Иллюстрация Антонины Крутиковой

1

Гвоздь забивался тяжело. Вера пробовала бить и медленнее, и быстрее — все без толку. Раза два заехала себе по пальцам, но не сильно. Проклятая железка никак не входила в дерево. Женщина со злобой ударила что было сил. Гвоздь изогнулся, но не вошел в столб глубже ни на миллиметр. Вера бросила молоток, ругнувшись себе под нос, с досады пнула несчастные ворота и пошла в дом. Надо попросить какого-нибудь мужика, и все. А то у самой сегодня все из рук валится.

— Аня! — крикнула она с порога. Никто не ответил. — Вот сучка, — буркнула Вера.

Аня постоянно пропадала где-то, то одна, то с друзьями. Уроки вроде делала, но с оценками все равно были проблемы. Надо запереть ее дома, и пускай сидит. Подумает над своим поведением.

На кухне ждала куча немытой посуды. На обед ничего. Вера снова ругнулась и вышла. Присела на крыльцо, достала из нагрудного кармана старой мужской рубахи почти пустую пачку сигарет и закурила. Окинула взглядом двор и привычный пейзаж за низеньким забором. Когда-то ей показалось отличной идеей не переезжать в Солнцебор, а поселиться на самом краю села, у подлеска. Раньше тут и впрямь было красиво, живописно даже. А теперь все затянуло ивой, сделалось темно, и бурьян со всех сторон подступает, и комарье как пчелы. Говно, короче. Еще и Анька эта где-то бегает.

Вера сплюнула, выбросила бычок, не затушив, и поднялась. Боль в коленях ее беспокоила, но не до такой степени, чтобы с этим что-то делать — она же еще не старуха. Вот боль в спине — другое дело, спину она мазала всякими мазями, лежала на колючках, но все как-то без толку. И пожаловаться некому, разве что девчонкам на работе или в магазине.

Ход ее мысли прервал голос Ани:

— Мама! — раздалось со стороны леса. Опять шарилась где попало. — Мама!

Сучка.

Голос девочки звучал радостно. Чувствовалось, что она спешила к маме, чтобы чем-то похвастаться. Поняла ли это Вера — большой вопрос. Она думала о том, как запрет дочь дома до завтра и заставит перемывать всю посуду, а может, и полы во всем доме. Чтоб подумала над своим поведением.

Аня показалась среди кустов, худая невысокая девочка двенадцати лет в шортах чуть выше колена и поношенной футболке с надписями на нерусском. Совершенно одна. С чем-то в руках. Вера прищурилась, пытаясь разглядеть непонятный объект, но с тридцати метров не вышло — зрение тоже стало подводить, но, опять же, не настолько, чтоб ехать в больницу.

— Мама! Смотри!

Девочка и впрямь была рада находке. Тащить ее было нелегко, но улыбка с лица не сходила, а светлые глаза так и блестели. Когда Вера, наконец, сумела понять, что у Ани в руках, она прокричала:

— И за каким хером тебе эта палка?!

— Это не палка! — отозвалась девочка, тоже громче нужного — мама была туговата на ухо.

— А че это?

— Не знаю, — в этом Аня была честна: она понятия не имела, как можно назвать находку. Но радости меньше не делалось.

— Сучка, — буркнула Вера себе под нос, уверенная, что Аня ее не слышит, и сплюнула.

Дотащив добычу до крыльца, Аня бросила ее к ногам матери и с гордостью показала черные, как от сажи, ладони.

— Вот.

Вера уперлась руками в бока, высоко задрав локти.

— Ага, зашибись, блин. И че это?

— Не знаю, — девочка пожала плечами, улыбаясь.

— И зачем ты мне это сюда притащила?

— Не знаю, — девочка снова пожала плечами. — Прикольно.

— Прикольно, блин, — протянула Вера и приподняла правую бровь, что отмечало мыслительный процесс.

