Иллюстрация Антонины Крутиковой

Вале стоило немалых усилий удержаться от желания громко чихнуть. Если б это произошло, его затея провалилась бы.

— Валечка, к столу давай! Завтрак готов! — позвала его бабушка.

Звякнула посуда, послышалось шарканье ног: бабушка шла из кухни в его комнату. Он весь сжался, замер и, затаив дыхание, вслушивался в приближающиеся шаги. Сердце его гулко стучало. Бабушка не знает, что он здесь, в темном углу прихожей, среди вороха одежды. Тут было очень жарко, пот крупными каплями катился по лбу мальчика. Валя ждал, когда бабушка подойдет ближе, когда покажется на полу ее тень.

Он набрал в легкие воздуха, подался чуть вперед и громко крикнул. В этот момент бабушка находилась всего в шаге от него и уже собиралась огибать угол коридорной стены. Пожилая женщина дернулась, застыла на месте, а затем, издав глухой стон, столбом повалилась на пол. Наступила тишина. Только наперебой чирикали где-то на улице проказники-воробьи.

Валя поразился произведенным им эффектом: затея явно удалась. Весь мокрый от пота, он наконец выбрался из своего укрытия. Бабушка перегородила собой весь коридор. Ее скрюченные пальцы вцепились в ткань халата на левой стороне груди. Глаза были вытаращены и не моргали. Морщинистое лицо исказила гримаса ужаса. Валя отступил от неподвижного тела. Сердце забилось чаще; по лицу стекал пот, скапливаясь на носу, капал вниз, на паркет. Будто что-то холодное перевернулось в животе Вали. От всей фигуры на полу веяло непоправимой беспомощностью и чем-то еще.

Сначала Валя просто стоял в нерешительности. Затем все же окликнул бабушку.

— Бабуль?

Но бабушка молчала. Ему показалось, что ее глаза моргнули, и тогда он решил, что она специально подыгрывает ему, включившись в игру. Первоначальный страх отступил. Валя повернулся и вошел в ванную, умылся и помыл с мылом руки, как наставляли его взрослые.

Яркий, почти пронзительный солнечный свет сверкал на столовых приборах, пылал на серебристых лезвиях ножей. Через открытую форточку доносилось громкое птичье пение. Листва росших под окном деревьев была неколебима. Предстоящий летний день обещал быть очень жарким, впрочем, как и все предыдущие дни.

Валя остался с бабушкой, а его родители уехали на археологические раскопки в Египет. Сейчас у Вали, как и у его сверстников, была счастливейшая пора — время летних каникул. Время, когда можно подальше забросить учебники и тетрадки. Время игр, веселья и раздолья. Вся школа ждала лета — и вот дождалась.

Когда Валя выходил из ванной, дверь гулко стукнулась о махровую тапочку бабушки. Оказывается, она так и не поднялась с пола. Может, уснула? Такое с ней часто бывает: сидит-сидит, а потом раз — и задремала. Он решил на время оставить бабушку в покое — если ей захотелось полежать, то пусть лежит. Однако выглядело это как-то необычно.

Прежде чем сесть за стол, Валя настежь распахнул створку окна и высунулся наружу, щурясь от утреннего солнца, дарующего пока еще мягкое, щадящее тепло. Затем он позавтракал и отодвинул посуду от себя. Бабушка не пожелала ему приятного аппетита и, похоже, мыть за ним посуду она тоже не собиралась. Тогда, пожав плечами и вздохнув, Валя сам все вымыл за собой. Иногда его просили помыть посуду и за взрослыми. В таком случае папа мог одобрительно потрепать его по голове, а мама — чмокнуть в щеку и назвать его умничкой.

Начинался длинный, полный приключений и открытий день. Улица манила Валю, он ощущал зов лета, зов солнца, одурманивающий зов свободы. Поколебавшись немного, Валя все же запер входную дверь на ключ. Вроде бы бабушка никуда идти не собиралась, по крайней мере в ближайшее время.

