DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

ПРОКЛЯТИЕ

Иван Русских «Неведий»

1

Мама не всегда была верующей. Иисус Христос явился к ним в дом осенью девяносто первого вместе со слякотью, вечно простуженным небом и гибелью папы, огорошившей не только родное село и военный городок.

Похороны запомнились Даньке замерзшими ногами, промозглым дождем и сырыми комьями глины, летящими в гроб. Из толпы селян сквозь рыдания матери доносились реплики:

— Не мучился Захар.

— Надо думать! КамАЗ же!

— Марковны-то нету. Совестно, поди…

— В области она, к адвокату поехала.

— Тише вы! Не на рынке!

Если бы десятилетний Данька знал, что натворит сын Марковны дядь Толя, то он залез бы в папину грузовую машину и переехал обидчика. Сразу после случая с мамой. И не важно, что ноги до педалей не достают.

***

Дядь Толя все время балагурил. Называл Даньку мужиком, а когда стали показывать диснеевские мультики про спасателей — бурундучком. Благодаря своему длинному носу дядь Толя и сам походил на мультяшного утенка.

Он часто наведывался, когда папа был в части, просил газету с телепрограммой или бросал маме нечто вроде: «Зин, напомни своему, что в субботу мы на рыбалку!» Для Даньки у него всегда находились конфеты.


Однажды Данька забежал домой попить. Кончался август, смеркалось раньше, и он все время проводил на улице, прощаясь с летом.

Взбежав по крыльцу — папа накануне перестелил его, и ни одна досочка не скрипнула, — Данька замер. Из-за приоткрытой двери звучал голос мамы.

— Пусти! — Мама говорила так, словно запыхалась после долгого бега.

Данька медлил, внезапно оробев. Послышалась возня, громкое сопение, глухой удар и тихий возглас дядь Толи:

— Сдурела?!

Что-то металлически звякнуло.

Опомнившись, Данька пробежал холодный коридор и распахнул дверь в кухню. Навстречу выскочил раскрасневшийся дядь Толя. Отстранив Даньку, он слетел по крыльцу и выскочил со двора, хлопнув калиткой.


Мама стояла, прислонившись к стене. Ненамного выше Даньки, стройная и простоволосая, она походила на девочку. Верхние пуговицы платья были оборваны, и, прежде чем мама запахнулась, Данька различил светлые ареолы грудей. Неподалеку валялся нож, к лезвию прилипла картофельная кожура. Пахло жареным луком.

— Что случилось? — Данька бросился к ней.

— Все хорошо.

— Куда убежал дядь Толя?

— Он… У него молоко на плите. — Мама истерично хохотнула. — Поставил и забыл. Представляешь?

Данька представлял. Она сам затапливал печь, сам жарил яичницу и манную кашу варил тоже сам.

— Ты не бери от него гостинцев больше. Невежливо это.

Данка набычился, намереваясь уточнить: как то, что еще вчера было можно, сегодня уже нельзя? Но, увидев слезы в маминых глазах, молча кивнул.


После программы «Время» Данька читал у себя в комнате. Алфавит он выучил еще в пять лет и глотал книги взахлеб: сначала сказки, потом исторические романы.

Родители громко шептались о чем-то в кухне, пока мама домывала посуду. Сердитое ворчание папы мешало. Отдельные реплики проникали в Рязанский храм, осажденный монголами. Последний оплот русичей был предан огню.

Буквы не оживали. Воображение не рисовало картины сражения, не доносило запах дыма и удары клинков. До Даньки долетело: «Я ему устрою!» Мама забренчала рукомойником, забормотала сбивчиво, но папа тут же пресек ее командирским: «Не бойся!»

Отложив томик, Данька прошел в кухню. Родители замолчали. Он налил заварку в чашку, поставил чайник, попросил маму последить. Мама улыбнулась в ответ, больше родители не спорили.

Позже, когда Даньке приспичило в уборную, он видел, как папа молотит боксерский мешок, висящий в сарае. В дверном проеме мелькали руки в перчатках. Папа двигался удивительно легко, Данька так не умел.


Спустя несколько дней, во время игры в футбол на песке возле карьера, Данька с дружками увидал дядь Толю. Он шел с авоськой пивных бутылок. Левый глаз заплыл, разбитые губы казались вдвое больше, на правой скуле ссадина. Увидев мальчиков, дядь Толя ускорил шаг.

Вечером папа не вернулся со службы. Прождав допоздна, мама побежала в военный городок, на КПП. Она долго не возвращалась. Данька отложил книгу и лежал на постели.

Включенный торшер бросал на ковер большую оранжевую монету, за пределами которой стелились тени. Данька обхватил руками колени, пытаясь представить, каково это — идти в городок по темноте.


Воинская часть, где служил папа, находилась на другой стороне леса. КПП от села отделял небольшой участок елок: десять минут пешком по просеке. При свете дня там ходить не страшно, но после заката…

Данька вообразил, как мама бредет в сумраке, меж деревьев. Как она запинается о корни, как трещат под ногами сучья, как ветер шумит в кронах. Надо было пойти с ней!

Данька соскочил на пол, подбежал к окну, но различил только свое отражение. Он вернулся и погасил торшер. Комната окунулась в ночь, словно ведро в колодезную воду.

Вид из окна охладил решимость. Неясные очертания домов вызывали оторопь, чудилось, что стылая мгла проникла внутрь и погубила жильцов.

В некоторых окнах горел свет, задушенный шторами. Эти редкие островки только усиливали темноту, леса было не разглядеть, но яблони во дворе и рябина за калиткой пугали не меньше.


Данька на цыпочках, словно опасаясь, как бы его не услышали, вернулся на кровать. Зажег свет, попробовал читать, но мысли крутились вокруг исчезновения папы.

Кукушка выскочила из настенных часов, висящих в кухне, и возвестила, что прошел час. От резкого высокого звука в живот вонзилась горячая игла.

В пятиэтажках военного городка были телефоны. В село который год обещали провести связь, и Данька отчаянно жалел, что этого не случилось. Он свернулся калачиком, обхватив подушку, веки закрылись, дыхание стало ровным.


…Землю устлали павшие. Русоволосые воины в кольчугах и островерхих шлемах валялись вперемежку со смуглыми раскосыми ордынцами. Несло дымом и кровью.

В небе кружили вороны, их карканье тонуло в гуле пламени, лязге стали о сталь, боевых выкриках. Лестница, приставленная к стене храма, полетела вниз, сброшенная защитниками. Монголы визжали, цеплялись за перекладины, падали, подобно муравьям, которых стряхнули с травинки.