На пыльной дорожке перед крыльцом лежал здоровенный железный штырь, длиной на вид чуть больше метра и толщиной с два больших пальца, четырехгранный, сужающийся к концу и совершенно черный, будто обгоревший или выкрашенный, весь неровный, со сколами и отслаивающимися кусками. У Веры этот предмет не вызвал ни единой ассоциации, и ни единой мысли о возможностях его использования в быту, соответственно, не возникло. С полминуты она молча смотрела на штырь, а потом потянулась за сигаретой.

— Куда можно положить? — спросила, наконец, Аня.

— Не знаю, блин, — недовольно пробурчала Вера и отвернулась, пожевывая сигарету. — Куда хочешь. Говно какое-то притащила.

— Ладно, — Аня подняла штырь и поволокла за дом.

— Одежду сама стирать будешь! — крикнула Вера ей вслед.

— Хорошо! — отозвалась девочка.

— И посуду помой всю!

— Ладно!

Вера сердито выдохнула струю дыма. Ничем, блин, ее не проймешь. В этом они с дочерью были похожи. Ворота во двор висели набок, и при взгляде на них у Веры перед глазами тут же возникал тот проклятый гвоздь, который все не хотел забиваться. И вдруг она поняла, на что была похожа Анина находка: на гвоздь. Старый кованый гвоздь.

2

Аня перемыла всю посуду и полы, постирала свои шорты и футболку, сделала уроки на понедельник и в целом весь остаток дня вела себя до безобразия прилично. Ночью, когда мама уже спала на диване перед включенным телевизором, она протащила штырь к себе в комнату и сунула под кровать. Отчего-то ей хотелось держать его при себе, как можно ближе. Аня даже подумала положить его рядом с собой на кровать, но не рискнула — больно уж тяжело отстирывались черные пятна.

Той ночью Аня спала крепко и спокойно, и во сне ей являлись причудливые образы, каких она не видела прежде: гигантские деревья, рядом с которыми любой дуб будет выглядеть как одуванчик, и грозные крылатые драконы, извергающие пламя с небес, и странные люди в доспехах, ищущие кого-то. Наутро девочка помнила этот сон в мельчайших деталях и жалела лишь о том, что поделиться им было не с кем.

3

В 10:49 Вера вломилась в комнату дочери, готовая растерзать ее. Аня все еще спала. Вера сорвала с нее одеяло и принялась орать:

— Ты время видела?! Вставай живо, полоумная! Чего ты вчера до ночи делала?!

Спросонья Аня не могла найти ответ, она едва ли могла разлепить глаза. Ночные видения еще не покинули ее, и образ матери был мутным, расплывчатым.

— Я спрашиваю: че ты делала вчера до ночи? — повторила Вера медленнее, наклонившись к девочке.

— Ничего, — ответила Аня. Она искренне не понимала, в чем ее вина.

— Ты почему еду не убрала вчера?

Мать смягчила тон, и Аня ничего не ответила. Глаза закрывались сами. Вера поставила одно колено на кровать, и та тяжко скрипнула.

— Я спрашиваю: ты почему еду не убрала в холодильник?

Аня старательно проморгалась и напрягла память.

— Убрала.

— Нет, ты не убрала.

— Я убирала. Вчера вечером.

— Тогда почему все щи в плесени? А? — Вера нависла над ней грозно, вытянув голову вперед, и смотрела прямо в глаза. — Ты почему мне врешь?

— Я не вру.

— Хочешь посмотреть? Пошли смотреть! — Вера убрала колено с кровати и наступила на торчавший из-под нее край штыря. — Это че еще такое? Ты нахера его притащила сюда?! Совсем дура?!

Щеки Ани загорелись от стыда, она отвела взгляд, подтягивая одеяло к подбородку.

