Иллюстрация Антонины Крутиковой

Задачка-то простая. Они хотят совсем немного, и он готов выполнить их требование. Сергей облегченно выдохнул. Начало положено — есть понимание. Понимание и спокойствие. Минуту назад он подавил эмоции, постарался рассуждать трезво, и результат не заставил себя ждать. Он выполнит их требование, и все закончится.

Сергей оторвался от зеркала и посмотрел на руки. Пальцы перестали дрожать. Ледяная вода быстро привела в чувство. Щеки пылали. Казалось, что капли стекают не по его коже, а по натянутой резиновой маске.

Он оперся на холодную раковину. Гладкая твердая поверхность возвратила ощущение реальности. Пелена паники отступила.

Лицо в зеркале приблизилось, Сергей почти уткнулся носом в собственное отражение. Постарался заглянуть дальше, глубже. Сейчас нужно хорошенько порыться в воспоминаниях. Восстановить всю цепочку событий, чтобы не ошибиться. С чего все началось?

Пару дней назад в музее сломалась машина.

Или заболел музейный водитель? Нет, была какая-то поломка. Музей не смог выделить Вике транспорт, и она попросила его. Попросила съездить вместе с ней за реквизитом для выставки.

Пару дней назад в музее сломалась машина… Или пару недель?

Точно, именно так. Выставка была на носу — Вика уже подготовила экспонаты, продумала экспозицию и общий концепт. Но, несмотря на изобилие фондов Дома-музея Асколова, ей, как ведущему экспозиционеру, по-прежнему не хватало для оформления чего-то особенного.

— Мы же не можем хранить в музее все подряд, будь оно хоть трижды интересное, — рассказывала она, доставая из сумочки очередной шоколадный батончик. Солнце еще поднималось, и пустая дорога обещала славный день. — Если необходимо, что-то берем у местных жителей, или сами сотрудники приносят семейные раритеты из гаражей и сараев. Ценности у рухляди нет никакой — ни исторической, ни художественной, но неплохо сохранившиеся экземпляры вполне можно использовать для создания общей картины выставки. Платочки, табуреточки, посуда всякая… По мелочам набирается много интересного. Всем этим счастьем красиво обыгрываем мемориальные предметы — очень даже кайфово получается.

Они выехали сразу после восхода, чтобы избежать пробок и летней жары.

— Но настоящая кладовая — склады городской киностудии! Музейщики часто пользуются запасами киношников для создания антуража временных выставок. Старинные кружевные зонтики, допотопные швейные машинки, стулья, прялки, утварь… Для оформления тематических мероприятий — то, что нужно. Ты меня слушаешь?

— Да, да. — Сергей оторвал глаза от гипнотической ленты автострады. — Залип на дорогу… Зонтики, машинки. А нам что нужно?

— Пока понятия не имею. Что-то такое прям деревенское… Не знаю. Не хочу настраиваться заранее. Приедем, посмотрим. Нужные цепочки в голове сложатся и… Нам нужно что-то про детство, связанное с детством. Детскую тему на этот раз обыгрываем — как раз к сентябрю, к школе.

Сергей слушал ее вполуха. Интересно, конечно, но его-то какое дело? Отвезет и привезет. Поможет на складе, если понадобится таскать всякое; подскажет, если совета спросят. Зачем еще муж нужен? Муж… Этот вопрос занимал Сергея гораздо больше, чем тонкости музейной работы. Зачем он еще нужен? И нужен ли вообще?

Вика, рассказывала, что на складах киностудии можно откопать все, что душе угодно. От скалки до кареты.

— Складов несколько. Мы едем на самый дальний. Наши называют его «Деревня». Это и есть деревня. Давно заброшенная. Старая песня — молодежь разъехалась, старики поумирали. Кто-то еще оставался, пока весь район не определили под снос — тогда как раз собирались канал от Гжати прокладывать или типа того. А деревня поперек маршрута встала. Короче, выделили жителям по квартирке в городе, куда оставшиеся и перебрались. Но, увы и ах, с каналом не срослось, проект закрыли. Уже пустую деревню по инерции таки начали сносить, планировали какие-то карьеры рядом рыть… Но деньги на снос, если верить слухам, ушли кому-то в карман, и дело встало намертво. В итоге эти три десятка домов передали киностудии. Тут тебе и съемки на натуре, и всякие фанерные декорации можно достроить. Многие дома так и остались со всей бытовухой внутри. Занятные древности можно найти: кровати металлические, ухваты с котелками… белье даже! Целая куча, представляешь! Киношники были довольны, пользовались активно, пока и киностудия в девяностые не заглохла. Не сказать, что сейчас она прям возродилась, но энтузиасты снова пытаются кое-что делать. Мы с ними дружим и иногда просим на время предметы для внутренних музейных нужд. Шоколадку хочешь?

