Иллюстрация Антонины Крутиковой

«Все дети как дети, — часто повторяла мама. — Говорят же: смешинка в рот попала. А мой Петушок с каких-то кустов взбесинику пожрал».

Шутила. Кажется.

Петя действительно смеялся мало. Что веселило других — не понимал. Кривляния, рожи — сплошное уродство, анекдоты — выдумки и обман. Из детства сохранилось, как он малышом подходил к гогочущим дяденькам и тетенькам и колотил их маленьким кулачком. Тогда-то мама и козыряла своей фразочкой о взбесинике. Иногда меняла ягоду на раздражовник. Огромные рты истерически хохотали в ответ.

Значит, точно шутила.

Это было давно. Тогда еще эти самые дяди-тети заходили в гости в их небольшую квартирку. Шумели за столом и долго не хотели ее покидать. Тогда еще среди них был папа.

Младшие классы не запомнились совсем. Средние отметились в памяти синяками, ссадинами и испуганными физиями одноклассников. На подколы про Петю-Петушка он петухом бросался в драки. Кулак подрос и бил метко. Отец пришел раз в школу. Классную послал, Петьку по плечу похлопал. И ушел. Может, сел, а может, в землю лег. Подколов, усмешек Петя больше не ждал, лупил шутников за просто так. Нравилось. Потому в старших классах школу пришлось поменять. Мать просила угомониться, он припоминал взбесинику: это всё ягода! Однако в новом классе никто смеяться не думал. Учеба, знания, наука. Каким образом его, троечника и задиру, пустили в этот мир взрослых детей, понять не мог. И внезапно сам стал искать дурачков, которым дай только посмеяться. Так и записался в школьную команду КВН «Парик Хохотабыча». Не в основу, конечно, и не в авторы — взяли тапером.

От вида шутов и клоунов полегчало. Но ненадолго: поколотить-то их было никак, а хотелось. Тянуло наказать. Раздражовник зрел, наливался соком. И на полуфинальной игре городской лиги КВН Петя запустил вместо отбивки своей команды звуковую дорожку из снафф-порно. Актовый зал, полный смеющихся рож, буквально вымер от оглушительного воя девчонки, которую насиловали. Кажется, тогда Петенька впервые посмеялся сам.

Со школой было покончено. Ни горе-сынок, ни мать не желали продолжать этот кошмар. Весну и лето Петя готовился к армии. Дни проводил на турниках, вечерами бегал марш-броски по обширному городскому парку.

На спортивной площадке не упускал случая кому-нибудь всечь. Когда только пришел, там регулярно занималась компашка из четырех пареньков. Смеяться над ним они и не думали, больше игнорировали. Правда, шумными были, наводили суету, снимали ролики. Петька привычно, не сказав ни слова, пошел на них с кулаками. С ноги влетел, так сказать.

Они его побили. Потом снова. И в третий, и в пятый, десятый раз. А в один из дней не пришли. Нашли другую площадку. Потому что и им доставалось от Петруши. С расквашенными мордами клипы особо не поснимаешь. Новых захожих спортсменов Петя поначалу не трогал. Но как появлялось настроение, валил с ног. Взбесиника наливалась алым соком. Спустя время к турникам наведался участковый, и менять площадку пришлось уже Пете.

На пробежках тоже, бывало, накатывало. Встречая на сумеречных дорожках одиноких бегунов, Петька походя выбрасывал кулак им навстречу. Резкий, внезапный удар по лицу или в затылок — и лох падал без сознания. А Петя трусцой бежал дальше. И только когда мама стала предупреждать его, чтобы был в парке осторожен, от подруг, мол, слышала о хулигане, нападающем на бегунов, он догадался не светиться на главных аллеях под камерами, а вырубленных лошков с дорожек оттаскивать в кусты.

Однажды поддался любопытству и под сенью деревьев раздел одного. Минут десять смотрел, трогал. Ни дорогие кроссовки и телефон, ни смарт-часы с наушниками его не интересовали. Когда на третий раз какой-то крепкий паренек оклемался некстати, пришлось добавить кулаком, пока кость не хрустнула. Тогда же Петя забрал себе первый зуб в коллекцию.

