Иллюстрация Антонины Крутиковой

Для работы ей не был нужен хрустальный шар, но он все же стоял на столе. Дань условности ее профессии, необходимый атрибут. У хирурга — блестящие острые инструменты, у счетовода — серые нарукавники и гроссбух, у нее — хрустальный шар. И большой ворон в железной клетке, которого Ба назвала Легионом. Бона не знала, сколько лет этой жутковатой птице, но кормила и заботилась о ней.

Женщина, которая сидела напротив Боны, спрятала заплаканное лицо в платок. Такие несчастные жены и матери составляли большинство клиентов. Они искали пропавших мужей, сыновей, любовников. Несколько раз искали даже потерявшихся собак. Бона вертела в руках ошейники или пожеванные мягкие игрушки. Ба говорила — клиент есть клиент. К тому же Бона любила собак, но неписаный профессиональный кодекс позволял держать только котов, обязательно черных, ворон или крыс. Гадалке с болонкой или шпицем доверять не будут, сочтут шарлатанкой. У них, как и у старинных картин, важен провенанс, история дара, уходящая в глубь веков на несколько поколений. У Боны провенанс был хорош, Ба принимала клиентов в этом же кабинете почти полвека, а бабушка Ба — еще полвека до нее, в другом доме, потому что этот еще не был построен. На небольшой вывеске значилось просто «Мадам Бона». Вывеска тоже досталась от Ба, а Бона — это что-то вроде родового индейского имени, переходившего по наследству пять или шесть поколений.

— Помогите мне, мадам Бона, — прошептала женщина.

Платок немного приглушал звуки. Легион несколько раз щелкнул клювом в своей клетке, хотя обычно вел себя тихо.

Мадам — это тоже дар условности. Мадемуазель Боне доверия будет меньше. Ей приходилось носить пышный парик и пользоваться косметикой, чтобы выглядеть хотя бы на тридцать пять. Гадалка может быть только пожившей и много повидавшей, желательно морщинистой и седой. В молодой красивой женщине клиентки, разыскивающие беглых мужей, будут подсознательно видеть соперницу.

Бона погладила рукой потрескавшуюся фотокарточку усатого мужчины. По низу шла надпись — ателье Наппельбаума. Значит, снято за углом. У мужчины в петлице бутоньерка, одна рука в кармане пиджака, как будто ищет мелочь, чтобы подать нищему. От фотографии нехорошо пахло, только этот запах обоняла одна Бона. Так пахнут венерические болезни.

— Он вас заразил? — спросила Бона, и женщина всхлипнула.

— Нет? Очень хорошо.

Бона брезгливо потрогала фотографию, как будто поверхность могла сохранить отпечаток инфекции. Она услышала гудок, шум моря, на губах появился привкус соли, возникла тупая боль в груди.

— Он очень далеко, — сказала Бона, — уплыл на пароходе.

— Я хочу плюнуть ему в лицо, — глухо сказала женщина.

Вот как, подумала Бона.

— Вы не успеете, ему недолго осталось. Что-то вот здесь.

Бона показала на грудь, стараясь ее не выпячивать. Горло слегка обожгло, и пришлось сглотнуть.

— Туберкулез? Или грудная жаба? За морем ему не стало хорошо. К тому же он сильно пьет.

— Я получила открытку без обратного адреса, — сказала женщина. — Думала, он еще в городе. Я купила пистолет.

Она отняла платок от лица и потянулась к сумочке. Бона остановила ее движением руки.

— Можете сделать, чтобы он скорее… — женщина замялась.

— Нет, — ответила Бона.

Ба всегда была против этого. Мы не можем вмешиваться, говорила она. Мы можем помочь, найти, успокоить душевную боль. Но резать нити судьбы нам не дано.

Женщина перестала плакать и спрятала влажный платок. Хрустальный шар на столе оставался мутным, как будто был заполнен плохо очищенным самогоном. Женщина пошарила в сумочке и выложила на стол несколько банкнот, а потом встала и, не прощаясь, вышла из комнаты.