— Шоколадку?

— Ладно, не отвлекайся, потом съешь. Только нам придется повозиться. Склады — громко сказано. Там сроду никто порядок не наводил. Ни учета, ни картотеки, ни зон хранения. Это тебе не музей, где все с номерками и по полочкам. Поиски пройдут в формате «сам поройся». Перчатки взял?

— Да, перчатки в багажнике. Взял.

— Осторожнее, канава! Сереж, просыпайся… Мне как минимум до выставки дожить нужно. Ты сегодня на себя не похож.

— Да, подрубает… Кофейку бы.

Хорошая дорога вскоре сменилась плохой, заросли борщевика вдоль обочины, столь грозно нависшие над трассой в середине пути, практически исчезли. Борщевик всегда подбирается к людям, а голые степи ему ни к чему.

Они проехали пару поселков, миновали яркий новострой адвентистов и мрачное кладбище с поблекшими голубыми крестами. Обогнули поворот с указателем.

— Это и есть твоя деревня?

— Ага, нам вон по той дорожке. Ключи от всех домов у сторожа.

Сторож обитал в передней небольшого кирпичного здания с заколоченными окнами. Вероятно, когда-то это был деревенский продуктовый магазин. Дверь в зал преграждал покрытый клеенкой стол, за которым сидел апатичный старичок. Старичок явно жаждал одиночества и даже не удосужился взглянуть на вошедших. Не отрываясь от экрана маленького заляпанного ноутбука, установленного на столе рядом с электроплиткой, он кивнул на деревянный щиток над пожелтевшим от времени холодильником.

В передней тяжело пахло сеном и тушенкой.

На здоровенном щитке красовалось полсотни самых разнообразных ключей — от чудовищных, величиной со столовую ложку, до новеньких и блестящих ключиков-малышей. Вика ловко выбрала несколько нужных и поставила рядом с электроплиткой баночку растворимого кофе.

— Мерси! — Она выпорхнула на улицу.

Сергей подумал, что кофе недружелюбный старикан точно не заслужил, но тоже буркнул слова благодарности и двинулся следом, стараясь не касаться стен, покрытых жиром и бахромой черной пыли.

— И никакие документы этому деду не нужны?

— Я тебя умоляю.

Вика, очевидно, была здесь не первый раз и сходу указала дорогу к нужному дому. Грунтовая дорога неровно шла между одноэтажными бревенчатыми домами и была на удивление неплоха. Почти на всех зданиях красовались крупные фанерные таблички с номерами. Вероятно, их установили, когда территория стала «складской». На домах без табличек номера были нанесены краской прямо на стены.

Они остановились у бледно-коричневого дома с реденьким выцветшим забором. Заросли высоченной дикой травы пробрались с обочины в палисадник и на внутренние дорожки участка, поднялись до глухих ставен. В открытое окно автомобиля дохнуло прелой сладостью.

— Тут косят иногда, — словно оправдываясь, сказала Вика. — Но редко.

За калиткой их ждали покосившееся, но вполне крепкое крыльцо с лавочкой под козырьком и хорошо смазанный амбарный замок на входной двери.

— Смотри-ка, — заметил Сергей. — Подкову зачем-то сковырнули…

Над дверью красовался характерный полукруглый отпечаток.

— Хозяева, наверное, с собой забрали, на удачу. — Вика пожала плечами и прошла через веранду в дом.

Она тут же сориентировалась, щелкнула выключателем и принялась перебирать что-то в больших картонных коробках, расставленных посреди центральной комнаты. Сергей походил по кухне, заглянул в горницу. В доме давно не было человеческого тепла, и это чувствовалось. Обои потеряли цвет, в горшках на окнах не осталось даже увядших кустиков. Тлен практически не коснулся помещения, но и жизни здесь тоже не было.

