Lockbox, 2015

Все примечания в тексте являются частью художественного замысла. К прочтению обязательны.

ЕСЛИ ОТТАЛКИВАТЬСЯ БОЛЬШЕ НЕ ОТЧЕГО, оттолкнитесь от этого: Эдгар знал всегда [1].

*

Он набрел на руины случайно — просто свернул на улицу, которая узилась с каждым шагом пока, в конечном счете, не нырнула в изрытые колеи и не ударилась в глухой тупик. Неизвестно, что выманило его в ту сырую октябрьскую ночь [2] — приглашение на новоселье или желание помочь с переездом? Сам Эдгар, выдержав драматическую паузу, говорит, что еще долгое время не замечал ни одного дома. А потом, как будто земля ушла из-под ног — и он вдруг понял, что стоит в развалинах чего-то, что изначально принял за собор. По словам Эдгара, они больше всего напоминали аббатство, низвергнутое [3] под землю и пробывшее там долгие века.

Над Эдгаром все смеялись, говорили: слишком уж близко к сердцу он принял наш курс готической литературы. «Не встречал ли он пожилых джентльменов с бородами длинной в сорок ярдов? — любопытствовал Томас. — Не видел ли женщин, плакавших средь пустоши?» Эдгар обозвал его идиотом и сказал, что ни пустошей, ни страждущих душ, ни других приглашенных не видел. А потом перевел взгляд на меня. По тому, как приподнялись уголки его рта, я поняла: он уже думает о том, как мы пойдем в эти забытые богом руины и уединимся там, где когда-то был дом — очаг, от которого остались лишь вросшие в землю и никому не нужные развалины.

Однако, в отличие от Эдгара, отнеслась я к этому безымянному месту не так легкомысленно, и прежде, чем отправиться туда, хотела разузнать побольше. Эдгара я знала три года. Шел наш последний год в университете, который мог быть и последним в наших отношениях в случае, если я не поеду с ним в Лондон[4], а Лондон я ненавидела так сильно, что никакая любовь к Эдгару не могла изменить это чувство. Пробивной и беспрецедентный, Эдгар был гораздо напористее меня, мог, к примеру, с криком ворваться на церковную службу и осыпать прихожан вопросами, выходящими далеко за пределы их понимания [5].

Несомненно, говорила я, — в это время Эдгар смотрел на меня c безграничным терпением, как могу смотреть только влюбленные [6], у этих руин должно быть название. Все в мире как-то названо, включено в реестр и занесено в каталог. Днями мы сидели в библиотеке, копаясь во всех попадавших в руки старинных фолиантах и докучая библиотекарей вопросами: не знают ли они чего-нибудь об этом месте. Ответ всегда был отрицательным, но я видела правду в их глазах. Я будто слышала, как невысказанные слова царапают уголки их сомкнутых уст. Наконец, полностью разуверившись в их знаниях, я отклонялась. Мы у полок из орехового дерева — в куче старых книг и больших карт, разложенных на его коленях. И как бы близко я ни пододвигалась, Эдгар притягивал меня еще ближе и одновременно проводил длинными пальцами по сгибам страниц. Это были оригинальные карты, для «пущей сохранности» переплетенные в книгу, и я различала шелковистые чернила и шероховатую бумагу. Чудилось, что от тепла наших сплетенных рук карты таят, становясь недоступной мечтой для любого, кто придет после нас. Когда Эдгар наклонился, чтобы поцеловать меня, я почувствовала средним пальцем линию реки Тайн и отстранилась от них обоих.

— Эксхем [7], — выдохнула я.

— Возможно, — ответил Эдгар, и я не поняла, чем он недоволен больше. Вот только чем? Неудавшимся поцелуем или точностью моей догадки?

Если верить легендам, Эксхемский монастырь давал кров худшим из худших; залы его называли домом самые развращенные твари. Не мог же Эдгар найти давно погребенный монастырь. А если все-таки смог? О, не отрицаю, мое сердце застучало быстрее от одной мысли об этом. Предположим, мы, или я одна, найдем руины Эксхемского монастыря и докажем, что все дурная слава вьется за ним не с пустого места? Да это невозможно, — говорила я, а сама всей душой желала найти его.