Раненые лошади бились в судорогах и тонко ржали. Всадники подняли луки, тренькнули тетивы. Стрелы с горящей паклей чертили в воздухе тонкие дымные следы.

На храмовых постройках вспыхнули синеватые язычки. Вскоре из-за стен повалил жирный черный дым. Слышался женский плачь. Настоятель воздел руки с иконой. Стрела пробила его горло, и он упал, захлебываясь кровью.

Монголы гарцевали вокруг пылающей твердыни. Лик Спасителя на деревянной иконе, выпавшей из рук настоятеля, хрустнул под копытом коня степняка. Иноверцы заулюлюкали.

Ветер переменился, дым накрыл атакующих, потянуло жареным мясом, вопли несчастных за стенами стихли. Город пал.

Мертвых ратников привязывали к лошадиным хвостам и таскали по городским улицам. Победители наваливались на визжавших девок, швыряли на возы добычу. Багатуры хана Батыя праздновали победу...


Данька пробудился, как из проруби вынырнул. Мокрый и взъерошенный, он облегченно выдохнул, глядя в потолок. Просмотренные фильмы и прочитанные книги нередко продолжались в его снах. Но сейчас видение было удивительно реалистичным.

Конус электрического света, проникавший в дверной проем, стал шире, затем его перечеркнула косая тень. На пороге кто-то стоял.

— Мама? — Данька резко сел.

Лампочка била в глаза, но он разглядел, что это не мама и не папа. Данька не успел испугаться, как силуэт вошел в комнату и оказался прапорщиком дядь Витей, мужем папиной сестры теть Любы, они оба жили в военном городке.

Лицо дядь Вити походило на лица одноклассников, застигнутых врасплох каверзным вопросом училки. Он сбивчиво рассказал, что папа в больнице, что мама и теть Люба поехали к нему. Он постоянно добавлял, что все образуется и что Данька должен быть сильным. Прятал глаза, часто отлучался покурить.

***

Закрытый гроб стоял на двух табуретах. Капли облепили крышку подобно мухам. Они стекались в лужицы, струились по стенкам, падали в грязь.

От бортовой машины цвета летней листвы с темно-зелеными пятнами пахло бензином. Совсем как от папы, когда он приходил со службы. Папа водил такую же машину, а Данька мечтал стать врачом.

Сейчас он глотал слезы, шмыгал носом и жалел, что его не оказалось рядом. Он бы спас папу. Помазал зеленкой, приложил подорожник, забинтовал, дал бы воды из железной кружки. Папа бы выжил.

Слезы щипали глаза, размывали картинку. Два солдата опустили гроб в могилу при помощи пары широких длинных полотенец. Даньку за руку подвели, поставили на край.

Он наклонился, зачерпнул липкой холодной массы, бросил вниз. Светло-коричневый ком шлепнулся и растекся по гробу смачным плевком. Даньку едва не стошнило, он забился в истерике и очнулся дома, под одеялом.


После похорон — из шепотков в очереди за хлебом, из негромких бесед на поминках и на девяти днях — Данька сложил жуткую мозаику того, что случилось на самом деле.

Тем злосчастным вечером мама поехала не в больницу, а на опознание. Папу сбил дядь Толя, сын Марковны. Нарочно. КамАЗ изуродовал тело так, что в морге не сумели даже как следует зашить. Вот почему гроб был закрыт.

Дядь Толю увезли в область на милицейской буханке. Марковна ходила угрюмая и растрепанная, похожая на старую медведицу. Встречая Даньку на улице или в магазине, она шипела что-то про потаскуху и выкормыша.

2

Мама стала захаживать в церковь. В доме появились иконы, напротив портрета папы в черной раме горела тонкая свечка. Каждое воскресенье спозаранку мама надевала платок и уходила. Возвращалась заплаканная, обнимала Даньку, говорила, что он теперь мужчина в семье.

По средам и пятницам на столе были особые, постные блюда. «В среду Христа предали, а в пятницу распяли», — объясняла мама.

Папа погиб во вторник, и Данька не понимал, почему бог сначала забрал его, а теперь еще и поесть не дает. Даньке чудилось, что у него появился отчим. Незримый и суровый.

Отчим часто лишал сладкого, не давал смотреть фильмы ужасов по кабельному каналу и даже некоторые мультики. Заставил снять плакат с Рэмбо, развесил повсюду деревянные картины с изображениями своей родни.

Портрет самого отчима висел над кроватью Даньки. Бородатый черноволосый лик молча взирал на пасынка, как бы говоря: «Я слежу за тобой, веди себя хорошо, мальчик!»

В сумерках его глазницы казались провалами в черепе, а борода удлиняла лицо, словно он раскрыл рот в немом крике. Данька пытался снять икону, но получил нагоняй от мамы. Временами ему чудилось, что Христа она любила больше, чем его и папу.


Как-то раз, в пятницу, Данька гостил у приятеля. Мальчики пили чай со сникерсами. Кусочек шоколадной глазури упал на светлую рубашку и растаял. Позже мама спросила, не ел ли он сладкого, Данька соврал и угодил под домашний арест.

На другой день мама принесла брошюру в мягком переплете. С обложки взирал Христос. Он бы сошел за рок-музыканта, будь на нем кожаная куртка и джинсы вместо белого одеяния.

— Читай! — велела мама. — Потом перескажешь.

Данька глянул название и поморщился. «Иисус, друг детей».

Мама заметила его мимику:

— Пока не прочтешь, никаких гулок! Школа-магазин-дом.

У Даньки задрожали губы от несправедливой обиды. Из-за какой-то шоколадки! Он развернулся и быстро пошел к себе. Швырнул книжку на постель. Сел рядом. Отчим наблюдал за ним со стены. Данька показал ему дулю и раскрыл томик Василия Яна.


Спустя пару дней он сдался. Брошюра была тонкой, а гулять хотелось. Что может быть хуже, чем после школы куковать дома в окружении праведных старцев и смурных дев?

Открыв книгу наугад, Данька увидел картинку: свиньи бросались в воду с обрыва. Он пробежался по абзацам и понял, что это бесы, изгнанные Христом из человека.

На вопрос Христа «Как тебе имя?» бесноватый ответил, что имя ему Легион. Нечисть попросила разрешить ей войти в свиное стадо и погубила его.