В просторном коридоре Сергей остановился перед широкой приставной лестницей, ведущей к открытому квадратному люку над его головой.

— Тут и чердак есть?

— Ага.

— Залезть можно?

— Нужно! Я уже кое-что нашла, но там тоже посмотрим. Помню, видела какие-то книжки, журналы…

Чердак был огромен. Сергей присвистнул, перебрасывая ногу через бортик люка. Пространство охватило его, словно он оказался внутри огромной освещенной цистерны. Расположенные друг напротив друга окошки были закрыты, но свет пробивался сквозь стекло, и шесть плотных солнечных лучей пересекали облако пыли, зависшее над грудами тюков и ящиков. Старые перекрытия украшала паутина с засохшими ночными бабочками. Между широких досок, опоясывающих крышу изнутри, протянулись бечевки, на которых висели рыбьи головы. Из-под досок торчали лохмы пакли.

Под ногами расположился самый разнообразный хлам. Тут были и стопки еще советских журналов, и фанерные посылочные ящики, и стеклянные банки в протертых до дыр мешках. Между связками резиновых сапог и сумками с посеревшей посудой пролегала узкая тропинка, на которую Сергей осторожно шагнул. Казалось, что в этот миг помещение должно ожить. Что зашуршат все эти коробки и свертки, зашевелятся газетные вырезки на досках, затопают донышками пустые бутылки.

Сергей огляделся. Нет, предметы не заметили его появление, не шелохнулись. Ни вздоха, ни шороха. Не дрогнула пыль, не моргнули на веревках оторванные рыбьи головы.

— Ну как там? — крикнула снизу Вика.

— Мусор какой-то…

Сергей прошел глубже. Пол под ногами мягко прогибался. Листы криво обрезанного картона лежали на слое мелких опилок.

— Да что тут искать-то?!

— Там был ящик с коробками внутри!

— С коробками?..

— Да! С коробками из-под конфет. Глянь, красивые такие, с ленточками… Погоди, сейчас сама залезу…

Вика забралась по лестнице и быстро нашла нужный ящик.

— Да уж… — разочарованно протянула она, разглядывая черные рассохшиеся коробки. — Такое себе… Мне они в прошлый раз как-то покрасивее показались. Трухлятина.

— В прошлый раз? — Сергей подошел с старому коричневому чемодану, наполовину похороненному под опилками и серыми тряпками. — Когда ты была тут в прошлый раз?

— М-м… Как тут все знакомо… Чердак из моего детства. У нас похожий дом был. Под Смоленском.

— А головы на веревках зачем?

— Рыба? Не видел никогда, как тарань сушится?

— Могу представить. Но здесь только головы… Ты сказала, что была тут раньше. Когда?

— Не помню, уже заезжали. Выбирали всякое для музея. В этом доме, в других тоже. О, что это ты нашел? Прикольный чемодан. Не помню такой.

— С кем заезжали?

Сергей почувствовал, как мысли снова медленно и привычно стали сворачивать в нехорошую сторону. В сторону догадок и подозрений. Маленькие червячки уже давно превратились в огромных ненасытных пиявок, высасывающих его душу. И он уже не старался гнать их прочь.

Вика не слушала. Она присела на корточки, стряхнула с чемодана тряпки и разрезанные веревки.

— Его недавно открывали.

Под крышкой оказались аккуратные газетные свертки. Десятки небольших кульков, плотно сложенных как килька в консервной банке.

Сергей отвернулся от зеркала.

Что изменилось бы, не подойди он к этому чемодану? День завершился бы иначе? Или такие мелочи уже не имели значения? Ниточки тянулись к вечеру, к развязке. Тянулись и неумолимо тащили за собой и его, и Вику. Чемодан просто подвернулся под руку, а остальное было предрешено… Стоп. Сергей одернул себя. Он снова теряет главное.

— Ха! Смотри, это же елочные игрушки! — Вика развернула кулек, из которого на ее ладонь выпал малиновый шар с веревочной петлей.