Осенью пришла долгожданная повестка. Дело оставалось за малым — пройти медкомиссию. Об армии Петя думал давно. Еще в детстве среди всех гостей ему нравился дядя Костя. Тот никогда не гоготал, не хихикал, не кривлялся и не пытался выдать что-то юморное, крепко жал Петеньке руку и мог без стеснения гаркнуть на неумеренных в веселье гостей. Одним словом, был серьезным и немного грозным. А еще его уважал отец. Он рассказывал, что дядя Костя настоящий герой и реальный мужик, прошел две Чеченские и заслужил звание майора.

Поэтому, когда школу одолеть не вышло, Петя сразу вспомнил об армии. Идея стать военным, или, как он любил произносить, воиным, сильно понравилась. Ему виделось, что в армии он наконец найдет единомышленников, которых так же, как и его, раздражают шуты, клоуны и слабаки. Мечтал оказаться в мире серьезных мужчин, как дядя Коля, невозмутимых и бесстрашных. Мечтал бросаться в бой против семерых.

Почти то же самое он рассказал психиатру на комиссии, когда этот старичок с гадливой улыбочкой спросил, почему Петя хочет служить. Психиатр кивнул и улыбнулся. И спросил еще, в чем отличие птицы от самолета. Петя ответил, что птица бесполезная, только и может, что петь, чем и раздражает, а самолет способен уничтожить врагов, очень много врагов.

И на это старик кивнул с улыбкой. И спросил снова, как Петя понимает выражение: «Кто в лес, кто по дрова». Петька выдал то, что слышал как-то в тусовке квнщиков: «Кто-то в лес идет ебаться, кто-то хочет набухаться, там бревно, тут в дрова». На это психиатр откровенно хохотнул, и Петя насторожился.

Последним у него спросили, как он ладил с одноклассниками. Старик уже откровенно выбешивал, и потому Петька ответил коротко, что ладить с этими лошками и не думал, а хорошенько их довольные морды подрихтовал.

В конце дня военком сказал Петруше, что в армию ему пока нельзя, что так-то и так, надо сходить к приятелям этого гадкого старикана в их гадкий диспансер, чтобы они его там со всех сторон гадкими глазенками обсмотрели.

Ни в какой диспансер Петя, конечно, не пошел, а в тот же вечер принес домой еще пару трофеев. Была неподалеку от военкомата роща. Два с лишним часа он гулял по ее аллеям и тропам, пока на одной из них не наткнулся на одинокого дедка, плетущегося с тростью. Ну и… щелкнуло.

Во рту кислым растекся вкус взбесиники. Петя налетел, размахнулся и впечатал кулак в морщинистую рожу старика. Тот моргнул, закатил глаза и рухнул. Выронил трость.

Петя подцепил ее, сжал и принялся что есть сил лупить ею по тщедушному тельцу. Старикан был слабаком и наверняка тоже успел где-нибудь подгадить такому же неплохому парню, как Петруша. И не раз! И не одному!

На, сука! За каждую наглую улыбочку!

Лицо измордовал в мясо. Тогда-то и выскочила изо рта вставная челюсть, которую Петя и сунул в карман. Бездыханное тело подхватил и скинул в овраг. Трость переломил об колено и раскидал половинки по разным кустам.

Легче, однако, не стало. Наоборот, злость переполняла, заряжала мышцы огнем. Злость и обида. Кулаки ощущались взведенным оружием. В сотне метров от выхода из рощи встретилась на пути тетка. Худощавая, с короткой стрижкой, в мерзком розоватом плаще. Напомнила мать.

Все дети как дети, да? Все суки как суки, а батю удержать не смогла!

Тетка что-то учуяла. Выкатила зенки, развернулась и почесала прочь. Пришлось догонять. Когда обернулась, когда захотела вскрикнуть, было уже поздно.

Петя вцепился ей в затылок, дернул назад. А затем, скрипнув зубами от злости, крутанул ее голову, взявшись второй рукой за подбородок. Тело обмякло, и он потащил его с дорожки в чащу.

Под защитой деревьев, еще не скинувших листву, раздел ее, стал хватать и мять. Член встал, уперся в джинсы. Петя покосился на мочалку волос у тетки между ног. Отец говорил: «Пизда — самое грязное место в мире». Но воткнуть хотелось.

Опустился на колени у головы. Развернул ее лицом к себе. Зубы-то тетка уж чистила, рот полоскала. Вставить в глотку показалось неплохой идеей. Член рвался, и под его напором, казалось, ширинка вот-вот разойдется сама. Петя раскрыл теткин рот. Язык вывалился наружу. А вместе с ним и вонь. Мерзость!

