Сентябрьский сборник «Темной поэзии» открывают стихотворения Парфенова М. С., имя которого известно каждому поклоннику хоррора. Сборник наполнен туманом, смертью, разложением. Вот-вот закружит за окнами снег, деревья сбросят листву и все, что нам останется, — верить в то, что за зимой наступит весна, а смерть и жизнь связаны в бесконечном цикле… Незачем бояться ни мертвецов, ни Чичикова, ни Сибири! Шагайте смелее во тьму, призывайте древних богов и помните, что «смерть — это вам не любовь/ смерть — не проходит».

36. Непрерывность

Предметы старины хранят налет

Неуловимой сущности — она

Бесплотна, как эфир, но включена

В незыблемый космический расчет.

То символ непрерывности, для нас

Почти непостижимой, тайный код

К тем замкнутым пространствам, где живет

Минувшее, сокрытое от глаз.

Я верю в это, глядя, как закат

Старинных ферм расцвечивает мох

И пробуждает призраки эпох,

Что вовсе не мертвы, а только спят.

Тогда я понимаю, как близка

Та цитадель, чьи стороны — века.

(Говард Ф. Лавкрафт, цикл «Грибы с Юггота»)

Иллюстрация Антонины Крутиковой

ИЗ ЭТОГО МИРА ПОЮ МИР ИНОЙ

ПАРФЕНОВ М. С.

Торжество жизни

снова

тихое ощущение потери

перед глазами зимнее лицо

индивидуальность одетая шубой

массовости как билет в лотерее

конечно проигрышный.

а я думал о Брейгеле

его скелетах рисованных

Торжество.

Жизни.

Хуже.

Не

Вряд ли кто услышит голос правды,

Ибо тих он и не стоит взятки.

На скамеечке котёнок солнце ловит.

Осень смотрит на него и плачет.

Видит осень, что добряк-хозяин

Его бросил и ушел надолго,

Не нарочно бросил, так случилось.

Сибирь

Желать любви — смертельный приговор,

Бежать её — что отправляться в ссылку,

И вот бредет душа, судьбе наперекор,

В холодную Сибирь гасить порыв свой пылкий.

И нет уже тебя, стирает время лица,

И, потеряв, себя уже я не найду.

Но велика Сибирь, и долго будет биться

Желание любви, зарытое в снегу.

Иллюстрация Антонины Крутиковой к стихотворению «Подражание Лотреамону»

Подражание Лотреамону

Здравствуй в смерти, милый Лотреамон!

Сны твои так же призрачны, как запах конфеты,

отобранной у ребёнка;

или точнее — как боль гусеницы,

нанизанной на булавку;

или иначе — как губы матери

на щеке мёртвого сына;

еще вернее — как красота загнивания;

самое лучшее — как вера

в жизнь после смерти.

MEMENTO MORE

Свадьба

Тили-тили-тесто:

Жених убил невесту.

Напился вдрызг, наверно,

Не выдержали нервы,

А может быть, всё вместе…

Тили-тили-тесто!

Дракула

Этой чудной ночью лунной,

Повернувшийся в гробу,

Размышлял о тех, кто в урнах

Или пеплом на ветру.

И печаль родил такую:

Не вернуть их никогда,

Не вкусить им кровь людскую,

Не бояться петуха,

Не любить им дев невинных,

Не летать им при Луне…

Смерть пришла, как кол осинный,

В сердце, подленько, во сне.

Uno

Уно, уно, уно, ун моменто —

Ты в гробу, вокруг венки и ленты,

Хоровод знакомых и родных…

Все «мементоморят» в этот миг.

Старуха

Сегодня Смерть пришла в мой дом,

Всё как у всех: с косою,

Красивый чёрный балахон

Изящного покроя.

«То, говорит, Версаче мне

Хорошую одежу

Пошил по-свойски.

И вообще,

Тебе пора бы тоже

Принарядиться, да и к нам,

Чего скучать под Солнцем?

Привыкнешь к нашим холодам,

Да заведёшь знакомство

С умершим гением каким,

Певцом или поэтом…

Пойми: вокруг тебя лишь дым.

Пойдем ко мне в карету!»

С словами этими она

Мне руку подавала,

Но — черный бархат рукава,

Но — белизна оскала…

Её одернул я, скрепясь.

В сердцах, конечно, плюнул.

Да, мир вокруг — большая грязь,

Но эту грязь люблю я:

«Эй, старуха, что за сопли?

Ну-ка, старая, постой.

Разворачивай оглобли —

Я не мёртвый, я живой!»

Memento more

Чередованье волн во тьме играющих с Луною…

Моменты моря.

Гляжу, как гибнут у берега волны одна за другою …

«Мементо море».

РИНА НОВА

Шторм

Старую куклу сломали

Доспехом из тысячи лиц.

И помощь свою предлагали

Ей никотин да шприц,

Из тишины кричали:

«Чтоб пустотою гнить!»

И мысли свои же лгали:

Не сможет она любить.

Не в день и не в час. В минуту.

Погоню она заведёт,

Чтобы бежать отовсюду,

Туда, где никто не ждёт.

Бежать! Но куда б ни мчала,

Точно вернётся домой.

