DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Тёмные материи. Манифест ночного города

В ближайшее время издательство HylePress, специализирующееся на философских исследованиях, порадует всех любителей пеших ночных прогулок трудом «Темные материи: Манифест ночного города» — философской рефлексией британского профессора городского дизайна Ника Данна

В рамках этого анонса эксклюзивно для читателей DARKER издательство публикует первую главу.

Посвящается Саре

Предисловие

Источником книги, что лежит перед вами, стали размышления об ускользающей, призрачной и порой недолговечной природе пеших прогулок по ночным городам. Этот факт как таковой несет неизбежную проблему, которую надо обсуждать, а не обходить стороной. Уловить сущность ночного города – уж не оксюморон ли это? Здесь к месту вспомнить заклинание Антуана де Сент-Экзюпери: «Любимая ночь. Ночью разум спит, и вещи просто существуют, как они есть. Те из вещей, которые действительно важны, вновь обретают форму, пережив разрушительное действие аналитических разборов в свете дня. Человек заново собирает воедино кусочки себя и вновь уподобляется умиротворенному древу»[1]. И то иллюзорное многообразие слов, какие приходят на ум, когда мы пытаемся объяснить ночной город или объясниться от его имени — прекрасный повод взять эти самые слова на вооружение. Вечно текучая природа городской ночи была моей отдушиной. Но любые попытки описать эту самую текучесть дают понять, насколько же сложная эта задача. Городам свойственно меняться; они — своеобразные конструкты, агломерации мириад элементов. Но они также и РЕконструкции. Города создаются, формируются и сохраняются в нашем воображении не меньше, чем во внешних материальных формах. Так как же лучше передать поток и непостоянство, разрывы и извивы ночи в панораме городского пейзажа? Эта книга давно ждала своего часа. Причина, по которой она откалывалась, заключается в ее краткость. Большинство людей, с которыми я говорил об этой книге в период, когда вынашивал ее идею, были зачарованы моей задумкой и тем, как я описывал будущее содержание. И я очень надеюсь, что ни вы, ни они не останетесь разочарованы. Желание поделиться хоть какой-то частью своего опыта и попытка рассказать о причинах, побудивших меня исследовать городскую ночь — вот, из чего состоит эта книга. Смутные истоки этой книги уходят в четверть с лишним века прогулок по ночным городам. Где бы я ни был — будь то окраины Большого Манчестера, по которым я бродил подростком и где исследовал изрытый угольными шахтами ландшафт, заброшенные здания, индустриальные отбросы и распад; или же городами международного значения по всему миру, где я исследовал тонкие сходства или разительные отличия, — всегда ночной город оставался моим верным, хоть и не всегда связно изъясняющимся, спутником. В ночном городе вас ждет множество прекрасных открытий, и я надеюсь, что эта книга по побудит вас найти их.

И перед тем, как мы встретимся с новыми идеями, я бы хотел ненадолго отвлечь внимание читателя на формат настоящей книги и ее содержание. По сути, у нее две задачи, сводящиеся тенденции представить пропозицию — призыв и ответ на свои собственные концепты, если позволите. Поэтому книга организована в виде серии коротких эссе, посвященных исследованию различных измерений ночного города. Первое может считаться введением, представляющим странную знакомость ночного города. Затем следуют разделы, посвященные хождению, ощущению, связи и мышлению. Очевидно, как и в жизни, это не четко отделенные друг от друга слои бытия, которые часто накладываются, формируя друг друга и перекликаясь. Наконец, заключение — то, что я поименовал манифестом ночных пеших прогулок.

Эти аналитические теоретические тексты перемежаются с дескриптивными заметками из некоторых прогулок по конкретному городу. Изначально я рассматривал вариант, в котором каждый раздел был бы посвящен конкретному городу, где я фланировал ночью. В интересах целостности всей работы я принял сознательное решение изложить в книге череду опытов, связанных с конкретным городом — Манчестером. И помимо того, что этот город мой родной и хорошо знаком мне, на то есть еще пара причин. Во-первых, даже две прогулки по ночному городу не бывают одинаковыми, а описанные здесь маршруты пересекают друг друга и накладываются, что позволяет мне объяснить четкие различия внутри композиционного целого. Во-вторых, прогулка по новому, незнакомому городу может стать приятным и насыщенным опытом, я же хотел привлечь внимание к чему-то привычному и повседневному, чтобы лучше подчеркнуть его достоинства (и, конечно, иногда его разительную странность), что, как мне кажется, было бы невозможно сделать с тем же успехом, выбери я несколько локаций. Сближение (без полной интеграции) нарративных фрагментов с эссе в разных разделах книги намеренно, чтобы усилить связь между теорией и практикой, сохранив при этом их отличительные особенности. Я надеюсь, что читатель поймет и простит мне это отступление. Оно не будет единственным.