Бона сгребла купюры в ящик стола. Деньги хранили на себе запах пороха и страха. Значит, у нее в сумочке действительно был пистолет. Нужно было спросить, где она его купила, подумала Бона. Ей самой бы не помешал пистолет для самозащиты, особенно после того, что случилось с мадам Шанитой и мадам Кассандрой. Шанита выдавала себя за цыганку, и месяц назад ее истерзанное тело нашли на улице. Шептались, что убийца вырезал ей глаза, но Бона в это не верила. Мадам Кассандру кто-то ударил по голове прямо в квартире, где она гадала на картах Таро. Они обе не были конкурентками Боне, у мадам Кассандры даже не было никаких способностей, только хорошо подвешенный язык, знание женской психологии и опыт. Странным было видеть в вечерней газете рядом с сообщением о смерти мадам Кассандры рекламное объявление ее услуг. Бона могла бы с этим разобраться, но нужны были предметы, принадлежащие обеим мадам, а она их ни разу даже не видела. Они были слишком разные. У них не было Ба и Ма. Ма, конечно, никак не относилась к дару, который передавался через поколение, но Ма владела лучшим в городе ателье по пошиву платьев, и ее клиентки никогда не пошли бы к мадам Кассандре или мадам Шаните. Бона не гадала на картах, кофейной гуще или свечах, не делала привороты на любовь и удачу, не заговаривала недуги. Она искала людей. Нужны были только предмет, принадлежащий разыскиваемому человеку, и ее дар.

Она немного посидела за столом, восстанавливая силы, а потом встала и ушла за ширму. Там прятался телефонный аппарат, который Бона установила совсем недавно. На время работы с клиентами она снимала трубку и накрывала подушкой, потому что гудки могли отвлечь, спугнуть духа, если разыскиваемый человек был мертв. Бона несколько раз покрутила ручку, и в трубке возник голос телефонистки. Кажется, у нее был насморк. Бона попросила кафе «У аиста» и, когда хозяин снял трубку, заказала легкий обед. Ба говорила, что благами цивилизации нужно пользоваться. Бона не любила кафе и рестораны, но готовить она тоже не любила. Ма говорила, ты так не выйдешь замуж. Чем ты будешь кормить мужа? Бона отвечала, Ма, я умею готовить, просто не люблю это делать. Кроме того, я не собираюсь замуж. Ма говорила, ты должна передать свой дар. Что скажет бабушка? Ба ничего не скажет, она умерла, отвечала Бона. От Ба остался только голос, потому что обученный ею ворон периодически произносил бабушкиным голосом какую-нибудь библейскую фразу: «Имя мне — легион», «Кто не работает, тот не ест», «Мене, текел, фарес» или тому подобное. Бона вспомнила, что перед смертью Ба Легион долго сидел у ее изголовья с тем внимательным видом, принимать который могут только крупные птицы.

Курьер из кафе позвонил в дверь через десять минут. Он напомнил ей человека с фотографии, только моложе.

— За посудой через час, пани? — спросил он.

— Как всегда.

Бона пообедала, а потом сварила себе кофе на маленькой плитке. Она уселась на широкий подоконник и стала смотреть в окно, на дом напротив. На первом этаже была клиника венерических и кожных болезней доктора Волк-Зубовича, и в который раз Бона подумала, что с такой фамилией доктору стоило бы выучиться на стоматолога. Впрочем, доктор был успешен на своем поприще, молод и всегда вежливо здоровался с Боной, приподнимая шляпу. Может, просто хвастался своими пышными вьющимися волосами.

Ворон в клетке зашелестел крыльями и сказал:

— Кто не работает, тот не ест.