Не в здание, что держало,

В место, где каждый — свой.

И кукле, давно разбитой,

Свой потерявшей лик,

Искреннею улыбкой

Смирят отчаянный крик.

За шаг

Как это страшно — быть одной.

Молчаньем долгим окружённой,

И в тишине лежать ночной,

Себя считая прокажённой.

Когда-то, близких отпугнув,

Вернуть назад уже не сможешь.

В себя однажды заглянув,

Узнаю: в слёзы боль не вложишь.

Замру. Закрою я глаза...

Вой ветра. Дождь стучит по крыше.

Закрыли тучи небеса

И гром вдали я где-то слышу...

Что ж... Мне, в отчаянье одетой,

Пора забыть тот мир людей:

Всех тех, кому была я «этой»,

Кому не я была родней.

Уйду... Заметит разве кто

В ночи потухшее окно?!

Зелёный свет исчезнет где-то

И тишина возьмёт своё...

ДМИТРИЙ ПЕРЕДОНОВ

Rigor mortis

смотрит с улыбкой

голый мужик на врача

аутопсия

аутопсия

у притихших студенток

смеются глаза

аутопсия

не забыть ливерухи

для тёщи купить

иней на ветке

у окошка больницы...

аутопсия

Маньяк

Чёрное небо.

Ночью изводят меня

чёрные мысли.

Кап, кап, кап, кап, кап —

капает дождь за окном.

Два часа ночи.

Весь почерневший,

в душной палате лежу,

будто в могиле.

Полон по горло

злобой кипящей маньяк,

как газами — труп.

Были бы крылья —

встал бы, окно распахнул,

бросился в город!

Были бы когти —

рвал бы добычу, как зверь,

без сантиментов!

Были бы силы —

грянул бы так, чтоб в аду

вздрогнул сам дьявол,

Чтобы людишки,

прячась в жилищах своих,

выли от страха,

Чтобы кричали,

в небе завидев меня:

«Ворон вернулся!»

Ворон вернулся!

Значит, настала пора

платить по счетам!

Прячьтесь не прячьтесь,

я бы добрался до вас,

были бы крылья...

Девок визжащих

рвал бы нагие тела,

были бы когти...

Вывернув горло,

грянул бы так, чтобы Бог,

пьяный и страшный,

Заматерившись,

снова устроил потоп,

но без ковчега...

Чёрный от злобы,

в душной постели гнию.

Капает дождик.

Три часа ночи.

Скоро придёт медсестра

ставить системы.

Дымом табачным

пальцы воняют её.

Мерзкая шлюха.

Взяв у соседа

ножик, к окну подхожу —

и усмехаюсь...

Депрессивное

Танечка с дядей

едут котяток смотреть

день Валентина

день Валентина

в мусорных баках гниют

лишние дети

словно окурки

люди из окон летят

день Валентина

день Валентина

каждой из бывших пошлю

по чикатилке

ждите, готовьтесь —

жить вам осталось чуть-чуть

ночь Валентина

ночь Валентина

молча идёт Валентин

в сумрачный город

в чёрном цилиндре

в чёрном просторном плаще

бледный как призрак

скалясь по-волчьи

он собирает в мешок

мёртвые души

всех моих бывших

Танечку, самоубийц

и лишних деток

а через годик

в сумрачный город придёт

за новой жатвой

ждите, готовьтесь —

жить вам осталось чуть-чуть

день Валентина

день Валентина

смерть — это вам не любовь

смерть — не проходит

---

НА ГРАНИЦЕ СТОЯЩИЕ

ВЛАДИМИР ЧУБУКОВ

Иллюстрация Антонины Крутиковой к стихотворению «Вернётся мёртвый с кладбища домой...»

* * *

Вернётся мёртвый с кладбища домой,

за стол усядется, попросит водки

и бутерброд с варёной колбасой,

грибочков маринованных, селёдки.

Невестка всё испуганно подаст

и вышмыгнет из кухни побыстрее.

Угрюмо сын уставится на газ

горящий, от которого теплее

в промёрзшем океане января,

где провода оборваны зубами

вервольфа-ветра; точно якоря

швырнули с неба те, кого над нами

как будто нет; где ледяная жуть

над пустошью за окнами витает;

где стая птиц, на шарики, как ртуть,

рассыпавшись, садится и взлетает,

не выискав покоя посреди

безбожно извернувшегося мира.

Отец и сын пьют водку, и в груди

у них теплеет, радиоэфира

помехи из динамика струятся…

Нет, мёртвых вовсе незачем бояться.

Песнь о Чичикове

Тсс! Они шевелятся во мраке,

возятся во тьме, скребут ногтями.

Как в бадье живые злые раки.

В основном, конечно же, ночами,

а порой и днём, когда светило

пряником висит на небосклоне,

шепчет кто-то, словно из могилы,

и в поту холодном сердце тонет.

Но приходит Чичиков-спаситель,

деловитый, запонки сверкают.

«Души мертвецов не продадите?

И почём?» Хозяин восклицает:

«Десять штук за рупь! Как жернов с шеи!

Так они, родимый, задолбали!

Забирай всех скопом поскорее!

Нет уже ни нервов, ни морали».