С досады саданул кулаком по морщинистой физии пару раз. И просто лег сверху на тело. Заерзал. Задвигался, вдавливая тело в землю. Втаптывая, так сказать. Пальцами вцепился в макушку безвольной — кукольной — головы, зубами — в плоть. Засопел. Ускорился. Прорычал и кончил. По телу растеклась приятная волна. Полегчало. Отпустило.

Отдышавшись, поднялся. В руке остался клок волос. Сунул их в карман, к вставной челюсти. В трусах было мокро. В голове зашевелились мысли, как прошмыгнуть мимо мамы в ванную, и вообще, что сказать, рассказать ли, что и с армией ничего не получилось.

Из леса вышел, минуя тропы. Эта роща, более дикая и без камер, понравилась больше парка.

«Голубика, клубника, черника! Только сегодня на ягоды скидка до сорока процентов!» — повторяет прохожим Петя, протягивая каждому листовки.

Он человеческая мина. Ему нравится эта идея. Всякий может подорваться.

Подростки, топающие, уткнувшись в телефоны. Или те же подростки, но шумные, на самокатах.

Злобная необъятная тетка, которая прет, как ледокол. Или милфа в облегающем платье, с маленькими капельками пота в декольте.

Мужик с обожженным солнцем лицом, в выцветшей рубашке, что пропахла сигаретами, в истертых, поношенных брюках и сандалиях. Или деловой весь-из-себя-делец с аккуратной стрижкой и бородкой, в белой рубашке и начищенных туфлях, в которых спешит на срочную встречу.

И, конечно, старики, ползущие, шоркающие, скрюченные.

Любой может подорваться на Пете.

Листовка — подделка под чеку́ . Дернут — не дернут, роли не играет. Срабатывает что-то другое. Мелкая деталь. И в голове щелкает. Петя наполняется взрывчатой смесью. Ягодным кранчем.

Голубика! Черника! Взбесиника!

Он раздает флаеры, ему за это платят. Мать в последнее время разворчалась, что сидит у нее на шее, всю зиму, весну — без дела, без работы, что по дому не помогает, в комнате своей не убирается. Воняет не пойми чем! На полках не пойми что!

Про армию ей наплел, что не взяли, потому что отец сидел. Про запах в комнате — что занимается с гантелями, качает мышцы до семьдесят седьмого пота. «В грузчики пойду, не гунди!» — ответил он, но выбрал перекресток возле гипермаркета и листовки.

Майское солнце ныряет за крыши домов. Сразу веет прохладой. Сорок минут до конца смены. «Сорок процентов скидка! Только сегодня! На ягоды!» — говорит Петя осанистому деду. «Спасибо, молодой человек», — принимает тот листовку и улыбается.

Щелкает!

В первый миг: какого черта такой бодрый?! А следом: да я тебя знаю, старый хер!

Психиатр с медкомиссии! Почему птица не самолет, почему лес не дрова, да?! Гнида костлявая!

Петя сует флаеры в карман. Настоящая чека́ сработала. Держась поодаль, он тащится следом за стариком. Листовку тот сбрасывает в первую же на пути урну. Они идут дальше. По оживленному тротуару, по менее оживленной улице. Дед заходит в аптеку, Петя усаживается на скамеечку.

«Сверни в парк! Сверни в парк!» — цедит он сквозь зубы. Челюсти сжаты, мышцы напряжены. Впервые кто-то не просто бесит, впервые ему не все равно — это ненависть. Месть.

Дед выходит. Он направляется совсем не туда. Не в парк — во дворы.

Петя готов расплакаться. Но идет следом. Можно узнать, где старикан живет, и хорошенько все спланировать…

Петя с гневом отметает эту мысль. «Спланировать» это что-то на ученом, планируют умники. Ёбаные умники. Петя хотел служить, хотел стать майором, но у таких умников, как этот хер, были свои планы.

Старик подходит к подъезду, достает ключи. И Петя ускоряет шаг. Двор живой и звучный. Но всем плевать: дедуля открывает дверь, парень спешит домой, что тут примечательного?

