Здзислав Бексиньский известен, пожалуй, каждому, кто интересуется «темными» направлениями в искусстве. Но даже если вы впервые слышите фамилию автора, то наверняка видели в своей новостной ленте его работы. Они могут отталкивать обывателей, столкнувшихся с мрачными картинами лицом к лицу, но пройти мимо, не остановив на полотнах Бексиньского свой взгляд, кажется решительно невозможным.

Постапокалиптические, инфернальные, дистопичные миры и их осколки чаруют необъяснимой эстетикой ужасного и одновременно выглядят суровым предостережением каждому человеку и всему человечеству. Особенно выделяются городские пейзажи Бексиньского, где по полуразрушенным, опустошённым неведомым катаклизмом кварталам бродят вырожденцы, в которых с трудом можно узнать людей.

Довольно часто роль своеобразных «домов» на полотнах Бексиньского отводится склепам и надгробиям, которые (парадоксально!) создают всё тот же самый урбанистический пейзаж, но более двусмысленный: этакие города-некрополи, населенные живыми мертвецами. И даже человеческое лицо, пропущенное через призму восприятия художника, могут испещрять тысячи улочек, словно каждый человек – это огромный покинутый город.

Истоки образов и идей творчества Бексиньского следует искать в истории. В том самом жутком ее периоде, который именуется Холокостом. Польское поколение 1920-1940 годов получило особо острую долю «облучения» его ужасами, ведь самые страшные немецкие концентрационные лагеря Второй мировой находились именно на их земле. Постоянная близость смерти, ее привычность и бессмысленность не могли не оказать влияние на юных поляков. Как итог – накопленный в массовом бессознательном ужас перед абсурдной жестокостью произошедшего и колоссальной скоростью деградации человеческой морали потребовал своего выхода посредством искусства.

Причем не живописью единой – вспомнить хоть недавно почившего композитора-авангардиста Кшиштофа Пендерецкого (его музыка вдохновляла, к слову, Линча, Кубрика и Фридкина), использовавшего в своих антимилитаристских сочинениях наложение инструментальных партий вплоть до тотальной какофонии. И первые, еще, по сути, ученические рисунки Бексиньского тоже обращаются к той самой теме войны – разрушенные бомбежками города, скелеты домов, кресты, сгущающийся сумрак, размывающий фон. Но позже, выведя те же элементы в фантастическую плоскость, художник выработает свой фирменный стиль.

«Мне не нравится пить из стакана, из которого уже кто-то пил. И у меня проблема, потому что полчаса назад из стакана, который стоит на кухне, пил какой-то чертов Здзислав Бексиньский. Не знаю того парня. Он жил полчаса назад в этой чертовой квартире и пил из того долбаного стакана. Честно говоря, это мне противно, и стакан надо мыть. Но помыл его парень по имени Здзислав Бексиньский, который был здесь минуту назад. Мыл его своими, возможно, грязными пальцами. И что делать? Купить и держать в запасе все больше новых стаканов? И я нашел решение. Пользуюсь одноразовыми!»

Не все польские творцы были столь пессимистичны, как Бексиньский, но и они неизменно пользовались иносказаниями, зашифровывая на полотнах свои идеи. Пан Здзислав, неоднократно отрицавший наличие некоего скрытого смысла в своих работах, пошел здесь дальше прочих и, чтобы не примешивать сторонние коннотации и оставить зрителю право окончательного – пусть не интерпретирования, но прочувствования, – никогда не давал названий своим полотнам. Художник утверждал, что передает некие символы, но в них нет никаких нарочно спрятанных смыслов.

Анализировать же собственное бессознательное, спроецированное на картины, Бексиньский считал невозможным и просто бессмысленным – конечной целью всякой работы он видел лишь создание красоты, даже если речь шла об изображении распада и вырождения. Вообще тотальное невмешательство в процесс появления идеи – реализации – осмысления финального результата было принципиальным требованием художника.