Начитанный Данька, будучи сыном военного, знал, что легион — это часть римского войска. История об одержимом была жутковатой, но интересной.

За два вечера Данька осилил и пересказал маме евангельские притчи. Чувствовал он себя полным дураком. На этом его страдания не закончились: мама объявила, что после Пасхи крестит его и что Даньке надо исповедаться.

***

Данька стал пропадать на кладбище. Он приходил на могилу папы и подолгу беседовал с ним. Папа улыбался с фотографии, смотрел с хитринкой, мол, терпи, брат, мамке тяжело. «Будто мне легко», — бормотал Данька.

Иногда к ним захаживал отец Варфоломей. Тучный и громкоголосый, он был настоятелем храма Успения Пресвятой Богородицы. Приход находился недалече от жилища батюшки, на окраине.

Напротив паперти стоял кооперативный ларек, единственный на окрестные села, если не считать продуктового магазина военного городка. Про этот ларек даже в районной газете писали.

Торговую точку открыл племянник отца Варфоломея. Данька не единожды слышал, как папа говаривал, мол, родственничек молодежь спаивает, а попик ему грехи отпускает. Он часто называл батюшку попиком. Даньку это словечко веселило.


Приходя, попик садился, по-хозяйски ставил локти на стол, закидывал ногу на ногу, говорил, что нужно крепиться, что господь посылает испытания по силам, что нужно прощать.

Мама кивала и промокала глаза платком, а у Даньки на языке вертелся вопрос: в курсе ли попик, что за магазином его родственничка старшаки распивают купленное пиво? А порой подкарауливают малолеток и отжимают мелочь.

И этому толстяку он должен рассказать свои тайны? Про то, как хотел написать любовную записку Наташке с первой парты; про воробья, застреленного из рогатки прошлой весной; про разбитое окно в школе; про жестокого отчима, который сверлит его взглядом и мешает уснуть? Нетушки!


После одного из таких визитов Даньке снова не спалось. Небо заволокла густая сизая хмарь, пошел снег. Ближе к ночи разыгралась метель. Данька лежал на спине, положив руки под голову.

Вечером забегала теть Люба. Она нашла фирму, устанавливающую памятники. Недорого и качественно. С собой теть Люба принесла баночку малинового варенья.

Данька, истосковавшийся по сладкому, слопал едва ли не половину кооперативного батона с маслом и липкой красной вкуснятиной. Благо день был не постный. Теть Люба знала, когда приходить.

Выпитый чай активно просился наружу. Данька нехотя поднялся, нашарил штаны, не зажигая света, надел футболку и вышел. Дверь, ведущая в холодный коридор, была рядом с кухней. Оттуда слышались тихие прерывистые вздохи.

Данька решил, что форточка не закрыта и это ветер. Прошел в темноте на цыпочках, встал на пороге. У стола плакала мама. На фоне прямоугольника окна, заляпанного снегом, она выглядела хрупкой.

— Мам… — позвал Данька.

Мама встрепенулась, улыбнулась растерянyо, поспешно вытерла глаза:

— Ты чего не спишь? Утром в школу, опять не добужусь!

Данька смотрел на ее растрепанные волосы, на мокрые блестящие дорожки, бегущие по щекам, на сутулые плечи, на запавшие щеки. Данька видел, что никакая она больше не девочка.

Он приблизился и обнял ее. Мама прижалась к сыну, ее волосы пахли печным дымом. «Я покрещусь, — прошептал Данька, — все образуется». Мама всхлипнула, и горячие влажные губы коснулись его щеки.


Когда Данька вернулся со двора, кухня пустовала. Он прошел к себе, ощущая, как тепло от натопленной печи обволакивает взбодренное морозом тело.

Почему-то захотелось не бросать одежду на ковер возле кровати, как он обычно делал, а повесить на стул, как делала мама. Данька включил торшер и вздрогнул. На губах отчима, смотревшего с иконы, играла улыбка.

Данька моргнул, и улыбка исчезла, превратившись в тень от полки с книгами. «Все образуется», — прошептал Данька и лег.

3

Апрель выдался теплым и снежным. Днем с крыши капало, воздух прогревался, по кухне металась невесть откуда взявшаяся муха. К вечеру температура опускалась, и талая вода обращалась в сосульки.

Пасха выпадала на конец месяца. Дядь Витя согласился стать крестным Даньки. Данька смирился. Тем паче что алюминиевые распятия на цепочках и капроновых нитках не мешали старшеклассникам смолить американские сигареты в красивых пачках, кои в избытке продавались напротив храма.

Сам Данька не курил, но его успокаивала возможность жить почти обычной жизнью. Он давно приноровился разговляться в гостях у друзей, не оставляя улик.


Настал день, когда отрывной календарь на стене показывал двадцать шестое число. Близилось воцерковление Даньки. Мама светилась от счастья. Она настояла, чтобы на вечернее пасхальное богослужение сын пошел с ней.

Да сельского прихода минут двадцать ходьбы по главной улице, потом свернуть, миновать дом отца Варфоломея, перейти дорогу возле ларька — и вот она, церковь Успения Пресвятой Богородицы. Весь путь мама держала Даньку за руку, как маленького. Ладно хоть поздно и пацаны не видят.


Взойдя по ступенькам на паперть, мама поправила платок и велела Даньке снять шапку. Миновав притвор, они попали в среднюю часть храма.

Прихожане в светлых одеждах держали зажженные свечи. Пахло парафином. Даньке в глаза бросился разномастный иконостас. Из-за голов людей, стоящих впереди, угадывались лики святых.

Даньку буравили десятки глаз. Целая футбольная команда праведников воззрилась на него. Икона Христа располагалась по соседству с Богородицей. Они выглядели как директор школы и завуч.

В нескольких шагах от иконостаса кланялась, мелко крестясь, Марковна. Почувствовав Данькин взгляд, она посмотрела через плечо.

Его дернули за рукав. Данька обернулся: мама протягивала свечу.

— Возьми. — Она улыбнулась.

Он принял свечку. Пламя дрожало и перемигивалось с огоньками других свечей. «Благословен Бог наш!» — раскатистый бас заставил Даньку подпрыгнуть. Лепесток на кончике свечи затрепетал и едва не погас. Отец Варфоломей начал полунощницу.

Даньке вспомнился храм, осажденный монголами, про который он читал осенью. Пафосный и розовощекий настоятель совсем не походил на священника из книги.