— Там неподалеку живет твоя тетя?

Вопрос был риторическим. Эдгар взял меня за галстук и притянул — и уже не до бесед о руинах или чем-то еще… лишь нежность губ и языков.

Эдгар подразумевал мою тетю, жившую неподалеку от Эксхема. Тетя овдовела и провела в одиночестве немало лет — больше, чем кому-либо хотелось считать…

Когда Эдгар взглянул на меня поверх очередной стопки изучаемых книг, мне показалось, что он уже позабыл о предмете наших исканий. Однако он спросил, не хочу ли я поехать? Весь такой уверенный, он говорил, что название руин не играет никакой роли и что ему просто хочется показать их мне; он хотел, чтобы я увидела, как свет заходящего солнца заполняет образовавшуюся в земле впадину, и полюбовалась пересыхающим с приходом вечера золотым омутом. Заодно можно было бы навестить тетю… но любая мысль об этом повергала меня в панический ужас. С чем это связано — ума не приложу. Тем более, сравним визит к тете с нашим пункт назначения… Хотя, возможно, мысли о ней натолкнули меня на рассказы о блуждающих в одиночку, незримых женщинах.

По настоянию Эдгара я взяла фотоаппарат — и мы помчали на юг, оставив Эдинбург далеко позади [8]. Земля стала дикой, улицы уступили место бездорожью. Мысль о том, что Эдгар мог попасть сюда, просто повернув не в ту сторону, сбивала с толку; то, что он невесть где провел выходные, и история о встрече с друзьями в новом доме внушали опасения, но, когда Эдгар припарковался и повел меня в глушь, я, очарованная раскинувшейся перед нами панорамой, не смога высказать и слова. Все, как он говорил: такое невозможно представить, такое надо только собственными глазами. Больше всего оно напоминала затерянный в песках город, тянущийся из недр земли к центру мироздания, а вокруг — омут, не дающий мимолетным крохам солнечного света раствориться в земле.

Сквозь сухую, рассыпчатую землю проглядывали ласкаемые ускользающими солнечными лучами стены. Я различала окна, двери и даже остатки покатой крыши. Эдгар схватил меня за руку и потянул вниз — в само здание, по осыпающимся от ветхости каменным ступеням. Он наблюдал за мной с лестницы, покуда я там блуждала. Над нами возвышался остов огромного зала, накрытый куполом сумрачного неба. Передо мной, в объективе фотоаппарата, одна за другой представали картины упадка. В развалинах становилось все темнее и темнее. Но вдруг, что озарило руины — всего лишь иллюзия вызванная приятным ощущением: обняв сзади, Эдгар коснулся губами моей щеки и уха. Он стоял, вминая грязь. Земля там пахла вечностью. С полуулыбкой я наблюдала за тем, как Эдгар поймал выроненный мной фотоаппарат и осторожно отложил его в сторону. Куртке и брюкам повезло меньше. Эдгар был неутомим. Земля, если на нее давить ладонью, пульсировала странным теплом, как будто под верхним слоем текли ручьи крови, и сыпалась сквозь пальцы. Некоторое время спустя, мы вернулись на ту высокую лестницу, словно упоенные окружением и обществом друг друга [9]. В лунном свете все ступени казались целыми. Вместо рассыпающиеся на глазах обломки — гладкие, вымятые столетиями ступавшими по ним ногами. Это было совсем не то, что мы видели, когда спускались: ни одна из них не крошилась.

Я не могла выкинуть руины из головы и хотела вернуться туда. Помню, даже во сне — в ту ночь мы решили переночевать в маленькой гостинице типа «постель и завтрак» в ближайшем городке[10] — я словно слышала, как низвергнутое здание приглашало в свои залы. Я вернулась на его осыпающуюся лестницу, но встретила там не Эдгара, а женщину, точно окутанную тенями. Я держала складку ее платья, и старинный шелк струился под пальцами. Под пальцами ли? Она была выше меня, стояла очень близко и глядела так, словно бы знала меня — словно встречала раньше, но никак не могла вспомнить где. Седовласая женщина казалась нереальной, и я принимала ее за тетю, пока так не разомкнула губы и не вдохнула, словно вобрав в себя мир.