— Новогодние украшения? — Сергей взял соседний сверток, в котором оказался блестящий зайчик с морковкой.

Вика развернула сразу несколько кульков, увлеченно раскладывая перед собой старенькие елочные украшения: синий шар, плоского картонного медведя, морского конька.

— Какая прелесть! — Ее восторгу не было предела. — То, что нужно! Забираем, эта красотища нам отлично подходит.

Сергей на мгновение отвлекся от тягостных размышлений и, запустив руку поглубже, выудил из чемодана продолговатый кулек. Внутри лежало нечто упругое.

Он осторожно развернул пожелтевший газетный лист.

Это была птица.

Птица с темно-красными перьями и причудливо изогнутым клювом, перекрещенные концы которого торчали вверх и вниз. Красные перья были вполне настоящими.

Сергей невольно вздрогнул.

— Это чучело…

Вика отложила прозрачную лошадку.

— Что там у тебя?

— Вот… Мертвая, что ли… — Сергей покрутил в руках чучелко. Птица выглядела почти живой. Перья не казались выцветшими, крылья плотно прилегали к маленькому тельцу. Глаза закрывала серая пленка, а когтистые лапки замерли, будто в судороге.

— О, это же клест! — воскликнула Вика и, вытащив еще несколько свертков, тоже обнаружила мертвых птиц.

— Клест?

— Да, птица такая. Лесная. Не видал ни разу?

Птиц набралось уже полдюжины.

— Не видал. Это натурально чучела? Дохлые птицы?

— Ага. — Вика увлеченно разложила пару десятков клестов на крышке чемодана. — Да, мертвые. У меня в детстве тоже были такие.

У некоторых птиц из спины торчал маленький крючок с проволочной петелькой, чтобы вешать «украшение» на ветку. У некоторых крючка не было, но лапки оплетала гибкая проволока. Не все клесты были красными — попалось несколько пепельно-серых.

— Украшения из чучел птиц? Ты серьезно? — Сергей поморщился.

— Вполне. Сама играла. Это клесты, и это… не чучела. Это просто мертвые птицы. Не чучела, нет. Их в лесу можно найти. Они именно так и умирают — просто застывают и не портятся. Как маленькие мумии.

— Ты меня разводишь?

— Да нет же! Только с клестами такое бывает. Они всю жизнь питаются хвоей: сосновыми и еловыми шишками, пихтовыми. Кору хвойную клюют. И так смолой пропитываются, что после смерти не портятся. Как бы мумифицируются еще заживо. В клестах столько смолы, что на них хищники не охотятся. Не едят — мясо от смолы горькое.

— Сказки какие-то.

— Вот же они! — Вика засмеялась. — Сам же видишь! Как живые. Их взрослые из леса приносили — чем не игрушка? Я игралась, у других ребят тоже были.

— Дичь какая-то… А почему клювы кривые?

— Свойство породы. Или вида… Не знаю, как правильно. У всех клестов клюв такой — загнутый крест-накрест, как клещи. Чтобы шишки ковырять.

— Не очень-то похоже на клещи.

Вика развернула все елочные украшения, отделила птиц от остальных игрушек.

— Так, игрушки мы оставим до Нового года. Будем делать выставку — тогда и приедем за ними. А птиц забираем. Придумаю, как использовать. Отличная тема, нравится. В конце концов, в них играли не только на Новый год. Боже, да я даже имена им давала. Помоги, пожалуйста, — заверни всех обратно в газету и положи в пакет. А я пока спущусь — присмотрела посуду. Упакую, тоже заберем.

Мертвые птицы выглядели странно, но омерзения не вызывали. Сергей сложил их в подобранный тут же пакет и спустился следом за Викой. Подхватил упакованные коробки с посудой и вернулся в машину.

Салон чертовски нагрелся, хотя солнце уже скрылось за пленкой облаков.

Он крепко сжал горячий руль и закрыл глаза.

С этого все началось? С дурацких птиц? Раковина была настолько холодной, что кожа прилипала к ее поверхности. Нет, все началось раньше. Все началось c вечерних звонков и переписок. Кто это, дорогая? Опять с работы? Договариваетесь на завтра? Снова надо задержаться? Решили с девочками посидеть где-то? Ага, ага… Так я тебе и поверил…

В дороге он думал о смерти. О мертвых птицах.