При этом Бексиньский не раз говорил, что публика воспринимает его работы порой кардинально иначе, нежели он сам, и признавался, что ему ни разу не удалось нарисовать то, что он по-настоящему хотел. «К счастью, публика этого не замечает», – шутя добавлял художник. Критики точно так же отказывались понимать, что кресты, всадники и мертвецы – лишь устойчивые образы, лишенные для пана Здзислава того подстрочника, который они предполагали в творчестве всякого художника «по долгу службы».

«В своих картинах я никогда не использую какие-либо значения. Я наивно пишу их, как будто бы я фотографирую свои сны»

Многие ценители творчества Бексиньского искали корни вдохновения мастера в литературе, напирая в первую очередь на Лавкрафта. Однако сам художник говорил, что в таком случае он был бы ближе к Маурицу Эшеру, ведь его любимые писатели – это Роб-Грийе, Кафка и Борхес. Иные утверждали, что любовь пана Здзислава к работе под музыку также связана с поиском вдохновения, но художник говорил лишь, что ему просто приятнее работать под неё вне зависимости от жанра – будь то популярная, симфоническая или рок-музыка. Любимым же композитором Бексиньский неслучайно называл Альфреда Шнитке, замечая, что они оба, вероятно, подходят к созданию своих произведений схожим образом.

Что касается ориентиров непосредственно в живописи, то очень часто пана Здзислава сравнивали с Хансом Гигером. Забавно, что каждый из мэтров как только мог расшаркивался перед другим – как восточный шейх, желающий «пропустить» коллегу вперед, признаться в оказанном на него влиянии. И лишь Дариуш Завадский – художник уже следующего поколения и еще один признанный мастер «темной» живописи – словно бы соединил в своих работах и Бексиньского, и Гигера, в конце концов «примирив» их таким образом.

Слева направо: Здзислав Бексиньский, Ханс Гигер и их «преемник» - Дариуш Завадский

В остальном же пан Здзислав был суеверен и старался не слишком обращать внимание на других художников. Во-первых, он боялся неосознанно «украсть» чужую идею и образ, а во-вторых, по собственным словам, всегда испытывал недовольство тем, что не написал чужую удачную картину сам. Сравнений Бексиньский не боялся, но не любил, когда из него пытались сделать наследника Босха – сам мастер говорил, что на него куда как большее влияние оказал Бёклин с его «Островом мертвых». Говоря о корнях своего творчества, Бексиньский утверждал, что его питают в широком смысле барокко и готика. Барокко отвечает за богатое внутреннее наполнение полотен, а готика вдохновляет визуальными символами и формами.

Слева направо: «Остров Мертвых» Арнольда Бёклина и вариации Бексиньского на тему

Бексиньский, как и всякий сумеречный гений, оказал заметное влияние на массовую культуру. Если вернуться к помянутым в начале городам-некрополям, то сразу же вспоминается одноимённый замок из Heroes of Might and Magic. Несмотря на то что многие фанаты серии предсказуемо проводят параллели с работами Бексиньского, доказать, что дизайнеры игры вдохновлялись именно его картинами, нельзя. Зато можно с уверенностью сказать, что при создании концептов к новой части легендарной Doom художник Колин Геллер из ID Software, чтобы заставить игроков прочувствовать марсианский ад, пытался следовать атмосфере именно полотен пана Здзислава.