Глава 1. Странные знакомцы

Все твердое растворяется в чем-то?

В отличие от обещаний, которые мы даем друг другу, обещание города никогда не может быть нарушено. Но, в отличие от все тех же обещаний, которые мы даем друг другу, оно и никогда не может быть исполнено.

Виктор Берджин, "Некие города"[2]

Добро пожаловать.

Мы с вами отправляемся на прогулку по ночному городу. Это время и место, помогающее освободиться от уравниловки и кандалов, что несет дневное время. Точнее, это некое состояние бытия. По мере того, как перед нами встают бесконечные варианты бесполезного выбора, наша способность действительно делать что-то осмысленное, похоже, экспоненциально снижается. Благодаря сложному абсурду неолиберализма, творчество и свобода самовыражения остаются бродить, подобно протагонисту «Шоу Трумана»[3], под постоянным наблюдением, изменяемые и эксплуатируемые, хотя мы часто их не замечаем. Но, что важнее всего, творчество и свобода замкнуты и редко способны убедительно функционировать за пределами своего панциря. Акселерация города как преимущественного места действия отражается в калейдоскопической червоточине экономики, политики и по больше части выхолощенной культуры. Величайшее достижение капитализма, возможно, выражено в городских ландшафтах, какими испещрена наша планета. В этом смысле говорить о специфических деталях, возможно, уже нет надобности. Мы можем, подобно некоторым исследователям, обсуждать «города» и «урбанистику» так, словно они — портативные объекты; и, действительно, это может быть частью проблемы. Но, как бы то ни было, мы также знаем, что подобный взгляд неверен.

Таким образом, невзирая на всевозрастающую гомогенизацию разных по сути мест, важно с самого начала подчеркнуть, что города не есть нейтральные или внепространственные вместилища. Это может показаться настолько очевидным, что не стоит даже упоминания. Но я упомянул об этом по определенной причине. В наше время, когда встречи с городом становятся все более медиативными, подобное упоминание просто необходимо. Городские ландшафты значительно изменились благодаря своему развитию, главным образом, в качестве контекста для цивилизации. Процесс стремительно набрал скорость в ходе индустриализации городов и последующих обстоятельств неолиберального позднего капитализма для мультивалентных форм бизнеса. Вопрос в том, как и когда отреагировать и вырваться из-под колпака.

В своей основополагающей книге «Все твердое растворяется в воздухе» Маршалл Берман[3] утверждает:

«Быть модерным — значит жить жизнью, полной парадоксов и противоречий…

Это значит быть одновременно революционером и консерватором: с готовностью принимать новые возможности опыта и приключений, но опасаться нигилистических глубин, к которым ведут столь многие модерные авантюры, жаждать созидать, но держаться за что-то настоящее, даже если все растворяется».

Таким образом, Берман выявляет вечное напряжение между развитием и распадом, личным и общественным, в целом поддерживая общее стремление быть модернистом как условие современной жизни. Он неизбежно опирается на более ранние периоды модернизма, в том числе работы Гете и Карла Маркса, из которого позаимствовано название книги. Однако, возможно, будет полезно задаться вопросом, применима ли та же диалектика к нам сегодня. Хотя заявления идеи о гибели, возрождении и наследии модернизма все еще слышатся в культурном дискурсе, — не в последнюю очередь в отношении архитектуры, — идея о том, что модерн ушел и был заменен чем-то другим, представляется ошибочной. Как и многие культурные и стилистические открытия, проникающие в общество, модернизм был поглощен капиталом и сохраняется в полупереваренном виде в его чреве, поджидая возможности вырваться наружу отрыжкой. Рассматривая современную ситуацию в таком ключе, можно понять ее плюрализм и разнообразие, где мы не стали пост-что-то-там, а всего лишь оказались триангулированы ослепительным психоделическим спектром предшествующих культурных идентичностей и движений. Различие состоит в их тревожной способности сливаться воедино. Мы непрерывно оказываемся перед лицом «нового», которое, как выясняется позже, вовсе и не новое, а собранное как таковое из прошлых эпох, всего лишь предстающих в новых формах. Напряжение между стремлением к физическим и социальным преобразованиям и желанием физической и социальной стабильности по-прежнему существует. Значительным изменением была возросшая текучесть обоих аспектов со времен Бермана. Бесконечный поток отрыгнутых идей, которые кажутся новыми, соблазнителен. Процесс этой пересборки завораживает нас, скрывая свое содержание. В свою очередь оно поддерживается неким знанием — словно мы видим нечто совершенно новое, при этом мы упокоены его знакомым обликом, как будто рожденным из отзвуков прошлого. В связи с этим возникает важный вопрос: можем ли мы выйти за пределы этой ситуации, чтобы увидеть столь необходимую нам перспективу? И если это возможно, то как и когда это можно сделать?