«Понимаю, — Чичиков кивает. —

Тяжела помещицкая доля!

Мертвецом усадьба зарастает,

как бурьяном брошенное поле».

Ездит по Рассее, пыль клубится,

тёмный шлейф туманною медузой

за его коляскою сочится.

Ежли души мёртвые обузой

стали, не спешите лезть на стены;

Чичиков возникнет на пороге,

взор, как бритва, что вскрывает вены,

вмиг на счётах подобьёт итоги,

купчую составит в две минуты,

прошуршат цветастые банкноты,

и с души отвалится как будто

чёрное и давящее что-то.

ТЕНИ ТЕНЕЙ

(цикл)

1. Тень Достоевского

Шёл Достоевский по улице города Пе.

Мать-Полутьма растеклась и висела над ним.

Чёрт в извращённом экстазе сидел на трубе.

Тлела Луна, как оторванный чей-нибудь нимб.

Мозг полицмейстера был обращён в глубину

собственной сущности — в тёплый и влажный шеол,

сладко, как семя, глотая родную слюну,

он углублялся. А Фёдор Михайлович шёл

улицей грязной, зловонной, осклизло-сырой —

словно бы след от удавки, врезалась она

в рыхлую плоть Петербурга. Тревожно-смурной,

тихо позванивал взгляд его, будто струна.

Старый еврей, из кармана достав мармелад,

девочку бледную молча с ладони кормил.

Стрелки часов сладострастно стремились назад.

Пятилось всё в первородный довременный ил.

Девочка чавкала, хрюкала, старый добряк

гладил ей волосы липкой, неверной рукой.

Глаз чей-то пристальный в тёмном окошке набряк.

Чёрт на трубе погружался в надзвёздный покой.

Нёс Достоевский под мышкою новый роман —

«Бедные нелюди», — знали б вы только, о чём!

Но не узнаете. В невский белёсый туман

бросит он рукопись в связке тугой с кирпичом.

Всхлипнет Нева, пожирая бумажный комок.

Вздох проскользнёт по колодезной яме двора.

Спустит Кириллов мерцающим пальцем курок.

В небе, на месте Луны, заклубится дыра.

Тот, кто похож на Исуса, уйдёт с головой

в круг из верёвки, и в венчике белом из роз

через полвека вернётся — вести на убой

тех, кому выклевал душу весёлый мороз.

2. Тень Сологуба

Был, показалось,

прекрасен и юн Сологуб,

и улыбка ещё не нашла

свой приют в уголках его губ,

и ещё доброта не вошла

на постой в его глубь,

и ещё не ожил он,

бесцельно блуждающий труп,

и червивый абсурд не покинул

землистое сердце его,

было отроду лет ему двадцать всего,

огоньками болотными плыли глаза,

неземное животное виделось за

его левым плечом, колебалось, как пар,

из него-то и тёк поэтический дар

лёгкой струйкой белёсой,

молочную зыбь его пил,

в симбиозе с заботливым бесом

он босый по стылым дорогам ходил,

нож Луны полусонно стерёг высоту:

срубит голову всякому, кто залетит за черту,

не допустит до Божьего рая и звёзд,

подтверждают своим лаем-граем угрозу

вороны из ведьминых гнёзд,

осьминоги в лесу так похожи на старые пни,

собирающих ягоды подстерегают они,

бродят по лесу лешие — с виду бомжи,

с колдовскою усмешкою спутала волосы жизнь,

паутинка блеснёт в лунном свете — смотри, не задень…

— Не гулял бы ты ночью, приятель, ведь будет же день.

— Будет день? Сомневаюсь, — шепнул Сологуб,

нож Луны воплотился на миг в уголках его губ.

3. Тень Блока

Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.

Ни упырей. Ни марсиан.

Джаз. Блюз. Порнуха. Дискотека.

Кавказской кухни ресторан.

Две тёлки, пьяные немного,

идут, скорлупками плюя.

Не повстречать им осьминога,

и тень безумная моя

не принудит их обоссаться,

и хобот мой не ввергнет в дрожь.

Не стану я об них мараться,

не всуну коготок, как нож,

под сердце. Пусть себе плюются.

Ночь. Улица. Фонарь. Тоска.

В постылый морок свой вернутся

со скукой смертной у виска.

4. Тень Майстера Экхарта

Нырнул Майстер Экхарт под Бога

и вынырнул сам не в себе:

как будто из ног осьминога

гнездо на его голове,

вполне бесноват и подавлен

очей неразборчивый взгляд,

и рот безобразно оскален,

и слюни кислотно шипят.

С тех пор он бродил, невменяем,

лохмат, неопрятен и дик,

всем обществом был презираем

злосмрадный и гадкий старик.

Порою бросался на стены,

царапал кирпич и бетон,

вздувались на лбу его вены,

вскипал на устах его стон.

Как Будда, порой отрешённо

на мусорной куче сидел,

задумчиво-заворожённо

в свою сердцевину глядел.

Внутри своей чёрной утробы

он взором духовных очей

узрел, как роятся микробы —

предтечи загробных червей.