***

Они ушли перед крестным ходом. От духоты и пота людских тел Даньке стало плохо. Спустившись с паперти, он дышал полной грудью. Ночь была теплой и звездной.

Уличные фонари освещали дорогу и сугробы на обочинах, кое-где прореженные тропинками, бегущими к домам. Некоторые окна светились — селяне возвращались после ночного бдения или собирались к заутрене.

Данька шел с непокрытой головой, ведя маму под руку, как взрослый. Мама улыбалась, под ногами хрустел снег, и Даньке было почти хорошо.


— Зинуль! — Позади слышались торопливые шаги и сбившееся дыхание.

Данька узнал этот голос, он потянул маму вперед, но она высвободила руку и обернулась. К ним спешила Марковна. Пальто нараспашку, волосы вылезли из-под шапки, изо рта клубится парок.

— Уф-ф. — Марковна провела рукавом по лбу. — Насилу догнала.

— Чего тебе? — негромко спросила мама.

Марковна посерьезнела. Она опустила голову, изучая истоптанный снег, и так же тихо ответила:

— Простите меня. И ты, и Данил, неправа я была. Толька мой — подлец. Бог ему судья.

Данька не верил своим ушам. Пьяная она, что ли? Мама не нашлась что ответить.

— Батюшка сказывал, ты Данечку покрестить решила? Оно и правильно. Я намедни в больницу ездила. Рак у меня. — Она покосилась на Даньку, замешкалась и коснулась груди. — Понимаешь, Зин?

Данька посмотрел на маму. Он знал, что такое рак, и чем это кончается, тоже знал.

— Понимаю, — кивнула мама.

— А пойдемте ко мне?! — оживилась Марковна. — Я пирог испекла. Праздник ведь!

— Поздно уже, — покачала головой мама. — И Данька устал.

— И что, что поздно! — Марковна смотрела с мольбой. — У меня заночуете, тяжело одной. — Она промокнула глаза. — Четвертая стадия…

Мама подошла к Марковне и положила руки ей на плечи:

— Все будет хорошо, Господь милостив. Мы завтра зайдем.

Она взяла Даньку за руку и повела прочь. Им вслед донеслись сдавленные рыдания. Данька чувствовал себя неловко. Неприязнь улетучилась, хотелось поскорее уйти. Но мама рассудила иначе.

Она слегка сжала ладонь сына, остановилась и спросила, не оборачиваясь:

— Пирог-то вкусный?

— Очень! — В голосе Марковны угадывалась надежда. — Я и с собой вам заверну!

Данька коротко мотнул головой:

— Не надо…

— Мы ненадолго. — Мама погладила его по волосам. — Надо уметь прощать. — И добавила, не оборачиваясь: — Пошли уж.

Данька вздохнул и свернул с главной улицы, пересекая границу света и темноты.

4

Всю дорогу шли молча. Данька насупился. Почему он должен идти в гости к женщине, чей сын задавил папу? Почему он должен прощать? В горле комом стояла обида: мама променяла его и папу на походы в церковь.

К Марковне вела узенькая тропка, вычищенная лопатой: трактор сгребал снег лишь с главной дороги. Две женщины и мальчик брели друг за дружкой.

Забор вокруг дома Марковны едва виднелся из-за нанесенного снега, только у калитки была узкая колея. Марковна завозилась, потянула калитку, та скрипнула и приоткрылась на полширины.

— Заходите. — Марковна виновато улыбнулась.

Данька подумал, что смертельно больная скоро не сможет работать лопатой. Под сердцем опять шевельнулись жалость и чувство стыда.

У Марковны Данька был только один раз. Дядь Толя не имел детей, с которыми он мог бы водиться. Около года назад Данька приходил сюда за компанию с папой, когда тому понадобилась стремянка. Папа покурил с дядь Толей на крыльце, а Марковна позвала Даньку внутрь и угостила кружкой кисло-сладкого чайного гриба. После убийства он обходил ее жилище стороной.


Данька вошел первым и едва не выскочил обратно: из глубины просторного двора на него бросилось нечто серое, большое и шумное.

Карабин, пристегнутый к цепи, царапнул натянутую вдоль забора проволоку, не позволив громадной псине — помеси овчарки и двортерьера — добежать до входа пару метров. Мама кинулась вперед, заслоняя сына.

— Фу, Рекс! Место! — неожиданно громко рявкнула Марковна. — Не бойтесь! — ободрила она. — Не достанет. Он обычно гавкает на чужих, а тут меня почуял, вот и смолчал. Я его в сентябре завела, страшновато одной-то…

Повисло молчание. Мама бочком прошла вперед, Данька шмыгнул следом. Марковна, кряхтя от усилия, затворила калитку.

Данька отметил, что с внутренней стороны забор тоже прилично заснежен. Они с мамой прошли к невысокому крыльцу, опасливо косясь на кобеля, заходившегося лаем.

***

Ноздри щекотал запах выпечки. На широких подоконниках в больших горшках росли комнатные цветы. Возле окон стояли стол и несколько табуретов. У противоположной стены пестрела кровать, застеленная ярким пледом. Над ней висела застекленная прямоугольная рамка с черно-белыми снимками. Оттуда на Даньку взирали молодая женщина в светлой косынке, мужчина в гимнастерке с орденом на груди и дядь Толя в кепке, возле машины. При виде КамАЗа Даньку передернуло. Ему мерещилась папина кровь на колесах.

Марковна усадила гостей за стол, прошла из террасы в дом и вынесла румяный, еще теплый пирог. Поставила на плиту чайник. Данька чувствовал себя так, словно очутился в гостях у классной.

Сейчас чай разольется по чашкам, и Алина Павловна скажет, что по осени Данька разбил стекло. Он-то, дурачок, думал, никто не видел.


Тревожные мысли прервал говор хозяйки дома. Данька встрепенулся.

— Да он носом клюет! — Марковна ловко отхватила ножом горбушку от пирога, положила на блюдце со сколами по краю, придвинула к Даньке. — Кушай и ложись.

Данька глянул на маму. Его взгляд выражал немой протест.

— Мы ненадолго. — Мама посмотрела на Марковну. — Тонь…

Марковна повернулась и всадила нож ей в грудь, не дав завершить фразу. Точно в замедленной съемке Данька видел, как с широкого лезвия упала прилипшая крошка, слышал сырой звук, с которым острие пробило кофточку и вошло в тело.

Мама распахнула рот, кашлянула кровавым сгустком, обляпав подбородок, и вместе с табуретом грянулась на дощатый пол.