— Это, — прошелестела она голосом, ничем не напоминавшим голос моей тети, — Неправильно.

Губы ее не двигались, но слова я слышала отчетливо. Было непонятно, происходило ли все во сне или наяву. Хотелось спросить у нее — внести ясность. Она обошла меня и зашагала вниз по ступеням. Что-то забавное было в ее движениях…

— Ночная лестница, — проронила она, проходя мимо. шелк ее платья высвободился из пальцев, словно ускользая от меня. Он струился за ней стекающими по каменным ступеням черными ручьями. Ослушаться я не могла. Подниматься обратно или стремглав покинуть руины я не могла — ноги словно сопротивлялись этому, — а потому оставалось только лишь покорно идти за ней [11].

Подземные переходы, по которым мы путешествовали, озаряло желто-зеленое болезненное свечение, словно где-то над нашими головами порхали светлячки. Однако женщину свет словно обходил стороной. Она — камея с призрачным силуэтом, воплощение отсутствия как такового, — словно находилась вне реальности. Но чем дольше я смотрела на нее, тем лучше различала клубившиеся в ее тени образы. Воздух, казалось, наполняли гигантские темные вихри, как будто внутри нее копошились неведомые существа со множеством конечностей. Я решила довериться ситуации — насколько бы виденное не отличалось от всего, с чем я сталкивалась прежде. Я проследила, как одно из существ движется вниз по позвоночнику призрака, туда, где, судя по всему, соединялись бедра. Там оно свернулось клубочком, как в гнезде, и оскалило зиявшие антрацитом клыки. Черное на черном и еще чернее[12].

И как это понимать? Разве может женина статься обителью для этих существ?

Она свернула за угол и исчезла из виду. Я запаниковала —стало жутко не по себе, будто из легких разом вывели весь воздух, будто на меня обрушился целый мир. Я ускорилась, но не нашла ее и за поворотом. Неподалеку раздались крики.

Маргарет! [13] Я хотела позвать ее, но имя застряло в горле.

Господи, все, как в балладе:

Меж пленных и вольных ступает леди-демон.

Крадется, приближаясь по крови пролитой.

Леди-демон (1512) [14]

В конце коридора была дверь. Зазоры наполнял все тот же болезненный свет — столь яркий, что я видела даже царапину на туфле, служившую напоминанием о первой встрече с Эдгаром: в тот день, я, помнится, машинально откинула в его сторону камень, отчего и у Эдгара на ботинке появилась похожа метка. Я прикоснулась к двери, под руками, судя по ощущениям, ярились огонь и лед. Из-за двери раздавались крики, какие можно услышать только в ночном кошмаре, словно бы там расчленяли еще живых людей. На двери были вырезаны символы, правда, настолько истершиеся от времени, что разобрать их было практически не возможно [15]. Я вообразила нож в неумелый руке, вообразила, как каждая насечка вызывает по ту сторону двери новый крик. Щеколда была ледяной и не поддавалась, как бы я не налегала. Устояла она даже перед ударом плечом.

Проснулась я от того, что упала с кровати и ударилась плечом. Не понимала, где нахожусь, пока Эдгар не свесился с кровати и не коснувшись моего обнаженного плеча. В ответ я съежилась и поглубже зарывшись в одеяло. Плечо болело. Взглянув на него, я увидела синяк, которому там, как ни крути, взяться было неоткуда. Ему удивился даже Эдгар: он был по-настоящему взволнован, ведь уже тогда что-то знал, но не мог рассказать. Однако отметина эта удивила его не меньше, чем меня. Он снова прикоснулся ко мне, синяк, свежий и воспаленный, был теплее остальной руки [16].