Вера выволокла штырь из-под кровати, выплевывая ругательства, а затем грозно воззрилась на дочь. Штырь заскользил меж ее пальцев, внезапно гладкий и жутко тяжелый. Вера замахала руками, пытаясь поймать железяку, и одна из острых чешуек отслоившегося металла оцарапала ей кожу на безымянном пальце. Вера ругнулась и прижала рану к губам, а затем бросила на дочь взгляд, полный искренней злобы.

— Херню какую-то творишь. Дура, блин, — сказала она скорее разочарованно, чем гневно. — Пошли.

Аня послушно поднялась с кровати и поплелась за матерью на кухню.

Она не врала: еда и правда была испорчена. В кастрюле с супом цвела густая черная плесень, хлеб и все овощи тоже почернели. Не сходилось лишь одно — все это находилось в холодильнике. Вера сама открыла его дверцу перед Аней, ожидая оправданий. Девочка хотела было сказать, что, раз уж все стоит в холодильнике ровно на тех местах, куда она ставила это вчера вечером, то и ругать ее не за что, но промолчала. С матерью спорить бесполезно. По правде говоря, эта выходка была слишком тупой даже для Веры, но отчего-то Аню это не смутило. Она покорно приняла вину и новую епитимью — вычистить холодильник, помыть всю посуду и сходить в магазин, в числе прочего взять сигарет.

К четырем часам, когда Аня переделала все дела и вернулась из магазина, ранка на пальце у Веры загноилась. Она обработала царапину, как смогла, прижгла тройным одеколоном и даже заклеила пластырем, но толку от этого, судя по всему, было мало. Палец пульсировал, не сгибался и болел так, что отдавало до локтя. Делать ничего рукой не получалось. Сегодня у нее был отгул — хоть с этим повезло. Так что большую часть дня Вера провела за мелкими делами по дому, не замечая хода времени.

Через пару часов, когда Вера решила поменять потемневший мокрый пластырь, из ранки уже сочился густой темно-желтый гной, а палец распух и потемнел. Она снова промыла все перекисью и залила одеколоном. Стоило спиртовой жидкости коснуться раны, боль усилилась в сотню раз. Вера стиснула зубы, чтоб не закричать на всю улицу. Когда чуть отпустило, она замотала палец катушечным пластырем и достала из-за холодильника наполовину пустую бутылку водки.

К вечеру, когда Аня вернулась домой с очередной прогулки непонятно где со своими тупыми друзьями, пульсировала уже вся ладонь, и отдавало до шеи. Пришлось выпить обезболивающее. В голове у Веры помутилось, ее подташнивало. Она с большим трудом смогла подняться, чтобы приготовить что-нибудь на ужин. Анька, как чувствовала, тут же заканючила:

— А что на ужин?

— Иди чаю выпей, — отмахнулась Вера. — Сделаю что-нибудь.

Сил хватило только на макароны. Когда сливала воду, задела больным пальцем край дуршлага и выронила горячую кастрюлю на босые ноги. По дому разнесся яростный вопль и поток черной ругани. Почти все макароны, к счастью, остались в дуршлаге, так что новые варить не пришлось.

После ужина Аня скрылась у себя в комнате, подозрительно молчаливая и спокойная, а Вера без сил рухнула на диван, включила телевизор и уснула.

Во сне ее преследовала боль. Резкая, острая, ослепительными вспышками она разрывала пространство, словно разум Веры пронизывали раскаленные иглы. Она вопила и силилась убежать, но ее тело лишь слегка подрагивало, скованное сном. Все вокруг окутывала густая тьма, которая пульсировала в такт с ее собственным сердцем. Тьма пробиралась в нее, заполняла рот и ноздри густым холодом с железным вкусом, забивала горло, не давая дышать, и лилась в уши.