Обратно ехали молча. Вика дремала, откинув сиденье, Сергей вел автомобиль чуть медленнее, чем обычно. Он думал о мертвых птицах. Думал о смерти.

Сергей поймал себя на мысли, что никогда раньше не думал о смерти. Это была какая-то неинтересная, нехорошая тема. Даже недавняя смерть отца — прошла и, слава богу, быстро забылась. Быстро забылось — вот что было главным в его уходе из жизни. Прошло и быстро забылось. И сегодня Сергею очень хотелось, чтобы последние дни быстро прошли и поскорее забылись.

Еще он вспомнил сторожа со склада-деревни. Точнее, постарался, но не припомнил ничего, кроме мутного пятна, склонившегося над засаленной клеенкой в свете мерцающего экрана. Что он там смотрел, кстати?

— Кстати… — Вика прервала его размышления. Она уже подняла кресло и протирала лицо влажной салфеткой. — Кстати! Раз уж ты заинтересовался этими птицами…

— Не сказал бы.

— Есть очень интересная легенда. Поверье. Про кривой клюв и красное оперение. Существует предание, что клесты слетелись к распятому Христу и пытались вытащить гвозди, которыми он был прибит. В своем старании птицы погнули клювы и испачкались в крови. С тех пор их перья навсегда стали красного цвета. Труды оказались напрасными, с гвоздями клесты не справились, но за преданность и упорство были награждены благополучием и бессмертием. Еда у них есть круглый год, а бессмертие ты сегодня своими глазами увидел. Еще они стали очень выносливыми, холод не замечают. Могут в лютый мороз яйца высиживать и птенцов выводить. Такие вот крутыши, маленькие красные спартанцы.

— Ну, хоть кто-то птенцов выводит…

— Прекрати. Мы уже сто раз обсудили, — отрезала Вика, отвернулась к окну и до самого дома не произнесла ни слова.

Пакет с мертвыми птицами лежал в багажнике, рядом с коробками, собранными в деревенском доме. Сергей завязал пакет покрепче, чтобы птицы случайно не высыпались. Все-таки ему была неприятна мысль, что во время пути они могут высыпаться и свободно валяться у него за спиной — перекатываться, касаться друг друга навсегда онемевшими крыльями.

Все умирает, все заканчивается. Птицы, люди… Заканчивается и его счастливая семейная жизнь. Вот так банально — ночными звонками, подозрениями, задержками на работе и чужим запахом от ее губ. Про такое сочиняют анекдоты и снимают комедии. Его роль в подобной комедии нелепа и беззуба. Беззуба ли?

Поэтому он и ехал чуть медленнее. Ничего конкретного в его голове пока не сложилось, нет. Никакого плана, только образы — легкие вспышки, словно маленькие опасные предсказания, мелькали где-то там, в глубине. Предсказания событий, которые скоро должны произойти. Дома проблемы обостряются, дома произойдет беда, говорили предсказания из глубины. Не надо спешить домой, слышал он свои собственные слова, беззвучно слетавшие с губ.

Зеркало замолчало. Больше оно ничего подсказать не могло.

Картинка почти сложилась. От начала и до конца — от ночных звонков до того самого вечера. Когда он, кстати, был? Сколько времени прошло с поездки в эту чертову деревню? День? Два? Неделя? Сергей погладил втянувшийся до боли живот — почувствовал, как скользнула на ребрах тонкая кожа.

Между поездкой в чертову деревню и сегодняшним зеркалом прошло много времени.

С самого начала у него не было возможности что-либо изменить. Ниточки оказались цепями, которые протащили его по темному тоннелю — от звонков до вечерней развязки. Тяжелый маршрут, но он выдержал. Сопротивлялся — торопил забытье, жаждал скорейшего завершения и тут же оттягивал развязку, зачем-то сторонился простого и логичного решения. Метался, пока не уверился и не сделал все как нужно. Или не все? Где-то ошибся, упустил важную деталь, и теперь головоломка не сходится…

Сергей оглядел ванную комнату: покрытые бурыми разводами стены и пол, разбитую возле унитаза плитку… Как угораздило ее разбить?.. Убраться бы здесь…

Но сейчас важнее птицы.