Бона отставила чашку и скормила Легиону нарезанное вареное яйцо, оставшееся от обеда. Он довольно защелкал клювом, как кастаньетами. В камине уютно потрескивали угли. Бона открыла клетку и дала Легиону немного размять крылья. Он сделал несколько кругов по комнате, а потом сел на шкаф и закрыл глаза, собираясь вздремнуть. Скоро явился курьер из кафе и забрал грязную посуду. Бона сунула ему в руку монетку, и курьер, как всегда, засмущался. Полицейский на углу никогда не краснел, когда Бона два раза в месяц опускала ему десять злотых в нагрудный карман. Так научила ее делать мудрая Ба, а ту — ее Ба. Эта традиция тянулась еще с тех пор, как ночные горшки выплескивали через окно прямо на улицу, а уличенным в воровстве вырывали ноздри. Даже на веку Боны постовые на углу несколько раз менялись, но ни один не схватил ее за руку и не крикнул: «Пани, что вы делаете?» Несколько раз она из окна наблюдала, как доктор Волк-Зубович тоже похлопывал полицейского по груди, и фокус с исчезновением купюры у него получался изящнее и правдоподобнее, чем у Боны. Наверное, дело в ловкости пальцев, думала девушка. У венеролога пальцы должны быть более гибкие, чем у ясновидящей.

Задребезжал телефон, и в который раз Бона подумала, что следовало бы вызвать мастера, чтобы уменьшить громкость звонка. Она сняла трубку, это звонила Ма просто поболтать. Ей заказали платье со страусиными перьями, а перьев теперь не достать. В зоопарке есть пара страусов, сказала Бона, но Ма не обиделась. Твой Па ездил в Африку охотиться на антилоп, сказала Ма, но это было еще до нашей свадьбы. Я знаю, ответила Бона. Вся стена в гостиной родительской квартиры была увешана трофеями Па с разных охот. Служанки проклинали все на свете, карабкаясь по приставной лесенке, чтобы смахнуть пыль с клыков бородавочника или рогов африканского буйвола. Пристрастие к охоте подвело Па, который где-то на болотах подхватил воспаление легких и умер на руках у безутешной Ма. С тех пор та всегда носила только черное.

Ма предложила выпить кофе в субботу. Будет несколько моих приятельниц, сказала она, и сын одной из них, очень интересный молодой человек. Бона сжала зубы. Я скажу ему, что его прапрапрадедушку в шестнадцатом веке казнили за мужеложство, ответила она. Не смей, сказала Ма, он из хорошей семьи, не то что мы. Бона хихикнула. За это «мы» она была готова простить матери ее неловкие попытки познакомить с каким-нибудь мужчиной. Ладно, я приду, сказала Бона и повесила трубку.

Телефонный звонок не разбудил Легиона. Со стороны можно было подумать, что это хорошо набитое чучело, которому таксидермист забыл вставить стеклянные бусины вместо глаз. Часы пробили три, и Бона оглядела себя в зеркало, поправила парик и макияж. Рабочий день в конторах и бюро подходил к концу, и вскоре могла явиться следующая клиентка.

Вместо настырного дверного звонка раздался робкий стук в дверь. Бона сняла телефонную трубку и пошла открывать, гадая, насколько близорукой или рассеянной нужно быть, чтобы на хорошо освещенной лестничной клетке не заметить блестящую латунную ручку звонка.

Бона открыла дверь и пришла в легкое замешательство. Во-первых, за дверью было темно, и теперь стало ясно, почему посетителю пришлось стучать. Именно посетителю, потому что из мрака в проем двери шагнул мужчина, и это удивило больше всего. Бона не помнила, когда за ее столом сидел мужчина. Нет, мужчины приходили, но только в сопровождении жены, сестры или матери, и никогда в одиночку, как будто занятие Боны налагало определенные ограничения, ведь и к повитухе или модистке одинокому мужчине нет смысла приходить.

— Добрый день. Входите, — сказала Бона, — простите за темноту. Я немедленно позвоню консьержу.

— Консьержа нет на месте, — сказал мужчина, не здороваясь и не снимая шляпу.

Он был гораздо выше Боны, но очень худым. Шляпа оставляла лицо в тени, и Бона заметила только неаккуратные усы, которые были похожи на наклеенные. Неприятный тип, подумала Бона. Одежда на мужчине была чистая, но потертая. Обе руки он зябко прятал в карманах пальто, хотя в комнате было натоплено.