При всем ошеломительном объеме доступной нам информации и вариантов, нам крайне сложно сделать выбор, который даст нам передышку от кооптированного военно-развлекательного комплекса. Столкнувшись лицом к лицу с этой дилеммой, я обнаружил, что силовое поле цифровых технологий не помогает, поскольку мое внимание постепенно уступает их гравитационному лучу. Аналогичным образом, попытки подорвать нормативные практики в дневное время были крайне ограничены, в то время как полный отказ от них был нежелателен и непрактичен. В ночи толчея идей и проблем, продуктов полураспада предыдущих проектов и воспоминаний — все это начинало шевелиться глубоко у меня внутри. Исчерпав различные подходы к борьбе с этим беспокойством, я решил выйти на улицы, которые, казалось, сочувствовали моему беспокойству. Точнее, ночной город был не просто местом и временем, позволяющим мне исследовать свои мысли на ходу, но стал синкопированным рисунком, усиливающим и подчеркивающим мои собственные ритмы, как физические, так и психологические.

Я провел много-много часов, гуляя по ночным городам, особенно в последние несколько лет. История прогулок по городам так же длинна, как и история самих городов, и была излюбленным пробным камнем для множества различных применений и интерпретаций. Однако прогулки ночью предлагают нечто иное: они способны изменить наши глубоко укоренившиеся, кажущиеся естественными предрасположенности к городскому окружению, а вместе с ними и наши восприятия. Это имеет важную двойную функцию, о которой и говорится в данной книге. Это позволяет по-другому воспринимать архитектуру города. Архитектура, через ее присутствие и функцию, обычно отражает ценности построившего ее общества. Но какими бы постоянными ни казались наши здания, внутри и снаружи происходят темпоральные изменения — износ, бытование, адаптация — которые исподволь меняют ткань города. Вторжение в городскую ночь позволяет ощутить материальность города как нечто отдельное от его дневного характера. Он как будто становится более пористым; игра теней на его выступах — богаче, глубже и тягучей. Вдобавок (что, возможно, более значимо), это ощущение способствует развитию иного образа мышления. В эпоху гипернаблюдаемости встреча с чем-то подлинно новым кажется невероятно отдаленной, странно отрешенной от нас, но в то же время постоянно присутствующей и бездонной. По мере того, как петли обратной связи затягиваются на всех формах культуры, мы, кажется, достигаем полной инерции беспокойного повторного переваривания. Потребность во времени-месте, чтобы вообразить альтернативы, становится все острее. Противоположные стратегии — например, подавленное отчаяние или протест путем неучастия — имеют свой потенциал, но и свои ограничения. Появление избегания может быть другим способом движения вперед. Ведь внутри него кроются мириады возможностей для непокорства и открытий, т.е. мы можем уделить внимание вещам и идеям. Дело не обязательно в том, где это происходит: важно — когда.

Обнаружить самого себя в ночном городе — вот полезная формулировка. Почему так? Города в ночи заметны: созвездия света среди теней и ритмы спектакля, контрастирующие с дневным временем. Возьмем ближайший к вам город. Возможно, вы живете или работаете там, выбираетесь отдохнуть и пообщаться, или посещаете мероприятия, и т.д. Этот город — не един, у него двуликий характер. Это пересечение таких двух городов, как Бещель и Уль-Кома Чайны Мьевилля[5], сросшиеся и накладывающиеся, но не совпадающие друг с другом. Здесь мы можем вызывать в памяти дневной город, а многое остается «невидимым», странно знакомым, но в то же время иномирным. Этот чужеродный характер ночного города сжимает и растягивает место. Ритмичное стаккато дня становится текучим легато в ночные часы, бой и вой городского племени сменяются струями и строчками стимуляции, а по мере того, как часы прирастают к полуночи, потоки иссыхают и иссякают жилы, и остается только семафор бутылок, банок, оберток от фастфуда и окурков.