Сергей вышел из ванной в коридор, ощущая под босыми ногами осколки битой посуды. Пакет лежал в коридоре рядом с входной дверью, где он его после приезда и оставил. Положил к обуви, не захотел вносить это в квартиру. Пакет и сейчас был крепко завязан на узел, к которому с того дня никто не прикасался. Но узел, похоже, для птиц не был помехой.

Пакет был разорван и пуст.

Сергей медленно прошел в комнату.

Птицы стояли на столе. Замерли, как оловянные солдатики, выстроившись неровными рядами по всей поверхности. Ядовитый свет уличных фонарей освещал желтизной нетронутое тленом воинство. Маленькие головки блестели, загнутые клювы были повернуты в сторону вошедшего. Сергей сделал шаг и остановился. Мертвые птицы не шелохнулись. Квадрат света словно выхватывал из темноты старую фотографию, на которой замерла случайно залетевшая в комнату стайка.

В жарком воздухе витал терпкий хвойный аромат. Прилипший к небу язык моментально пропитался горечью.

Сергей обошел стол, помедлил и ткнул пальцем ближайшую фигурку. Клест упал, зацепив за собой соседа.

— Ага, ага… Так я тебе и поверил…

Полчаса назад, увидев их неподвижное шествие в первый раз, Сергей был ошарашен. Смахнул трупики со стола и выбежал из комнаты прямо по тушкам. Его испугал не их мрачный вид, испугали птичьи голоса. Едва уловимые, подобные тихому выдоху спящего, они звучали над столом, разливались по комнате, тысячекратно отражались от стен и добирались до каждого укромного уголка.

— Отпусти… — шептали птицы, не раскрывая мертвые изогнутые клювы.

— Отпусти… отпусти, — шептали они, с трудом растягивая гласные.

— Отпусти ее…

Услышав их пение в первый раз, он сорвался. Он бросился в ванную, к спасительному зеркалу, в котором попытался найти ответы.

Зеркало помогло.

Сейчас, когда головоломка почти сложилась, он смотрел на птиц спокойно, без дрожи. Сергей прислушался — да, они опять это повторяли. Тихо шептали сквозь клювы: «Отпусти ее, отпусти…»

Он убил ее в тот же вечер, после поездки в деревню. Забил до смерти после ужина.

На ужин было мясо и немного вина. Почти не разговаривали. Разобрали постель и приготовили вещи на завтра.

Вика пошла в ванную. Сергей стоял за дверью и сквозь шум воды слышал вибрацию входящих сообщений в ее телефоне. Звук она, конечно, отключила. После каждой вибрации следовала небольшая пауза на ответ. Сообщений было много, включенная для фона вода журчала ровно.

Он дождался, когда дверь откроется, и с силой толкнул Вику в грудь. Телефон брякнулся на пол, мокрое полотенце соскользнуло с волос, словно испуганная змея. Звуки исчезли, его голову накрыл тяжелый гул. Вика оказалась к нему спиной и попыталась подняться, но он плотно и жестко ударил в затылок. Под кулаком что-то щелкнуло, она растянулась вдоль ванны.

Сергей поставил колено ей на спину, надавил и еще раз ударил в голову. Потом еще и еще. После десятка ударов ему стало казаться, что движется не его кулак, что это смятое, рыхлое, покрытое липкими волосами месиво стремительно раз за разом бросается на его лопнувшие костяшки; что ломкая податливая корка вцепляется в руку, сдирает кожу острыми осколками. Перекошенное в ярости лицо покрыли брызги теплой малиновой жижи.

Звуки вернулись к нему гораздо позже. Тяжелый гул, накрывший его, когда он стоял за дверью, был спасением. Гул благосклонно избавил от прерывистых стонов и скрипа ногтей по кафелю… А позже избавил от треска разрываемого ножовкой мяса и визга костей. Благодаря гулу Сергей ощущал лишь волнительную вибрацию, когда терзал в ванной обескровленную плоть. Чувства и разум были где-то далеко. Он смотрел на происходящее издалека, как на скучную и бессмысленную картину, каждый элемент которой казался пустышкой — убегающие в сливное отверстие темные ручейки, скользящие под пальцами комочки желтого жира.