Марковна облокотилась на стол.

— Ешь! — Она тяжело и часто дышала.

Данька машинально глянул на блюдце. На нем покоился кусок пирога. Между слоями теста истекали соком розоватые волокна мяса. Теплая волна поднялась по пищеводу, рот наполнился желчью, и Даньку вырвало.

— Сатаненыш! — Звонкая оплеуха хлестнула по щеке.

Данька упал, саданувшись локтем. На глаза навернулись слезы, во рту стало кисло. Мама дергалась на полу, из груди торчал нож. Запахло сортиром.

— Обосралась, — хмыкнула Марковна. — Смерть, она только в кино красивая. От папаши твово еще хуже несло, когда его кишки на колеса намотались.

Данька силился закричать, но вырывался лишь писк. Марковна наклонилась, ухватила деревянную рукоять, потянула с усилием. Вокруг мамы растеклось темное, почти черное пятно. Пальцы ее рук подрагивали.

Марковна глянула на Даньку.

— И ты будешь смердеть, когда я те пузо вспорю. — Она говорила спокойно, будто ничего не случилось. — Слышишь? Эй?! — Она бросила нож, взяла пирог с блюдца, подошла и встряхнула Даньку так, что клацнули зубы. — Не вздумай отрубиться, щенок! — Большой и указательный пальцы стиснули его щеки, рот приоткрылся. — Жри! — Теплый влажный ломоть уперся в небо. — Причащайся! — Марковна протолкнула глубже.

Данька закашлялся. Легкие скукожились до размеров спичечной головки. Марковна шлепнула его промеж лопаток, кусок выскочил, и он глубоко задышал.


Находясь между кошмарным сном и явью, Данька ощутил, как его волокут, приподымают, швыряют на что-то мягкое. Даньке чудилось, что он проваливается в трясину. Трясина металлически скрипела и пружинила, удерживая его на поверхности.

Холодное крыло бьет по лицу. На нем сидит ворон, глазки-бусинки, похожие на крупную чернику, вперились в Даньку. Птица верещит: «Очнись, очнись, гаденыш!» Крыло снова и снова лупцует по щекам, носу и лбу.

Данька разлепляет веки. Марковна опускает руку, занесенную для удара. С полотенца капает вода. Воняет рвотой, дерьмом и кровью. Не очухавшись до конца, Данька отползает к стене. Постель весело поскрипывает под ним.

Марковна роняет полотенце. Ее лицо теряется в тенях, парящих под потолком, оно видится Даньке овалом, начертанным углем. Происходящее не укладывается в мозгу, кажется дурным фильмом.

Данька косится на дверь.

— Даже не думай. — Марковна перехватывает его взгляд. — Сыму портки, отрежу яйца и заставлю сожрать!

У Даньки во рту возникает вкус печеного мяса, желудок сокращается в тошнотворном позыве.

— Только попробуй. — Марковна говорит почти ласково, и перепуганный Данька глотает противную желчь.

Марковна глядит поверх его головы, Данька невольно поднимает глаза, ожидая новой угрозы, но там лишь фотографии в рамке.

— Туберкулез у Толика. — В голосе Марковны слезы. — А мне врач поставил четверку. — Марковна упирается ладонями в колени и нависает над Данькой, как неясыть над кроликом, ей хочется выговориться. — Знаешь, что такое четвертая стадия?

Данька отрицательно мотает головой, и Марковна срывается на визг:

— Ты не будешь жить, слышишь, мразеныш?! Эта, — короткий кивок в сторону мамы, распростертой возле окна, — вся такая набожная стала, святая прямо! А Толик мой, значит, говно, да?! А то, что она жопой перед ним крутила, не в счет? А он просто нормальный мужик, нормальный мужик, слышишь, ты?!

Марковна затряслась в рыданиях. Она выла, размазывая слезы и сопли по мясистым щекам. Ее лицо матово блестело. «За что… — скулила она. — То-оленька-а…»


Данька зажмурился крепко-крепко. Ему хотелось оказаться в ванне времени, которую изобрел забавный утенок Винт из диснеевского воскресного мультика.

Сесть в эту ванну и переместиться в прошлый год. Если мультяшная ванна так не умеет, то пусть вернет его хотя бы во вчера. И пусть не будет Пасхи, пусть не будет похода в церковь. Всего, что потом случилось… Пусть не будет!

Слово «успение» до сегодняшней ночи казалось Даньке смешным. Завуч часто повторяла: «Ваша успеваемость, дети, очень важна для вашего будущего!»

Сегодня ему открылся истинный смысл этого жуткого словечка: успение — это не закончить четверть без троек. Вовсе нет. Успение — это успеть. Успеть вырваться, сбежать до того, как тебе всадят нож в горло. Данька еще может спастись, он должен. Ради мамы.


Он вскочил, и бросился к окну. Прочь, прочь отсюда, подальше от взбесившейся ведьмы. Адреналин придал сил. Марковна схватила его за ворот, Данька вырвался, подбежал к подоконнику, обеими руками взялся за цветочный горшок, повернулся боком, швырнул.

Марковна вскинула предплечья, но снаряд пролетел мимо, обдав ее комочками земли. Данька уперся ладошками в подоконник, оттолкнулся, намереваясь выбить оконное стекло, но ступни разъехались по маминой крови, и он растянулся во весь рост рядом с трупом. Ее лицо оказалось напротив его лица, ее глаза оказались напротив его глаз.

На мамином зрачке светлела хлебная крошка, но мама не моргала. Подбородок покрывала красная корка, нижняя губа отвисла, меж зубов был виден кончик языка. Данька ощутил, что в штанах потеплело, и засмеялся, выплескивая ужас, распиравший детское сознание.


Его за ноги потащили в сторону. Кто-то говорил с ним. Голос дребезжал, словно консервная банка, гонимая ветром по асфальту. Ладони с желтой кожей потянулись к его лицу.

Он открыл рот и сомкнул зубы. Хрустнуло, как будто упала коробка с елочными украшениями. Рука задергалась, голова замоталась, нижняя челюсть едва не вывихнулась. Он крепче сжимал зубы. Горячая соленая влага попала в горло, заставила разжать хватку, закашляться.

Он встал на четвереньки, оттолкнулся ногами, боднул головой, угодив по мягкому животу. Раздалось сиплое «к-ха!». Он бросился вон. Распахнул двери, кубарем скатился с крыльца, вскарабкался по сугробу, перемахнул забор. И бежал, бежал, бежал.