В песочнице уже копошились ребята с его улицы: Васька, Петька и Марина. Кинг, пес Марины, кружил рядом с кучей песка. Бывало, он принимал участие в их играх. Его сажали в кузов большого игрушечного грузовика и катали взад-вперед. У Маринки были большие голубые глаза, немного грустные и таинственные. Васька собирался признаться ей в любви. Он опасался, что его может опередить Петька, но тот также затягивал с признанием. Так шел день за днем, а мальчишки все не решались.

Они все еще играли, когда солнце, накалив крыши и потрескавшийся асфальт, уже высоко стояло в безоблачном небе. Почувствовав голод, который начал сосать желудок, Валя обернулся и посмотрел на окна своей квартиры: створки все также широко раскрыты, занавески неподвижны и не заметно никаких признаков жизни.

— Я быстро! — бросил Валя своим товарищам. — Скоро приду!

Его друзья, в отличие от него, уже давно пообедали.

Он влетел в пока еще прохладный, не душный полумрак подъезда и взбежал на третий этаж. Здесь уже застоялась духота, нарастал жар от крыши, и вились мухи. Где-то наверху потрескивали от жары железные листы крыши. Прежде чем вставлять ключ в замочную скважину, Валя, приподнявшись на цыпочках, надавил на кнопку звонка. За дверью послышалась громкая трель. Он нажал еще и еще раз — для верности. Подождал. Тишина. Тогда он отпер дверь ключом и переступил порог. Большая часть мух как по команде устремилась с лестничной площадки в душный полумрак узкой прихожей.

Войдя, Валя затаился. Он пока не видел бабушки. Быть может, ей уже надоело лежать на полу, и теперь она слушает новости по радио, а может, читает Жюля Верна, Луи Буссенара или Проспера Мериме, ну или вяжет. Но он только слышал жужжание мух да крики птиц с улицы.

Она была все там же, на полу в коридоре. Мухи сосредоточились рядом с ней. Они вились кругом, иногда пикировали на ее цветастый халат, на лоб, на щеки, даже на глаза. Но бабушка не отгоняла их и вообще не двигалась.

Валя приблизился к ней.

— Бабушка?

Нет ответа. Только вездесущие мухи разговаривали на своем гудящем языке.

— Ба? — снова позвал он.

Но бабушка не отзывалась. Вале даже стало как-то обидно. Он пришел с улицы голодный, а она не обращает на него внимания, молчит и все лежит и лежит на одном месте. Он опустился на колени, наклонился к ее лицу: от него словно бы исходило тепло. Глаза ее пожелтели и все так же были выпучены, как у рыбы. «Как у дохлой рыбы», — подумал он, и ему стало не по себе. Снова возвратился набравший силу страх.

— Бабушка! — прокричал Валя прямо в ее неподвижное лицо, и тучи мух, жужжа, взвились к потолку и неуловимыми горстями рассыпались по комнате. В воздухе стал ощущаться какой-то приторный аромат, которого раньше не было.

Обед у Вали был замечательным, но его бы точно не одобрили ни родители, ни бабушка: сахаристое печенье, соленые сухарики, его любимый хлеб с изюмом, повидло. Валя ощутил пьянящий аромат свободы, раньше казавшийся таким труднодоступным.

Он не считал себя жадным и потому немного поделился с бабушкой. Разомкнул ей слипшиеся губы и пропихнул внутрь кусочки печенья и хлеба с повидлом. Кажется, она все это беззвучно проглотила и большего не потребовала. Сухомятку ей следовало запить, иначе могла начаться изжога. Сначала Валя залил бабушке в рот остатки компота из граненого стакана, затем добавил несколько глотков газировки. Этого было достаточно, подумал он. В холодильнике еще столько всего оставалось: рулеты, мороженое, пастила, мармелад, чипсы, даже халва где-то была припрятана. Чипсы мама попросила приберечь для них всех: изредка можно было похрустеть — от этого большого вреда не будет. Вот от чипсов у бабушки точно будет изжога. Между тем в кастрюле кис нетронутый борщ.