Спасительный гул сдался и отступил в самый неожиданный момент. Смешно сказать, — он поддался шелесту мусорных полиэтиленовых мешков, в которые Сергей упаковывал тяжелые куски. Четырнадцать синих мешков — «высокопрочные, с завязками». На всякий случай обмотал скотчем. К тому времени чувства вернулись окончательно. И разум тоже вернулся — иначе он не додумался бы до такого простого и очевидного финала. Куда деть четырнадцать синих полиэтиленовых мешков, обмотанных скотчем? Ответ напрашивался сам собой.

Утром он отвез их на склады киностудии. В «Деревню».

Препятствий не возникло. Сторож снова не взглянул на посетителя, когда тот забирал уже хорошо знакомые ключи от дома с сорванной подковой. И не посмотрел, когда ключи были возвращены. Сергей был уверен, что сторож даже не заметил, какие именно из ключей он брал.

Сергей знал, что искать. В каждом деревенском доме должен быть холодный погреб. Он не заметил его в первый приезд, но быстро нашел во второй. Сергей не говорил Вике, но и его в детстве отправляли на каникулы в деревню. Он плохо запомнил странную бабушку, которая постоянно сидела вплотную к экрану черно-белого телевизора, но хорошо помнил — ни рыбьих голов, ни дохлых птиц там не было. Он и живых птиц не очень-то любил.

Погреб был пустой, но адски холодный. Ледяные ступени и ледяные стены.

Ледяные, как раковина, за которую он держался всего-то пару минут назад, всматриваясь в свое отражение. Сейчас, когда он вернулся в комнату, все птицы снова стояли на столе.

Чуть ранее птицы напугали его, не более того. Зачем было скидывать их и топтать? Бояться не стоило. Зеркало рассказало ему его же историю, и теперь он знал: птицы пришли, чтобы подсказать, чтобы помочь.

— Отпусти ее… Отпусти…

Они хотят совсем немного, и он выполнит их требование. Выполнит их требование, и все закончится.

Это последний элемент. Сергей был благодарен за подсказку. Теперь беду можно исправить, теперь ребус разгадан. Отпустить ее, конечно же… Головоломка сложилась. Надо отпустить ее. «Отпусти, и если это твое, оно обязательно вернется» — так вроде говорят?

Конечно, он отпустит ее. Выпустит на свободу из этих ужасных мусорных мешков, и кошмар закончится. Он все сделал правильно, но ошибся с мешками. Выпустить, конечно же! Немедленно в дорогу!

К деревне он подъехал затемно. Мир, превращенный в одну сплошную тень, дружелюбно раскрывался, уступая яркому свету фар: спеши, цель близка! Третий приезд — дорога стала знакомой и близкой. Словно немая соучастница, она слушала его мысли и приглашала продолжать путь.

На этот раз со сторожем повидаться не пришлось. Дверь в его каморку оказалась закрыта, и Сергей сразу направился к дому.

Надо же, думал он, как закрутились события вокруг какой-то деревни. Еще недавно он даже не знал о ее существовании, а теперь приезжает сюда как к себе на дачу. Сердце радостно колотилось в предвкушении встречи. Недосып и тягость последних дней исчезли. Осталось немного, и ему будет легко.

Он покосился на пакет с мертвыми клестами, лежащий рядом.

Отпустить ее… Так просто. Как он сам не додумался?

Не страшась быть замеченным, он с легкостью сбил замок монтировкой, привычно включил свет, заполнив помещение теплотой яичного цвета, и устремился к погребу. Адски холодный, с промерзшими ступенями — настоящая ледяная тюрьма. Вика не заслужила настолько страшную участь. Он должен ее освободить.

Погреб был довольно просторный. Вероятно, раньше здесь висели длинные полки, гнущиеся под тяжестью банок с соленьями, стояли деревянные бочки. От полок остались лишь темные полосы на стенах, от бочек — круги на бетонном полу.

В погребе не было ничего, кроме закрытого железным листом небольшого колодца. Ничего, кроме горки синих полиэтиленовых мешков в углу.

В свете тусклой лампочки, опоясанной безжизненной паутиной, мешки казались небольшой аккуратной поленницей, в которой каждое полено было упаковано в полиэтилен и заботливо обмотано скотчем.