Познал бытия скоротечность,

страстей ледяную тщету,

в крови его булькала вечность,

сознанье текло за черту,

которую высшие силы

из жалости к нам провели,

чтоб сны мертвецов из могилы

космической к нам не вползли,

чтоб черти до нас не дорвались,

чтоб ад не разверзся вокруг,

чтоб в пропасть мы не оборвались, —

для этого мелом был круг

прочерчен на самой границе

реальности и пустоты,

тогда и угасли глазницы,

и подняты были мосты.

Но Экхарт ушёл за границу,

в запретную вечную тьму,

в руке его сдохла синица,

и чёрт улыбнулся ему.

4. Тень Леннона

Джон Леннон вышел из глубин,

вошёл в моё жильё,

взглянул двумя кусками льдин

на мутное моё.

— Скажи, — спросил я, — боль прошла?

Рассеялся оскал?

Твоя мечта тебя нашла?

Он молча покачал

своей бездонной головой.

И понял я — увы —

исчезнут горы и луга,

поля, леса, но мы…

А мы останемся сидеть

в глубокой темноте,

и даже сил не хватит спеть

о жизни, о мечте.

Мой Леннон удалился прочь

в слепую тьму глубин.

Как гулкий бак, стояла ночь.

А я сидел один.

5. Тень Алисы. Тень Сартра.

Приникнут к сердцу небеса

сухими страшными губами,

погаснет лёгкая роса,

сожмутся тени под ногами,

и птица в бездне синевы,

как крик отчаяния чёрный,

мелькнёт, зелёные холмы

вмурованы в покой тлетворный,

струятся корни их во тьму,

надежды трав по ним стекают,

горячий ветер по холму

крылом проводит — не играет —

меланхолично шевелит

забывшуюся плоть растений,

одно желание горит:

скорее б отравиться тенью!..

Алиса падает в нору.

Ну вот! Блаженное паденье.

И паучком ползёт волненье

по невесомому нутру.

Увижу Шляпника я вновь,

Кота Чеширского и Соню,

и пальцы от гриба отломят

частички, и взыграет кровь,

упрётся темя в потолок,

согнутся ноги, как колонны,

и все чудесные шаблоны,

насаженные на крючок,

осуществятся от и до, —

Алиса думала в полёте, —

и птица мудрая Додо,

и Герцогиня, все вы ждёте...

Чем ниже — тем темнее тьма,

тем воздух вязче, мысль бледнее.

Я, кажется, схожу с ума,

я цепенею, каменею!

Я упаду и разобьюсь,

осколки брызнут фейерверком...

Попробую-ка помолюсь:

спаси меня от Снарка... Снерка...

от Насморка... Но кто спаси?

Кому молиться в этой бездне?

Мелькнули сбоку караси...

Иль души мёртвых? Интересно,

а сколько будет, если взять

двух ангелов и двух монахов?

Всё так же два? Не сосчитать

мне их фигуры одним махом...

И вот

Алиса за столом

сидит.

А перед ней на блюде

пластами пустота лежит —

безликий

тошнотворный студень.

А рядом Сартр, как маньяк,

кусок чего-то ковыряет.

Сидит Алиса — и никак,

и ничего не понимает.

6. Тень Дьявола

Шёл дьявол с котомкой по полю,

алмазилась травка, роса,

блик солнечный рвался на волю,

бледнея, текла полоса,

оставленная самолётом,

кислотная жижа небес

её поглощала, с зевотой

шёл полем хромающий бес.

Волос цепенеющих лохмы,

небритая рожа, морщин

извилисто-чёрные хохмы,

в том пункте, где срам у мужчин,

лиловая грыжа набухла,

вся кожа в грибках и прыщах,

дыханье подвально и тухло,

местами на этих мощах

ходячих — лишайные пятна,

чешуйки и плесень, из глаз

свинячьих взирали невнятно

две ртутные капли на нас...

...а мы в этот час под гипнозом,

в свой внутренний рай погрузясь,

лежали в смирительных позах,

и клейкая взаимосвязь

опутала нас паутиной,

мы видели вместе одну

и ту же простую картину:

сквозь зелень, лазурь и весну

шёл дьявол по райскому полю,

в следах его жухла трава,

и всё это было до боли

обидно, мы даже едва

ли не задохнулись от гнева

и вынырнули из глубин…

Не поняли! Чёрт возьми, где мы?!

Нас двое. И дьявол один.

7. Тень Лермонтова

Выхожу один я на дорогу.

Труп Земли в чернильной мгле кружит.

Ни души. Пустыня внемлет Богу.

И микроб с микробом говорит.

Разговор идёт про человека,

про того, кто сгинул в пустоте,

про того вселенского калеку,

что мечтал о вышней красоте,

но всегда с червивою улыбкой

красоту затаскивал в постель

и душил своею тенью липкой,

и скрипела похоть, будто дверь,

и когда разверзлись щели ада,

человек всё бросил и туда

побежал, сметая все преграды,

как по склонам гор бежит вода,

по дороге сгрёб он всю природу,

словно сбрил её с лица Земли,

жадно выгрыз горные породы,

вылакал подземные ключи,

похватал небесных птиц руками,

пронизал морскую глубину

своих пальцев острыми крюками,

выгреб всё, что мыкалось по дну.