Одно из первых препятствий касается повседневности. Порой у нас вырабатывается склонность считать места, где мы живем, одинаковыми, статичными или даже скучными. Одно лишь то, что нечто выглядит обыденным, еще не делает его таковым. В окружении того, что в основном выглядит как зеркальная панорама наших жизней, легко забыть, что это — среда. Психолог Джеймс Дж. Гибсон[6] назвал бы это «нишей». Не путайте с местом обитания вида — то есть не где он живет, а как он живет. Именно в этом едва уловимом различии, — суть того, как мы относимся к городскому ландшафту. Существует также еще один слой этих отношений. Город находится не просто где-то там — как построенная кем-то конструкция, существующая отдельно от нас, — он в здесь нашего тела: его частицы вдыхаются и выдыхаются; его материальность и текстуры определяют нашу походку и постепенно меняют форму нашей обуви; его запахи, зрелища и звуки успокаивают нас или, возможно, вызывают тревогу. И, конечно, в особенности он в здесь нашего разума, где мы многократно воспроизводим город, создавая новые карты и нарративы в ответ на его беспокойную натуру. Он живет в нас, а мы в нем. Искусственность архитектурной среды трансформируется ночью, это свободное третье место между миром природы и жесткой конфигурацией дневного города. Таков ночной город.

Ведь у темноты длинные пальцы, а в ее плаще много карманов. Когда мы встречаемся с городской ночью, ее сверхъестественные качества развертываются в зависимости от того, каким способом и с какой скоростью мы движемся сквозь нее. Ходить пешком — это инскриптивная практика, ее ритмы — заклинания, находящие зазоры городского пространства и расширяющие их, принося с собой захват мест. Это ночной город, впоследствии печальный и истощенный в предрассветной тусклости в ожидании завтрашнего повторения. Подсознательная медлительность города в ночи позволяет эксгумировать городской ландшафт — наслоения нелепых историй, все быстрее исчезающие призраки прошлого, символы забытых обещаний, конфискованные желания и невысказанные взаимопонимания. Опасность — в бренности. Современный город — постоянно редактируемый текст, полный обезличенных предложений и перегруженный пунктуацией. Он как статья на заказ, попавшая в руки чересчур активным редакторам, в то время как предыдущие статьи отправились в шредер за несоответствие большому нарративу. Но дислексия берет свое, когда кернинг улиц теряет уверенность и определенность. Иероглифика — приглушенный голос архитектуры в ночи, неразборчивые сообщения смешиваются в одну кучу, печатная плита соскальзывает и смазывает городской шрифт. Память и экзорцизм личных заметок, сносок — буквально, «заметок в ногах», сделанных в движении пространства и времени. Это делает послания ночного города тревожными.

С одной стороны, он нам очень знаком — мы узнаем его улицы, его архитектуру и его композицию. Но, с другой стороны, мы вступаем в его странность, иное пространство, выдающее его черты: порой без труда, а порой — ценой тяжелых раскопок. Важная грань ночного города, о которой мы подробнее поговорим позже — вот, где по-настоящему требуется внимание. Пока достаточно знать, что активное присутствие и внимание в ночном городе весьма отличается от поведения и практик, которые попросту продлевают дневную активность в ночное время. Это также обладает освобождающей силой, позволяет нам стряхнуть с себя тревоги повседневной рутины. Отложить все на завтра и блуждать в ночи — значит заявить право направлять и удерживать свое внимание на непосредственном окружении. Вот что вот, что поставлено на карту. В ускоряющейся культуре выйти наружу — как физически, так и психологически — означает задуматься о стремительно тающем островке внимания. Наши разумы пронизаны и продырявлены, склонны подсознательно одержимо проверять электронную почту, обновлять статусы и виртуально чекиниться, силясь доказать, что на самом деле мы не здесь. Наш страх упущенных возможностей может привести к тому, что мы всегда готовы уходить, не успев толком прийти, путая постоянные отвлечения и тревоги своего онлайн-профиля с присутствием. Это настолько раздражает, что сама мысль об отсутствии, о смирении с «недостатком» отвлекающих воздействий кажется чем-то сюрреалистичным, утопическим. Намеренный отказ от того, чтобы быть в доступе 24/7, и, следовательно, от конвенциональной формы ответственности в XXI веке — это выбор, хоть и весьма необычный. Этот вариант особенно сложен, учитывая всепроникающую и мобильную природу технологий. Неотъемлемыми коннотациями такой позиции являются регресс, разрыв связей, невежливость; все это — непреднамеренные сигналы, подаваемые актом бездействия. Социальные сети — важный элемент этой композиции. В относительно небольшой промежуток времени, за который цифровые сети уничтожили масс-медиа, мы достигли ситуации, в которой многие из нас предпочитают опосредованную коммуникацию отношениям и связям лицом к лицу. Онлайн-платформы и приложения привлекают нас кажущейся легкостью касания - мы никогда не бываем забыты (и никогда не становимся объектом пристального внимания), «Я как бы не здесь, но я здесь». Однако ценой поддержания этих «связей» может быть истощение в самых разных смыслах не в последнюю очередь, истощение нашего ума и внимания. Куда и когда нам идти?

