Иллюстрация Антонины Крутиковой

Как каждое утро после бритья и душа, я поспешил в кухню. Бабуля отреагировала на мое появление привычно бурно.

— Отморозок! Нелюдь! Сволочь безбожная!

Цветастый платок сполз с головы на плечи, открывая взгляду редкие седые волосы. Глаза прищурены, морщинистые губы выплевывают нецензурные выражения. Я пропустил их мимо ушей. Мат не люблю, но очень люблю бабулю. Она не в себе. Это возрастное, никто не застрахован.

— Ублюдок! Подонок! Выродок! — выкрикивала старушка.

Ее лицо покраснело так сильно, что я запереживал.

— Успокойся, бабуля. Тебе нельзя волноваться. Это же я — Егор. Ты меня, наверное, с кем-то перепутала.

Она возмущенно фыркнула и открыла рот, несомненно, чтобы выплеснуть очередную порцию грязи, но вмешалась мамочка.

— Перестаньте! — попросила она.

Мамочка понимала, как важно, чтобы в семье царил мир. Она у меня вообще самая лучшая: умница и красавица. Особенно с тех пор как я подарил ей косметику и убедил ею пользоваться, а еще уговорил не стягивать красивые каштановые волосы в хвост. Ну, как уговорил... Забрал у нее заколки. Мама не всегда была такой понятливой.

— Если ты... — мама прикусила губу и начала еще раз: — Будем завтракать?

Я кивнул и ослабил одну из трех цепей. Надежно закрепленные на стене, они поднимались к железным кольцам на потолке, где расходились в три стороны. Первая цепь — к левому от входа углу, где рядом с батареей (ведь пожилые люди быстро мерзнут) недалеко от заколоченного снаружи окна на матрасе сидела бабушка. Сначала у нее был стул, но она бросалась им. Пришлось забрать.

Вторая цепь отходила вправо, где на маленьком диванчике у стены лежал папа. Он тихий. Сначала по моей просьбе папа читал газеты — обожаю шорох страниц, в этом есть что-то невероятно уютное! Он часто морщился и массировал грудь. Мама переживала и говорила, что нужно показать его врачу. Мне нравилось, как она заботилась о папе. Как и должно быть в настоящей семье. Но в последнее время папа спал сутки напролет. Наверное, ему стало лучше, потому что он больше не морщился и не массировал грудь. Спящий папа — это тоже по-своему уютно. Не так как шуршание газеты, но лучше, чем ничего.

Третья цепь вела в торец комнаты, самую уютную часть помещения. Там стояли кровать с красивым лоскутным покрывалом и невысокий комод, в котором хранились немногочисленные мамины сокровища: одежда, косметика, журналы, плеер. Люблю иногда баловать маму, она со мной дольше всех и научилась понимать и ценить... семью, нашу жизнь. Или делать вид, что понимает и ценит. Это не принципиально. Ведь считаются слова и поступки, а мысли... Кому они интересны? В общем, с мамой мы ладили замечательно.

Недалеко от кровати находилась маленькая кухонная стенка: холодильник, плита, мойка, один шкафчик, над ним второй — навесной. Мы жили скромно. Не в богатстве счастье.

Снова закрепив цепь, я присел за стол. Приятно наблюдать, как хлопочет у плиты мама. Судя по всему, на завтрак будет яичница.

— Масло почти закончилось, — сказала мама не оборачиваясь.

Это звучало как музыка в моих ушах. Как шуршание газеты.

— Куплю сегодня после работы. Еще что-нибудь нужно?

— Сахар... Картошка... Хорошо бы — мяса...

— Мясо не обещаю. Цены — сама знаешь. И так непросто вас прокормить, — ответил я. Упрекать не хочется, но пусть не забываются, деньги с неба не падают.

— Да, конечно, — тихо сказала мама. — Мы тебе очень благодарны...

— Щас же! Благодарны! — бабушка плюнула на пол.

Я поморщился. Старушка, конечно, бедолага, но все равно неприятно.

Раньше, еще до мамы, у меня была другая бабушка. Я буквально подобрал ее на улице. Старушка, как только пришла в себя, спасибо сказала. И осталась. Сначала на цепи, а потом и без нее. За бесчисленными чашками чая бабушка и я вечерами рассказывали друг другу истории наших не самых беззаботных жизней.

— Видишь, родной, нас другая цепь связывает, прочнее железной. Я ведь, как и ты, сирота. Тебя вот мне ангелы послали, кто бы еще позаботился обо мне на старости лет? — говорила она. А, выслушав рассказ о потерпевших крах отношениях, посочувствовала:

— Да разве может обычный человек нас понять, Егорка? Каково оно, пробиваться в жизни без родных и близких, без кола и двора?