Вечером, когда он играл с ребятами, набежали тяжелые, темно-лиловые тучи, и полило как из ведра. Пока Валя домчался до подъезда, он уже успел почти полностью вымокнуть. Света не было. Во время гроз и ураганов такое случалось и раньше. В квартире стало темно, как в глубокой пещере, только вспышки молний на мгновение выхватывали из полумрака привычные вещи и предметы. Стол и стулья, картины на стенах, книжные полки, шкафы, растения в горшках, бабушку на полу. Может быть, она просто очень крепко заснула? Однажды он читал какую-то историю про персонажа, надолго впадавшего в спячку, а затем просыпавшегося в самые неожиданные моменты. Наверное, и с бабушкой то же самое?

Вале вдруг сделалось неуютно. Во всполохах молний бабушкино лицо будто слегка двигалось, медленно меняло свое выражение. Иной раз делало такие гримасы, что сердце сжимал страх. Он впервые боялся свою бабушку и не знал, чего от нее ожидать, что вообще делать в этой ситуации.

Буря убралась восвояси так же быстро, как и пришла. Значительно посветлело. Валя посмотрел в окно. От крыш домов в небо поднимались густые испарения. Ветер перестал дуть, дождевые капли застыли на листьях и ветках, все словно остановилось. И солнце запылало еще сильнее, еще жарче, заставляя лихорадочно трепетать железные кровли. Плотный занавес туч отодвинулся далеко к горизонту, и непогода теперь бушевала где-то дальше. В неподвижно повисшей дымке носились насекомые. Все новые и новые двукрылые гости влетали в окна квартиры. Мухи и разнообразная мошкара постепенно становились хозяевами комнат, всей квартиры. Центром их притяжения было неподвижное тело на полу. В пространстве витали пряные, терпкие ароматы, к которым примешивался какой-то новый, вызывающий легкое головокружение, кисло-сладкий запах.

На ужин у Вали были рулеты, мороженое, чипсы и кола. Остатки он также великодушно отдал бабушке, напоследок влив ей в рот пузырящуюся, шипящую газировку. Валя улегся спать, не раздеваясь и не разбирая кровати. Но сон прогоняли звуки и не дающие покоя волнения этого длинного дня, а их впереди еще было целых шесть — жарких, наполненных солнцем и свободных. Потом приедут родители, и все закончится. «Интересно, что они скажут, когда увидят бабушку?» — думал Валя, слушая жужжание сонных мух, комаров и еще какие-то глухие, неопределенные звуки.

— Бабушка? Это ты? — проронил мальчик в темноту. Никто не ответил ему, разве что пищали комары. Назойливые гаденыши решили сожрать его заживо. Пришлось лезть под покрывало и укутываться с головой. Но комары все равно умудрялись укусить.

Эти звуки доносились как будто из коридора. Валя встал и стал красться в полутьме, то и дело отмахиваясь от лезущего на пот противного комарья. Свет еще не дали. От приторного душка начинало подташнивать — он стал сильнее, отвоевав себе почти все пространство.

Он включил в коридоре свет и опустился перед телом на колени. Бабушка что-то шептала. Вале казалось, что рот ее шевелится, а глаза моргают. Внутри нее что-то гудело, переливчато и глухо, со свистом выходило через рот. Словно какие-то скрытые моторчики работали под бабушкиной кожей, глубоко внутри нее. Тогда-то и усиливался этот кисловатый запах. Сведенная судорогой, прижатая к груди рука была твердой, как дерево. Бабушкин живот вроде бы увеличился. Кажется, в нем и рождались эти чудные звуки, это беспокойное, скрытое движение. Валю затрясло, и он убежал к себе в комнату, где накрылся с головой покрывалом. Так он и пролежал, не сомкнув глаз, до самого утра.