Архитектура — возможно, первая из ситуативных технологий, поддерживающих социальные отношения и связи. Она также времязависима и имеет некие отношения с пространством, будь то чувствительность к его контексту, игнорирование или противостояние. Усмотреть за пространством места — непростая задача. Но архитектура делает это постоянно — к счастью или к несчастью для нашего восприятия своего окружения. Однако ночью власть архитектуры трансформирует чувство места и ориентации совершенно по-другому. Доселе едва заметные черты приобретают совершенно иное качество в темноте. Городские складки, промежуточные пространства и городские закрайки уверенно вырисовываются. Примечания в этих местах — богатый палимпсест[7], раскрывающий места временного поселения, острый привкус осаждения и перемещения, влажный и каплющий, затопляющий и скользкий поверх более рациональной и приемлемой материальности города. Эти заряженные пустоты ночи мурлычут в нетерпении прихода и ухода, безразличные к предпочтениям и желаниям своих обитателей. Быть одному в городе ночью — не значит быть одиноким. Архитектура следует за вами в тесном сговоре с городскими улицами. Ноктамбуляция[8] находится в противоречии с современным городом. Бродить, наслаждаясь атмосферой и экологией городской ночи, — значит предстать странным и подозрительным в глазах других. Авторитарные фигуры с еще меньшей симпатией относятся к этой кажущейся бесцельности и даже могут видеть в ней угрозу. «Ты должен что-то делать». Такая глубоко укоренившаяся псевдовласть должна быть поставлена под вопрос.

Город, таким образом, познаваем, но никогда не схватывается полностью. Он избегает плена, воспроизводясь в уме во множестве версий, напоминая «Невидимые города» Итало Кальвинох[9]. Интерпретация города — это то, как мы определяем себя и по отношению друг к другу. Мы создаем карты на основе осознания запоминающихся мест, названий улиц и других пространственных указателей. В ночные часы такая картография может оказаться радикально перемасштабированной и перечерченной, когда дневные маркеры уходят на второй план, а новые, часто ярко подсвеченные, становятся означающими. Чарующие эффекты городской иллюминации поведают другую историю города. Целая альтернативная историография архитектуры могла бы заняться ночным городом. Фильм 2014 года «Неон» режиссера Эрика Беднарски документирует историю городского освещения Варшавы, политической идеологии, воплощенной в гнутых стеклянных трубках и инертных газах. Пусть и намеренно отклоняясь от курса, мы двинемся прочь от ярких огней. В отличие от променадов и главных сквозных маршрутов, второ- и третьестепенные артерии города выложены прерывистой неугасающей филигранью. Теперь сама материальность города высекается заново. Стекло, двоякое, то ли черное зеркало, то ли виртуальная мембрана между освещенным внутренним пространством и улицей снаружи. Каменные черты морщатся неровными тенями, еще больше подчеркивающими их резные узоры и детали. Кирпичные стены, находящиеся в коллективном плоскостном согласии во время дня, внезапно выказывают свою разноголосицу, ненадежные выступы строительного раствора выдают отсутствие единообразия. Металл притягивает свет, бродячий проводник отраженных электроламп. Тем временем тени отказываются оставаться в отведенных им местах строений, перекошенные, растянутые и сжатые по поверхностям фасадов и улиц. Будто соскользнувшая маска, они спадают, смягчая некоторые углы, но выбивая резкую геометрию при столкновении с источником света. Весь массив стремительно рассеивается светом фар проезжающего транспорта, а затем вновь восполняется.

Начало ночи наэлектризовано возможностями. Натриевые лампы медленно прогреваются и начинают работать, их одышливые фосфоресцирующие оттенки расчеркивают ночное небо, переходящее из синего в чернильно-черный. Клишированный пригородный ландшафт теряет очертания, смягчаясь в подступающих сумерках. За прирученным и окультуренным порогом буйствует природа — пронзающая небо угольными завитками, бугрящаяся сквозь проволочную сетку заборов, пробуждаемая ветром, она шелестит внутрь и наружу, потягиваясь и расправляя свои ссохшиеся и темные легкие. Это и только это привлекает наше внимание. Но не только, ведь здесь ничего не отсутствует, но присутствие в ночи — это все. Даже вещи, предположительно отсутствующие, остро ощущаются. Отсутствие света, ограниченность зрения, дисбаланс ощущений, все это вместе формирует переключения от дня к чему-то более плотному, может быть, тяжелому, но в то же время парадоксально невесомому. Разум медленно перемалывает дневные заботы, оставляя их рассыпанными позади семенами, которые постепенно шелушит прибывающая и убывающая ночь.