Также известно, что видение ада режиссером фильма «Константин» Фрэнсисом Лоуренсом сильно перекликалось с работами Бексиньского, которые и стали впоследствии референсами для команды художников по спецэффектам. Оскароносный Гильермо дель Торо признавался, что является поклонником художника и коллекционирует его картины. Но едва ли не откровеннее прочих вдохновлялись мастером авторы игры Bloodborne, которые буквально воссоздали на просторах игрового мира картины пана Здзислава, а элементы его работ заимствовали так часто, что никакого места не хватит их перечислить. А ведь есть еще хоррор-долгострой Scorn, объединяющий визуальные стили Бексиньского и Гигера…

Пара сверху: из игры Bloodborne; пара снизу: послужившие прообразами полотна Бексиньского

Страсть к городам и архитектуре у Бексиньского далеко не случайна – он, не имевший «настоящего» художественного образования, был по профессии архитектором. Прежде чем окончательно посвятить себя творчеству, молодой Здзислав работал на стройках и занимался промышленным дизайном – по его проекту был даже выпущен пробный вариант автобуса SFW-1 для Autosan.

Но индивидуалисту Бексиньскому было неинтересно работать в команде, как то предполагает специальность архитектора, и он уходит сначала в дизайн, а после в фотографию, где проявляется его тяга к сюрреализму. Впрочем, в рамках фотографии будущему художнику становится тесно из-за слабости технического оснащения и нехватки выразительных средств, поэтому в середине 1960-х годов он всерьез посвящает себя живописи. При этом стоит отметить, что при появлении персональных компьютеров и софта вроде Photoshop пан Здзислав снова вернулся к давним экспериментам с фотографией.

«Разумеется, литература воздействует на меня, как и музыка, наблюдения действительности и всё, что находится во мне и вне меня, эти впечатления, однако, случайны, отрывочны, обрывочны, фрагментарны. Например, мотив развеянной ветром седой пряди волос, увиденной у старого человека, едущего в трамвае № 19 на остановке у Площади Унии, преследует меня, и я уже три года пытаюсь – и всё время неудачно пока – использовать в какой-либо картине. Такого рода впечатлений очень много»

Стать всемирно известным художнику помогли галеристы Богуцкие, но одержимый навязчивой нелюбовью к каким-либо выставкам – что своим, что чужим, – Бексиньский выпил из них немало крови. Нелюбовь к выставкам, пусть и в смягченной форме, сопровождала мастера до последних дней – он примирился с необходимостью этой практики лишь ради того, чтобы продавать свои полотна. И, нужно сказать, Бексиньский был весьма коммерчески успешен (даже в скромной Польше его произведения продавали за внушительные суммы – до 85 тысяч долларов за картину!), но при этом не слишком признан критиками, что, впрочем, не слишком и задевало художника.

Феномен Бексиньского заключается в том, что даже после смерти художник притягивает к себе представителей разных творческих профессий – они раз за разом пытаются проанализировать и переосмыслить непростой жизненный путь мастера и его трагическую кончину. Спектакль по пьесе Веслава Банаха «Интервью, которого не было» берёт за основу в том числе дневниковые тексты Бексиньского и интерьеры его простенькой типовой квартиры, а начинается история с того, что герой получает смс-ку от погибшего год назад художника.

Молодой режиссер Ян П. Матушинський в более традиционной биографической ленте 2016 года рассказывает не только и не столько историю становления художника, сколько историю его трагической «мирской» жизни, размышляя на темы отцов и детей, столкновения исторических эпох, борьбы с фатумом и т.д. Также в 2013 году вышел документальный фильм «Изнутри», смонтированный из домашних видео, снятых самим Бексиньским; 45 минут стали квинтэссенцией 60 (!) часов видеозаписей, принадлежащих теперь музею. Столь пристальное внимание потомков и современников раскрывает нам истинный масштаб личности художника – редко кого так ценят и при жизни, и в посмертии.

Трагическая, абсурдная, сюрреалистическая история гибели художника странным образом укладывается в логику его творческого пути. После смерти жены и самоубийства сына Бексиньский продолжал упорно трудиться, не желая сдаваться злому року, который однажды появился на его пороге в лице знакомых молодчиков. Они попросили у знаменитого художника денег, а после твердого отказа ударили его ножом семнадцать раз кряду...

«Я считаю творчество единственным доступным способом борьбы с неизбежностью своей кончины...»