Словно кость, обглодана планета.

Род людской кишит в загробной тьме.

Ну а я — угасшая комета —

остываю в чёрной пустоте.

Я — идея, что не воплотилась,

эйдос голый, эхо из глубин.

Ваша жизнь — она мне только снилась.

Сон мелькнул, и снова я один.

НАТАЛЬЯ ГУНИНА

Не говори с чужаком, не надо.

Не говори.

И не касайся его даже взглядом.

Нет, не смотри!

Может быть, там за покровом чёрным —

Тьма без конца,

Может случиться, что под капюшоном

Нету лица.

И, зачарованный и покорный,

Будешь смотреть,

Как обретает безликое форму —

Очи как медь,

А на лице, искривлённом в гримасе,

злобный оскал.

На том лице, что ты видел так часто

В бликах зеркал.

Ты побежишь, будет гнать тебя ужас,

Будто свинцом,

Чтобы увидеть, склонившись над лужей,

Пустое лицо.

* * *

Шшшш,

я знаю, ты не спишь.

Тихонечко царапаю стекло.

Шшшш,

да не кричи, малыш,

ведь в комнате и тихо, и тепло.

А если напугала, то прости.

...позволь войти?

Дрожь.

Здесь холодно, ведь ты меня поймёшь?

здесь капает — октябрь, в конце концов,

дождь.

Ты, может быть, немного подойдёшь?

Я только загляну в твоё лицо.

Ты знаешь, я сто лет уже в пути.

...позволь войти?

Ох,

в словах моих мерещится подвох?

Не бойся. Посмотри, я здесь одна.

Вздох.

Открыв окно, ты б очень мне помог.

Я жутко, безнадёжно голодна.

Открыв окно, ты б мог меня спасти.

...позволь войти?

* * *

За час до рассвета

я запах твой чую.

За час до рассвета

иду я по следу.

Возмездия плату

сполна получу я.

Теперь ты не сможешь

уйти от ответа.

Уверена, знал ты,

клинками рисуя,

по телу, по коже,

что крик — против ветра.

Никто не услышит,

никто не поможет.

Ни миру, ни солнцу

до нас дела нету.

Теперь мне не больно,

лишь ненависть гложет.

Твой страх колокольцем

укажет мне, где ты.

Ступаю по краю,

лишь тени тревожа.

И я ударяю

за миг до рассвета.

---

ТЬМА ИНЫХ МИРОВ

АНДРЕЙ СКОРПИО

Иллюстрация Антонины Крутиковой к стихотворению «Старый особняк»

Старый особняк

В тот час, когда коварный туман

На старый холм, шутя, спустился,

Узрел я старый особняк,

Где ворон, каркая, кружился.

Зловещим был души порыв,

Когда завыл огромный зверь,

Вбежал я внутрь, приоткрыв

Скрипучую тугую дверь.

Поднялся по ступенькам вверх

По старой лестнице витой,

Страшась увидеть там лишь тех,

Кто не нашёл во сне покой.

Чьё время навсегда ушло,

В том мире, где всегда темно.

Меня манило и влекло

Одно невзрачное окно.

Стекла коснулся я несмело,

И тут же голос услыхал.

Окно внезапно заалело

Меня как будто кто-то звал.

Окно исчезло, обнажив,

Старинных дюжину зеркал,

И словно занавес открыв,

В них некто чёрный правил бал.

Кружились черти, скаля рты,

Визжа, беснуясь и скуля.

Повсюду черные цветы,

И свита злого короля.

Он поманил меня рукой,

Я против воли шёл на зов,

О Боже! Душу упокой.

И вновь раздался страшный рёв.

Толпа рассеялась и вот,

Поблекли краски в зеркалах.

Огромный, дикий Бармаглот,

И я теперь в его руках.

Шипенье жжёт словно огонь,

Когда он пасть свою открыл.

Страданья, гнили, смрада вонь,

Я всей душою ощутил.

Со мной по комнате кружил,

Размеренно и не спеша.

Он властно сделку предложил,

Где на кону моя душа.

Богатство, слава и успех,

Конечно, долгих жизни лет,

И власть, чтобы решать за всех.

Засим он требовал ответ.

Сто лет довольства, жизнь без бед,

Ничтожная цена за душу,

Но не спешу я дать ответ,

Молчанье словом не нарушу.

Всё слишком просто, в чём подвох?

Неужто так душа ценна?

Вопрос мой застает врасплох,

Нахмурил брови Сатана.

Во взгляде ярость полыхает,

Он словно старый змей шипит,

И свистом зверя призывает,

И пол под чудищем дрожит.

В четыре глаза смотрят злобно,

Но им меня не запугать!

Прошу еще раз, но подробно,

О нашей сделке рассказать.

Исторгнув грозное рычанье,

Ответил тот, что правит бал.

Я содрогнулся от признанья,

Король сквозь зубы мне сказал:

«Ты тот, кто избран стать солдатом,

В моей решающей войне.

Когда-то предан был я братом,

И отомщу, отдав свет тьме.

Твоя душа столь безупречна,

Что без проблем проникнет в Рай,

Где поглотит их всех навечно,

Разрушив этим света край».

Он засмеялся. Тварь завыла.