Ведь это — ночной город…

Передо мной простирается ночь. Когда я медленно возникаю из метро и прислушиваясь к звуку разбитого стекла где-то позади, фоном на Манчестерском шоссе над моей головой скользит транспорт. Это — Манчестер холодной и влажной зимней ночью, когда непрозрачность городской инфраструктуры теряет вес и сливается с морзянкой неона и натрия где-то наверху. Нерасшифровываемые послания, эти призрачные тексты, обращенные к неведомым богам и духам, висят в воздухе, точно украденные мысли из иного времени — потерянное будущее, отложенное и связанное путами бюрократии, тоски и вины. Но теперь все эти крики позади. Вместо них — дипломированный бетонный змей навеки примерз к асфальту, извиваясь между зданиями и вплетаясь в ландшафт. Мой левый башмак оскальзывается на изжеванных дождем и безразличием останках флаера местного клуба. Куда теперь идти в поисках тайны, тишины и созерцания?

Вперед и вверх по блестящему от сырости пандусу, напоминающему в этот миг взлетно-посадочную полосу, с которой взмывается ввысь к небесам расположенный по другую сторону Битхэм-тауэр. Красные огни небоскреба тянутся вдаль, растягивая астральный мир города в нечто солидное по размерам, но неочевидное по намерениям. Ветхие тени Малой Ирландии[10], давно исчезнувшего кошмара Энгельса, убогие воспоминания, впитавшиеся в кирпич и штукатурку, витают на этих улицах. Скользя вниз по заключенной в трубу реке Медлок, подавленные индустриальные воспоминания минувших дней протекают под сотнями студентов, спящих в своем замке. Влажные стены железнодорожного виадука ведут в раскрытую пасть, арку, замусоренную отбросами с концертов и клубов прошедшей ночи, которые оставили весельчаками в ведьмин час[11]. Геометрические грибы, произведение уличного художника под псевдонимом Truth, украшают внутренний свод арки, чуть заржавленные и заляпанные подтекающей после дождя кирпичной кладкой.

Теперь меня выплевывает в мениск Уитворт-Стрит, где он изгибается через Бриджуотерский канал. Поворачиваю направо, вверх, туда, где Оксфорд-Стрит сливается в поцелуе с Оксфорд-Роуд между Дворцовым Театром и эклектичным барокко здания Refuge Assurance Company, чьи зубчатые стены обрамляют самые знаменитые панорамы города. Но не сегодня. Вместо этого быстрое возвращение по собственным следам приводит меня к воде, мутная серо-коричневая лава, незаметно илящаяся мимо позади глядящих пустыми глазами квартир и офисов. Под мостом и вдоль тропинки здания нависают внутрь, толчея архитектуры оставляет от стиснутого неба только лишь иссиня-черную, в синяках, ленту над головой.

И вот я снова здесь, ночной лозоходец, вызывающий призраков городских потоков — палимпсестические фантомы, похороненные под асфальтом и кирпичом, лежат, печальные и лишенные шанса на пробуждение. Теку по тропке вдоль канала, фигуры впереди, прежде слитые, теперь разбегаются, и новые союзы соединяются и исчезают при звуке моих шагов. Молодой человек с выжелченными фонарем глазами, вперившись в тени, взвешивает варианты и шансы, затем пинает бутылку в шум улицы, в ее carn(iv)al—атмосферу[12]. Вперед и вглубь, сквозь требуху города, таинственное ворчание над головой, приглушенные обрывки звуков городского тела то и дело доносятся до слуха. Идти здесь, внизу — все равно что брести по колено в патоке, разве что запах — он здесь едкий, не сладкий — каждый шаг вталкивается в густую тьму, окрашенную предвкушением. Медленно восходя из этого подземного мира, я слышу случайный перестук каблуков и голоса, ревом призывающие транспорт, за несколько улиц отсюда. Стерильность Пикадилли Гарденс, выхолощенное общественное пространство в самом унылом его проявлении, убивает мысль и рефлексию. В этот час даже не льются даже плаксивые фонтаны, заточенные в дерново-каменную серость. Угри трамвайных путей следуют изысканным изгибом в направлении транспортного узла Шудхилла, но притяжение Маркет-Стрит тащит ноги вниз по ее склону в направлении почтового ящика на Корпорейшн-Стрит. Этот ротозей-свидетель теракта ИРА 15 июня 1996 года больше не издает свой безмолвный крик в красном, а тихо мемориализован в золоте[13]. Здесь отполированный образ города после реставрации и предмиллениумного развития может только отражать собственную пустоту. Справа от меня воссозданные пабы Sinclair's и The Old Wellington Inn, не спасшиеся от традиционной мясницкой лавки, что находилась тут раньше, и теперь сращенные боками перпендикулярно друг другу.