Он не слышал, как по ту сторону забора бряцнула цепь; не видел, как лохматая тень сиганула следом. Что-то настигло его, ударило в плечо, тусклая белизна снега и чернильная мгла ночи несколько раз поменялись местами.

Нечто тяжелое навалилось, жарко дыша, придавило. Треснула разрываемая ткань, кисть руки словно в печь сунули. И он стал хищным монгольским криком, застывающим на морозе.

5

— Эй, дебил! — Коренастый светловолосый паренек покосился на девчонок, стоящих рядом, свесился с перил крыльца магазина, прицелился и метнул надкушенное яблоко.

Нескладный подросток, смотревший на церковь, расположенную через дорогу, отшатнулся. Старенькая футболка задралась, обнажая выпирающие ребра.

Правая кисть подростка выглядела странно, повязка на лице сползла, обнажив жуткое бельмо на месте глаза. Шрам на щеке, приподнимавший губы, побелел. Плод пролетел, едва не угодив мальчишке в плечо. Он ссутулился и потрусил в сторону леса.

— Зачем? — Одна из девочек поморщилась.

— Влюбилась? — хохотнул паренек и уселся на перила.

— У него тетку с инсультом увезли, козел!


Дверь магазина открылась, на крыльцо вышел худой носатый мужчина в тельняшке и кепке. Подростки притихли.

— Че уставился, щегол? — Мужчина перехватил взгляд паренька. — Зубы жмут? — Он сорвал пленку с пачки «Кэмел», щелкнул по ней татуированным пальцем, ловко поймал губами сигарету.

Паренек отвел взор, спрыгнул с перил. Мужчина сошел с крыльца, глянул на просеку, сунул руки в карманы и, насвистывая бравурный мотивчик, двинул в село.

***

У мальчика, шагавшего по просеке к военному городку, было много имен. Дядь Витя и теть Люба, у которых он жил, звали его Данилой. Продавщицы и бабушки величали блаженным. Красивые девушки обзывали дурачком, а злые смешливые парни — дебилом.

Данила был умным. Он разучился говорить, но мог сходить за продуктами. Теть Люба совала ему в карман записку, сложенную вчетверо, и бумажную денежку.

Данила протягивал все это продавщице, она пробегала глазами крупный аккуратный почерк и собирала продукты. Потом отсчитывала железную денежку.

Один раз Данилу пытались ограбить злые парни. Без двух пальцев на правой руке не отбиться. Да и не умел он драться. Умел только жалобно скулить на одной ноте.

Николаич, на чьих руках онемевший Данила пришел в себя два года назад возле застреленной собаки, шуганул сопляков. Данила бывал у Николаича в гостях и даже трогал настоящее двуствольное ружье. Без патронов, конечно.


Данила не ел мясо. Совсем. Боялся псов и часто писался по ночам. Ему снились смуглолицые воины на коренастых лошадях и свиньи, летящие в огонь. Данила просыпался, заходился в бессвязном крике, а теть Люба прибегала из спальни и гладила его по голове.

Дважды в году, когда снег выпадал и когда таял, Данилу увозили из дома. Ему не нравилось то место, где его оставляли. Он хоть и был умный, но никак не мог запомнить название.

Там ему светили в глаза узким фонариком, небольно стучали резиновым молоточком по коленям и локтям. Ставили уколы.

По возвращении домой Данилу всегда ждал торт. Торт был сладкий и вкусный, а белые круглые витаминки, которыми его пичкали, были горькими. Они не нравились Даниле.


Большую часть времени Данила проводил на улице. В любую погоду. Он часами бродил по военному городку и по селу. Поредевшая воинская часть была на грани расформирования, и срочники, скучавшие на КПП, не трогали пасынка прапора.

Данила часто стоял у кромки леса, глядя на церковь и магазин. Ждал, когда боженька вернется. Боженьку давным-давно прогнали злые монголы, он хочет обратно, к людям, но его не пускают.

Там, в церкви, обосновался кто-то другой. Тот, кому служит попик. Данила не понимал значения этого слова, но, встречая жирного дядьку в смешной женской одежде, всегда кривлялся и по-поросячьи визжал.

Магазин за эти годы вырос: теперь он был двухэтажный и назывался по-другому. Прочесть новое имя магазина Данила не умел, а старое не помнил.

Прошлое изредка навещало его в кошмарах, и тогда жуткие смуглолицые всадники казались не страшнее мультиков. Данила пробуждался от собственного крика, и теть Люба вела его в ванную, а потом стелила новые простыни.


Несколько дней назад теть Люба выронила спицы с недовязанным шарфом и обмякла в кресле. Дядь Витя засуетился, заохал, побежал к соседям звонить.

Потом пришли люди в белом и унесли теть Любу на носилках. Дядь Витя уехал с ними. С Данилой осталась соседка — сухонькая старушка в больших очках.

Она забыла дать Даниле витаминки на ночь. И дядь Витя забыл, когда вернулся. Теперь он часто садился в машину и уезжал, а возвращался под вечер.

Сегодня Данила понял, как помочь боженьке. Данила умный. Данила знает, где запасной ключ от гаража. Завтра, после отъезда дядь Вити, он вернет боженьку. Свиньи вновь полетят с обрыва.

***

Ягод было немного — малинник рос посреди поляны, недалеко от просеки, связывающей село и КПП. Данила решил полакомиться, прежде чем пойти к церкви и совершить задуманное.

Он шевелил ветви левой рукой, правой прижимая к груди драгоценный пакет (канистра была тяжелой, бензин лился мимо, но половину пластиковой бутылки набрать удалось).

Небо заволокли тучи, солнце просвечивало сквозь их покров белесым кругом. Было безветренно и душно, футболка липла к телу.

За спиной раздался окрик, Данила обернулся. У края поляны, меж двух старых елок, стоял человек с большим носом. Кепка надвинута на лоб; руки в карманах; на лице, покрытом щетиной, кривая ухмылка.

— Здарова, бурундучок! — Незнакомец приблизился, протягивая руку. — Не признал?

Данила посмотрел ему в глаза и попятился.

Мужик споро подскочил:

— Не кипиши, малохольный!

Кулак незнакомца воткнулся в солнечное сплетение. Данила выронил пакет, ноги подогнулись. Воздуху не хватало, глаза слезились. Не покидало ощущение, что нечто подобное с ним уже случалось.