Кислород под покрывалом закончился окончательно, и когда Валя скинул его на пол, затхлый вонючий воздух сомкнулся над его головой, так что он даже закашлялся. Мухи и комары разлетелись врассыпную, а одна муха попала ему в рот, но он вовремя выплюнул ее, и насекомое взвилось к потолку к своим беспокойным сородичам.

Взъерошенный и вспотевший, Валя вышел в коридор и встал столбом, потрясенный видом бабушки: она стала как будто больше, шире в размерах, а живот ее раздулся до такой степени, что туго натянулась халатная ткань между уже готовыми отлететь пуговицами. Десятки жирных мух постоянно ползали по бабушке, лапая ее пожелтевшую, с прожилками, кожу. Как ни в чем не бывало насекомые бегали по ее мутным глазам, залезали в ее волосатые ноздри и рот. На пересохших, потрескавшихся губах остались мелкие крошки. От тела исходил тошнотворный терпкий запах, главным источником которого был рот. Бабушку следовало бы перенести в комнату родителей, где было куда просторнее, но один он не справится: придется заручиться помощью друзей.

Валя подошел к шкафу, достал с полки книгу под названием «Египетские мумии» и выскочил в зной улицы.

***

Валя пригласил в свою квартиру Маринку, Петю, Васю и Никиту. Увидев Елизавету Антоновну, ребята сначала застыли на месте, не смея пошевелиться и вымолвить хоть слово. Но затем осмелели и подошли ближе. В голубых глазах Марины вспыхнул смешанный со страхом живой огонек любопытства. Да, они, конечно, все-таки боялись, но в предстоящем занятии было что-то заманчивое, необычное и захватывающее. Поначалу все они с отвращением кривились от этого загустевшего, одурманивающего, тошнотворно-приторного запаха, витавшего всюду. Но потом перестали, как будто запах этот был самым естественным — как запах новогодней елки. Этот удушливый дух стал их запахом, он напитал их, поселился в их легких, в их телах, въелся в поры их кожи. Угнездился в их маленьких мозгах и умах.

— Помогите мне перетащить ее в ту комнату, — попросил друзей Валя. — Мы будем делать бальзамирование.

Все молча, точно заколдованные словом «бальзамирование», дружно принялись за дело. Включились в необыкновенную игру, в которую еще не играли. Раньше им доводилось видеть дохлых птиц, кошек и даже собак, но мертвого человека редко случалось увидеть, разве что на чьих-нибудь похоронах. Поэтому каждый подобный случай становился едва ли не событием. Однако на похоронах было другое: там присутствовали взрослые в черных костюмах и вуалях, а мертвец-недотрога лежал в своем прямоугольном ящике, как глыба льда. Теперь же была иная ситуация. Они поменялись с взрослыми ролями, став хозяевами ситуации. Сделались исследователями и экспериментаторами.

Поднатужившись, ребята ухватили грузное тело и медленно поволокли его. Тащили с красными, напряженными лицами, скривившись от запаха. Для них все только начиналось. Впереди ожидало интересное действо — бальзамирование Елизаветы Антоновны. Они отдались своему занятию полностью, как только могут отдаваться своим занятиям и играм дети их возраста.

К тому времени Елизавета Антоновна почти совсем утратила прежний облик: ее щеки и шея отекли; веки так вспухли, что сдвинули вперед стекла очков и превратили глаза женщины в тонкие полоски без ресниц; руки и ноги походили на толстые колбасы, серые мячи грудей вяло перекатывались туда-сюда; вздувшийся живот колыхался, и в нем то и дело слышались глухие звуки.

Наконец, обливаясь потом, ребята одолели расстояние до большой комнаты. Окруженные ядовитыми испарениями и полчищами мух, они почти не разговаривали, когда тащили тело. Они оставили Елизавету Антоновну в центре помещения. В коридоре остались рваный халат и большая зловонная лужа.

