паркету, хлопали в ладоши и бормотали.

— Куда она делась? — спросил Жига.

Значит, он тоже ее видел.

Хлопнула дверь, и за спиной Жиги появился цыганенок. Увидел меня и оскалился, как минуту назад его товарищ.

Я развернулся, но стоило мне сделать шаг, как крышка ящика справа от меня с хрустом откинулась.

Я захлебнулся криком, когда из глубин ящика показался тонкий силуэт. Длинный череп, обтянутый жесткой кожей, покрывали завитки некогда рыжих волос — теперь скорее похожие на комки бурой пыли. Руки не имели локтей, а ноги — колен.

Тварь обратила свое твердое лицо, лицо цвета старого пластика, ко мне.

Цыганенок пронзительно вскрикнул, и тварь дернула головой в его сторону.

На пергаментной коже шевелились седые волоски. Смерзшиеся ноздри, холодный рот, алые рубцы вместо глаз.

Я стоял, окаменев от страха.

Тварь, мало походящая на человека, подпрыгнула и прилипла к потолку.

*

— Заклой.

Я поморгал, фокусируясь на пятне перед глазами, розовом с синим. Пятно превратилось в фигурку мальчика лет пяти. Синяя футболка, розовое личико.

— Заклой, — повторил мальчик и показал на песочницу. В другой руке он держал пластиковое ведерко.

— Зачем? — спросил я, все еще больше там, чем здесь.

— Шоб не выблался.

— Кто?

— Песочный.

Я улыбнулся ему, как смог, встал, подошел к песочнице, закрыл одну крышку, потом вторую. Поискал что-то похожее на защелку, но не нашел.

— Так лучше?

Мальчик уже убежал.

Я опустился на скамейку и закурил. В пачке осталось меньше половины. Я не помнил, когда успел столько выкурить. Я многое не помнил из своей жизни, не только мелочи. Весь путь взросления казался заученной краткой биографией. Закончил школу, поступил в университет, закончил университет, пошел на работу... с кем-то встречался, расставался…

Зато помнил все случившееся в коридоре между подъездами, в этом кошмарном потустороннем переходе, помнил в мельчайших подробностях. Но, возможно, эти подробности имеют мало точек соприкосновения с реальностью, потому что я помнил их по снам. Мне часто снится то место и его обитатели. Последовательность действий, за единственным исключением, и мои эмоции (в основном — страх) остаются неизменными. Как и момент пробуждения.

Я осмотрелся кругом.

Что я здесь делаю? Почему вернулся? Потому что…

Потому что никуда и не уходил?

Я снова улыбнулся, и снова вышло неестественно — я почти не чувствовал онемевшего лица.

Нервно докурил, наклонился к урне и затушил бычок о бетонный край. Поднял глаза на дом с аркой, но не добрался до занавешенных темными шторами окон.

Мой взгляд остановился на бабушке в платке, вернувшейся на лавочку перед подъездом.

*

В бескостных движениях твари чувствовалось предвкушение. Она перемещалась по потолку на четвереньках, как раненое животное, которое хочет жить и есть, — ударяясь о стены, сбивая плафоны, срывая серебристую паутину. Тонкие конечности изгибались, широкие ступни влажно пятнали побелку.

Я смотрел, как тварь подбирается к заводским, и не мог пошевелиться. Все тело покалывало — эти уколы действовали парализующе. Я задыхался. Высохшие слезы стянули кожу лица.

Жига и цыганенок тоже остолбенели. У Жиги было такое лицо, будто он по-прежнему не верил, внутренне противился приближающемуся ужасу. Цыганенок присел и спрятал голову между колен.

Жильцы квартир настойчиво колотили в двери, словно оставленные без присмотра дети, которые не могут справиться с замком.

Ужас наполнил меня до краев, стиснул внутренности.

Я видел, как существо спрыгнуло на цыганенка, повалило его лицом в пол и уселось на спину. Лицо твари сморщилось, тонкие бледные губы растянулись, и острый кривой зуб властно заблестел в свете ламп. Тварь просунула под лицо мальчишки тонкие косточки пальцев, приподняла кудрявую голову, склонилась и ткнулась мордой в щеку добычи. Она пила кровь, совершенно не заботясь о втором подростке, Жиге, который поверил и теперь, не в силах пошевелиться, смотрел, как тварь высасывает жизнь из его товарища. Первые секунды цыганенок пытался вырваться, скинуть существо. Потом затих, выпитый на четверть, или на треть, а может, уже наполовину. Перестал взмахивать руками.