В душе отчаянье. Пожар.

А сердце сильно колотило,

И силилось прогнать кошмар.

Но вот раздался крик снаружи,

А на губах застыл ответ.

И я внезапно обнаружил,

Что у окна. А там рассвет!

Но днём едва ли понимаю,

А был ли зверя жуткий вой?

Иль мне привиделось? Не знаю.

Пришел домой я весь седой.

Лишь ночью, во владеньях мрака,

Когда весь мир сокрыт во тьме.

Тот монстр и его собака,

Всё ждут ответа в моем сне.

СОФЬЯ МАРКЕЛОВА

Эфиальт

Каждой ночью под луной,

Облик не меняя,

Эфиальт проклятый мой,

Камнем замиряя,

На груди лежит моей

И дышать мешает,

И сумбур его речей

Слух собой пленяет.

Он пророчит дивный сон,

Только я-то знаю,

Что на самом деле он

Смерть ко мне взывает.

Но тенями скован я,

Телом я недвижим,

Эфиальт убьёт меня,

Темнота всё ближе...

Давит демон, как плита,

Каменная глыба,

Лучше, право, пустота!

Лучше, право, дыба!

Он дышать мешает мне,

Чувствую, немею...

В этой гулкой тишине

Бога звать не смею.

Бессердечный, как базальт,

Мой могильный камень,

Желтоглазый эфиальт

Шепчет тихо:

— «Amen».

Мёртвый город

Бледная ночь опустилась и падает, падает в мертвенно-алый восход.

Здания серые, масками скрытые, держат на спинах своих небосвод.

Луч ослепительно-яркий с отчаяньем бросится прямо в молочный туман

И растворится, пленённый молчанием, в дар принесённый пустым облакам.

Тёмные тени исчезнут, как марево, дрожь пробежится по сонным домам,

Лёгкими крыльями ветры холодные в город тоски принесут фимиам.

Запаха сладкого горечь полынная ядом впитается в стены и сны,

И, отравляя мгновенья последние, людям откроется дар тишины.

Столб одинокий фонарный на улице с жалостью склонится к самой земле,

И на секунду мелькнёт мрачно-траурный отблеск зари в его мутном стекле.

Только лучи не проникнут в безмолвие старого города, города тьмы,

Где люди-статуи, мраком пленённые, слепы, бездушны, глухи и немы.

Вечность предписана месту проклятому, в коем остались лишь тишь и покой,

Дабы сковать город мёртвых расплатою, дабы разрушить сей город пустой.

Иллюстрация Антонины Крутиковой к стихотворению «Чёрное сердце»

Чёрное сердце

Чёрное сердце сжимая в ладонях,

Медленно в танце кружится полночном

Грустный мертвец в ореоле порочном,

С плеч своих сбросив накидку покоя.

Кости белёсые в свете лоснятся

Жиром земли освящённой и пряной.

Камни надгробий, поросших бурьяном,

Вслед за скелетом легко устремятся.

Шагом воздушным порхая над тропкой,

Сердцем чернёным свой пусть освещая,

Грустный мертвец улыбнётся, взывая

К верным друзьям из обители топкой.

Бьётся сердечко в ладонях костлявых,

Музыкой сладкой от сна пробуждая,

Мёртвую плоть из могил поднимая,

Дабы на шабаш собрать их, лукавых.

Мир мертвецов оживлён в одночасье

В благоухании траурном мирры,

Где под мелодию плачущей лиры

Груды костей обретают вновь счастье.

Одиночка

Никто вечерами меня не тревожит,

Не ждёт, не зовёт. Я полна пустоты.

И душу мою одиночество гложет,

И сердце моё лишено теплоты.

Меня обзывали — я молча внимала,

Хвалили — я тихо твердила им: «Нет».

Когда моё сердце тревога сжимала,

Я долго послушно встречала рассвет.

И муки, которые мне обещали

За гранью реальности, слишком просты.

Меня столько раз бескорыстно прощали

И множество раз мои били мечты.

Сужденья — потрёпаны, принципы — смяты!

И разум как будто совсем и не мой...

Все чувства, эмоции нагло распяты,

И воронов стая кружится с тоской.

Сама я, как висельник, гордо качаюсь

На самой высокой и острой скале

И слабо бесцветно совсем улыбаюсь

Навстречу из глаз моих вышедшей мгле.

Бояться давно уже нечего в мире,

Особенно эту послушную тьму,

Навечно пленённую в сладком эфире

И верную мне и врагу моему.

Ласкается нежная, сотнями глазок

За мною следит, распустив свой туман.

А я, закрываясь десятками масок,

Рождаю ещё один новый обман.

И тьму я свою убаюкаю ночкой,

Засну вместе с ней, обнимаясь во сне.

И буду всё той же пустой одиночкой

С безжизненной тьмой, тихо спящей во мне.