Оживленная работа кипела в комнате до обеда. Раздевшиеся донага, намасленные дети любовно занимались телом пожилой женщины, в глазах которой некоторые мухи уже отложили свои яйца. Сначала они тщательно обмыли тело: когда они перекатывали его из стороны в сторону, Валя обнаружил в некоторых местах бабушкиной кожи отвратительные, темно-коричневые и почти черные пятна.

Каждый привнес в общее дело что-то свое. Валя надел на пальцы рук и ног бабушки драгоценные кольца, перстни, а на шею — золотую цепочку; Петя исчертил всю кожу одному ему ведомыми письменами; Никита, в свою очередь, нанес на обои и пол комнаты странные рисунки; а Марина продела в мочки старческих ушей принадлежащие матери Вали серьги, вставила кольцо в картошечный нос и водрузила на голову женщины пышный, собственноручно переплетенный венок из ромашек. Сначала они обильно смазали тело маслом, а затем медом, приманив непонятно откуда взявшихся ос — окна везде были плотно закупорены. Затем они стали заворачивать неподвижное тело в простыни на манер древнеегипетских мумий. А после изукрасили влажную ткань иероглифами. В воздухе плыли, смешиваясь, самые разные оттенки запахов. Духота вокруг стояла плотная, удушливая. На детской коже грязный пот смешивался с маслом и крупинками засахаренного меда.

Друзья Вали кое-как привели себя в порядок и разбрелись по домам, чтобы после обеда снова собраться вместе и продолжить совершать ритуал. Время пролетело незаметно, и вот произошло воссоединение. Квартира захватила их, а вездесущий дух затуманил им сознание, изменил их души, их жизни. С виду они казались прежними детьми, но они изменились и не собирались отсюда уходить.

***

Наталья Михайловна, так и не дозвонившись до Елизаветы Антоновны, своей старой подруги, жившей через улицу, решила навестить ее лично. Жара держалась убийственная, и каждое действие давалось Наталье Михайловне с трудом, но она все равно собралась зайти к приятельнице. Она знала, что родители маленького Вали уехали в Египет, и теперь мальчик остался дома с бабушкой.

Пытаясь справиться с одышкой, вызванной подъемом по лестнице, женщина нажала на маленькую черную кнопку возле двери подруги. Внутри раздался резкий и пронзительный звон. Наталья Михайловна стояла и ждала. Вокруг вились мухи, стукались о стены. Вдруг женщина вскрикнула и схватилась за ладонь: укус осы оказался неожиданным и очень болезненным. Никто не открывал, и она позвонила снова. Мухи настырно лезли в лицо. Надавив на кнопку в третий раз и недоуменно уставившись на дверь, Наталья Михайловна потянулась к ней и толкнула. Дверь почему-то оказалось незапертой. Предчувствуя беду, сердце болезненно сжалось в груди, а в ушах зашумело.

Она сделала маленький шажок вперед, и тут же из дверного проема ее обдало удушливо-теплым, густым, спертым воздухом. Сразу стало дурно, закружилась голова. Но женщина, холодея, уже переступила порог. Следом устремилась и вся летучая братия.

В коридор откуда-то вышла девочка, голая, с лоснящейся кожей. Щеки ее нездорово пылали, как в лихорадке. Глаза были влажными и выглядели воспаленными. Светлые волосы свалялись в патлы. Ее фигурку облепляли мухи. В ярко-желтом солнечном свете, пронизанном назойливым писком и гудением, что-то ослепительно сверкнуло. В пальцах девочки показался нож. Эту картину Наталья Михайловна ожидала увидеть меньше всего — ей даже представить такое было трудно.

— Мариночка? — неуверенно промямлила женщина.

Здесь, в этой квартире, произошло что-то ужасное. Она осознала это, но уже было поздно. Голова жутко кружилась, ноги отказывали, зудела укушенная рука. Девочек стало больше. В коридор вышли остальные, тоже обнаженные и обмасленные, со светлыми солнечными ореолами над головами, словно святые. Сзади захлопнулась входная дверь. Это Валя загородил ей путь к отступлению. Она угодила в ловушку.