Тяга вниз продолжается над рекой Эруэлл, этим расплавленным зеркалом, которое одновременно распарывает и сшивает вместе Манчестер и Салфорд. Древний дом давно ушедших кельтов и римлян, в такой час этот ландшафт служит приютом для малочисленного и разобщенного племени усталых искателей удовольствий, бродящих в поисках тлеющих углей еще одной вечеринки, лишь отдельные светлячки сигарет оживляют их пошатывающийся танец. Налево по Чэпел-Стрит, супрематистские скульптуры из света прижимают к земле рольставни, мусорные баки и заборы. Вороватые переулки укрываются в тенях, холодный воздух тяжелеет в моих легких. Разбитые и восстановленные послевоенные мечты о внутригородских кольцевых дорогах разворачивают мое направление обратно к городу своим четырехполосным тупиком, но даже им нечего противопоставить четким индустриальным ритмам викторианской железной дороги, громоздящейся вдаль справа от меня. Арки, отнюдь не пустые, образуют что-то вроде форм для городского холодца: отбросы, хлюпающие звуки, бумага и пластик в витовой пляске, не поддающейся моему переводу. Уже, должно быть, больше 5 утра, пора возвращаться домой через залитые натриевым светом пригороды.

Комментарии

[1] Перевод К. Батыгина.

Цитата взята из английской версии романа «Полет в Аррас» А. д-С. Экзюпери, первая часть которого вышла в январе 1942 года в переводе Льюиса Галантьера на страницах американского журнала The Atlantic. Роман в феврале того же года был также опубликован на французском и английском языках в других изданиях. На французском роман представлен под названием «Военный пилот». Примечательно, что тексты на английском и французском сильно разнятся, вероятно, в силу различных подходов при подготовке редакций. В данном случае берем за основу именно цитату из английской версии романа.

[2] Виктор Берджин (род. 1941) — британский художник и писатель, привлекший к себе внимание как художник-концептуалист в конце 1960-х годов. В то время Берджин был известен как политический фотограф левых взглядов, который соединял фотографии и слова в одной картине.

[3] «Шоу Трумана» (1998, реж. Питер Уир) — трагикомедия о том, как страховой агент Труман Бёрнбанк однажды обнаруживает, что все творящееся (жизнь, работа, семья) были лишь частью реалити-шоу, берущего начало с его рождения.

[4] Берман М. Все твердое растворяется в воздухе. М.: Горизонталь, 2020. С. 15–16.

[5] Вымышленные города-государства из романа «Город и город» британского писателя Чайны Мьевилла (р.1972), живущие как бы параллельной жизнью. Бещель живет своими традициями и историей, трепетно оберегающий свой суверенитет и нравы. Ему не чужды никакие проблемы современного мира: беженцы, различные радикальные организации, преступность, бюрократическая волокита во всевозможных направлениях. Бещель находится в странной близости другим городом-государством – Уль-Комой: каким-то образом два города-государства оказались в одном месте, накладываясь друг на друга, кое-где проступая четче, где-то закрываясь сплошной местностью, иногда вовсе не соприкасаясь со своим топольгангером (термин, придуманный Мьевиллем для обозначения отношения одного города к другому). В заштрихованных областях жители Уль-Комы идут фактически по одной улице с жителями Бещеля, но не видят друг друга. Всем обитателям обоих городов строжайше запрещено видеть друг друга и контактировать. Тем не менее это вполне возможно. Но тогда возникнет брешь, а это самое страшное из преступлений, о котором боятся даже говорить вслух.

[6] Джеймс Джером Гибсон (1904–1979) — американский психолог и видный исследователь в области зрительного восприятия. Гибсон оспаривал идею о том, что нервная система активно конструирует сознательное зрительное восприятие. Гибсон был сторонником экологистической психологии, в которой разум непосредственно воспринимает стимулы окружающей среды без дополнительного когнитивного конструирования или обработки.

[7] Палимпсест (текстология) — это страница рукописи, либо свитка, либо книги, с которой был соскоблен или смыт текст, так что страницу можно повторно использовать для другого документа.

[8] Ноктамбуляция — то же самое, что лунатизм.