Тварь подняла голову и зашипела, и я подумал о летучих мышах, о бескрылых летучих мышах.

Жига шарахнулся в сторону. С ним случилась истерика.

Двери распахнулись, все разом. Врезались в стены и ящики с оглушительным стуком.

Из квартир медленно, мешая друг другу, выплыли старики. Что-то похожее на стариков. Раздутые черепа, уродливые лица, какие-то волокнистые соединения вместо волос, кожа, покрытая песчаной коркой. Они обступили Жигу, протянули костлявые руки, схватили за его маленькую круглую голову, за лоб, за уши, за соломенные волосы, и выкрутили ее, как лампочку…

В какой-то момент я закрыл лицо руками.

*

Эта сцена преследовала меня в ночных кошмарах. Но теперь, сидя на лавочке под окнами старой пятиэтажки… нет, намного-намного раньше, я задался вопросом: может, я видел это — смерть двух мальчишек — только во снах? Это были мои воспоминания или что-то маскирующееся под них? Не поработало ли здесь воображение впечатлительного подростка, обожающего фильмы о вампирах и оборотнях? (Фильмы, в которых герои не могут перебежать мост, потому что он постоянно удлиняется; фильмы, показывающие темную сторону телепортации.) Что случилось в переходе между этажами на самом деле? С годами сосущая кровь тварь и хищные, похожие на стариков существа потеряли убедительность, перестали быть правдоподобными. Нет, я не сомневался, что видел что-то странное и пугающее, но именно страх мог придать этим странностям сверхъестественный оттенок.

Со временем воспоминания — та их часть, в которой жильцы малосемейки, жуткие старики, убивают Жигу и цыганенка — расщепились на два разных сюжета. Как фильм с альтернативной концовкой. Вы наверняка слышали, что иногда снимают несколько вариантов финала, а потом, на тестовом просмотре, выбирают тот, что пойдет в кинотеатры. С моими воспоминаниями случилось что-то похожее. Присутствовала и другая версия. Я зачислил ее в разряд «вот что произошло на самом деле». Так было проще.

В другой версии Жига и цыганенок не умирали.

Открылась одна дверь. Затем еще одна. И еще. И еще.

Старики выбирались из своих берлог, заполняя коридор между мной и заводскими.

Это были тощие люди с пигментированной кожей. Ноги — тонкие коричневые кости. Узкие плечи. Высохшие черепа. Коричневые, желтые, серые лица. Старики были разного пола, не всегда различимого. В халатах, в костюмах, в ночном белье, совершенно голые, как покойники. У кого-то в руках были стопки пожелтевших газет, у кого-то мусорные ведра. Кто-то молчал, кто-то беззвучно шевелил прозрачными губами, кто-то шептал, кто-то верещал тонким голосом. Они ковыляли, шаркали и шлепали по коридору.

Одни старики жались к стенам. Другие ползали на четвереньках, будто потеряли что-то. Третьи вскидывали к потолку руки, приседали и выпрямлялись. Старик в выцветшем халате уселся на пол и засунул пальцы левой ноги в темную дыру в бороде. У него были большие, с прожилками, глаза, совершенно безумные.

Несколько стариков, пошатываясь, точно деревянные куклы, двинулись к Жиге и цыганенку. Сбились в кучу. Стали толкаться и принюхиваться. Они не источали угрозу. Не били и не кусали. Просто мыкающиеся фигуры. В тусклом свете я видел, как группа стариков медленно кружится вокруг заводских.

Сцена была абсурдной, пугающей, а мое участие в ней — роль зрителя — казалось кем-то запланированным.

— Нет, — прошептал я, а может, только подумал.

Повернулся, преодолевая болезненный ступор, и пошел прочь. Сначала едва переставлял ноги, потом побежал — Жига и цыганенок наверняка сделали то же самое, и я спешил их опередить.

Дверь на лестничную площадку приблизилась, распахнулась.

Я скакал через три-четыре ступени. Хватался за перила и не оглядывался.

Толкая тяжелую подъездную дверь, я был уверен в двух вещах. Они исключали друг друга, и обе страшили до умопомрачения; уверен, будь у меня время их осмыслить, особенно вторую, я бы сошел с ума.

Я был уверен, что дверь не откроется. Никогда.

Я был уверен, что, открыв дверь, обнаружу за ней неизвестный мир — острова и континенты, океаны, населенные безумием… увижу их с высоты птичьего полета, рухну вниз.