АНАСТАСИЯ САДОВСКАЯ

***

Когда-то, Лилит, мы с тобою имели крылья,

Бременем нынче лежат они — мантия короля,

Властвуй же там, где на долгие, долгие мили

Смрадом и серой калеченная земля,

Правь же, Лилит, среди всяких ползучих тварей,

Главной змеёю, зверем страшнее всех,

Правь, и пиши кровью дьявола Бестиарий,

Сделай заветом свой первый, великий грех,

Адское пламя покорно течёт в ладони,

Искры танцуют, пустой оживляя взгляд,

Солнце, сюда заявившись, мгновенно тонет,

Только коснётся его твой зрачка агат,

Пой же, Лилит, расправляя над бездной косы,

Скорбью вскорми легионы своих детей,

Ты никогда, никогда не увидишь звёзды,

Ты отдана на съедение пустоте.

***

На болотах темно и сыро, где-то плачет угрюмый филин,

Темнота окружает стаей, собирается проглотить.

По колено во чреве Гебы и по локоть в крови Нефтиды,

Зарекался неоднократно, что не буду туда ходить.

Но иначе решили норны, заплели бечеву петлёю,

И приходится вновь вернуться в неприветливый этот край,

Скалят зубы речные мавки, тянут руки, зовут с собою.

Вправо шаг — будет топь да пропасть, влево — яма. И выбирай.

Не явиться домой до срока и не выйти с болот к рассвету,

Остаётся лишь фамильяра завещать хоть кому-нибудь

Только... Что там за жёлтый, тусклый, угасающий всполох света,

Что уходит всё дальше, дальше, освещает собою путь?

Нету больше иных вариантов, он ведёт, вроде, там, где сухо,

Остаётся лишь вслед податься, уповая на помощь сил.

Высших. Многое б нынче отдал, только б милость судьбы — старухи

В этот миг, в эту ночь слепую я б смиренно взамен просил.

Только, видимо, боги глухи — даже месяц укрылся тучей,

Огонёк — проводник остался, еле тлеющий у воды.

Делать нечего, пусть уводит. Пусть решает отныне случай.

Уж противиться поздно знакам надвигающейся беды.

***

Треплет холодный ветер

Всполохи фонаря.

Как пропадают дети

В сумраке октября?

Кто хороводом листьев

Между еловых стен

След на траве подчистил

Сразу и насовсем?

Кто заклинатель флейты,

Чей так тосклив напев,

Манит, (и песня спета)

Разумом завладев.

Все позабыты игры,

Брошены куклы прочь,

Кони, машинки, тигры —

Их поглощает ночь.

Дождь замешает с грязью

Самый большой секрет

Там, где извечно праздник

Места для взрослых нет.

Лица белее пудры —

Кто-то придёт назад.

Серый ноябрь утром

Встретит стеклянный взгляд.

КСЕНИЯ ЧЕРКАШИНА

Голос Айлин

Крошка Айлин не умеет считать до ста,

знает трёх человек — маму, папу и брата Джо.

Крошка с первого дня своей жизни была нема,

чем повергла семейство и город в болезненный шок.

Ей сегодня три года.

С ней, казалось бы, всё хорошо.

У Айлин голубые глаза и большая душа:

она гладит щенков и подкармливает голубей.

Она слышит, как едут вдали поезда,

как скрипит тёмной ночью её колыбель.

Слышит всё, но молчит — неприятный дар для детей.

Вот Айлин уже десять, она учится на дому.

Мама дарит ей книжки и учит писать стихи.

Зимней ночью дом утонул в дыму,

и семью, кроме крошки Айлин, не смогли спасти.

Она плакала молча.

Вопль раздался в груди.

К восемнадцати леди Айлин не нашла друзей

и работала в хлебной лавке за старым мостом.

С каждым днём становилось ей жить тяжелей,

она знала, что скоро нагрянет ужасный шторм.

Ей сказал это голос, что раньше не был знаком.

Этот голос не слышал никто, лишь одна Айлин.

Его фразы она записывала в блокнот:

«Он сказал, что о.н.и идут из глубин».

«Он сказал, что никто никого не спасёт».

И Айлин засыпала с ужасной мигренью уже третий год.

Каждый день она выходила на мост и смотрела вперёд.

Голубая вода становилась темней и страшней.

Вдоль реки старый город гудит и живёт,

наедаясь энергией тысяч его людей.

Ни один и не ведал, сколько осталось дней.

Дней оставалось всё меньше. Айлин не в себе:

много пишет в блокнот, совсем перестала спать.

Она пишет на стенах, чтобы предупредить людей,

но они лишь смеялись. Айлин вспоминала мать:

лишь она поняла бы, ей не было бы плевать.

Голосов в голове были сотни, терпеть уж нет сил.

Вестники катастрофы кричали наперебой.

Седина заменила медь на висках Айлин,

из груди вырывался бессилия волчий вой,

ударялся о нёбо и снова — в душу, домой.

Новый день был обычным, каких миллионы весной —

полон солнца, тепла, щебетанья порхающих птиц.

Голоса в голове у Айлин наконец-то ушли на покой.

В эту ночь над мостом раздавался немыслимый крик.

Этим утром город навеки исчез под водой.

---

ПЕРЕВОДЫ

ОЛЕГ ДЕРНОВ

Иллюстрация Антонины Крутиковой к стихотворению «Похоронная песенка»

Похоронная песенка

Не смейся на похоронах,

Однажды всë обратится в прах.

И я умру, и ты умрёшь,

И ляжешь в гроб, и гнить начнёшь.