— Что вы себе позволяете? С ума сошли? — Наталья Михайловна попробовала подпустить в голос строгости и нахмурила брови. Вышло плохо. Неумолимые глаза детей пылали убийственным, злобным огнем. Они не воспринимали ее как взрослого человека, вообще никак не воспринимали. Они ее не слышали.

Женщина протянула руку, и одна из девочек ударила по ней ножом. Лезвие взрезало вены на запястье, кровь закапала на пол.

— Мариночка, ты что? — жалостливо взмолилась Наталья Михайловна, из ее глаз потекли слезы. — Это же я, тетя Наташа…

Новый удар и кровь. Лезвия обрушились на нее смертоносным хаосом металла. Они резали ее долго и мучительно, вокруг маячили, кружились и метались лоснящиеся красные лица и мухи. Воздуха в легких оставалось все меньше, их наполнял этот ядовитый вездесущий смрад, отравлял клетку за клеткой. Женщина вдыхала запах собственной крови, однако все продолжала ползти, силясь увидеть, что творилось в недрах квартиры. Если бы ее сейчас спросили, что такое ад и существует ли он, она без заминок бы ответила, что существует, и что он здесь, среди людей.

Дети или уже какие-то подменыши резали Наталью Михайловну живьем по кусочкам. Когда же несчастная наконец рассмотрела зрелище в родительской комнате, дух ее отлетел: сердце не выдержало такого.

Мумия ее подруги неуклюже и величаво восседала в кресле.

Из детской комнаты доносились голоса мультяшных персонажей: кто-то включил телевизор. На лиловых губах Елизаветы Антоновны пузырилась пена.

***

Родители Вали вернулись в город в воскресенье. Для сынишки они везли сувениры из Египта: мальчик рос не по годам смышленым и любопытным. С самого начала поездки у них начались проблемы с мобильной связью. Вот уже который день они не могли дозвониться домой. Предвкушая встречу, оба взрослых испытывали смутную тревогу, навязчиво поселившуюся в их душах в последние дни экспедиции.

Недавно прошел кратковременный ливень, и теперь крохотный, окруженный зеленью и полями областной городок задыхался от удушливых, влажных испарений. Вновь возобновилась выжигающая, изнурительная жарища, от которой сходили с ума даже неприхотливые насекомые. Пылающие в ярких, послеполуденных солнечных лучах дома утопали в мутной, повисшей в воздухе дымке.

Когда взрослые подъехали к родному дому, ощущение тревоги усилилось в разы. Все окна их квартиры были закрыты, что выглядело странно — при такой-то жаре… Тяжко наваливающаяся духота царила на всех этажах и пролетах. Перед самой дверью им сделалось дурно: удушливый, спертый воздух вперемешку с каким-то отвратительным запахом делали свое дело. Дверь оказалась чуть приоткрытой. Сквозь щель изливался наружу причудливый золотистый свет, оттуда же исходил и этот жуткий смрад — прямо от двери их квартиры.

Мужчина надавил на ручку и медленно вошел, что стоило ему больших усилий. Представшее перед глазами зрелище не сулило ничего хорошего: пол и стены коридора, одежда на вешалке и большое зеркало были обильно залиты густо-красным. Много хаотичных брызг. Пересекающиеся между собой разводы на полу уводили вглубь квартиры, к самому центру кошмара, который им еще предстояло увидеть и осознать.

Багаж выпал из рук главы семейства. Женщина вцепилась в супруга — так, в полуоцепенении, они двинулись вперед, вопреки предупреждающему, кричащему голосу рассудка убраться, спуститься вниз, покинуть дом и больше никогда сюда не возвращаться. Обескураженные, потрясенные до глубины души, растерянные взрослые двигались медленно, вот-вот готовые сорваться в гибельный водоворот паники, попасть в самые объятия кошмара.