В какой-то момент Вера все-таки смогла проснуться. Она вынырнула из кошмара и с громким вдохом подскочила с дивана, хватаясь левой рукой за шею. Одежда промокла от пота, воняло падалью. Проклятый палец горел и пульсировал. Вера потянулась за телефоном к тумбочке у дивана. Даже взять его теперь стоило больших усилий. Нажала на кнопку включения — ничего. Разрядился. Анька, сучка мелкая, не поставила на зарядку!

Вера бессильно замычала и в отчаянии швырнула телефон. Ноги сделались ватными, и она медленно, стараясь не касаться ничего правой рукой, села обратно на диван. По телевизору шла какая-то муть, страшный мужик блевал на еду, а кудрявая девушка плакала.

Боль стала нестерпимой, от нее стучало в висках, кружилась голова, тошнило. Вера приподняла руку, чтобы взглянуть на палец. В слабом свете телевизора разглядеть получилось мало, но и этого хватило: палец увеличился в несколько раз, вся ладонь потемнела, а из раны, которая почернела совсем, медленно вытекал густой серый гной с кровью. Вера зарыдала. Это все Анька, паршивая гадина! Притащила этот сраный штырь, а на нем заразу! Может, столбняк или ботулизм. Вера сделала глубокий вдох и закричала что было сил:

— Анька!

Тишина. Только шум телевизора. Страшный мужик в кино уже лазал по потолку.

— Анька! — попыталась Вера снова. — Иди сюда! Помоги!

И снова тишина. Возможно, мысль о том, что с дочерью что-то случилось, и мелькнула в поврежденном разуме Веры, но угасла быстрее молнии. Вера подумала другое: «Опять шляется где попало, тупая сучка». И еще что-то вроде: «Никогда матери не поможет!»

Вера попыталась встать, но не смогла сделать и шага — ноги ослабли и почти не слушались. Только приподнявшись, она рухнула. Рефлекторно выставила руки вперед и всем весом приземлилась на них. Что-то хрустнуло. Через полсекунды Вера закричала, как не кричала никогда после родов — до боли в горле и заложенных ушей. Слезы полились из глаз сами, все тело словно пронзили тысячи игл изнутри. Перед глазами, за закрытыми веками, что-то промелькнуло, словно на мгновение вспыхнули огоньки. Вера кричала несколько минут, но никто из соседей не слышал ее. Не слышала даже Аня — девочка мирно спала в соседней комнате, в жалких пяти метрах от нее. Но стена сна была непроницаема.

Чуть привыкнув к боли, Вера поползла в сторону кухни. Ноги еле двигались. Она перевалилась на левый бок и, изгибаясь червем, медленно продвигалась вперед. За несколько минут, останавливаясь, чтобы отдышаться, доползла до стола, ухватилась за ножку и стала наклонять. Упали пустая кружка, несколько чайных ложек, пакет с печеньем и большой нож. В глазах у Веры загорелось что-то отдаленно похожее на надежду.

В темноте она нащупала нож и схватилась за рукоять. Затем села, отталкиваясь от пола левой рукой, и триумфально выругалась. Дело за малым. Брат Веры отрубил себе палец топором, еще несколько знакомых мужиков в деревне тоже — и ничего, все живые. Значит, не так это страшно.

Вера стала думать, с какой стороны лучше подступиться — от мизинца или от среднего. Но отодвинуть мизинец от безымянного было невозможно в любом случае, безымянный раздулся уже слишком сильно. Значит, придется резать два. Вера приняла это на удивление легко, но в тот момент она была готова убить человека, лишь бы боль прекратилась. Например, Аню. Стиснув зубы, Вера положила правую ладонь на пол, отодвинула ножом, насколько смогла, указательный и средний пальцы в сторону и прижала лезвие к безымянному. Боль тут же прострелила всю руку.

Нет, не бросать нож! Не бросать! Нельзя. Надо отрезать, иначе это не закончится.

Иначе станешь камнем.

Камнем?

Нет.

Мрамором.

С золотом.

Да, с золотом.

С кровью из золота. С золотыми глазами.