Тебя накроют простынëй

И забросают сырой землëй.

Размякнут доски, течь дадут,

И в щели черви поползут.

Ползут вперëд, ползут назад,

Съедят твой нос и глаза съедят,

И слижут слизь на пальцах ног,

И из желудка выпьют сок.

Ползут назад, ползут вперёд,

Кто самый быстрый — тот больше жрёт.

Живот зелёным станет твой,

А всё, что внутри, превратится в гной.

Намажь его на хлеб, как сыр —

И вот тебе последний пир.

детская английская похоронная песня, автор неизвестен

---

Об авторах сборника

Парфенов М.С. (Парфенов Михаил Сергеевич, 1983 г. р.) — писатель, публицист, сценарист, популяризатор жанра ужасов и мистики. Лауреат премий «Рукопись года», «Мастера ужасов», «Итоги года» (МФ). Член Ассоциации авторов хоррора. Создатель вебзина DARKER и сайта Зона Ужасов. Автор и составитель серий «Самая страшная книга», «HorrorZone» и других. Составитель более тридцати антологий современного русскоязычного хоррора, а также разнообразных околожанровых изданий, таких как артбуки «Миры Говарда Филлипса Лавкрафта» и «Самые страшные комиксы». Автор книг «Зона ужаса» и «Голоса из подвала» (последняя — совместно с Максимом Кабиром). Рассказы «В пыль» и «Что тебе снится?» экранизированы в рамках проекта «Не бойся» (ТВ-3). Женат, воспитывает кота.

Рина Нова. Маленький автор в мире большой литературы. Творчеством занимается всю жизнь, а текстами только последние четыре года. Любит балансировать между юмористическим и темным направлениями, искренне верит, что точно так же между ними балансирует вся наша жизнь.

Дмитрий Передонов. Пишет преимущественно в жанре хоррор. Основное направление творчества — хоррор-хайку (хоррорку). Писать стихи и художественную прозу начал с середины 2020 г., в творчестве тяготеет к экстремальному хоррору. Публикуется на русском и английском языках, есть страница на ФантЛабе: //fantlab.org/autor120055

Владимир Чубуков. Пишет хоррор и абсурдизм, иногда и стишки. Живет в мрачном городе, недалеко от Колдун-горы. По мере сил старается ни в чем не участвовать, а по мере слабостей участвует в литературном процессе. Говорит, что иногда его публикуют, но это еще надо проверить.

Наталья Гунина. Писатель и художник. Автор произведений в жанрах фэнтези, сказки и магического реализма, в настоящий момент работает над вторым романом. Стихи не основное направление творчества, они дополняют прозу, когда эмоции требуют большей выразительности.

Андрей Скорпио (Андрей Шабунин). Родился в Ленинграде в 1987 году. С детства увлекается литературой. Любимые направления — мистика и ужасы. В 2016 году у него была первая публикация в сборнике «К западу от октября 2016». Дважды финалист конкурса Квазар: «Чужой космос» и «Черная метка». Частый участник сетевого конкурса «Самая страшная книга». Один из рассказов «Сделка» вышел в журнале «Медиан». Публиковался в сетевом сборнике «Хеллоуинские истории», а также в печатных сборниках: «К западу от октября 2018» и «Лабиринты безумия». В 2019 несколько рассказов вышли в сборнике «К западу от октября 2019. Жатва» и «Будет ласковый дождь». Один из рассказов вышел в сборнике «Зов», посвященный 130-летию Г.Ф. Лавкрафта.

Софья Маркелова. Писательница, автор романов в жанре фэнтези, множества мистических рассказов, стихотворений и поэм. В университете занималась переводами поэзии с английского и шведского языков. Неоднократно издавалась в Санкт-Петербургском литературном альманахе «Пегас» и сборниках Владимирского литературно-поэтического клуба. В 2023 году издательство «Эксмо» выпустило книгу автора «Гнездо желны».

Анастасия Садовская. Интерес к литературе испытывает с раннего возраста, изначально это было лишь развлечение, составление буриме на досуге за школьной партой начальных классов, но последние несколько лет взялась серьезней как за поэзию, так и за прозу. У автора уже около сотни стихотворных произведений, а также нерифмованных зарисовок, но, к сожалению, лишь немногие из них видят свет. Из интересов на данный момент: готика, темный романтизм, декаданс, фолк-хоррор. Телеграм-канал: //t.me/buhelgona

Ксения Черкашина. Писатель, блогер. Победитель зрительского голосования фестиваля «Всемирный день поэзии» (2019) и конкурса ЛитРес и Band «Прокачайся к лету» (2024).

Олег Дернов. По основному роду занятий актер. В детстве очень не любил, когда имя автора на обложке книги было напечатано крупнее, чем название, потому что предпочитал считать, что все самые увлекательные истории правдивы, а не выдуманы каким-то незнакомым дядей. Несмотря на это довольно рано занялся сочинительством, а в школьные годы — художественным переводом. От подросткового увлечения фильмами Тима Бертона и рассказами Эдгара По перешел к Дель Торо и Г. Ф. Лавкрафту и сам не заметил, как влюбился в жанр ужасов.