При дневном свете руины казались другими, не столь враждебными, но и не сказать, что благорасположенными. Я думала, что на ступенях будут следы, но, кроме напоминаний о нашей возне с Эдгаром, каких-либо признаков, что кто-то наведывался туда, не было [17]. Я повлекла Эдгара по коридорам, увиденным во сне, и мы нашли дверь, это ужасную дверь, и Эдгар…

Руки его легли поверх моих, мы вместе взялись за руку. Она, как и во сне, пылала огнем и морозила льдом одновременно, однако быстро покорилась совместному напору. В лицо ударил невыносимый смрад, я уже было отшатнулась, но Эдгар толкнул меня внутрь [18]

Склеп был огромен, вдоль стен высились гробы, повсюду бегали крысы. На некоторых гробах были начертаны имена, другим повезло меньше. И все были закрыты, цветы, лежавшие перед тремя из них, рассыпались в прах. Эдгар отошел в сторону, стараясь разобрать несколько имен, словно разыскивая среди мертвецов кого-то из знакомых [19].

Пол завибрировал. Вибрация эта ощущалась так сильно, что я откинулась к противоположной стороне склепа — и вниз, по другой лестнице: в самое сердце монастыря, в глубочайшие подвалы, где творились самые немыслимые вещи. В тот момент я не отрицала ничего из того, что видела — принимала все, бесконечные страдания, которыми ныне и вовеки правила Маргарет Тревор, за то, чем они и были на самом деле. Но разве могут подобные святотатства иметь место в нашем веке? Возможно, они заключены в некий круг [20], который разворачивается через центр вниз вовне, потом вновь смыкается, вновь разворачивается и так несчитанное количество раз? То, что зародилось здесь, вечно.

Пугало, что несмотря на все ужасы, учиненные Маргарет Тревор, ей поклонялись и возносили хвалы в руинах, залитых кровью по ее прихоти. В легендах упоминалась, что она покровительствовала древним культам, но никогда не перечила мужу. Но здесь, в бесконечно кошмарном подвале с насквозь прогнившими перекрытиями, она была богиней из золота и серебра, а муж ее — подобострастным ревнителем. Он закрывал руками лицо, будто неспособный вынести подобного великолепия, она же вскрывала тела [21], лежавшие перед ней на алтаре и взывала к тому, что древнее нашего мира.

И на то, что явилось по мановению ее рук, память навесила три замка. Едва я пытаюсь вообразить это, как тут же все темнеет, а по жилам будто начинает струиться ледяная вода [22]. Это вовсе не значит, что кровь во мне застывает, а сердце перестает биться — мне даже не могу вообразить то, как много узрела. Виденное надежно заперто.

Когда мы покидали руины, облака рассеялись, и солнце светило тускло. Оглянувшись [23], мы не заметили ничего необычного. Эдгар рассмеялся, взял меня под больную руку, и мы зашагали к машине.

— Даю голову на отсечение… — он замолкает, словно забыв, что привело нас сюда.

В ответ я хмурюсь — тоже почти ничего не помню, ведь была ночь, и мы спали, и — это был всего лишь сон.

Но леди Маргарет шепчет губами Эдгара, а я помню жар расступающегося древнего песка, словно меня, или нас, принесли в жертву на том алтаре. Она смеется. Я просыпаюсь проснувшись и, как всегда, практически ничего не помню — ведь все это тоже за тремя замками.

Эдгар говорит, что должен помочь друзьям с переездом, я практически не предаю этому значения. С ними он был знаком гораздо дольше, чем встречался со мной, и некоторые из них даже не в курсе, что у него есть девушка. Я не возражаю, потому что учебу никто не отменял, и работы, и срок сдачи некоторых работ изменить нельзя, так что я проведу время с пользой. Я вспоминаю прошлую неделю. Многое мы успели сделать тогда, хоть и не физически. А потом Эдгар возвращается, целует в уголок рта…

(Блеск клыков, и он сворачивается в колыбели ее бедер, ожидая рождения, предвкушая освобождение — невысказанные слова, застывшие в уголке его рта, его пасти).

Он заблудился, как глупец, смеется он, и не нашел их дом, зато нашел место, которое я непременно должна увидеть. Место, куда он хотел меня взять.

Эдгар знал всегда. А я…

Нет… [24]

*

Жила на свете шлюха, любила убивать:

Но гадостей о ней до нас молва не донесла.