— Отпусти ее… Отпусти… — зашелестело вокруг.

— Конечно, конечно… — Сергей достал складной нож, поспешил к мешкам и принялся кромсать прилипшую к содержимому упаковку.

Отделенные и изуродованные, части тела потеряли разумные очертания. Сейчас сложно было сходу сказать, какой именно фрагмент оказывался у него в руках, но Сергея это не волновало. Главное — отпустить. Извлечь останки из полиэтиленового плена, высвободить из холодного подземелья.

Опорожнив мешки, он собрал их в мокрую, прилипающую к рукам охапку и, скинув железный лист, запихнул в колодец. Колодец был узкий, пришлось повозиться, засовывая мешки в горловину, и Сергей не сразу услышал шорохи за спиной.

Это был шелест крыльев.

Мертвые клесты заполнили погреб. Ожившим покрывалом они скользили по стенам. Взлетали, резко дергая сухими крыльями, недолго порхали, толкались и падали, перебирая коготками по пыльному бетону. Будто черный извилистый ручей, они устремлялись по грязным ступеням к высвобожденным кускам мяса, сложенным в центре помещения. Сергей попятился и уперся спиной в стену.

Птиц было много — не меньше сотни; гораздо больше, чем изначально обнаружилось в пакете. Клесты облепили синюшное мясо, суетливо ползали по нему, словно стая ос на дынной корке. Их было так много, а напор был так высок, что куски Викиного тела смещались — перекатывались, льнули друг к другу. Под покровом хвостов и крыльев происходила метаморфоза — бесформенная куча, подергиваясь и оставляя на полу осклизлые следы, приобретала контуры человеческого тела.

Фигура рывками подобрала под себя вывернутые ноги и поднялась.

Сергей попытался вздохнуть, но диафрагма налилась свинцом и потянула легкие вниз.

Перед ним, покачиваясь, стояла Вика.

Руки и ноги неплотно прилегали к торсу. Разбитая голова едва удерживалась на кривом срезе шеи, а бедра скользили друг по другу, будто не уверенные в правильности получившейся комбинации. Птицы скрепляли ее плоть своими телами. Словно английские булавки, соединяющие рваную куртку неформала, клесты вцепились изогнутыми клювами и цепкими коготками в поврежденные мышцы и сухожилия. Клесты держали куски вместе: волнуясь и подергиваясь, птицы сохраняли равновесие мясной конструкции. Они стягивали лоскуты кожи и цепляли вываливающиеся внутренности к пустому животу. Ее грудная клетка судорожно поднималась и опадала, — Сергей видел, как птицы проскальзывают в синий рот, набиваются в гортань, заставляют ребра распахнуться. Вика издала глубокий сипящий вздох и сделала шаг. Сергей двинулся навстречу. Вика, облаченная в птиц, такая хрупкая и такая желанная, нуждалась в нем. Прочь нелепые сомнения и тоску, теперь он может поддержать ее, быть рядом! Он может подставить крепкое плечо и никогда больше не отходить в сторону, стать единым целым!

Вика подошла вплотную. Он поднял руки и обнял липкую, покрытую перьями спину. Ладони скользнули по широкому разрезу. Ее руки легли ему на плечи.

Лица оказались рядом, и Сергей, закрыв глаза, прикоснулся губами к ее холодному рту. Раздвинув языком разбитые осколки зубов, ощутил знакомую хвойную горечь на плотных комочках запекшейся крови. Что-то шевельнуло Викин язык, он неловко вывалился изо рта и уперся Сергею в десну, обжигая кислой прохладой.

Пустое, все пустое, думал он, чувствуя, как острые клювы и когти вырываются из ее глотки и намертво сцепляют соединенные рты; как злобно и яростно перебираются маленькие мокрые тела на его лоб, щеки и шею, скрепляя два окровавленных лица — изнутри и снаружи — в одно; как тянется при этом кожа, и каждое его движение откликается в навсегда прильнувшей к нему мертвой жене.

Он прижимал ее к себе и задыхался от счастья. «Отпусти», — повторял он про себя, упиваясь трепетной близостью.

Отпусти, и если это твое, оно обязательно вернется.