На несколько секунд Вера провалилась в забытье, не видя перед собой ничего, но затем вернулась в реальность и резко надавила на нож. Тонкий клинок с надписью Tramontina погрузился в размякшую плоть, разделил кожу, изгнившие мышцы, огромный слой гноя и уперся в кость. Вера возопила и на мгновение остановилась — боль была слишком сильна. Золотые глаза блеснули совсем рядом, и в ужасе она навалилась на нож всем весом. С тихим влажным хрустом пальцы отделились от руки. Кровь вперемешку с гноем хлынула из раны. Вера бросила нож и упала на спину. Урод в телевизоре что-то говорил, а кудрявая девушка опять плакала. Через несколько секунд Вера потеряла сознание.

4

После ужина, часов в девять, когда мама уже прилегла на диван, Аня тихонько прошмыгнула в кладовку. Она точно знала, что штырь там, хотя не видела, как мама туда его убирала, и даже не думала об этом в течение дня. Она точно знала, что штырь слева от входа, лежит на большом ящике с дедушкиными инструментами, накрытый старым половиком. Оттуда Аня тихо достала его и протащила в свою комнату. Хотела положить на пол, как вчера, но, пораздумав, положила все-таки на кровать. Накрыла одеялом, чтобы мама не увидела, и легла рядом, улыбаясь.

Аня не слышала криков матери. Она спала слишком крепко, чтобы сохранить связь со своим миром. Во сне она видела великих героев. Их было четверо, и каждый из них нес в руках молот и огромный черный гвоздь — прямо как тот, что лежал сейчас рядом с Аней. Героям было страшно.

А еще Ане явился ангел. Не такой, про каких говорила бабушка, нет, совсем не такой. Этот ангел был грозным и величественным, с черными волосами и золотыми глазами. Огромные крылья за его спиной закрывали солнце и звезды, и всякий в их тени падал ниц. Этот ангел был богом.

Аня не смогла разглядеть его лица, но почувствовала его боль.

РАЗ

Тело девочки дернулось на кровати. Во сне она закричала, хватаясь за голову. Левый глаз перестал видеть. Первый герой вбил первый гвоздь.

ДВА

Шея девочки неестественно изогнулась, а голову стало тянуть влево. Пальцы на руках с хрустом выворачивались. Во сне она упала на колени и зарыдала. Второй герой вбил второй гвоздь.

ТРИ

Тело девочки стала бить мелкая дрожь. Во сне она упала на бок и свернулась калачиком, обхватывая руками колени. Правый глаз перестал видеть. Третий герой вбил третий гвоздь.

ЧЕТЫРЕ

Девочка вздрогнула снова и обмочилась. Из закрытых глаз медленно потекли алые слезы. Четвертый герой вбил последний гвоздь. Черные крылья ангела накрыли все сущее, и разум девочки раскололся. Ангел раскололся. Последний гвоздь провалился в пустоту.

…

Следующим утром дед Павел, сосед Веры и Ани через стенку, встревожился из-за ритмичных ударов, что доносились из их квартиры несколько часов подряд, и пошел проверить. Дверь была открыта, так что он вошел без стука. В нос тут же ударила мерзкая вонь, словно что-то гнило уже давно.

Источник звука обнаружился на кухне. Аня стояла на коленях рядом с телом матери и вбивала ей в голову огромный черный штырь. Удары наносила медленно, спокойно, размеренно, с равными промежутками времени. Заметив гостя, девочка повернула к нему лицо — бледное, залитое кровью, без глаз.

Старик в ужасе бросился бежать. Он не успел разглядеть многого. Не заметил, как посветлели волосы девочки, как плохо стали сгибаться ее руки, и как похожа на мрамор сделалась ее кожа. Не заметил, насколько глубоко вошел штырь — он уже давно пробил пол и землю. Лишь звук ударов преследовал его и как будто не стихал. Гвоздь забивался тяжело.