— Проходите в кабинет, — сказала Бона и указала рукой на единственную открытую дверь.

«Кабинет» звучало слишком по-деловому, не оставляя места никакой метафизике, но «пройдите к моему алтарю» звучало бы гораздо неуместнее.

Бона заперла входную дверь, а клиент уже расположился в кресле, так и не сняв шляпу и не достав рук из карманов. Боне захотелось, чтобы мужчина ушел. Легион по-прежнему спал на шкафу, но посетитель, кажется, его даже не заметил.

Бона села за стол напротив мужчины, чувствуя холодок в ладонях. Хрустальный шар никогда не казался таким фальшивым, как сейчас. Отражение мужчины в шаре коснулось отражения Боны, и девушка резко подалась назад.

— Что у вас случилось? — спросила она.

С женщинами она знала о чем говорить, предлагала им чашку кофе или чая, салфетки, если клиентка явилась заплаканной. Бона согласилась бы, чтобы мужчина задохнулся в рыданиях и сбежал сию секунду. Но вместо этого он вытащил из кармана левую руку и бросил на стол что-то серое и бесформенное.

Детская тряпичная кукла, старая и чем-то испачканная. Цвет клетчатого платья можно только попробовать угадать без большой надежды на успех, а волосы из пакли казались почти черными от грязи. Глаз у куклы не было. Невозможно вообразить, как чей-нибудь ребенок играл с этим уродцем.

— Это принадлежало моей сестре, — сказал мужчина. — Теперь сестра пропала, и эта кукла — все, что от нее осталось.

Он так и не поднял головы. Усы немного шевелились, когда он говорил. Сделаю это быстро, и он уйдет, решила Бона.

Она протянула руку, но не взяла куклу. Чувство было такое, как будто нужно коснуться огромного паука, но ты знаешь, что это паук, а тут всего лишь безобидная старая поделка.

— Может, есть что-то еще? — спросила Бона. — Одежда, фотография?

— Только это, — сказал мужчина и посмотрел на Бону.

Она не разобрала, какого цвета у него глаза, наверное, из-за тени шляпы. Бона помедлила еще немного, ей не хотелось трогать вещь, лежащую на столе, но без прикосновения она ничего не сможет сказать. Ба всегда говорила, что нужно помогать людям.

Бона легонько, одним пальцем, будто пробуя воду, тронула куклу, и та как будто сама прыгнула в ладонь.

Любая вещь, которой человек долго пользуется, сохраняет его отпечаток, и по этому отпечатку Бона могла установить контакт с аурой владельца. Бессвязные образы замелькали в ее голове, и уловить их и выстроить в цепочку было самым сложным. Необходимы были усилия, подобные усилиям грузчика, пытающегося взвалить на плечи пятипудовый куль с мукой.

У Боны потемнело в глазах, и она тряхнула рукой, пытаясь бросить куклу, но так как будто обхватила пальцы мягкими тряпичными руками. Образы, которые обычно нужно было вылавливать среди потока бессвязных мыслей, вытеснили все вокруг. В глазах потемнело, хотя лампа под потолком горела.

Никогда еще видения не были такими яркими и явными. Бона знала, что это всего лишь картинки, но, когда вокруг запахло дымом и кровью, ей стало страшно. Глаза были открыты, но она ничего не видела. Кто-то громко закричал у нее в голове, а потом чуть не воткнул ей в лицо испачканные навозом вилы. Стало больно дышать, как будто она куда-то бежала. Пол под ногами превратился в выжженную солнцем землю. Крики становились все громче, словно кричала и улюлюкала целая толпа. На бегу она прижимала к груди тряпичное тельце куклы. Что-то ударило в спину, она упала и перевернулась на спину, не успев увернуться от факела, который рассыпал горящие капли смолы и ударил ее в лицо. Люди вокруг превратились в ревущие черные тени, грудь и живот пронзила боль. Она прижала к груди куклу и свернулась в комок, уже почти не ощущая ударов.