Я раскрывал свое сердце:

— Она была для меня всем... Я мечтал о малыше... или малышке. Ведь без ребенка семья не семья. А она даже замуж не хотела.

Бабушка накрывала своей морщинистой рукой мою. И это забирало часть боли.

— Говорила: я тороплю ее, душу, стесняю... Ей нужны были время и личное пространство... О чем тут думать?

Не раз я плакал, а бабушка утешала. Перед ней я не испытывал неловкости. В семье стыдиться нечего.

Но бабушка умерла. Просто однажды не проснулась. Я часто навещал бабушкину могилу, которую выкопал сам. Она стала первой на семейном кладбище, скрытом от любопытных взглядов непрозрачными стенками теплицы. Жил я, правда, на отшибе, но всегда найдутся не в меру любопытные, готовые сунуть нос в чужие семейные дела.

На следующий день в дом вернулась почти забытая жуткая пустота. Вместо приятного голоса или звяканья посуды царила тишина. Воздух казался мертвым: куда делись ароматы шалфея и мяты? Бабушка так любила добавлять их в чай. Как мне не хватало ласковых прикосновений морщинистых рук и самого бабушкиного присутствия. Нам было уютно, даже если мы просто молча сидели в одной комнате. Она перебирала гречку, вязала, шила, а я порой читал, но чаще — любовался бабушкой.

Я пытался убить тишину телевизором, но он — бездушный и безразличный — помогал мало. Не вышло и обезоружить пустоту, лишив ее тьмы. Свет ламп бросал странные пугающие тени — и я начинал чувствовать себя одной из них.

Поэтому пришлось поспешить. Так в семье появилась мама.

— Приятного аппетита! — Ее тихий голос вернул меня в настоящее.

Она поставила передо мной тарелку и тихо скользнула за стол.

— Приятного аппетита, — пожелал и я.

Мы ели молча. Папа спал, бабушка бормотала что-то под нос. Я знал: мама покормит ее позже.

— Поговори с бабушкой, — попросил я, — было бы лучше есть всей семьей за столом.

Мама кивнула. А потом чуть все не испортила:

— Пожалуйста, вынеси Эдуарда... папу... Он... кажется, он уже пахнет...

Я укоротил ее цепь, — как бы я ни любил их всех, так надежнее, — и поспешил покинуть дом. Но уже несколько минут спустя начал отсчитывать минуты до возвращения. На свете нет ничего важнее семьи. Как только многие могут этого не понимать?

Работа заняла руки и мысли, а в перерыве я жадно вслушивался в слова коллег.

— В субботу Катька опять к матери тащит. Смеситель, видите ли, у нее протекает. А ничего, что у меня выходной?

— Моя не лучше. Но на этой неделе повезло: у свояка днюха, шашлыки будут!

— Счастливчик! А мне в субботу сына на тренировку везти. Какого хрена? Мы все детство футбол гоняли во дворе — без родителей, тренеров, бутсов... Избалованное поколение!

Я молча завидовал их счастью. У всех семьи, каждый кому-то нужен и интересен. Жаль, что нельзя поддержать беседу. На работе знали, что я детдомовский. Объяснить внезапное появление семьи было сложно...

Вот если бы жениться! И завести дорогие сердцу атрибуты принадлежности к большому негласному клубу: кольцо на безымянном пальце, фотографии семьи на телефоне, переписку, истории о совместных вечерах и выходных, списки с покупками... и чувство принадлежности.

Мысли о женитьбе не выходили у меня из головы. Хотелось сейчас же броситься на поиск второй половинки, но все говорило против.

Я копил несколько лет, чтобы купить дом. Недорогой удалось найти только в неблагополучном районе и в ужасном состоянии. Зато свой. Но с тех пор никогда не прекращающийся ремонт поглощал большую часть небольшой зарплаты.

Было сложно откладывать еще и на съем машины, чтобы привезти домой маму и бабушку. К счастью, папа просто принял мое приглашение выпить вместе, но женщины пугливее, сами не пойдут.

А ведь еще нужно время на поиски и наблюдение, а все свободное время уходит на дом, маму, папу, бабушку... Это было как-то неправильно, что семья забирала больше, чем давала. Я это себе не так представлял.

Домой я пришел вымотанный и раздраженный.

Из большой комнаты доносились голоса мамы и бабушки, но как только я зашел, они резко оборвались.

Пахло незнакомо противно.

— Как прошел день? — тихо спросила мама.

При этом даже не смотрела на меня. Может, все-таки считаются не только поступки, но и чувства? Но как заставить людей думать так, как мне надо?

— Устал, — буркнул я и удлиняя мамину цепь. — Умираю с голоду.

— Хорошо, сейчас... Ты... купил нужное?

Я мысленно выругался. Совсем забыл забежать в магазин.

— Завтра, — пообещал я сухо и тут же подумал, что настоящая мама начала бы ворчать. Но не моя. Все было неправильно.