Леди-демон(1992) [25]

Примечания

[1] О том, когда Эдгар разузнал все подробности, можно спорить бесконечно, но по-моему, какой-то определенной точки отсчета, от которой можно было бы оттолкнуться, не существовало в принципе; Судя по всему, знание Эдгара с самого начала было, как то требует теория о вечном возвращении (см. 20) — то есть он мог столкнуться с этим знанием при очередном круговращении

[2] Многие интересовались, было ли что-то вообще; Доказательств, подтверждающих или опровергающих это «событие» у меня нет; знаю только, что Эдгар уехал около 18:00 пятницы и не возвращался до 14:00 воскресенья. Он сказал, что друзья, с которыми он общался дольше, чем встречался со мной, переезжают и просят его помочь, но, глядя на его руки, могу точно сказать: он даже не приступал.

[3] Низвергнутое, он произносил это так, как будто аббатство намеренно разрушила чья-то могучая рука.

[4] Если интересно, почему именно — читайте мою брошюру «Ужасный Лондон» (Меридиан, 2012). Там, дорогой читатель, отвратительно все, кроме еды; теплое пиво и пережаренная картошка соврать уж точно не дадут.

[5] Эдгар был отнюдь не религиозен, поэтому-то и его интерес к аббатству показался мне более, чем странным. Да и вряд ли он стал бы выдумывать подобное, даже если бы хотел добиться моей благосклонности. А учитывая то, что в его распоряжении было нечто больше, чем моя благосклонность, то дурачить меня не имело никакого смысла. Ужасно осознавать границы повествования и все равно втянуться в него.

[6] Был ли он действительно влюблен? Или то было просто частью истории, которую он рассказывал?

[7] Слухи, ходившие об Эксхемском монастыре, были темой моей курсовой, (в подобное просто невозможно было поверить). Конечно, в мире и без того творились ужасные вещи, но мне не верилось в истории о злодеяниях, которые, если верить слухам, вершились в Эксхеме. Инбридинг, заточение в клетки, сшивание двух тел. Слоноподобные формы, местами вытянутые, местами раздутые. Все это казалось мифами и легендам, уцелевшими лишь в обрывках баллад и историях о приведениях. Воображение перекраивает все, включая политику и культуру. Быть может, их в первую очередь.

[8] Мы ехали на юг примерно два часа, определить точную геолокацию руин мне не под силу. Мы были недалеко от реки Тайн и проехали через лес — наверняка, заповедник Уайтли-Мур. Чего-то более определенного я уже не помню.

[9] Прости мне эту вольность, читатель. Если бы речь шла о вымышленных событиях, я бы ни в коем случае применила подобный штамп. К тому же, стараясь как можно достовернее передать факты, я хотела рассказать и о моем увлечении Эдгаром.

[10] Я не помню названий ни города, ни гостиницы, только сами места: маленькие, проникнутые духом старины, очаровательные — помню во всех деталях. Хозяйку гостиницы звали миссис Берд, но, не зная названия города, найти ее не смогу. Берд — такая же распространенная фамилия, как, скажем, Смит.

[11] Учитывая природу сновидений, возможно, описывать это глупо, но, не включив в повествования элемент сновидения, я погрешила бы против истины, какой воспринимаю ее по сей день. Я и теперь не могу забыть скользящий между пальцами шелк и болезненно-желтый свет.

[12] Если так вам станет понятнее, виденное мной напоминает ощущения пилотов: сенсорные иллюзии, возникающие от монотонности пейзажа. Не то чтобы мне доводилось летать, но, глядя на все эти спирали, я начала покачиваться и спотыкаться, точно пьяная, хотя мы не пили.

[13] Леди Маргарет Тревор из Корнуолла. Была замужем за вторым сыном пятого эксхемского барона. Было то в примерно в XIV-XV вв., установить точное время мне, как и многим до меня, не удалось. Видимо, она не желала соотноситься с каким-либо конкретным промежутком времени, однако совершенно непостижимым образом оставила след в преданиях не менее одиннадцати культур — и нигде о ней не ходит такой упорной молвы, как на границе с Уэльсом. Дети по ночам до сих пор боятся, что она вытащит их из постелей, уволочет в подвалы монастыря и будет резать на части, мучать и скрещивать между собой.