— Я неделю тя пасу, сразу как прикатил. — Чужак опустился на корточки. — Маманька-то моя, царство ей небесное, не завершила начатое. Не свой ты век живешь, бурундучок. Не сво-ой.

Данила слушал и не понимал, капелька пота стекла по затылку за пазуху. Что-то царапнуло щеку.

— В глаза смотри, сучка!

Только сейчас Данила заметил лезвие ножа, пляшущее перед носом. В голове снова зацокали копыта, яростно завизжали монголы. Данила очутился там, у стен последнего оплота сопротивления дикой орде.

— Всю жизнь поломала мне семейка твоя… — Голос мужчины дрогнул. — Я ведь тя завалить хотел, как узнал, что мать померла! Нарочно вернулся.

Через красную пелену, застилавшую взор, Данила увидел лик. Длинноволосый и бородатый. Смиренный. Данила улыбнулся краешком губ. Впервые за много лет.

Брошенная финка отлетела в сторону, мужчина отвел глаза и сплюнул:

— А в тебе убивать-то нечего… Пиздуй отсюда!

Данила пополз на четвереньках, отдышался, потом вскочил и кинулся наутек.


Мужчина подобрал пакет, вынул бутылку, отвинтил крышку. Ноздри втянули воздух.

— Ого! — Он посмотрел беглецу вслед. — Ты че замыслил, придурок?!

На куст малины полился бензин, чиркнула спичка. В лицо полыхнуло жаром. Языки пламени резвились на веточках, обугливали ягоды, скручивали листву. Мужчине подумалось, что это горит прошлое. Он задрал голову и криво ухмыльнулся:

— Кажется, дождь начинается!

Над поляной висела огромная туча, сизая, как свиное брюхо. Мужчина стоял и смотрел на небо, слушая треск огня. На его лицо упали первые крупные капли. Мокрое лезвие финки, лежавшей в траве, отражало костер. Небеса глухо ворчали. Приближалась гроза.

Комментариев: 24 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)

  • 1 Нина 18-10-2023 18:20

    С каждым годом оценка рассказа повышается, и я все отчетливее понимаю его ценность. Рассказ мудр. Нина, Маня, Элис, аноним. Мое мнение эволюционирует.

    Учитываю...
  • 2 Karmotrin 12-08-2023 10:12

    Вроде и неплохо, а вроде чернуха чернухой. На то и был расчет автора полагаю...

    Учитываю...
  • 3 Аноним 20-05-2022 18:33

    Жестко и цинично. Мрак. Не хватает историй, в которых побеждает лютейшее зло. Все негативные качества героев в рассказе возведены в абсолют. Осадочек остался. Лайк.

    Учитываю...
  • 4 Аноним 21-04-2022 16:56

    А кто сказал, что данный опус- искусство? И кто сказал, что мораль в религиозных книжках? И зачем посылать кого-то что-то где-то искать?

    Учитываю...
    • 5 Аноним 29-12-2023 21:28

      Аноним, я беру свои слова назад. Все вместе и каждое в отдельности. Это отличный рассказ. Мне это было понятно и тогда, при первом прочтении. Злилась из-за несогласия с настолько несправедливым и плохим финалом, потому негодовала, рвала и метала. Но со временем пришлось принять и несправедливость, и плохой финал, и жестокость. На рассказ нужно взглянуть глазами разума- и все встанет на свои места.

      Учитываю...
  • 6 Владимир Путин 20-04-2022 12:27

    Искусство никому и ничего не должно. Мораль можете поискать в религиозных книжках, если так уж хочется.

    Напряжённый рассказ, заставляет почувствовать себя неуютно. Отмечу лишь, что и меня смутило, как быстро выпустили дядю Толю – это сильно бьёт по вере в реалистичность происходящего. Но всё равно спасибо

    Учитываю...
  • 7 non-being 03-04-2022 17:26

    Прекрасный жанровый рассказ. Иван молодец.

    Учитываю...
  • 8 Маня 31-03-2022 08:43

    Угнетает, когда зло торжествует. Когда оно не наказано. Понятно, что мир полон монстров, которые в любую минуту готовы накинуться на слабых и беззащитных(С. Кинг, цитата по памяти), но в данном рассказе уж совсем все плохо. Ребенок наказан безумием. Толян дарует ему жизнь. Тьфу. Но не все потеряно! Рассказ явно оборван, он жаждет и алкает продолжения.

    Учитываю...
  • 9 Маня 30-03-2022 12:01

    Не верю, что рассказ кончается так, как кончается. Не мое, разумеется, дело- указывать автору, как ему следует писать. Но так нельзя. Иначе...для чего все было? Для чего Данька боролся, зачем спасся от старухи? Для того, чтобы стать дебилом, над которым в большей или меньшей степени издеваются в этом поганом поселке? И вот в таком виде его его лицезреет мразь Толян. Это ужасно. Античеловечно. Я ждала, что разум к Даньке вернется и он...и он...что-то такое сделает, такое, как главгер в рассказе"Ю"сделал с убийцей и мразью. Какое там!:( Все безысходно, плохо и несправедливо. Уничтожена вся семья, ребенок изуродован морально и физически, но и этого автору показалось мало! Еще и тетю, заботившуюся о мальчике, увезли с инсультом! Окей. А мораль-то сей басни какова? Я, как герцогиня из Алисы, во всем желаю видеть какую-никакую, но мораль. Скромно ковыряю сандаликом землю и тихо в сторону говорю, что неплохо бы продолжение... История явно оборвана. Продолжение само просится на бумагу. Верните разум человеку! И пусть он отмстит. И к нему вернется разум. Вот такое мое скромное и, возможно, невыполнимое желание.