Тяжелая дверь уже чует магнит, когда Петя хватается за ручку. Приоткрывает, проскальзывает. Он мог бы так преследовать врага, мог бы убивать для них для всех, мог бы выигрывать войны, но какой-то дедок в халате решил, что для этого нужно ладить с лошками из класса.

Дед шаркает по ступеням. Третий этаж? Нет, выше. Четвертый?.. Выше.

Бодрый черт!

Тихо ступая, Петя лезет вверх.

На пятом — лязг ключей об дверь. Щелкает замок.

Петя срывается на бег. Через две ступеньки. Прыжок, прыжок — и на лестничной площадке.

Дед уже в проеме двери. Оборачивается на топот.

Прыжок — толчок. Петя забрасывает старика в квартиру вместе с собой.

— Кто вы? Что вам нужно? — Дед отползает и приподнимается. — Вас жена наняла? Я заплачу больше.

Лезет в карманы. На пол летят упаковка «Виагры» и презервативы, прежде чем он достает кошелек.

— Вадюша, что случилось? — В прихожей появляется белобрысая девушка в розоватой прозрачной комбинации.

— Хуила выбирает ебаться, — будто харкает Петя. На долю секунды ему смешно.

На долю секунды во взгляде дедка мелькает узнавание.

Петруша подлетает и всаживает кулак ему промеж глаз. Кошелек вылетает из рук. Дед моргает. Из носа струится кровь.

Шалава кричит.

Петька берется за голову старика и с силой направляет ее в бетонную стену. Под пальцами тихо хрустит.

Шалава сбегает. Секунды спустя хлопает дверь.

Петя быстро ее находит.

— Я звоню в полицию! — доносится изнутри.

Кулаком он выбивает стекло в одной из секций двери, просовывает лапищу. Нащупав ручку, поворачивает замочек и отпирает дверь.

Блондиночка размахивает маникюрными ножницами.

Петя шагает вперед. Перехватывает ее ручечку за запястье и выкручивает. Шлюшка стонет, а затем вопит — Петя ломает ей руку в локте. Отпускает и бьет в затылок. Дура ничком падает на пол.

Становится тихо.

А дверь-то входную они не закрыли…

Петька возвращается в прихожую. Дед, запачкав пол кровью из носа и рта, добрался на четвереньках до двери, уже взялся за ручку, и Петя рубит по его предплечью.

Затем хватает за ногу и тащит на кухню. Усаживает у стены. Дед пробует что-то сказать, но изо рта вырывается лишь какой-то клекот.

— Вот скажи-ка мне, умник, вилка, нож, в чем разница?

Петя выставляет перед его лицом одно и второе.

— Не… на… до… — выговаривает дед.

— Вилкой, всем известно, в глаз, а нож под печень. Или у вас в армии по-другому? Мне-то уже не узнать.

Петенька аккуратно вгоняет вилку в глазницу старика. Тот хрипит, вцепляется в Петину руку. Петька ножом сечет по его кистям. Хватка ослабевает. И он снова рубит кулаком по косточкам предплечий. Старик сдается.

Петя проворачивает вилку и выскребает яблочко. Мелькает мысль о сувенире. Но забирать себе от этого гандона почему-то ничего не хочется. Наоборот, хочется наконец забыть, что эта гнида сломала ему жизнь. Хочется забыть, что жизнь сломлена… Вот и не так! Ничего не кончено, ничего не сломлено, все только впереди!

Яблочко в итоге он скармливает самому деду. Сует вилку в рот, помогает рукой сжать челюсти и вытаскивает уже пустую. Пару секунд играется с челюстью, заставляя жевать.

Что-то упирается в колено.

Петя опускает взгляд. В штанах деда — стояк.

— Уже принял? Когда успел, хуила?

Спускает брюки, семейники. Так и есть — стариковский хер вздымается, как Пизанская башня.

— Не дал мне стать мужиком и воиным? Получай обратку!

Петька хватает член и яйца, сжимает и чикает ножом под корень. Чикает раз, чикает два. Дед голосит, давясь кровью и яблочком. Чикает три.

— Ну и какой ты теперь мужик, а?

Ламинат кухни заливает теплая кровь. Много крови.

С хозяйством в руке Петруша возвращается в спальню к девушке.

— Твой папочка решил устроить тебе сюрприз. Как насчет тройничка?

Барби не отвечает.

Петя переворачивает ее на спину. Разглядывает. Ножки стройные, животика почти нет, внизу все выбрито. Готовилась. Ну, не может же и у нее там быть грязно. Прости, батя.