Я выбежал из подъезда, увидел знакомый двор, оглянулся и…

*

Проснулся.

Настоящий кошмар имеет границы. Из него нельзя вырваться раньше срока. Иногда — нельзя вырваться вовсе. Коридор замурован.

Открыл глаза. Снова закрыл.

*

С годами я убедил себя, что испугался… старости.

Разве не так мы, особенно в детстве, смотрим на чужую старость? Как на печать чего-то опасного, слишком близкого к смерти. Мне кажется, я смотрел именно так. У меня не было бабушек и дедушек. Не было точек соприкосновения с этим уставшим закатным миром с доброй, любящей стороны… Мои мысли о старении, о возрасте, были темны, неподвижны, болезненны. Если к этому вела жизнь, то — зачем? В чем смысл? Я пытался его найти — или обманывал себя, что пытаюсь, — и не находил.

*

Я выбежал из подъезда. Выбежал в прошлом и настоящем, в воспоминаниях и внутри чего-то липкого и радужного, похожего на пузырь мыслей.

Но куда попал? Может, коридор поменял меня с кем-то местами? Жизнями?

Я не помню, как прошли те каникулы. Почти не помню, как повзрослел — какие-то тусклые мазки и отголоски, будто выбежал из подъезда только вчера. Сегодня. Сейчас. Выбежал уже взрослым, оставив в коридоре двадцать сгоревших в секундной вспышке лет. А все воспоминания об этих двадцати годах — всего лишь световые пятна; сморгнутся, уйдут. Не помню многого… Впрочем, я повторяюсь.

Сигаретная пачка в моих руках была пуста. Я поднялся с лавки. Одновременно со мной встала бабушка в платке и двинулась к подъезду. Тому самому, одному из двух.

Я смял пачку и швырнул в урну. Направился к арке.

Думал о коридоре… переходе между мирами, разнящимися в едва уловимых деталях. Между молодостью и старостью. Между привычным миром и миром, где неведомые сущности носят человеческую кожу, как одежду.

Я нырнул в арку, перешел дорогу и зашагал в направлении школы. Обернулся, глянул на окна. И вздрогнул.

Как она добралась до квартиры так быстро? Человек — даже молодой и здоровый — не способен на это.

К грязному стеклу второго этажа прилипло коричневатое лицо, обрамленное тусклой медью волос. Лицо маячило в окне — низко, у самого подоконника. Словно резиновая маска, которая уже не облегает голову. А потом из темноты проступило другое лицо: острое, длинное и худое, цвета старого пластика, с зарубцевавшимися глазами, знакомое по кошмарам.

Комментариев: 3 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)

  • 1 Упырь Лихой 26-06-2020 17:23

    В пятиэтажном доме, где прошло моё детство, у каждого подъезда был отдельный вход в подвал с клетушками отдельных камер, где хранили банки с закрутками и разный хлам. Как правило, взрослые запирали эти входы на ключ, но мы, дети, знали секрет - подвал под всем домом был сквозной, и, войдя через любой подъездный вход, можно попасть в любую его точку. В одном из подъездов ведущая в его тёмные недра дверь не запиралась, и мы с пацанами часто там лазили и играли в прятки (это было по-настоящему страшно).

    На исходе летних каникул кто-то из ребят нашёл в одном из раздолбанных подземных помещений человеческий скелет. Взрослые сначала не верили, потом спустились вниз и убедились в том, что это действительно так. Приезжала милиция, скелет вынесли на одеяле и положили под деревом во дворе. Это была молодая девушка, изнасилованная и убитая (дело было в 90-е). Потом его увезли, а мы с пацанами зареклись есть с этого дерева абрикосы и несколько дней боялись спускаться в подвал.

    Даже как-то неожиданно спустя столько лет прочесть рассказ о той же эпохе и с сюжетом, в основе которого лежит образ потайного перехода между подъездами.

    Учитываю...
  • 3 Упырь Лихой 25-06-2020 19:44

    Добротная городская "страшилка" на тему детских воспоминаний, которые со временем затягиваются паутиной сомнений и рациональности, но никуда не уходят по-настоящему. Не каждый способен вернуться туда, где когда-то пережил опыт сверхъестественного - а вдруг это произошло на самом деле? Но вернуться нужно - чтобы взглянуть в глаза собственному страху, и тогда...

    Надеюсь, герою рассказа удастся явить своим будущим внукам светлую сторону закатной поры человеческой жизни, и хотя бы в этом обрести смысл собственного существования.

    Учитываю...