    Учитываю...
  • 10 Маня 29-03-2022 09:45

    Рассказ странен и...оскорбителен. Оскорбителен для любого читателя, имеющего простое человеческое достоинство. Мама Марковна и ея сына Толян очень странные товарисчи. Негодяев-убийц, конечно, до фига. Но эти убивцы интересны тем, что полностью уверены в своей правоте! Мало того! И мама и ея сына открыли охоту на...несмышленого пацана. Не, все таки в жизни так не бывает. Убийство Толяном отца мальчика(за избиение) - это достоверно, к сожалению. Мстительная мразь поквиталась с обидчиком. Дальше начинается фигня. Полная. Полнейшая. Толяна посадили. Но евонная маманя, видимо, этого не ожидала(типа, совсем дурочка). Она думала, что Толяну дадут медаль. А его посадили. Она озлилась. И начала посещать церкву. На фоне посещения божьего места и 4й стадии своих обвисших грудей, маманя обдумывала...убийство женщины и ребенка. Еще могу(поднапрягшись) понять больную логику мамани насчет убийства женщины, вертевшей, по маманиному мнению, жопой перед ее Толяном. Но пацан здесь вообще ни с какого боку. Я уж молчу о том, как нелепо выглядит мама мальчика, согласившаяся идти в дом к убийце ее мужа и жрать их еду! Немыслимо. Есть пирог, приготовленный грязными руками раковой старухи- бред. Да еще кормить им своего дитя. Дальше- больше. Толяна отпускают до дому до хаты через 2-3 года после совершенного им убийства! Какая прелесть. И Толян задумывает...правильно! Убить все того же пацана! Пипец! А вот поповоду пацана автор палку перегнул. Конечно, это его, авторово, дело. Рассказ- его. И пацан- его. Но даже над своим выдуманным пацаном так измываться- грех. Об этом я подробно расскажу позже.

    Учитываю...
  • 11 Парфенов М. С. 29-03-2022 02:00

    Пожалуй, не стану и комментировать больше ничего в Даркер. Как на ЧД повелось обсирание всех и вся анонимное, так и тут продолжается. Тьфу.

    Учитываю...
    • 12 Алексей 30-03-2022 22:50

      Парфенов М. С., подумайте сами. Если большинство читателей, для которых Ваш журнал и создан, реагируют на рассказ однозначно негативно - может, стоит прислушаться? В первую очередь, автору произведения.

      И да, лично я всегда пишу комментарии под своим именем.

      С уважением, Алексей.

      Учитываю...
  • 13 Аноним 25-03-2022 16:11

    Да, это плохой рассказ. Автор упивается зверствами мамани и сыны. Унижая при этом убитых ими людей. И унижая(вместе с жителями военного городка, что вовсе нелепо, так как люди не могли не ужаснуться и не проникнуться тем, что произошло с ребенком) изуродованного морально и физически ребенка. Нехорошо.

    Учитываю...
  • 14 Аноним 25-03-2022 15:05

    Людишек я знаю до донышка. Но выдуманная маманя Марковна и сына ее Толян даже мне кажутся гипертрофированно озверелыми и нехорошими. Вот все-таки ТАК не бывает. И вообще, рассказ напичкан ляпами и несуразицами. А в чем смысл его гиперболически преувеличенного плохого конца? Доказать читателю, что зло торжествует, а правит миром несправедливость? И что?

    Учитываю...
  • 15 кабир 20-03-2022 21:26

    хороший, жуткий рассказ. спасибо.

    Учитываю...
  • 16 Кольцо Сатурна 20-03-2022 20:35

    По-моему, это какая-то глуповатая чернуха с карикатурными злодеями, не страшно, а просто противно.

    Учитываю...
  • 17 Парфенов М. С. 20-03-2022 13:49

    Рассказ весьма неплохой. И смысл, и идея в нем присутствуют.

    Учитываю...
    • 18 Алексей 23-03-2022 00:53

      Парфенов М. С., как говорится, "на вкус и цвет..."

      Автору сказочно повезло, что у него не было реальных знакомых с "четвертой стадией". У меня эта дрянь забрала несколько родственников и просто хороших знакомых. Когда тридцать лет назад за стенкой от онкологии умирал наш сосед, я не мог спать по ночам от его криков. Никакие обезболивающие не помогали в принципе. Я только молился, чтобы он скорее отмучился.

      Человек в таком состоянии никак не способен на коварные, злобные планы, да ещё и с убийством женщин и детей. Мысли только об одном - как унять боль. Да и физических сил уже нет. А уж заводить собаку в таком состоянии...

      Ещё больше автору повезло, что он не знаком с нашей правоохранительной, судебной и пенитенциарной системой. Человек, загремевший за умышленное убийство, отхватит лет пятнадцать строгого режима. Если нет смягчающих обстоятельств в виде мешка с золотом, или дяди-губернатора. Чтобы выйти по УДО, надо опять же иметь эти обстоятельства, либо на зоне сильно угодить и администрации, и законникам. За пятнадцать, ну даже десять лет отсидки на строгаче доходяга вроде этого злодея, да ещё и с туберкулёзом, либо отбросит копыта, либо превратится в полного инвалида. Тем более, речь в рассказе идёт о девяностых.

      Да, и столь длительная отсидка полностью меняет человека. Я знаком с подобными вещами. Мстить после тюрьмы решится один из тысячи. Тем более, что за блаженного малолетку остаток жизни за решёткой пройдет очень некомфортно.

      Хоррора и мистики в рассказе я не нашёл. Дилетантские фантазии на тему криминальной хроники. В силу специфики моей деятельности и жизненного опыта это сильно раздражает.

      Автору могу пожелать много работать над собой. Брать пример с того же Кабира, который отметился выше. Если, конечно, ему хочется писать что-то приличное.

      Учитываю...
      • 19 Аноним 25-03-2022 15:10

        Алексей, об чем вы говорите!smile Как я понимаю, Толян вылетел на свободу чуть ли не через 2 года после убийства. И, разумеется, мысля у него одна- добить пацана. Это уже какая-то странная и пугающая настойчивость что у мамы, что у сыны- оба этих родственника хотели почему-то уничтожить именно пацана! К чему, зачем- а фиг его знает! По ходй жизни!smile

        Учитываю...
      • 20 Eucalypt 28-03-2022 11:31

        Алексей, ух, будто с этаким батей в плацкарте прокатился. ты вроде и не заводил разговор, но вы в одном купе.

        Учитываю...
        • 21 Алексей 28-03-2022 22:50

          Eucalypt, купе ещё надо заслужить! Даёшь плацкартный вагон до Новокузнецка, с дембелями и цыганами!

          Учитываю...
  • 22 Алексей 20-03-2022 00:48

    Бредятина какая-то. Ни смысла, ни идеи.

    Учитываю...
    • 23 Элис 09-08-2023 07:08

      Алексей, есть и смысл, и идея. И слог отличный.

      Учитываю...
    • 24 Аноним 09-08-2023 09:42

      Алексей, Обращение не к Алексею. Мои комментарии спецом не принимаются? Ой, да ради Богаsmile Не мне, а вам от этого хуже. Я могу взять другой гаджет и писать с него, но совершенно не собираюсь пробираться тайком на ваш сайтик, нет- так нет. Прощайте, всего наилучшего! Нина.

      Учитываю...