Теперь они, кажется, слышали пение. Детское пение. Неумелое, нестройное, обрывочное, иногда жалобно-подвывающее. Лучше было бы увидеть бредовый сон, ночной кошмар, чем слышать эти звуки и лицезреть все это. Казалось, волосы на голове шевелились сами по себе, седея один за другим; кровь в сосудах словно остановилась, и весь организм цепенел; пот обильно сочился из всех кожных пор; сам воздух можно было пощупать пальцами, и к горлу подбиралось удушье; клетки мозга отмирали, пока еще медленно и незаметно; мухи врезались в лицо, отскакивали и ошалело разлетались в стороны. Зловещее солнце излучало болезненно-яркие волны света, который пропитал собой все вокруг. От больших темных пятен словно бы струился слабый пар. Помимо этого красного и густого, на полу было еще что-то: подошвы прилипали к поверхности и отделялись от нее со смачным звуком. В золотистом полумраке детской комнаты угадывалось беспорядочное нагромождение множества предметов. Окна были плотно зашторены. Здесь, похоже, никого не было.

Они заглянули в дверной проем собственной комнаты. В глазах мигом потемнело от полчищ мух и от безумной сцены, разыгравшейся в этих стенах. Просторное квадратное помещение походило на огромный, расплавленный, желтый сыр: все здесь лоснилось, сочилось и желто поблескивало. Средоточие хаоса, самых извращенных, диких фантазий. Здесь словно похозяйничали вырвавшиеся на свободу демоны. Чумазые, лоснящиеся чертенята, приплясывая с криками и воем, носились вокруг родительской двуспальной кровати, на которой в своеобразном, грубо сколоченном из досок саркофаге возлежало человеческое существо, спеленатое на манер древнеегипетской мумии. Но человеческие черты давно сошли с того, что прежде являлось лицом. На том месте все медленно шевелилось, точно лицо жило само по себе. Рядом, на полу, распухая от жары, бревнами лежали другие взрослые.

Хватило всего одного взгляда на это зрелище, чтобы жестокие рвотные спазмы, начавшие зарождаться еще перед входом в квартиру, скрутили желудок. Маму все рвало, а папа стоял на месте, весь побелевший, внутренности словно просились наружу вслед за исторгнутой пищей. Он не понимал, недоумевал и не мог сказать ни слова. В ритуале принимал участие их Валенька. Когда успели он и остальные превратиться в этих чудовищ? Мир перевернулся, опрокинулся, по сцене кружило безумие. Пространство сжалось, удушая, безжалостно давя, резко уменьшилось, как сдувшийся шарик. Копошащийся живой ковер приблизился. Внизу валялись фантики и обертки от конфет; пустые жирные пакеты из-под соленых орешков, сухариков и чипсов; опорожненные пластиковые бутылки колы и пепси; заляпанные медом и кровью разноцветные кубики; трансформеры, «лего» и мягкие игрушки; и еще кучи разных предметов, словно бы оказавшихся участниками этого жуткого действа.

Нет, здесь, среди дикого, первобытного кошмара, будто явившегося из далекого прошлого человечества, не могло быть их сына. Ведь Валя добрый, послушный мальчик. И эти… они не его друзья. Это вообще не могут быть дети…

Прежде чем мужчина успел что-либо как следует осознать, он краем глаза заметил, как к ним что-то с грохотом метнулось слева. А в следующий миг увидел торчащие из бока жены ножницы. Женщина по-звериному взвыла, выплескивая остатки содержимого своего желудка. Низкорослые фигурки замельтешили перед глазами; они кишели кругом, вооруженные ножами, вилками, пассатижами, пинцетами, отвертками.

Мать Вали, не переставая вопить, кружила по комнате, с грохотом разбрасывая раскиданные как попало вещи — она тоже ввязалась в пляску первобытного ужаса и безумства. Новоприбывшие взрослые явно оказались тут лишними. С криками и гиканьем, подобно воинственным зулусам, маленькие злобные существа накинулись на своих жертв, безоружных, жалких и раздавленных. Пока его супругу потрошили как рыбу, пока ее кромсали маленькие окровавленные руки, он попытался дать отпор, но силы оказались слишком неравными.