Кукла выпала из руки, и Бона пришла в себя. Мужчина наконец достал руки из карманов и крепко вцепился в столешницу, словно боясь, что стол опрокинется. Кукла по-человечески сидела на столе, упираясь спиной в хрустальный шар.

— Она мертва, — сказала Бона, — мертва не очень давно.

Запах гари заполнил комнату, от него было не избавиться, пока посетитель не уйдет и не заберет свою ужасную куклу. Теперь Бона видела, что волосы куклы немного обгорели, а вся она испачкана сажей и давно высохшей кровью. Не может быть, что я ее трогала, подумала Бона.

— Уходите, прошу вас, — сказала она. — Я ничем не смогу вам помочь.

Она едва сдержала вздох облегчения, когда увидела, что мужчина поднимается со стула. Куклу заберите, подумала Бона, но не успела произнести ни слова.

Мужчина стоял спиной к Боне, но, вместо того чтобы двинуться к выходу, он резко развернулся и ударил Бону по голове чем-то тяжелым и мягким.

***

Бона потеряла сознание ненадолго, но посетителю этого времени хватило, чтобы привязать ее к стулу. Руки и ноги уже начали затекать, а голова, кажется, разбухла от наполнявшей ее боли. Прямо перед ней на столе сидела кукла, и пятна грязи на безглазом лице складывались в ухмылку. Мужчины в комнате не было, но Бона слышала, как он в кухне гремит посудой, словно в припадке безумия ему вздумалось приготовить ужин. Она попробовала пошевелить руками и ногами, но узлы были крепкими.

Вернулся посетитель, неся перед собой большой поднос.

— Ты очнулась, — сказал он, поставив поднос рядом с куклой. Предметы на подносе звякнули. Не удостоив ответом, Бона посмотрела, что же он принес.

На подносе стояла большая миска, лежали две свечи, коробок спичек и тонкий острый нож, которым обычно срезают филе с рыбной тушки. Нашел же в незнакомой квартире, подумала Бона. Готовить она не любила и не подозревала, что такой нож у нее есть.

— Сейчас, — сказал мужчина, и Бона поняла, что он говорит это кукле.

— Сейчас, — повторил он, сняв пальто и бросив его на пол. Он закатал рукава, и Боне это очень не понравилось. От страха голова стала болеть немного меньше.

— Что ты собираешься делать? — спросила она.

— Мы проведем небольшую операцию, — сказал мужчина. Шляпу он так и не снял, но теперь ей снизу были видны его глаза. Можно использовать гипнотизм, только она давно не тренировалась. Поймав взгляд клиента, Бона перестала моргать. Несколько секунд ей казалось, что все идет хорошо, пока не получила тяжелую оплеуху. От ее звука спящий Легион взъерошил перья, но не проснулся.

— Не смей, ведьма! — крикнул мужчина, потирая ушибленную руку, — она предупреждала меня, на что ты способна!

Кажется, он разбил мне губу, подумала Бона. Очень странно было ощущать во рту вкус собственной крови. Стало очень страшно и тоскливо от того, что никто не придет ей на помощь.

Мужчина взял куклу со стола и погладил ее обгоревшие патлы.

— Она сказала, что ты сильная, как только я переступил твой порог. Те другие не были сильными, как ты, поэтому их больше нет.

Он аккуратно посадил куклу обратно на стол, расправил платье.

— Моя сестра может жить только в теле очень сильной ведьмы. Уже полтора года она прячется вот тут, — он показал на куклу, — а я все никак не мог найти подходящую по силе колдунью.

— Я не ведьма, — сказала Бона. — Я просто помогаю людям.

Он просто махнул рукой, как будто ее мнение не имело никакого значения.

— Как вас ни назови, главное — это сила. Моя сестра тоже помогала людям. Ну и что, что ей для работы нужна была кровь ребенка? От этого приворот становится сильнее. Да и девочка, в конце концов, выжила. А мою сестру поймали и сожгли, как колдунью. Хорошо еще, что куклу не сожгли вместе с телом.