[14] Отрывок из баллады «Леди-демон»; из сборника Э. Дрейка «Баллады с валлийской границы» (1650) г.

[15] Наследие друидов и древних римлян, но на дереве было выгравировано не ПРИЮТ или СТУПАЙ ПРОЧЬ, ничего такого драматичного или обыденного. Когда я попыталась воспроизвести их на следующее утро, у меня возникло странное ощущение, что я уже писала эти слова прежде. Magna Mater — о, Великая Мать.

[16] Плечо болит до сих пор. Меня осмотрел целый полк врачей, ни один из которых не сказал ничего определенного. Эдгар припомнил Фродо Бэггинса и его болезненное ранение на Заверти. Но мне было не до смеха, уж слишком близко он подобрался к сути; Отметина напоминает мне о происшедшем, впрочем, не будем вдаваться в подробности.

[17] Разум, ничтоже сумняшеся, объяснил это тем, что у Маргарет было длинное платье, которое и замело ее следы. «Меж пленных и вольных», так начинается баллада. Одна среди кошмаров, только я вырвалась на свободу. Только я.

[18] Мы уверены, что при свете дня ничего ужасного не случится, истинные ужасы вершатся во мраке ночи, только так и никак иначе, но дневной свет ни от чего не защищает. Люди продолжают исчезать и при свете полуденного солнца. Дневной свет придает призракам материальность, мы не спали, когда видели все это.

[19] Когда впоследствии я поинтересовалась, Эдгар не смог вспомнить ни одного имени. Я спросила, были ли среди них Де ла Поэры или Шрусфилды, но он не помнил, и чем больше я спрашивала, тем больше сходил с ума. Он то помнил, то не помнил.

[20] Представление о вечном возвращении или повторении, зародившееся в Египте и Индии, позднее было развенчано Бланки (1871), Эддингтоном (1927), Блэк Элком (1961), Хокингом (2010) и, разумеется, Пиццолатто (2013). Бывали ли мы тут раньше? Бывали, но вспоминать я не хочу.

[21] Тела. Те, что она получила благодаря скрещиваниям, притягивающие божественное в его наивысшем проявлении. Не могу. Даже здесь.

[22] О, если бы все этим и ограничивалось; три замка и ледяная вода, драматично, не правда ли? Но у меня, кто бы сомневался, есть ключи от этих замков. Маргарет вживила их мне под кожу, так что я всегда могу вернуться в то место, где она призывает в наш мир темнейшие порождения вселенной. Она вскрыла тело так, будто повелевала расступиться песку, и я ощутила жар египетской пустыни. Скользя по рукам леди Маргарет, проникая под кожу, зашуршали скарабеи. Она окрасилась в цвет лазури, подобный тому, которым египтяне расписывали потолки гробниц, а греки окрашивали крыши, переливчатой как сумеречное небо. А все скарабеи сделались ее звездами. Она излучала сияние, подобно небосводу, а тело ее и лежащий перед ней мертвец порождали новую, непостижимую жизнь. Мир наполнили невиданные существа, (у каждого из них было не менее восьми ног), заставившие всех поклониться им — всех, кроме Маргарет. Эти наводящие страх создания сами поклонились ей. Когда Эдгар в благоговении не поклонился им, они схватили его ужасающими, перекрученными руками. Я думала, они заставят его встать на колени в кровавой слизи, — и, возможно, именно так они и намеревались поступить, — но он вырвался. Мы встретились взглядами, он знал, знал и провалился в эту отвратительную, всепожирающую пасть. Маргарет стояла, массивная, как Кибела, распираемая готовящейся явить себя жизнью. Эдгар, мой Эдгар. Когда его наконец извергли обратно из невообразимым образом распахнувшейся пасти Маргарет, он стал другим, познал то, что другим знать пока не дано.

[23] Никто не поручится, читатель. Мы не стали и одновременно стали песком.

[24] Пока нет.

[25] Размещено пользователем Daemon-marg в ответ на «Ее история» на BBS uk.history.myths.legends.wales (11/1/92)