[9] «Невидимые города» — книга итальянского писателя Итало Кальвино (1923–1985), исследующая воображение и воображаемое через описания городов, сделанные путешественником Марко Поло. Книга построена в форме беседы между пожилым и занятым императором Хубилай-ханом и Поло. Большая часть книги состоит из коротких стихотворений в прозе, описывающих 55 вымышленных и названных женскими именами городов, о которых рассказывает Поло. Многие из этих стихотворений можно читать как притчи или размышления о культуре, языке, времени, памяти, смерти или общей природе человеческого опыта.

[10] Малая Ирландия — существовавший XIX веке на территории Манчестера район трущоб, где преимущественно жили нищие ирландские иммигранты. В своей книге «Положение рабочего класса в Англии. По собственным наблюдениям и достоверным источникам» (1844) Фридрих Энгельс пишет следующее: «Но самое ужасное место — если бы я хотел подробно описать каждое место в отдельности, то этому не было бы конца — находится на манчестерской стороне к юго–западу от Оксфорд–род и называется Малой Ирландией (Little Ireland). В довольно глубокой котловине, опоясанной излучиной реки Медлок и окружённой со всех четырёх сторон высокими фабриками, высокими насыпями и застроенными берегами, скучены в две группы около 200 коттеджей, большей частью по два под одной крышей; здесь живёт в общей сложности около 4 тыс. человек, почти исключительно ирландцев. Коттеджи старые, грязные и самых маленьких размеров, улицы в рытвинах и ухабах, большей частью немощёные и без сточных канав. Кучи нечистот, отбросов и отвратительной грязи возвышаются между стоячими повсюду лужами и заражают отвратительными испарениями атмосферу, которая и без того темна и тяжела от дыма целой дюжины фабричных труб. Повсюду снуют дети и женщины, оборванные и такие же грязные, как свиньи, которые тут же валяются в кучах мусора и лужах. Одним словом, всё это место производит такое отвратительное, такое отталкивающее впечатление, какого не производят самые худшие дворы на берегу реки Эрк» — Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии. По собственным наблюдениям и достоверным источникам // Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. М., 1984. Т. 1.

[11] В фольклоре ведьмин час, или час Дьявола — это время ночи, связанное со сверхъестественными событиями. Считается, что в это время ведьмы, демоны и призраки проявляют наибольшую активность. В разных регионах Европы ведьмин час определяют по-разному: в одном случае это может быть час после полуночи, в другом — время между 3:00 и 4:00.

[12] Carn(iv)al — игра слов: carnival — карнавальный, carnal — плотский.

[13] Взрыв возле крупного торгового центра Arndale в Манчестере 15 июня 1996 года, в результате которого было ранено более 200 человек, был организован Ирландской республиканской армией (ИРА) с целью срыва переговоров по прекращению североирландского конфликта. Ликвидация разрушений положила начало масштабной реконструкции и редевелопменту центра города. Характерный британский уличный почтовый ящик в виде колонны красного цвета чудом уцелел при взрыве и теперь служит мемориалом (на нем установлена памятная табличка). Щель для писем действительно напоминает кричащий рот. — Прим. переводчика.

Комментариев: 2 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)

  • 1 Blake 26-11-2022 20:52

    "И правда. Я был ночной одинокий бродяга. Я любил слоняться за полночь, в дождь, когда выцвели окна, а я один, живой, бреду по безлюдью, по лоснящимся рельсам на пустой Главной улице, под огромной, пригорюнившейся над дрогнущим шпилем луной. Никогда я так живо не чувствовал себя частицей всего обрушившегося на меня мироздания, никогда меня так не распирала любовь, и гордость, и жалость, и печаль, и я был не только я, я в себе чувствовал сразу все — живую землю, на которой я был призван страдать, чужие миры, Марс, Венеру, Паяльника и Черепушку, и все они были во мне — далекие китайцы, надменные девушки и сговорчивые, и солдаты, громилы, полицейские, и капризные, бдительные покупатели старых книг, и злые оборвыши, попрошайничающие возле музея, и гордые, неподступные павы, длинноного плывущие из модных лавок в колыхании шелков, сквозь сверкание стекла и стали. Я набредал на развалины в богатом квартале, я заходил в пустые гостиные, застывал на лестнице, смотрел сквозь выбитые окна на море, или я ни на что не смотрел, или смотрел, как один за другим гаснут на улице фонари. Или я заходил в недостроенный дом, где застряло между стропилами небо, где хоронятся кошки и голым скелетом спальни бренчит ветер."

    Учитываю...
    • 2 non-being 29-11-2022 14:32

      Blake, старину Томаса вспомнили. Снимаю шляпу!

      Учитываю...