Петька ложится на нее сверху. Хватает свободной рукой за грудь, мнет. Припадает носом к коже шеи и вдыхает, спускается в декольте и буквально всасывает ее запах. Пускает слюни.

Стягивает с себя спортивки вместе с трусами. Член выскакивает и упирается в теплую плоть.

— Этой дырочкой займусь я. А в ротик тебе присунет папаша.

Петя хватает сучку за подбородок. Оттягивает вниз. Рот неохотно приоткрывается. Но достаточно, чтобы впихнуть в него вялую колбаску деда. Но прежде Петруше хочется залезть туда своим пальчиком.

— Ух, шлюха, любишь сосать?

Челюсти сжимаются…

Челюсти сжимаются, как медвежий капкан! Палец пронзает дикая боль.

— Сука!!! — Петька тянет палец назад, но пасть не выпускает. Сжимает до крови. До мяса и до кости.

Петя хочет долбануть кулаком, но тот все еще сжимает гениталии деда. В этот момент рука барби оживает. Миг — и она у его шеи. И что-то с шеей не так. Что-то новое, инородное сидит теперь в ней.

Взбесиника лопается. Тут же назревает новая и лопается тоже.

Петя вдавливает стариковскую мошонку с хером сучке в лицо. Освободившейся рукой обхватывает ее шею и сжимает.

А ее рука все бьет его по шее. Маленьким и острым. Ножничками.

Шлюшка хрипит. Мотает головой, сбрасывая причиндалы бывшего любовника. Лицо ее там, где не покрыто кровью, синеет.

Хватка челюстей ослабевает. И Петя вырывает палец. Через боль сжимает ладонь в кулак. Замахивается. Он видит, как костяшки пробивают ее хрупкую черепушку.

Гремит выстрел. Оглушительно. Воздух окрашивается запахом пороха.

Петя мечтал дышать этим запахом, есть его и пропитаться им.

— Слез с нее щас же!!! — громогласно раздается сзади. — Отпусти, сказал! И без резких движений, полиция! Ублюдок!

Петька замахивается снова. И пуля свистит у самого виска.

Тогда он отпускает шею везучей барби. Слезает с нее, оказываясь на коленях.

— Ну и мрак, — отзывается кто-то за плечом мента, упирающего дуло пистолета в Петю.

Он стоит. Член стоит. Шлюшка ревет и завывает.

Петруша подбирает с пола выпавшую из кармана листовку.

— Куда, блять! Не двигаться!

Петька протягивает флаер и заводит:

— Голубика! Клубника! Черника! Только сегодня на ягоды скидка до сорока процентов! Успейте купить! — Голос сипит, ножнички все так же торчат из шеи. — Голубика, черника, клубника! Скидка сорок процентов! Только сегодня!

— Витя, «скорую» вызывай! — кричит мент в прихожую. — И Шалимову можешь набрать, пускай со своими ребятами выползает из парка: по ходу, нашли мы его серийника.

Не опуская пистолета, он шагает к Пете. На пороге возникает напарник:

— Серьезно? — Всматривается в Петрушу. — А реально, похож. Ща сделаем.

Он исчезает.

— Черника! Голубика! Возьмите. Только сегодня!

— Да замолкни ты уже! — Мент вырывает листовку. — Портки натягивай и повернись спиной! Шустрее!

Петька прикрывает свой срам. Из кармана показывается новый флаер, и он хочет его вытянуть.

— Даже не думай! — предупреждает мент грозным голосом мужика. — Повернись. Руки за спину.

Петя прислушивается… Ягоды молчат.

Ему нравится мент: высокий, широкий в плечах, в форме и со звездами на погонах, он настоящий мужик, воиный.

Петька улыбается и поворачивается. Непривычный мир теплится внутри.

Мужик приближается. И тепла становится больше. Хватает за руку, и, как порез, металл обжигает холодом. Щелкает замочек. На секунду вспыхивает мысль вырваться, но мент заковывает уже и вторую руку.

Петя с некоторым интересом пробует наручники. Тихо лязгает цепочка, кольца впиваются в кожу. Совсем неудобно.

— Браслетики — это только цветочки, — роняет мент. — Сейчас тебя в больничке подлатают, а потом обратно к нам. И тогда уже начнутся ягодки.