— Тогда сделаю макароны с сыром — есть еще маленький кусочек, — равнодушно сказала она и занялась готовкой.

— А тебя не интересует, как прошел мой день? — обратился я к бабушке.

— Гори в аду! — отозвалась она и легла на матрас лицом к батарее.

Захотелось схватить ее за седые патлы и приложить несколько раз к «гармошке». Чтобы успокоиться, я перевел взгляд на папу. Расслабился, увидев знакомое мирное лицо. Папины веки подрагивали во сне. Незваным гостем всплыло воспоминание: как я клеил их, чтобы папа не лежал с открытыми глазами. Веки дрогнули снова. Клеевой шов в уголке папиного глаза разошелся, и наружу выпала жирная белая личинка.

Вся семья сегодня словно сговорилась довести меня до ручки. Неблагодарные твари! Мой кулак опустился на столешницу.

Мама испуганно обернулась, взгляд метнулся ко мне, потом к папе, и ее вырвало.

Аппетит пропал окончательно. Я укоротил цепь, игнорируя мамин испуганный вскрик. Потом подошел к кухне и выключил газ, оставляя остывать так и не закипевшую воду в кастрюле. Если не ужинаю я, не будет ужинать никто.

И сегодня не стану выносить ведра, служившие туалетами бабушке и маме. Пусть спят голодные и в собственной вони!

Ночью я плакал в подушку. У меня умер папа.

Я встал затемно, с помощью тачки привез папу в теплицу и похоронил его рядом с первой бабушкой.

Потом вынес зловонные ведра, разогрел на кухне кастрюлю воды, — мама и бабушка делали вид, что спят, — и смыл с себя пот, грязь, вонь и плохое настроение. Нытье еще никому не помогало. Надо смотреть вперед.

Позже я снова наблюдал, как мама готовит завтрак. Она такая красивая! Если бы только найти жену, похожую на нее...

Эти мысли весь день не выходили из головы. После работы отец сына-футболиста пригласил всех в бар — отметить повышение, благо была пятница. Он угощал, и это быстро развеяло мои сомнения. У меня никогда не хватало денег, чтобы куда-нибудь сходить. Так хотелось хоть один вечер просто отдохнуть. Ведь даже самые убежденные семьянины изредка позволяют себе расслабиться.

От непривычки я быстро опьянел. Домой вернулся поздно. В груди заныло при виде заколоченных окон, худо-бедно латаной крыши, неухоженного сада... Неприветливый, нежилой двор. Не настоящий дом — его тень.

На миг я представил себе, как бы это могло быть: свет в окнах, сердитая жена, которая просит быть потише и не будить маму. А я отшучиваюсь и обнимаю красивую и заботливую супругу, которая не сдерживается и начинает кокетливо хихикать...

Никто не смеется, когда я захожу в большую комнату. Бабушка и мама — обе фальшивки! — снова притворились спящими.

И тут меня осенила догадка. Если мама — не настоящая, почему бы не сделать ее женой? Я ведь мечтал, чтобы супруга была похожа на мамочку? Может, она такая невеселая, потому что ей не хватает супруга и детей? Мое сердце забилось быстрее: новорожденный вдохнет жизнь в это кажущееся вымершим место!

— Что ты делаешь, — испуганно спросила мама совсем не сонным голосом.

А потом попыталась оттолкнуть меня.

— Перестань! Нельзя ведь... с мамой.

Вот как запела!

— Ты никудышная мать, может, хоть жена из тебя выйдет. Родишь мне сыночка, — сказал я заплетающимся языком.

Непослушные пальцы не справлялись с ремнем брюк. У батареи завыла бабка.

— Заткнись, старая карга! — прикрикнул я.

— У меня патология матки... Два выкидыша... Потом перевязали трубы... — пыхтела подо мной мама... нет — супруга!

— Плевать!

— Придурок! Я не могу забеременеть. Никого я тебе не рожу!

Меня внезапно покинули силы. Я сел на край кровати. Вспомнил, как в школе писали сочинение на тему «Моя семья». Наша Светлана Яковлевна заболела, а учительница, замещавшая урок, не знала про меня. Еще и презрительно посмотрела, когда я сдал чистые листы. Одноклассники только злорадно хихикали.

У меня был дом — какой-никакой. И я пытался посадить дерево — родовое, но на нем почему-то росли только червивые яблоки. Даже не давая шанса вырастить ребенка, единственного кровного родственника, который мог быть у меня в этом холодном мире.

Утром я знал, что делать. Женщину, не ставшую мне ни матерью, ни женой, я задушил. Старуху приложил к батарее. Карга охнула и осела. Ночью я закопаю их на семейном кладбище. Надо смотреть вперед. У меня обязательно будет счастливая любящая семья. Я просто начну сначала.