Бона слышала о том, что душу умирающего человека можно заключить в предмет, а потом поместить обратно в другое тело. Но для этого, во-первых, используют новорожденного, чья душа еще не окрепла и не окажет сопротивления, а во-вторых, нужно обладать по-настоящему огромной магической силой. Видимо, сестра пришедшего была очень сильной, раз смогла спрятать душу в неодушевленном предмете.

Мужчина подошел к столу, показывая, что разговор окончен. Он взял нож и осмотрел лезвие под разными углами, как будто там было написано какое-то тайное послание. Кукла сидела не шевелясь. Мужчина остался доволен осмотром ножа и взял с подноса миску. Бона с ужасом наблюдала, как он поставил миску ей на колени и немного наклонился. На краю посуды она заметила маленькую щербинку. Сознание обращало внимание на такие мелочи и не верило, что сейчас все закончится. Лезвие ножа застыло перед глазами. Бона несколько раз дернулась, но привязаны были не только руки и ноги, но и тело. Отблеск света на лезвии гипнотизировал, предупреждал о том, что попытки спастись бесполезны.

— Не сопротивляйся, — сказал мужчина, — так будет больнее.

Наверху послышался шелест. Это Легион во сне опять расправил перья.

— Легион! — заорала Бона. — Помоги мне!

Она дернулась всем телом вправо, и стул начал медленно заваливаться в сторону. Это все, чем она могла помочь самой себе. Мужчина с ножом в руке выглядел озадаченным, его лицо начало постепенно отдаляться, как будто поднималось на лифте, а сверху послышалось хлопанье крыльев. Бона еще не упала на пол, а голова мужчины уже скрылась в ворохе иссиня-черных перьев. Легион пустил в дело клюв и когти.

Стул был неотделим от Боны, а поскольку Ба предпочитала дорогую надежную мебель из массива, падение выбило из девушки дух. Голова снова взорвалась фонтаном искрящейся боли, а в глазах почему-то не потемнело, а наоборот, перед ними заплясали миллионы ярких огоньков, как от ацетиленовой сварки. Показалось, что она провела так несколько часов, но, когда в глазах прояснилось, схватка ворона с человеком была в самом разгаре.

Бона, вывернув шею, наблюдала, как Легион наносит удары клювом и когтями, а пока ослепший от заливающей глаза крови преступник, выронивший нож, махал руками перед лицом, птица взлетела в воздух и опустилась ему на затылок, чтобы с размаху всадить клюв в человеческую глазницу.

Бона лежала на полу и улыбалась. Так его, думала она. Легион молча наносил удары, молчал и мужчина, молчал даже когда лишился глаза. Только крылья хлопали, как будто в комнате кто-то медленно аплодировал. Бона вспомнила, как Легион клювом раскалывал грецкие орехи. Мужчина запнулся о ножку стула и повалился на спину. Легион закаркал и спикировал на голову оглушенного противника.

Бона видела только дергающиеся человеческие ноги, остальное закрывала свисающая со стола скатерть. Легион уже не хлопал крыльями, теперь до Боны доносились другие звуки, как будто кто-то орудовал долотом. Спустя минуту мужчина затих.

— Легион, — позвала Бона.

Ворон хрипло каркнул. Девушка услышала, как птица идет к ней.

— Помоги мне, — сказала она.

Легион вышел из-за стола, в клюве, как на нитке, на зрительном нерве болтался человеческий глаз. Эта картина не вызвала у Боны ни тошноты, ни ужаса. Око за око, вспомнила она. Ворон почти целиком был испачкан в крови.

— Брось это, — сказала она, — помоги мне.

У стены она заметила миску, которую долговязый положил ей на колени. Посуда была цела, и это почему-то обрадовало Бону. Легион раскрыл клюв, и глаз упал на пол. Ворон скрылся из поля зрения и некоторое время стоял молча, а потом начал долбить клювом веревки.