В пылу схватки он схватил кого-то за волосенки и резко дернул на себя: в руках у него осталась часть девчачьего скальпа. Споткнулся обо что-то и упал, оказавшись лицом к лицу с распухшим червивым трупом, скалившим желтые зубы. Тварь пронзительно взвизгнула у самого уха, которое тут же кто-то отсек одним молниеносным ударом. По щеке заструилась кровь. Кого-то он схватил и принялся колотить лицом о ближайшую стену. В живот воткнули что-то острое и холодное, но рана оказалась незначительной. Многочисленные лезвия и раскаленные иглы выписывали на его коже кровавые письмена на древнем, давно позабытом языке. Он лишился глаза: тот лопнул и выскочил яичным желтком. Даже боли почти не было. Истерзанный, он полулежал в собственной крови, в хаосе вещей и предметов. Остатки изодранной окровавленной одежды, обнажив плоть, разметались в клочья. Мертвецы, казалось, непрерывно корчились на полу в каком-то жутком экстазе. Сквозь мутную поволоку он смотрел, как его жена, вся утыканная и изрезанная острыми предметами, с уродливыми лохмотьями свисающей кожи, ползла к наглухо запертому окну. Может, ему это только померещилось, а может, так оно и было, но вместо детей по комнате метались какие-то неопределенные, желтые силуэты, точно целиком слепленные из воска и засахаренного меда. Уже блекнущий, распадающийся, однако все еще цеплявшийся за этот мир разум подсказывал, что эти создания вообще не были людьми. Но кто же это тогда на самом деле?

Вдруг перед ним возникло знакомое измазанное лицо. Белки глаза метались, как у ошалелого негритенка.

— Ва… Ва… Валя? — прохрипел он. — Ведь это не ты… Что это, Господи???

Но черномазый сученыш не ответил. В одной руке он сжимал молоток, в другой — острые маникюрные ножницы. Мужчина выхватил из кобуры принесенного в жертву участкового Яковлева его табельный пистолет, снял с предохранителя, ткнул в физиономию маленького дьявола и выстрелил. Голову разнесло, как тыкву, люстра рассыпалась вдребезги, осколки градом разлетелись по всей комнате.

Вдруг сделалось очень жарко, дышать стало почти невозможно. Десятки беспощадных ударов прибили мужчину к полу, и скоро все закончилось. Вибрирующий воздух до краев насытился испарениями крови, ядовитым смрадом и пышущим жаром. Задрожали предметы, закачался огрызок люстры на потолке, а мертвецы, казалось, вот-вот готовы были подняться с пола. Все остановились, опустили оружие и притихли. В комнате стало еще жарче, словно поблизости распахнулась огромная духовка. Появился какой-то пронзительный, качественно новый запах.

Они призывали Бога, и вот Бог услышал зов и пошевелился, наполняя пространство дыханием из начала времен. Бог был прямо здесь, в этой квартире, в этих комнатах, в смрадном, плотном, удушливом воздухе, наполненном бешеными пируэтами насекомых: они носились в безумной, бессмысленной гонке. Дети почувствовали это священное присутствие чего-то грандиозного и великого — они всегда чутки к таким вещам, для них реальность, вымысел и сон свободно перетекают друг в друга.

Желанный Бог рождался здесь, опухолью цвета сырого мяса он вырастал из червивого чрева Елизаветы Антоновны и вожделенно, жадно тянулся к окровавленным человеческим телам, в которых плодились тысячи новых существ. Распахнулся единственный огромный глаз — он ослеплял мудростью, коренящейся в эпохах, когда и в помине еще не было планеты Земля. Бог был благодарен своим жрецам. Бог испытывал радость и удовлетворение. Бог вкушал, а они внимали ему.