— Быстрее, быстрее, — приговаривала она.

Через пятнадцать минут она смогла освободить одну руку и помочь птице. Она смогла дотянуться до ножа, который выронил убийца. Пенька резалась трудно, но ярость придавала девушке сил. На ее коже синели полосы рубцов, и только сейчас, увидев их, она разрыдалась. Она сняла с головы парик и отбросила в сторону, как ненужную тряпку. Крови на пол натекло очень много, и почти повсюду красные отпечатки птичьих лап. Бона мельком посмотрела на лежащее на полу тело и сразу отвела взгляд. Легион взлетел на шкаф, рассеяв вокруг себя облако кровавых брызг. Обои придется переклеить, подумала Бона, и ковер испорчен.

Она зашла за ширму и взяла телефонную трубку, которую забыла накрыть подушкой. Покрутив рукоятку, она попросила связать ее с комиссариатом, а потом долго объясняла дежурному, что это не розыгрыш. По какой-то непонятной причине разговор отнял у нее много сил. Она присела на стоящую у стены банкетку и закрыла глаза. С того момента, как она открыла посетителю входную дверь, прошло меньше часа.

Чуть заметный шорох донесся сзади, и Бона испуганно обернулась. Ну конечно, про куклу они с Легионом забыли.

Тряпичная игрушка сидела на полу и мягкими руками пыталась приделать найденный на полу глаз к своей голове. Волокно глазного нерва исчезло внутри, кукла втянула его внутрь, как спагетти, и теперь она прижимала глазное яблоко к лицу мягкими беспалыми руками.

Наверное, на нее попала кровь, подумала Бона, и она ожила. Усталость не давала подняться на ноги, и Бона изо всех сил постаралась встать. Ноги не слушались, а глаз уже почти прирос к голове игрушки. Бона поискала, чем можно запустить в куклу, но на столике рядом с телефоном не было ничего тяжелого, кроме карандаша и маленького блокнота.

Кукла отняла руки от лица и посмотрела на Бону единственным глазом. У нее не было рта, но Бона видела, что кукла улыбается. Живительного действия крови не хватит надолго, и кукла сделала неуверенный шаг. Тряпичная нога подогнулась, но устояла. Второй шаг дался игрушке гораздо проще.

Сверху донеслось хлопанье крыльев, и, прежде чем Бона успела моргнуть, Легион сбил куклу с ног, а потом зажал в когтях и полетел к камину. Тряпичное тельце извивалось в полете. У самой топки ворон взмахнул крыльями и разжал когти.

От нечеловеческого воя у Боны заложило уши. Окно лопнуло, и все осколки брызнули на улицу. Наваждение прошло, и она без труда встала и бросилась к камину, чтобы увидеть, как в языках пламени корчится тряпичная кукла, не в силах выбраться из чугунной топочной корзины. Пакля на ее голове вспыхнула, как маленький факел, сухая ткань затрещала и почернела. Бона взяла кочергу и прицелилась ею, как гарпуном, но кукла упала на спину, и ее невозможно стало отличить от окружающих углей. Только глаз зашипел и лопнул, выпустив фонтанчик пара.

Бона вернула кочергу на место и оглядела комнату. С улицы слышались возмущенные голоса. Легион сидел на шкафу и разевал клюв, словно хотел избавиться от запаха крови и дыма. Бона вспомнила, как он часами сидел у изголовья угасающей Ба, и подумала, а не могла ли часть ее души оказаться в теле этой огромной умной птицы?

— Имя мне — Легион, — каркнул ворон.

В дверь заколотили с силой грешников, пытающихся вырваться из преисподней. Под крики «откройте!!!» Бона распахнула дверь. Это была не полиция, на пороге стоял задыхающийся доктор Волк-Зубович, без галстука, шляпы и в расстегнутом пиджаке. А у меня синяк во всю щеку, подумала Бона и повернулась к свету невредимой стороной.

— Что с вами? — воскликнул доктор. — Вы целы?

— Все уже закончилось, — сказала Бона.